Наталия Попова. УСМЕШКА СУДЬБЫ, ИЛИ КАК Я НЕ СТАЛА ПИСАТЕЛЕМ

Фотография автора на форзаце книги, данной мне на экспертизу, показалась чем-то знакомой. По мере чтенияя все большеощущала какое-то дежавю. Незнакомый мне прозаик писал о Москве, о Столешниковом переулке, о школе, в которой учился мой отец. Где-то к середине книги я поняла, что знаю этого человека, более того, его имя и фамилия ожили в моем сознании.

Мне семнадцать лет, я мечтаю стать писателем. С трепетом думаю о поступлении в Литературный институт или на сценаристику во ВГИК. С родителями делюсь своими планами осторожно, так как мои идеи кажутся двум биофизикам завиральными. Мама берет репетиторов из педагогического, другие варианты не рассматриваются. Папа тайно верит в талант своей дочери и решает пригласить к нам домой своего старого школьного товарища, дабы убедиться в том, что его ребенок может рассчитывать в будущем на  нечто большее, чем мел и указка. Друг, известный журналист, недавно разошедшийся с женой, принимает приглашение одноклассника – благо, его обещают вкусно угостить.  Всего-то нужно прочитать дочкин рассказ!

Утверждать, что чтение превратилось в избиение младенцев, я не могу. Мне просто сказали, что я пишу, как акын, который поет одну и ту же песню, и намекнули, что профессия педагога подойдет мне больше. Видимо, папе сообщили более подробную информацию, так как его разочарование не знало границ. Встреча одноклассников завершилась дружеской попойкой, а опозорившейся дочери лучше было не появляться на глаза отцу несколько дней. С этой памятной встречи альтернатива педагогическому институту не существовала.

- Что же, не всем становиться писателями,  - решила я, - кому-то надо и детей учить. И поступила в педагогический институт на филфак.
…И вот я работаю литературным экспертом на премии «Большая книга», с обложки на меня смотрит старый знакомый, но теперь уже я должна оценить его текст. Думаю, что двадцать лет назад судьба незримо присутствовала в нашей гостиной и усмехалась, слыша тот разбор моего слабого детского рассказа.
Ее ухмылку я ощущаю и поныне. Ведь стоит мне подумать о моем черном человеке или о том, что мне не удалось сделать в жизни, как я сталкиваюсь с ним в общественном транспорте или встречаю на публичных мероприятиях, только он меня не узнает.

Увы, я вынесла отрицательный вердикт его книге, она не могла попасть ни в шорт-лист премии, ни даже в лонг. Как это сейчас часто бывает с произведениями филологов, литературных критиков – то есть тех, кто занимается литературой профессионально: вышито гладью, а выходит гадью. Текст был мертвым, выхолощенным, в нем напрочь отсутствовала энергетика. Его автор мог быть превосходным журналистом, но писательского таланта у него не было вовсе. Переваривая свое открытие,  долго мучилась угрызениями совести, но потом отправилась сдаваться председателю экспертного совета Михаилу Бутову, пытаясь рассказать ему о своей детской травме и о том, что не могу быть объективным судьей этому тексту. Бутов меня даже до конца не дослушал. «Да, не парься ты,  - сказал он, взяв у меня из рук книгу, -  ее уже все эксперты до тебя отвергли», - и с этими словами книжка полетела в угол, в груду «отказников».

Работать на «Большую книгу» я попала, наверное, случайно, но эта деятельность оказала большое влияние на мою профессиональную судьбу. Ведь в страшном сне мне не могло присниться, что я буду читать в университете курсы, руководить дипломными работами, открывать магистратуру и все это по новейшей литературе, а еще курировать «Учительского Белкина». Более того, когда я довольно ловко отрецензировала на кафедре кандидатскую по современной литературе, одна из коллег предложила мне самой заняться этой темой. Но я с ужасом ответила отказом, ибо только самоубийца попытается дать классификацию процессам, происходящим в настоящее время в поэзии и прозе. Попытку написать научный труд по новейшей литературе можно сравнить с желанием систематизировать море, разлив его по колбам и мензуркам. Можешь черпать сколько угодно, можешь заполнять любые емкости, только бурные волны будут продолжать окатывать тебя с ног до головы, и ты будешь захлебываться в этом месиве.

В своей статье «О премии бедной замолвите слово» Юлия Рахаева рассказала про скрытую жизнь «Нацбеста» – без предварительных звонков книгу на первой стадии могут не заметить. В «Большой книге» такая ситуация невозможна в принципе. Если книга поступила на премию и зарегистрирована, то на нее обязательно пишется рецензия, в которой эксперт обязан доказать, почему произведение не может войти хотя бы в лонг-лист. Не знаю, как мои коллеги, но я прочитывала книги до конца и анализировала их весьма скрупулезно. В моей жизни словно ожила детская мечта – читать книжки и получать за это деньги. Однако на втором году работа стала казаться не такой радужной. Из пятисот книг, приходящих на премию, внимания заслуживали не более ста, в лонг попадало около пятидесяти. Это означало, что полгода своей жизни ты читаешь всякую лабуду и еще вынужден ее анализировать.

Михаил Бутов шутил, что мои рецензии можно было прикладывать к отчету – я правда очень старалась, ибо не обладала цинизмом профессионального литератора, который по первым предложениям выносит книжке приговор. До сих пор с радостью вспоминаю, что настояла на включении в лонг-лист двух молодых авторов. Надеюсь, моя поддержка помогла им в жизни. Помню и свои ошибки, когда не смогла или постеснялась настоять на своей точке зрения, а книги выстрелили в других премиях.
Самое интересное в работе эксперта – заседание экспертного совета, когда все отрецензированные книги подвергаются совместному разбору. Здесь ты можешь узнать мнения коллег, получить ответы на свои вопросы. Все решения принимаются коллегиально, но на моей памяти не было случая, чтобы мнение одного человека, даже если оно шло вразрез с большинством, не учитывалось. И сейчас спустя время я, конечно, скучаю не по чемоданам книг, которые забирала в «Новом мире» и которые надо было прочитывать с невероятной скоростью, а по моим коллегам и экспертным заседаниям.

Сейчас экспертный совет насчитывает семь человек, включая председателя, а раньше нас было сначала четырнадцать, потом двенадцать, и это уменьшение числа тех, кто читает и анализирует книги, внушает мне серьезные опасения. Слишком мало экспертов, слишком сжатые сроки – ошибки неизбежны. Сокращение экспертного совета означает, что книгу прочитает один человек, а не несколько, вкусовщины избежать не удастся. Может быть, сократить расходы на торжественные обеды и фуршеты и увеличить число экспертов? Ей-Богу, для русской литературы важнее качественно оцененные тексты, нежели количество съеденных тарталеток.

Скандальная история с другой премией, с присуждением «Русского Букера» Елене Колядиной за «Цветочный крест», и последующие оправдания жюри мне понятны: взгляд от чтения многочисленных рукописей замыливается, эксперт реагирует на кажущуюся новизну, текст не успевает отлежаться в сознании - отсюда закономерные промахи. То есть нет никакого тайного заговора, а есть усталость экспертов, не успевающих глубоко осмыслить полученный материал.

Интересно, что на взрослую премию поступает меньше графоманских книг, чем на детскую. На премии «Заветная мечта», где рассматривались рукописи, мне пришлось туго. Любой дедушка, любая бабушка или папа (мамы, видимо, слишком заняты), забирая своего отпрыска из детского сада и рассказывая ему по дороге домой сказку, мнят себя писателями и считают, что ее необходимо срочно опубликовать. «Детская» графомания чудовищнее взрослой, никогда не забуду самостоятельно проиллюстрированную автором сказку про девочку-утопленницу…

Несмотря на приведенный казус, считаю, что литературных премий должно быть много, они должны отражать мнения противоположных литературных групп. Но среди критиков премиального процесса мало тех, кто готов взвалить на себя такую работу, потому что это означает отказ от собственных интересов. Ты не занимаешься своей реализацией, а становишься организатором литературного процесса и человеком, ищущим финансирование. Все ли готовы на такое самопожертвование? Ведь приятнее самому получить премию, чем стоять за кулисами и следить за порядком проведения церемонии. Не буду называть имен, но вспомните, много ли произведений за последние годы выпустили писатели, возглавившие литературные премии?

После вручения любой премии раздается вой недовольных голосов, но, как правило, те, кто громче всех кричит, меньше всего делает. Хотя возможность всегда есть – создать свою альтернативную, справедливую премию и найти деньги для ее существования.

Премию «Московский счёт» называют поэтическим «Оскаром» российской столицы. Руководят премией Евгений Бунимович и Дмитрий Дмитриев. Поэту, ставшему лауреатом Большой премии, вручается Бронзовая арка Арбатского двора работы скульптора Георгия Франгуляна. Лучшая дебютная книга получает Малую премию. Вошедшие в шорт поэты награждаются почетным дипломом и символическими для русской поэзии ананасом и шампанским. Учреждены и спецпризы. Поощряется не только поэт, но и издательство, выпустившее поэтическую книгу. Спонсором премии все эти годы является группа компаний «Новард» (в предыдущие годы она называлась корпорация «Эконика»).

Итак, в процессе голосования более чем двумстам московским поэтам, представляющим разные течения и направления, присылается список книг, опубликованных в московских издательствах в предыдущем году. Каждый из голосующих должен назвать три поэтические книги, которые привлекли его внимание. Голосование тайное. Книги, получившие наибольшее количество голосов, составляют горячую десятку. Важно даже не выиграть премию, а войти в шорт-лист, это означает, что твоя книга была замечена профессиональным сообществом. Лауреатами Большой премии «Московского счета» становились Сергей Гандлевский и Мария Степанова, Максим Амелин и Ирина Ермакова, Мария Галина и Елена Фанайлова, Юлий Гуголев и Дмитрий Веденяпин, Владимир Гандельсман и Иван Волков, Николай Звягинцев. Малая премия доставалась Станиславу Львовскому и Александру Сороке, Яне Токаревой и Марианне Гейде, Федору Сваровскому и Дмитрию Кузьмину, Александру Переверзину и Нате Сучковой, Дмитрию Тонконогову и Андрею Василевскому, Григорию Петухову и Денису Ларионову. Спецпремии получали не менее замечательные поэты, как правило, их книги не добирали нескольких голосов до победы: Инна Лиснянская и Инга Кузнецова, Эдуард Лимонов и Олег Чухонцев, Мария Степанова и Борис Херсонский, Владимир Строчков и Вера Павлова, Александр Тимофеевский и Анатолий Найман, Николай Байтов и Андрей Родионов, Михаил Айзенберг и Мария Ватутина, Аня Логвинова и Сергей Стратановский, Алексей Цветков и Юрий Кублановский, Светлана Кекова и Анна Глазова.

И здесь мы можем наблюдать любопытное явление, связанное с тем, как литераторы проявляют себя в Сети: очень часто я вижу, как те или иные достаточно известные люди начинают открыто говорить, за какую книгу они будут голосовать. В ЖЖ или на Фейсбуке появляются посты, где поэты заявляют, что проголосуют за ту или иную книгу, но в тайном голосовании выбирают совсем другие книги. Каково же бывает мое изумление, когда я только что прочитала пост, автор которого громогласно поддерживал некоторых своих приятелей, а на адрес руководителей «Московского счёта» прислал иные результаты.

В итоге у несчастных претендентов на премию, за кого якобы проголосовали в Сети, создаётся ложное представление о том, что координаторы премии каким-то образом смухлевали или нарушили условия голосования. Допустим, в интернете двадцать человек объявили, что будут голосовать за их книгу; и номинанты ждут, что если не выиграют, то хотя бы попадут в шорт-лист. А на самом деле псевдодрузья навели тень на плетень.
Я, естественно, не буду называть имена, потому что это тайна премии, но могу привести один показательный пример: несколько лет назад поэтическую премию «Московский счёт» выиграл Иван Волков. После его победы в ЖЖ разразилась  буря: многие писали, что он не мог победить… Но на самом деле за него проголосовало абсолютное большинство, среди голосующих было много известных литераторов,  но они потом почему-то не афишировали свое решение.
 И все-таки я не смогу разделить точку зрения Юлии Рахаевой, полагающей, что поэтам труднее оценить друг друга, чем прозаикам. Увы, прозаики тоже хороши! Когда некоторых из них на встречах с читателями просят назвать имена выдающихся современников – коллег по цеху, то они, как правило, или затрудняются ответить, или называют уже почивших в бозе.

В общем, хотите иметь беспристрастное жюри – приглашайте в него не мечтающих о писательской карьере литературных критиков и преподавателей университетов!

Еще один вопрос, который можно поставить, размышляя над качеством премиального процесса: что лучше – постоянное жюри (как, например, на премии Солженицына), или каждый год меняющееся (как на «Букере»), или широкое (как на «Большой книге» или «Московском счёте»). Плюсы и минусы есть в любом варианте. Честность и тенденциозность в проведении любой премии переплетены.

Сама я пять лет назад создала премию «Учительский Белкин» - это отдельная номинация в премии им. И.П. Белкина (автор идеи и куратор премии - Н.Б. Иванова), которая вручается за лучшую повесть года. В жюри «Учительского Белкина» входят московские учителя литературы и выпускники педагогического университета. Цель премии – соединить писателя и настоящего профессионального читателя. Польза взаимная: современному учителю литературы, замученному нескончаемыми реформами, нужна поддержка от близких по духу, а писатели учителей точно поддержат, ведь многих на избранном пути первым поощрил именно учитель литературы. Но и писателям важна связь с педагогами, потому что за каждым  словесником стоят ученики, родители, коллеги. То есть благодаря включению учителя в литературный процесс, читать современные книги начинают не только критики, но и те, для кого эти книги были написаны.

«Учительский Белкин» существует на частные пожертвования педагогов. Приз премии – авторская кукла А.С. Пушкина, работы художника Ольги Андриановой. Премия уже была вручена Елене Стяжкиной за повесть «Все так», Эдуарду Веркину за «Облачный полк», Максиму Осипову за «Кейп-код». В 2013 году учительское жюри отказалось выбирать из шорт-листа премии, посчитав, что ни одна из повестей не отвечает задачам педагогической премии,  и назвала своего лауреата из лонга. Им стал Эдуард Веркин, написавший произведение о  детях войны. То есть и в «Учительском Белкине» бушуют свои страсти. Главное, что желание поощрить лучшего, по мнению учителей, писателя, искреннее.

Когда учителя рассказывают мне о том, сколько их учеников прочитало произведения современных авторов, я понимаю, что задумка была правильная. Две недели назад в литературном салоне «На Пироговке», в МПГУ состоялся вечер лауреата премии им. И.П Белкина Алексея Козлачкова, который несколько лет назад получил главную премию за повесть «Запах искусственной свежести». На встречу пришли московские кадеты, которые торжественно водрузили писателю на голову пушкинский цилиндр. В такие моменты понимаешь: все не зря!

Я же давно не страдаю из-за того, что не поступила в Литературный институт. Если в тебе живет любовь к литературе и к тем, кто ее создает, то свою нишу ты всегда найдешь.скачать dle 12.1