КИТАЙСКИЕ КОЛОКОЛЬЧИКИ
китайские колокольчики
под старой стрехой
звенят, как звенели
в империи Сун
за тысячу лет до меня.
и худощавый мальчик
в грубом крестьянском платье
стоит на вершине холма.
сегодня ему
исполнилось девять,
и он узнаёт себя.
сквозь узкие прорези глаз
смотрит, как солнце садится
за рисовым полем,
большое и круглое
теперь и тысячу лет спустя.
_
пухлый мальчишка
в джинсах и поло
сидит на коленях
посреди оживленной улицы
в большом европейском городе,
смотрит, как майский жук
переходит дорогу.
_
я слышу твои колокольчики,
время:
я открываю глаза.
* * *
1.
…и ты, вечно ускользающий
закатный свет,
и ты, блуждающий по лунной дорожке
ребенок,
и ты, в полнолунии августовском
белой короной светящийся,
и ты, который повсюду –
дыхание мира,
странных его вещей,
знакомых его вещей
вдох и выдох,
тишина смерти
и родовая боль.
2.
…и ты, тяжесть и легкость несказуемого,
летучесть памяти,
небывшесть детства,
и ты, в хриплом крике
людей и орудий
берущий на руки
каждого – как младенца,
откройся мне.
3.
врата твои
в ветвях кустарника,
у входа в вечность
сплошная изгородь
спелого бересклета,
в розовых коробочках – память,
дыханье перехватывающее
узнавание
тебя,
тебя,
тебя…
* * *
после бензокосилки
остается пустошь с пеньками травы
земля черна и угрюма
я всматриваюсь и вижу кузнечика
без задней ноги
без острого пружинящего коленка
он пытается совершить прыжок
отталкивается оставшейся ножкой
слегка покачивается
не двигаясь с места
это продолжается бесконечно
в безвременье
не так ли и мы, Господи,
не так ли?
ЗЕМЛЕРОЙКА
Знаешь, я была землеройкой,
я рыла и рыла, рыла и рыла – к тебе.
А теперь лежу, перерубленная лопатой,
посреди огуречной гряды.
Солнце обжигает меня,
и тень от куста далеко.
Кто похоронит меня?
Этот мальчишка с глазами
цвета темного янтаря?
Грустная женщина с раннею сединой
в наспех заколотых волосах?
Ее загорелый муж?
Или останусь лежать здесь, на земле,
под небом, открытым, как рана,
забытой возлюбленной, вещью?
Крепость моя, кротость,
знаешь, я была землеройкой…
ОНИ ГОВОРИЛИ
- все через это проходят, - они говорили, -
вначале брыкаются, как молодые лошади,
уходят без спроса,
курят по старым парадным,
спят на чужих матрасах,
с рыжими пятнами, с дырами от окурков,
знают восемь аккордов
и много десятков песен,
которые можно сыграть на восьми аккордах,
пронзительных чистых песен,
прекрасных и честных песен,
нищи и счастливы,
искренны и несчастны.
пьют по утрам пережженный кофе
на коммунальных кухнях,
смеются как птицы, клюют зерно мира,
любят так любят,
летают над морем – пиить!
- все через это проходят, - они говорили,
лица их были из ваты,
тела их точил червь скуки,
смерть забрала их не забирая,
они исчезали в тумане,
и мне было страшно
однажды утром,
глядя в зеркало,
увидеть их пустоту на своем лице.
* * *
1.
если бы можно было
говорить с миром
вспышкой /молчаньем/
куста поречки
с которого сегодня
под затяжным дождем
долго собирала /я?/
ярко-красные крики
/кислые терпкие ягоды/
туго обтянутые лопающейся
от каждого
нечуткого касания
кожицей
2.
можно пытаться пролезть
сквозь плотные заросли
читать букварь
голубоватого мха
на старых ветках
согнувшихся до земли
под весом алых (алых ли?) гроздьев
а там, в траве, новые гроздья
и на самой земле
красная весть – и нет им конца
3.
можно описывать
как рождает и пестует ягоды
старый смородиновый куст
но никогда не приблизиться
к чуду явления жизни
из темного провала
в просвет красным цветом кричащей
4.
в памяти сердца
отыщется с десяток
зарубок на память
маленьких тайничков
во тьме кромешной
долгой зимы земной
вспыхнет поречка
* * *
холодок вдоль спины:
как будто пёс твой не выйдет
больше навстречу,
только не этот, рыжий,
а тот, с фотографии: мальчик и пёс,
а после – годы пройдут – не чувство –
память о чувстве – блеснет плавником
на мгновенье,
очнешься: словно водой окатили,
будешь пытаться припомнить,
перебирать имена –
в темную воду ушли,
глубже вдохни,
по узкой тропинке
с простыми крестами
за каждой оградой,
рюмками,
хлебными корками,
в камень иссохшими,
иди, как идешь,
с холщовым заплечным мешком,
камушки подбирай,
куриного бога ищи.
ЛЕПЕТ
Звуки сбегаются в лепет, всегда – в лепет,
слово – невнятица в мировой бродильне,
слово в давильне ума, в плавильне идеологии,
безделушка «люблю», безделушка «прощай»,
вязнет на языке бессмыслица «поздно»,
размыкаешь кольцо губ – выговорить не можешь,
в горле громада «память», в сердце дворец Аушвиц,
в ямке между ключицами красный цветок Дахау,
блуждающие огоньки Терезиенштадт, Берген-Бельзен,
Маутхаузен, Равенсбрюк.
Здравствуйте, пан Корчак, как поживаете, мать Мария?
Малый Тростенец под сердцем, в нескольких шагах от дома.
Ежевечерне ложишься в свою постель,
целуешь детей,
шепчешь: «Спокойной ночи...»
Из Бабьего Яра в густой тишине: - Агу!
Автоматная очередь новостной ленты,
флаги и крики и флаги и кровь и пот.
Сходим с тобой со свечкой на Куропаты,
посидим, помолчим, покурим, заводы хоботы вытянут
в разреженную пустоту атмосферы,
и если каждый замученный хрипло попросит: «Воды!»,
если каждая просьба будет услышана,
нас ждет великий потоп, и новый Ной –
кроткий бездомный с Киевского вокзала,
свита его – старая дворняга, черная кошка
с выводком тощих котят,
вокзальные голуби, вороны и воробьи.
В каждом флаге сидит мутноглазый бес,
но белые флаги чисты – я пою белые флаги.
Хоботы заводов сосут пустоту,
и если нет сил произнести «люблю»,
остается жалость и нежность,
нежность и жалость.
* * *
Здесь даже зверь, себя преодолев,
стал человеком в облике зверином,
и в яслях спит его младенец-лев,
и львица-мать укачивает сына,
как ночь – новорождённую звезду.
Открыто всё: дома, амбары, хлев,
и лев с козлом резвятся на земле,
и юноша, сидящий на осле,
беспечно напевает ерунду,
и юноша играет ду-ду-ду
на деревянной дудочке-свирели,
и время проплывает еле-еле,
как пёрышко, выс
око над землёй...
Какая это глупость, Боже мой!
И тут же выпадаешь из постели
в предзимний непроявленный рассвет:
стоят солдаты «да», «не знаю», «нет»,
и каждый непременно – только на смерть.
Разгонишься, упрешься – и привет,
и хорошо хоть – не поднимут на смех,
но будут долго, пристально смотреть,
как ты живешь на четверть и на треть:
беднее всех, виновней – хуже всех.
* * *
если будут меня судить,
оправдаюсь так:
молоко моё
пил ребёнок.
_________________________________________
Об авторе:
ОЛЬГА ЗЛОТНИКОВА
Родилась в Минске. Училась на историка, философа, библиотекаря, ландшафтного дизайнера. Публиковалась в бумажных и сетевых изданиях: «Вестник РХД», «Белый ворон», «Новая реальность», «Этажи», на литературном портале Textura.by и др.
Автор книги стихотворений «Паства» (2016).
Живет попеременно в деревне Радогоща (Новогрудский р-н, Беларусь) и в Минске.
скачать dle 12.1
