ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 223 ноябрь 2024 г.
» » Яна Сафронова. ДВЕ ФОРМУЛЫ СВОБОДЫ

Яна Сафронова. ДВЕ ФОРМУЛЫ СВОБОДЫ


(О романе: Ирина Богатырёва. Формула свободы  // Дружба народов, 2017, № 6)


От редакции: Этот текст был написан к моменту объявления лонг-листа премии «Русский Букер». Процитируем его автора, Яну Сафронову: "Лонг-лист «Русского Букера», по словам координатора премии, литературоведа Игоря Шайтанова, уникален своей разноплановостью: «По характеру и тематике романов такого разнообразия, как в этом году, у «Русского Букера» ещё не было». Действительно, в этом году список включает в себя как нашумевшие новинки (Ольга Брейнингер «В Советском Союзе не было аддерола», Елена Чижова «Китаист» и т.д.), изданные под эгидой бренда Елены Шубиной, так и «толстожурнальные» тексты, доступные и интересные до этого момента узкому кругу читателей. Среди последних особенно примечателен роман Ирины Богатырёвой «Формула свободы»”.
Рецензию на роман победителя «Русского Букера», Александры Николаенко «Убить Бобрыкина», вышедший в издательстве «Русский Гулливер», читайте в одном из ближайших номеров «Лиterraтуры», пока же сосредоточимся на одном из толстожурнальных произведений лонг-листа, прошедших мимо короткого списка.

В прозе Ирины Богатырёвой можно выделить два основных направления: реализм и одну из его разновидностей, реализм магический. Но если раньше два этих метода могли находиться в пространстве одной книги, то с течением времени каждый из них в отдельности был реализован в больших формах. В одной из первых книг Богатырёвой, «Товарищ Анна», реалистическая повесть про современную девушку Анну, горящую коммунистическими идеями, соседствовала с рассказом, где можно было встретить околдованного речным царём юношу Ганимеда, который бесцеремонно вмешивался в размеренный дачный быт. А вот в более позднем романе «Кадын» элементы упомянутого магического реализма трансформировались в превалирующие мотивы алтайской мифологии, из-за чего издатели определили жанровую принадлежность как фэнтези. Новый же роман Ирины Богатырёвой, «Формула свободы», явно тяготеет к реалистической традиции без «примесей». От излюбленного алтайского в нём только секта, на которую автор смотрит глазами героя весьма отстранённо.

Однако один из ведущих мотивов романа «Кадын» присутствует и в «Формуле свободы» – инициация героя, переход от детского мироощущения во взрослую осознанность. «Это подростковый текст, мне очень давно хотелось его написать, но я никак не могла за него взяться. Я переосмыслила свои юношеские впечатления, ведь идея возникла ещё тогда. Наверное, я просто долго взрослела. Это книга о сектах, и мне было сложновато абстрагироваться и посмотреть на все чувства со стороны», — таким образом определяет Богатырёва в одном из интервью главную тематическую точку произведения. На мой взгляд, абстрагироваться от темы сект удалось настолько, что в романе обращаешь на них внимание в последнюю очередь. Кажется, будто и не секта это вовсе, а кружок по интересам, где молодые люди выполняют физические упражнения и изредка медитируют. Главное же здесь – процесс взросления и становления одиннадцатиклассника Максима Ганина, поиск жизненного пути, попытка осознания свободы как таковой. Тот же процесс инициации, что и в «Кадыне», но уже не посредством языческого обряда.

В романе представлены две «формулы свободы», которые существуют обособленно друг от друга и выражены двумя персонажами, данными в противопоставлении: Даней, старшим братом лучшего друга главного героя, и Кэпом, учителем русского языка в одиннадцатом «Б».

Свобода в понимании неистового Дани, путешествовавшего по миру четыре года и вернувшегося полным впечатлений и опытов заморских практик – это полное отрицание социальных программ: «Я вот мёд не люблю. Не любил до недавнего времени. И знаешь почему? Я тоже не знал. А потом стал вспоминать. И вспомнил: мёдом меня кормили в детстве, когда я болел. И у меня засела формула: мёд равно болезнь. Но теперь я от этого свободен. Я отследил это в себе, я могу есть мёд, а могу не есть. Во мне больше нет программы. А сколько их ещё?» Реальность представляется Дане одной большой социальной программой, из которой он стремится вырваться посредством развития в себе и своих адептах физической силы. Голая правда не так романтична: парень находится под влиянием настоящих сектантов, живёт в ожидании конца света и верит, что только «очищенные» и свободные от общества переживут обновление мира.

Вторая «формула свободы» звучит из уст толерантного школьного учителя, К.П., по кличке Кэп. Немало внимания в романе уделено его увольнению из школы за драку с обэжэшником, который чуть не довёл до самоубийства психологически нестабильного ученика из-за несоблюдения школьных правил: тот всего-навсего открыл окно зимой. Школьники реагируют на увольнение любимого учителя крайне негативно, однако решается помочь ему только главный герой. Посыл Кэпа идеалистический, он, в отличие от Дани, мыслит более реально и не стремится разрушить, отвергнуть, но сподвигает к тому, что свобода возможна через принятие: «Мы же обычно ждем, что все вокруг похожи на нас, и думают так же, и того же хотят. А вот когда ты начинаешь понимать, что другой он именно другой, он и верить может не в то, во что ты, и думать не так, и любить не тебя и когда ты ему это позволяешь, признаёшь за ним свободу выбора и поступков, не хочешь его переделать или истребить вот тогда и ты становишься свободным». Кэп симпатичен главному герою, его влечёт к спокойной силе и убеждённости наставника, но до конца поверить ему, голословно принять его «формулу» Максим Ганин не может. Потому ему понадобится какое-то количество времени, чтобы перейти из позиции удивлённого наблюдателя в секте к реальным действиям, которых потребует взрослая жизнь.

Почему же переход от образа жизни, диктуемого Даней, к простой, но очевидно более «рабочей» позиции Кэпа всё-таки потребовал не недель, а месяцев? Прежде всего потому, что главный герой, как всякий подросток, просто запутался: и в любви к представляющейся идеальной и порой высокомерной Саше, не похожей ни на кого другого из его класса, и в отношениях с матерью-алкоголичкой, болезненных и холодных, и в калейдоскопе собственных чувств и ощущений. На «тренировки» секты он ходит скорее по инерции, в бессознательном поиске человеческого тепла. Но, являясь личностью более цельной, чем его товарищи, герой впоследствии не может безапелляционно принять странные проповеди, которые привозит с собой «гуру из главного ашрама с Алтая». Зато его мать, женщина внушаемая, проникается псевдофилософией и, бросив сына, находит счастье на краю света уже в настоящей, «взрослой» секте.

Самопальная, «местная» секта для Ганина – зона комфорта, где он может дистанцироваться, тихо замереть у стены и слушать вполуха. Она не требует от него никакой активной деятельности, а потому «замороженный» Ганин привыкает к ней, как ко второй семье, в которой говорить могут что угодно, а всё-таки будет уютно, семья же. Очевидно, что проповедуемые Даней теории не находят отклика в Ганине, но он вяло притворяется, чтобы его не прогнали, ведь ему попросту очень одиноко. Другое дело Кэп, каждое слово которого заставляет героя высовываться из своего панциря и болезненно щуриться на солнце. Учитель прививает Максиму любовь к литературе, а вместе с тем незаметно вливает в душу своего ученика чистую воду внутренней свободы и уважения к свободе чужой, «перетекает» в Ганина, проходя через очистительные фильтры разумного Максима. В этом мы можем убедиться на простых примерах. Обстановка Кэпа, которую нашёл у него Ганин после случившегося неприятного инцидента с окном: «Было похоже, что Кэп здесь не жил. И никто тут не жил. Причем давно. Все вокруг было старым. Кухня такая, как и у них с мамкой нет — стоит одна мойка без тумбочки, какие в этих квартирах с момента строительства ставили, чугунная, белая, на ножке, плита маленькая, древняя, стол и всё». Примерно в такую же квартиру мы попадаем, когда посланный от Кэпа одноклассник Ганина приходит к нему, уже несколько месяцев живущему в одиночестве и прошедшему через череду нравственных трансформаций: «Он с недоумением оглядывал совершенно пустую кухню, где стояла только походная газовая горелка и две табуретки. <…> Все комнаты были пусты, в углах пылились стопки книг и пакеты с одеждой, как будто здесь готовились к переезду. Ганин, зевая, стоял у стены, меланхолично за ним наблюдая». Аскетизм ведёт героя к большей концентрации, сосредоточенности на самом главном. 

Если говорить ещё прямолинейнее, то можно привести вот эту цитату: «Поднимался на третий этаж пружинисто и легко, и Макс, не отдавая себе отчет, пытался повторить его походку. Вот, казалось бы, Даня, думал он. Даня ведь тоже не такой. В смысле, не мышь. Но все равно, он отсюда. Это видно. Он плоть от плоти этого города. А Кэпа нельзя представить, что он здесь жил. Он и говорит по-другому. И думает не так», – помимо очевидного бессознательного копирования Максимом своего наставника этот отрывок интересен и восприятием Ганина. Ему кажется, что учитель не отсюда, чужд неподвижному холодному городу. Но почему? Кэп способен на поступок. Пусть, как он сам признаёт позже, непедагогичный и некрасивый, не укладывающийся в систему школьных правил, но всё-таки – поступок. Даня же, заключённый в клетку сектантских предписаний, ограничен и замкнут, потому может только обаятельно разглагольствовать, практически не влияя на Ганина.

Развивая тему двух установок, нельзя не упомянуть о двух женских образах-антиподах. Сашенька, Санёк, Саша 1 – первая любовь Ганина, закрытая шкатулка, девушка-призрак. На проделки своего класса она смотрит презрительно, гуляет, как хорошая дочь, только до определённого времени, а когда дело с Максимом у них движется к сексуальному опыту, она характеризует себя как существо нетривиальное: «Так нельзя! Нам нельзя. Ты же не хочешь быть, как все? Как мыши не хочешь? Нам нельзя! Совсем! Им можно им, им! А мы другие. Нельзя. Никогда. Никогда!» С самого начала читателю становится ясно, что Саша подспудно разделяет взгляды Дани, но боится и дичится признаться в этом. Вполне логично, что «мышиный» поступок, вопреки своим твёрдым убеждениям, девушка совершает именно с харизматичным Даней, разделяющим её взгляды. Вся свобода рушится, исключительность летит в трубу, и ожидаемый в секте конец света для этих двух героев всё-таки настаёт.

Саша-2, вторая симпатия Максима Ганина, девушка, не скрытая за дымкой загадочности. Она очень конкретна, физиологична и дерзка. Саша-2 тоже ходит на занятия секты, но явно не воспринимает всерьёз ничего из происходящего на собраниях: «Она сидела чуть в стороне от остальных и выглядела младше, почти ровесницей. Сидела вполоборота, но не от робости она ничего не боялась, просто ей не хотелось быть со всеми. В ней было что-то, что делало весь ее облик смутно, но навязчиво знакомым, как дежавю. Совсем еще подростковая худоба, угловатость и пластичность. Где он всё это видел? Казалось, вот сейчас она пошевелится, и Ганин поймёт». И если Саша-1 повреждённый дух, то Саша-2 осязаемое тело, и именно с ней, практически против своей воли, Максим проходит сексуальную фазу взросления. Да, она не эфемерна, не завораживает главного героя своей нелюдимостью и вкрадчивостью, но она, как и Кэп, представитель живущих реальной жизнью героев. И из этой жизни не исключена вульгарность и наглость.

В кульминационной точке две пары параллельно друг другу попадают в одинаковую ситуацию с разными исходами. Два велосипеда ожидает встреча с машиной, которая решит судьбу героев. Сашу-1 и Даню сбивают и уезжают, оставляя их умирать, Сашу-2 и Максима без последствий для их жизней забрасывает в кювет, и они удачно избегают красного бампера несущегося на них автомобиля. В то время как друзья Ганина умирают на дороге, его самого всё больше засасывает в жизнь: свой первый сексуальный опыт он разделяет с неидеальной девушкой, которая сама его к этому склоняет. Саша-1 и Даня, как представители неработающей модели-безделушки, покидают страницы романа, Саша-2 и Максим остаются – жить.

Эта трагедия пробуждает героя, и Ганин окончательно уходит в реальный мир, работать на стройке и аскетично спать на матрасе. Очистившись от навязанной экзальтированности, пережив свой персональный конец света, потеряв любимую девушку, Максим находит свою формулу свободы, очень близкую к теории Кэпа: « Всё, всё, всё! и вдруг с новым спазмом в горле, глотнув воздуху и выдохнув одним махом: Прощаю! И опять колотил по воде, не чувствуя холода и не зная, с кем говорит. Но твердил и видел перед собою и правда всё и Кэпа, и мамку, и Даню, и Саньку, и эту больную весну, и лживую зиму, и конец света, один на всех, и свою любовь, одну на все времена, и прощаю! прощаю! кричал им».

Вроде бы очень простой и очевидный вывод, но проделанный нравственный путь изначально безучастного и фактически участвующего в мероприятиях секты, а значит, чисто номинально разделяющего её взгляды, Максима Ганина, который к концу романа очищается, преображается, освобождается от лишней шелухи, – это долгий, тяжёлый, и в общем-то типичный для мыслящего подростка путь. Хотя для подростка ли? На протяжении всего романа Ганин со своей сдержанной мощной энергией казался гораздо старше и глубже своих сверстников. Настолько, что в его семнадцатилетие порой не верилось, а в диалогах с Кэпом казалось, что это люди одного возраста.
Интеллектуальная и духовная акселератичность Ганина, попытки наслоения на него чужих черт и характеров, доставшийся как будто от автора взгляд со стороны, – всё это делает Ганина персонажем объёмным, возможно даже «перегруженным». Однако Ирине Богатырёвой удалось создать совершенно уникальный образ, не поддающийся типизации. Возможно, именно поэтому герой способен на саморефлексию и постановку жестоких по отношению к себе, но важных для каждого человека вопросов: в чём моя свобода? свободен ли я? исключителен ли, и обязательно ли насильственно культивировать это в себе для того, чтобы быть свободным?

Как я уже говорила выше, образы Ганина и Кэпа помечены родимым пятном, и если первый личность исключительная, то Кэп тип далеко не новый – встречался нам у Людмилы Улицкой в романе «Зелёный шатёр», у Алексея Иванова в «Географ глобус пропил». Точно так же учитель из «Зелёного Шатра» вдохновил своих учеников литературными открытиями на всю оставшуюся жизнь, а наставник из «Географа» по-руссоистски дал семенам взрасти на его глазах и превратиться в колосья. Кэп будто соединяет в себе эти два подхода, он расслаблен как герой Иванова, но вовлечён в дело как герой Улицкой. Однако не совсем понятна его роль в «Формуле свободы». В «Зелёном шатре» учитель был отправной точкой для развития других героев, в «Географе» – центральным персонажем. Кэп же существует как параллельная яркая линия, которая удерживает внимание читателя, но потом заминается и обрывается: его тихо возвращают обратно в школу, читать вслух Бунина и ходить в рваных джинсах. Он как бы не отсюда, а из отдельной книги про педагогику и школу, про злых и добрых учителей, про то, как надо любить недолюбленное подрастающее поколение. Кэп оригинален, понятен и экспансивен в сравнении с Ганиным – порой учитель затмевает ученика, и роман спотыкается об его энергию и лёгкость. И, пожалуй, это единственный образ, «выпирающий» из «Формулы свободы». Другие же персонажи, а их в романе достаточное количество – ученики школы, знакомые Ганина и даже его лучший друг – описаны вскользь. Они то пропадают из романа, то вновь появляются, уже забытые читателем, но не имеют достаточно колорита и художественного веса, чтобы запомниться.

Парадоксально, но роман, отрицающий жизненные модели, представляет из себя сложную конструкцию. Которая собрана хорошо, крепко, но ценна не только этим: она разрушается неожиданным выходом из неё героя, который даёт читателю глотнуть свежего воздуха после лабиринтов и образных переплетений\соотношений произведения, и тогда всё встаёт на свои места. Богатырёва сама ломает художественный конструктор, рискуя простой и светлой развязкой вызвать у читателя непонимание: а чему, собственно, радуется Максим? почему прощает? На мой взгляд, потому что начинает ощущать реальность, свободу от угнетающих правил против других правил, и наконец видит мир очищенным взглядом.

Роман о людях, разрываемых обилием противоположных мнений, цепь сложного плетения, произведение Ирины Богатырёвой не нишевое явление и, несмотря на ожидания и выбранный вектор, не совсем история о подростке. Скорее это повествование о становлении человека, которое может происходить и в старшем возрасте. Как автору Богатырёвой не вредит такое размывание целевой аудитории, она вполне состоялась как мастер молодёжной прозы с ранней книгой рассказов «АвтоSTOP» и уже упомянутой повестью «Товарищ Анна», где более эмоционально и размашисто герои искали себя, но так и не находили. В «Формуле свободы» повествование «углубилось», в нём появился выраженный философский аспект. Нетипично и зрело выглядит «Формула свободы» на фоне предыдущих опытов автора, ведь для состоявшейся в мифологической прозе Богатырёвой было рискованно полностью нивелировать эти «коронные» мотивы. А в реалистическом направлении – пойти от наглядности к «утончению» конфликта и ткани произведения в целом.

Надо сказать, что роман «Формула свободы» существует и в премиальном процессе. В этом году мы имели удовольствие видеть его в длинном списке премии «Русский Букер». В прошлом сезоне Ирина Богатырёва уже побывала в лонге с романом «Кадын», о котором шла речь выше, и даже получила за него «Студенческий Букер». Тогда книга не попала в короткий список «взрослой» премии, чего на этот раз не случилось и с «Формулой свободы». Однако, как мне кажется, говорить об этом романе как о самостоятельном явлении в контексте всего творчества Богатырёвой гораздо важнее, чем оценивать его в рамках премиального процесса.





___________
См. также - Ольга Аникина. В СВЕТЕ ЛИЦЕЙСКОЙ ЛАМПОЧКИ (Прим. ред.)
скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
3 506
Опубликовано 23 дек 2017

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ