В 1987 году Нобелевская премия по литературе была присуждена Иосифу Бродскому. С тех пор прошло целых 27 лет, и за это время жирный стокгольмский куш не достался ни одному русскоязычному литератору (как, впрочем, и ни одному представителю других «братских литератур» бывшего СССР).
Три британца, три француза, два немца…. а где же наши? Каждую осень литзеваки гадают: есть ли у кого-нибудь шансы прервать эту долгую невезуху?
Нобелевский комитет часто обвиняли в политизированности, но в последние годы на него-то и была вся надежда: может быть, решат поощрить медведевскую недооттепель? белоленточный протест? сторонников первого или второго украинского Майдана? Дмитрия Быкова? Бориса Акунина? Михаила Шишкина, вдруг очень вовремя начавшего фрондировать?
Увы, шведским академикам лень даже потыкать палкой в наш идеологический муравейник. Страну Толстого и Достоевского как будто бы стерли с литературной карты мира. И весь наш внутренний премиальный процесс протекает в тени этого грустного факта.
А зачем вообще говорить про Нобелевку? Мы ведь все теперь патриоты, и Стокгольм нам не указ.
Но все же, как ни крути, Нобелевка – это, во-первых, шпиль, венчающий пеструю елку всех прочих премий, критических похвал, издаваемых книжек, творческих вечеров и социальных поглаживаний, которые вместе образуют мир литературных репутаций, и без этого шпиля елка смотрится как-то недостаточно нарядно, незавершенно.
Во-вторых – это идеальный прообраз любой другой литературной премии, будь то хоть «Большая книга», хоть переходящий кубок районной библиотеки.
На примере Нобелевки хорошо видно, что в основе авторитета литературной премии лежат деньги. Чем больше денег, тем лучше. Нам неинтересно, из кого состоит Шведская академия, копенгаген она в литературе или не копенгаген. Если премиальный фонд каким-то образом обнулится, ее литературные вкусы тут же перестанут волновать человечество.
Идея литературной премии воплощает в себе английскую поговорку: put your money where your mouth is. Уж похвалил, так и заплати, а бесплатно только птички поют.
Поэтому безденежная премия Андрея Белого, идеологи которой делают упор на качество экспертной оценки – по сути своей мошенничество и торговля воздухом.
Отсюда и дрязги, и раскол в составе жюри, и известное сектантство. Всякий, кто хоть немного разбирается в сортах литературного материала, с немалой уверенностью может сказать, кому из литераторов эта премия может быть присуждена, а кому ее не вручат ни при каких обстоятельствах, так что лучше бы сразу премировать весь списочный состав возможных претендентов, чтобы никому обидно не было.
Конечно, сказанное не значит, что осел, груженый золотом, способен внести любого графомана на литературный Олимп. Я также не пытаюсь утверждать, будто весь премиальный процесс сводится к переносу денег из тугой мошны мецената в тощий кошелек творца.
Правильно устроенная премия всем что-то дает. Счастливому лауреату – деньги и в той или иной мере соразмерную им славу. Людям, пришедшим поболеть за своих фаворитов или просто потусоваться – сытный и пьяный фуршет в приличном месте. Наконец, всем любителям литературы – возможность поговорить о ней.
Если деньги – фундамент премии, то разговор о литературе – ее истинная цель. Общество должно говорить о литературе, и дележка денег – наиболее общепонятный повод для этого. И тут, конечно, вступает в дело компетентность и изобретательность как организаторов, так и членов жюри.
Например, Государственная премия РФ в области литературы и искусства, весьма увесистая в денежном измерении, как правило, вызывает спокойное пожатие плечами в ахматовском духе: «их премия, кому хотят, тому дают».
А вот «Большая книга» умеет пробудить интерес публики; премия уже вступила в свой девятый сезон, но ее новаторский ход 2006 года с присуждением первой премии не традиционному роману, а книге «нон-фикшн» - биографии Бориса Пастернака в исполнении Дмитрия Быкова – до сих пор не стерся из памяти народной. Да и последний лауреат – Евгений Водолазкин с романом «Лавр» - стал широко читаться и обсуждаться благодаря этой премии.
Премиальный разговор хронологически делится на две части. Первая – «кому дадут?» Вторая – «не тому дали». Члены любого жюри, даже если им удастся отвлечься от любых внелитературных интересов и обязательств, вынуждены балансировать между стремлением наградить достойнейшего и высшей литературной потребностью сделать разговор на тему «не тому дали» как можно более массовым, разветвленным и ожесточенным. Собственно, Нобелевскую премию давно уже не давали «тому».
Что касается прозы (со стихов много шерсти не сострижешь), то крупные издательства начинают этот премиальный разговор прямо в книжных магазинах, на глазах у покупателя, когда снабжают изданные ими книжки марочками типа «претендент на премию «Русский Букер» или «шорт-лист «Национального бестселлера». В магазине «Москва» можно видеть целый стеллаж этих шорт-листеров и лауреатов: рынок тесен, продажи превыше всего.
В результате крупные игроки книжного бизнеса стремятся под завязку заполнить все лонг- и шорт-листы своими подопечными, которых они предварительно отобрали и на которых они уже заранее сделали ставку, вытесняя мелкие издательства.
Например, изданный в начале этого года роман Михаила Квадратова «Гномья яма» - роман причудливый, ни на что не похожий, который мог бы при должной раскрутке стать культовым – к моему изумлению, не попал ни в одну премиальную историю. А все потому что издал его полукустарный фонд «Русский текст», который всего-то и умеет что отбирать хороших авторов – но этого мало.
В стороне от премиальной жизни остался и другой продукт «Русского текста» - прекрасный роман Даниэля Орлова «Саша слышит самолеты». Это уже не разговор на тему «не тому дали», это просто называется не пустить на старт.
В поэтической гостиной премиальный разговор звучит тише, а отношения интимнее. О возникновении нашей главной поэтической премии сказывают так.
В один из осенних дней 2004 года в уютной петербургской квартире неподалеку от башни Иванова раздался телефонный звонок. Голос в трубке произнес примерно следующее: Александр Семенович, это говорит Чубайс. Мы вас очень любим и хотели бы дать вам денег. Как бы нам это лучше сделать?
И Александр Кушнер, имея в виду будущую пользу для всей отечественной поэзии, подсказал идею премии «Поэт», первым лауреатом которой он стал в мае следующего года.
С этой премией, несмотря на ее щедрое финансовое наполнение, та же беда, что и с безденежной премией Белого, и даже в усугубленном виде: круг возможных претендентов жестко определен. Это должны быть поэты пожилые, заслуженные, сделавшие уже все интересное, что могли. Одни поэты умирают молодыми, другие доживают до премии «Поэт».
Например, при всем посмертном культе Бориса Рыжего, будь он жив, не видать бы ему премии «Поэт», ведь ему было бы сейчас всего сорок. И о чем возможен тут разговор: кто доживет, а кто не доживет до своего «Поэта»?
Премия «Поэт» получила неофициальное название «Эндшпиль» - по аналогии с премией «Дебют», которая с течением времени превратилась в клуб молодых литераторов, год за годом на нее выдвигаемых. Чтобы эта спаянная компания как можно дольше не распадалась, максимальный возраст номинантов был в свое время поднят с дерзких 25 до старых союзписательских 35 лет. Конечно, премия утратила свой первоначальный смысл, зато те, кто не испытал триумфа в желторотом возрасте, получили второй шанс, уже будучи мамами и папами детей-школьников.
Вообще-то литературных премий разного калибра у нас очень и очень много, особенно поэтических. Трудно назвать покойного классика, именем которого (разумеется, без его ведома) не была бы названа какая-нибудь премия. Тут у нас, вопреки словам Воланда, чего ни хватишься, все есть. Имени Державина? Есть. Лермонтова? Есть. Блока? Тоже есть. Ахматовой, Цветаевой? Есть и эти. Есть премии имени Волошина, Есенина и Анненского, конкурсы имени Гумилева и имени Хармса. С недавних пор есть даже премия имени Аркадия Драгомощенко.
Мало того, премии присуждают еще и толстые журналы (по сути, вместо нормальных гонораров) – и «Знамя», и «Октябрь», и «Нева», и «Звезда», а у «Нового мира» премий вообще две.
С одной стороны, это хорошо: авторы любого калибра и на любой вкус «за долгую за жизнь за трудовую» имеют возможность составить себе красивое литературное резюме. Тем самым уменьшается количество злобных неудовлетворенных завистников и оздоровляется климат в среде творцов.
С другой же стороны, институт премии девальвируется. Лауреаты забываются на следующее утро после фуршета. В поэтическом быту мне случалось сталкиваться с милыми и симпатичными авторами, которые были увенчаны тремя-четырьмя громко звучащими премиями, но это – парадокс и абсурд! - вовсе не делало их известными даже в среде коллег по цеху.
Иными словами, многие премии замыкаются на обслуживании авторского тщеславия, но при этом не порождают никакого литературного разговора, даже на уровне «не тому дали».
Ввести в этот насыщенный премиальный бульон новую премию – дело непростое, особенно если оно не подкреплено ошеломляющей суммой приза.
Если использовать модный термин Пьера Бурдье, премия должна давать автору определенный символический капитал. Но ведь и автор способен дать или не дать свой символический капитал премии. Чтобы новая премия стала авторитетной, чтобы она могла зажигать звезды, она сперва должна получить символический капитал от своих первых лауреатов.
Это хорошо понимал Виктор Топоров, когда курировал поэтическую премию имени Геннадия Григорьева. Казалось бы, логичная цель всякой петербургской премии – выдвинуть вперед любимых местных пиитов, не замечаемых надменной Москвой. Но Топоров, вполне разделяя эту цель, понимал, что торопиться тут не стоит, и добился того, чтобы первым лауреатом стал автор, к тому времени уже очень известный, но категорически недопремированный – москвич Всеволод Емелин. В результате премия избежала риска остаться событием местного масштаба и вышла на общенациональную орбиту.
С новичком этого года - премией имени обнинского поэта Валерия Прокошина - вышло иначе. Благодаря героическим усилиям Андрея Коровина у этой премии было все: и правильная программа (поощрить поэтов русской провинции), и солидный состав жюри, и поддержка Объединенного народного фронта, в том числе информационная (в сентябре-октябре на сайте ОНФ едва ли не четверть всех новых материалов была посвящена Прокошинской премии), и блестящий праздник в достойном месте.
А вот лауреаты (при всем почтении к двум милым и добродетельным женщинам – Марине Бирюковой и Ольге Шиловой) оказались и малоизвестными, и довольно блеклыми по текстам, и слабо отличимыми друг от друга: одна из них получила приз «За творческий поиск в поэзии», а другая – «За собственный голос в поэзии», но никто бы не удивился, если бы вышло наоборот.
Впрочем, здесь я рискую углубиться в дискурс «не тем дали», и если премия смогла спровоцировать меня на этот разговор, значит, у нее может быть будущее.
скачать dle 12.1
