О книгах Ольги Злотниковой, Олега Юрьева, Игоря Вишневецкого, Ирины Машинской
Наш обозреватель, поэт, эссеист Наталия Черных, ридер, предлагает отзывы на несколько книг, вошедших в этом году в длинный список «Русской премии».Наталия Черных: Длинный список в этом году складывался сам собою, как в калейдоскопе. По-видимому случайно, однако вскоре открылась интересная закономерность. Книги выходят одна следом за другой, составляя длинную фразу. То, что одним из лауреатов стал тяготеющий к метаметафористам Сергей Соловьёв, меня лично не удивило, но порадовало радостью болельщика. В небольшом обзоре представляю отзывы на книги как лауреатов (Олег Юрьев, Германия), так и полюбившихся лонглистеров.
СОБРАНИЕ ПОЮЩИХОльга Злотникова. Паства: книга стихотворений. Сер. «Только для своих». – Евразийский журнальный портал «МЕГАЛИТ». – Кыштым, 2016 г. – 60 с.
Редко когда возникает автор, в поэзии которого нет границ, а есть двери. Есть поэты, в творчестве которых открыты все двери.
Ольга Злотникова удивительно широко слышит мир, для неё нет закрытых дверей. Именно слышит! «Паства»
– это книга голосов, сливающихся в единый голос. Так поёт хор. Вроде бы
– один человек. Но о количестве певчих судить трудно. И даже трудно сказать, какой праздник. То возникает нечто святочное, о младенце. То пробирает ночной пасхальный озноб. Голос то приближается, то удаляется
– стихи то идут в самое ухо читателя, то нужно усилие, чтобы их расслышать.
Это поэзия-пение, поэзия-молитвы, именно во множественном числе. Если в стихотворении пять строк (автор любит малые формы), то это всё равно сонм молитв, стая молитв, на несколько голосов: хваление, просьба (о здравии, о милости, об облегчении участи). Стихи здесь – нечто среднее между птицами и струями ручья, нечто ангельское, обнимающее землю и восходящее высоко и далеко над землей. Здесь и землистый вкус родниковой воды, и мерцание окон в городской многоэтажной ночи, и тёмный холод небытия.
Голос «Паствы» заклинает, убаюкивает, плачет (жалится), выводит любовную песню. Он меняет направление, становится то тише, то громче, то вызывает эхо. Кажется, он поёт на давно забытом, умершем «птичьем языке». Но почему читатель его понимает и принимает слова так близко, будто песни обращены именно к нему? Стихи «Паствы» вызывают в памяти образы мамы, друга, учителя. Это было у каждого человека. Но у каждого было и отчаяние, и чувство великой потерянности в мире. Одиночество и небытие смотрят в глаза человеку в каждый момент его жизни. В «Пастве» это чувство выражено довольно мощно.
Есть поэзия многословная, где важно общее движение слов и строк, как взлёт птичьей стаи. В «Пастве» каждое слово плотно и веско, падает как яблоко в холодную воду. Каждое слово полнозвучно и отчётливо. Автор не любит игр с многозначностью слова, он стремится именно что к уникальности. Однако порой слово расходится радугой, и это – подарок.
Мир «Паствы» – это птицы, холодная вода, сухие травы и старый дом. Это мир бесконечного разнообразия перемещений нескольких вещей. Здесь ходят деревья, а птица вьёт гнездо каждую новую весну на одной и той же ветке. Порой здесь месяцами не бывает ни человека, а только души заходят повидать любимые места. Название «Паства» касается душ живых и почивших людей, растений и животных. Они отвечают, начинают говорить.
Из голосов и отголосков, из эха, отражений начинается «собирание себя» в единый образ, преображённый светом благодати. Это собирание и есть творчество. Оно религиозно по природе, но и свободно. Божье, согласно «Пастве», – то, что живо и несёт в себе жизнь. Потому стихотворения, напоминающие заговоры, здесь так органично восходят и к поминальным молитвам панихиды. Здесь преодолён раскол между «народным» и «церковным», это единый звук собрания молящихся душ.
В этой книге очень интересно переплелись архаика, религиозность и холистичность, присущая современности. Конечно, эта книга полностью находится в христианской парадигме, и именно христианство даёт этим стихам лёгкость, значительность и свободу.
ТАЙНЫ СТИХОВ И ХОРОВОлег Юрьев. Стихи и хоры последнего времени. Предисл. М. Галиной. – М.: Новое литературное обозрение, 2016. – 256 с. (Серия «Новая поэзия»)
«Стихи и хоры последнего времени» 2016 рифмуются с «Избранными стихами и хорами» 2004 года, развивают темы этой книги, продолжая их и выводя на новый уровень.
Книга 2016 года – несомненно, крупное и значительное явление русской поэзии второй половины десятых. В отзывах на поэзию Олега Юрьева порой возникает определение «другой поэт». Метафора вызвана изумлением, она вполне отображает масштаб: этот поэт отличается от массы других поэтов, – и один стоит многих. Он сумел дать цельную и довольно точную картину изменений поэтического языка. Здесь и «Песня о Соколе» в новом регистре, и тягучие ритмы уличной электронной музыки, парадоксально напоминающие звуки античных флейт.
Это стихи таинственные и простые. Если начать читать, то невозможно не полюбить, невозможно не облюбовать в книге одно или даже несколько стихотворений, в которых начинаешь вить гнездо (как птица), потому что стихотворение касается удивительной глубины, оно трогает и ранит, к нему привязываешься («что будет с музыкой в аду?»). Сравнение с птицей точное. Деревья в этой поэзии – нечто наделённое особой, бессловесной, речью, мощное и кажущееся агрессивным. Но где есть деревья, есть и птицы. Они как бы обладают деревьями, имеют над ними власть.
Сам поэт определяет свои опыты как «стихи» и как «хоры». «Хоры» – это включение «голосов», речи, а речь всегда напевна и стремится к песне. Это экспериментальная ветвь поэзии, постоянно изменяющаяся, условно говоря – авангардная и поставангардная или даже трансавангардная. «Стихи» – это «голос», негромкое, но внятное соло. «Говорящий» или «поющий» (субъект) здесь не имеет чётких черт, он как бы скрыт, хотя его присутствие чувствуется. Тембр голоса, характерный говорок, его ни с каким другим не спутаешь. Это лирика, родословная которой восходит к опытам уникальных поэтов Европы и отечества, и глубже – к античным опытам.
Но осторожно: академизм и культурность поэта обманывать не должны. Читатель наконец оказывается на сеансе поэтического спиритизма, он вовлечён в мощный поток словесного «столоверченья», он сам видит и слышит эти «хоры» и «стихи».
Но что это за звук — другой! — за щелкой шторной:
чревовещанье гор? столоверченье рек?
В книге происходит чудо. Подлинное чудо и ужасает, и кажется забавным. Оно не в громах и молниях, хотя этого многим хотелось бы; не в броскости словесных формулировок, ни в ровности слогов и не в точности рифм. Подлинное чудо – в преображении. «Вода» преображения тайно разлита в каждом слоге и манит, о ней до чуда и не подозревал читатель.
НА ВНУТРЕННЕЙ СТОРОНЕ КУПОЛАИгорь Вишневецкий. Стихотворения, присланные из Италии, и другие стихотворения. Рукопись книги.
Подборка стихотворений кажется уже законченной книгой. Это будет на редкость светлая, огнистая книга. Автор через линзу поэтического слова поджигает всё, что видит, к чему прикасается. Вот горит итальянский театр двадцать первого века, стильные наряды и словечки его актрис, а вот легендарный Теодорих объят огнём. Вот Степан Шевырёв в пронизанной безумным мартовским солнцем аудитории отечественного университета перед взбалмошными студентами, а вот ящерицы выползают раскалённые на обломки Римского мрамора – послушать стихи Пушкина. Персонажи поэтического мира чинно сменяют друг друга, как если бы изображены были мозаикой на внутренней стороне купола, на который течёт солнце, а снизу его лижет жадное пламя. Италия и Россия, шире – Россия и не-Россия, мир новый – и мир старый, столкновение и взаимопроникновение стихий. «Православная пасха в Болонье». Мир этой книги – космос, где Россия – одно из важнейших мест, в котором накапливаются новые силы.
Поэт, покинув отечество, может сознательно разорвать все связи с ним, чтобы освободиться от тягот ненужной памяти для строительства новой жизни. Он вслушивается в чужую речь, вживается в неё. Ему не нужно много речевых инструментов. Или другой случай – поэт остаётся как бы замороженным в памяти, он увозит с собой ограниченный набор не всегда важных для жизни и поэзии вещей, и не желает с ними расставаться. Он и знать не хочет ничего, кроме КГБ и СССР. Есть третий взгляд – любовный, широкий. Поэт ценит отечественную культуру, живёт ей, следит за изменениями языка в отечестве, не теряя своего собственного. Это удел немногих поэтов. И очень редкий случай, когда поэт, кажется, становится космополитом, он вырывается из плена территориальных границ, но эта приобретённая свобода даёт ему возможность увидеть русское поэтическое слово в перспективе. Тогда рождаются стихи, в которых отражается судьба родного языка, пустившего ростки в иномирье.
В поэзии Игорь Вишневецкий – пуританин и одновременно авангардист. Он тяготеет к «золотому» веку русской поэзии, с его необычной на современный слух лексикой. Эта лексика придаёт торжественность – «пасхальность» – его стихотворениям. При этом – стихотворения ультрасовременные. У автора взгляд смотрящего в экран – как бы в некоторой прострации, медлящий и скользящий. Читатель сразу же узнает современника. Поэт, подобно двуликому богу, вглядывается и в прошлое, и в будущее. Италия весной – и Москва весной. Автор словно видит их одновременно, как бы с некоей высшей точки полёта.
На этой книге сошлись лучи отчуждённости от отечества (которое остаётся родиной), любви к русскому языку (взаимной) и умения видеть перспективу его развития. Америка, Италия, Россия – всё это линии судьбы русского слова, в котором поэт как у себя дома.
СТРОГАЯ ЖИЗНЬ СЛОВАИрина Машинская. Делавэр. Сборник стихотворений. Рукопись.
К этому необычному сборнику стихотворений можно применить метафору: направление поэзии – северо-восток.
Ирина Машинская – подвижница русской литературы, поле её деятельности охватывает почти весь мир, где пишут и говорят по-русски. Не зря журнал, выпускаемый при её участии, называется «Стороны света».
Представляю, что первыми переселенцами в Америку стали не англичане и французы, а русские. Эти переселенцы создали бы свои сказания, которые были бы очень похожи на «Делавэр».
Автор в поэзии может очень много, но выбирает именно свободный стих: раскидистый, как северные деревья, мглистый, как северные реки. Это книга-пейзаж: она то холмится невиданным суровым рельефом, то по стихам тянет клубящимся сквозняком, то возникают поминальные песни. Чистые, мощные потоки поэзии расходятся на рукава, снова сливаются и уходят за горизонт, в северный океан, в бесконечность – в вечность. Поэтика Ирины Машинской в новом сборнике узнаваема, но это узнавание скорее верность себе, чем привычка работать в определённом, однажды найденном стиле.
Композиция книги строгая – пять частей, как некогда насчитывали пять сторон света. «Дневное» («Giornata» дословно: дневная норма фрескописца), судя по итальянскому названию, указывает на некую пятую сторону света (она же и ремесло). «Над морем» – конечно, восток. Каждый раздел обладает своим характером, возникающим из общего тела помещённых в него стихотворений. Кстати, все стихи в корпусе «Делавэра» важны и точны, как члены и органы в организме и детали в пейзаже.
Север диктует строгие условия жизни слова, и это жизнь почти пуританская («
где ни повода нету для платья»). «Делавэр» лексически богат, но не многословен. Автор включает изысканные формы слов, свойственные девятнадцатому веку, – как будто подбирает платье для воскресного богослужения. В этом пуританстве, однако, много лиризма, благодаря которому открывается несчётное множество полутонов там, где всё кажется серым и однообразным. Явление умершего знакомого воспринимается как вторжение жизни до переезда. Поющая или говорящая, из гортани (или из сердца) которой льются строки, сама, подобно духу, с опаской приближается к дочери, боясь «обжечь» её своей памятью. Некогда покинутая страна уже не существует, но упоминания о ней тревожат («Москва-роженица»). Так, возможно, чувствовали себя первые поселенцы Америки, сложившие нечто вроде «Родины-оды».
Драма связи-разрыва с родиной – именно то, из чего «Делавэр» возник. Начинает формироваться немного смешной для жителей покинутой страны, осторожный, со следами архаики, язык. Переселенец словно бы проходит все стадии развития некогда родного ему языка на новом месте. Это слишком быстрое развитие, так что предыдущий временной слой накладывается на следующий. Давление слоя на слой вызвало к жизни потоки речи, а с ними – и эту книгу, северо-восточный строгий словесный пейзаж. «Делавэр» Ирины Машинской – одно из замечательных произведений новейшей зарубежной поэзии.
скачать dle 12.1
