О книге Наталии Боевой и новой вологодской поэзии
Когда в том или ином нестоличном регионе вдруг появляется известное количество интересных авторов, непременно возникает речь о существовании региональной поэтической школы, ноты, течения или как-то иначе обозначенной структуры. Иногда в одной локации формируется несколько различных течений, несколько малосоприкасающихся либо напротив, конкурирующих образований. Так, например, произошло на Урале, где число интересных авторов, так или иначе декларирующих свою принадлежность к Уральской поэтической школе, заявленной в качестве единого направления Виталием Кальпиди, не слишком-то сильно превышает количество тех, кто от участия в этой школе открещивается. Нечто подобное можно наблюдать в Нижнем Новгороде, где сообщество, возникшее вокруг Университета и лично культуртрегера Евгения Прощина, стало серьёзным, но не единственным центром притяжения местных поэтических сил.
Конечно, разнообразию особенностей несть числа. Скажем, в Казани авторы, пишущие на русском, кажется, являют собой не единство стилистик, но, скорее, некое зеркало общероссийской литературной ситуации во всём её разнообразии. Подтверждением этому стала, например, мини-антология, собранная в конце 2015-го года Эдуардом Учаровым [1]. Существует, однако, сравнительно небольшой город, где ситуация отличается совсем уж радикальными особенностями. Это Вологда. Среди обитающих тут или переменивших место жительства, но сохранивших связь с малой родиной авторов возрастом от тридцати до сорока или чуть старше лет, есть немало тех, кто давно уже получил общероссийскую известность. Да, в наше время говорить можно, конечно, лишь о значимости в литературных кругах, но, тем не менее, имена Наты Сучковой, Марии Марковой, Антона Чёрного, Данила Файзова действительно хорошо знакомы читающей публике. Чуть менее знакомы пока, например, Павел Тимофеев и Андрей Таюшев, но эта ситуация исправится по мере осуществления проекта «Том вологодских писателей», выполняемого, опять-таки, при активном менеджменте Наты Сучковой.
Так вот: обнаружить что-либо общее в поэтиках упомянутых выше вологжан практически нереально. Поверьте: я очень долго старался. И не только я. Это отличные во всех смыслах слова поэты. Что не мешает им, конечно, участвовать в общих проектах
– от фестивалей до, опять-таки, книгоиздательских вещей. Но есть важный момент. У следующего поколения вологжан, а точнее
– в основном вологжанок, общие черты в поэзии обнаруживаются вполне легко! Собственно, о них, о следующем поколении, и предлагаю поговорить.
Естественно, легче разговаривать, когда некий материал зафиксирован. То есть, когда выпущены книги, проще говоря. За последнее время у молодых вологодских авторов сборники появились в довольно неплохом количестве. Как изданные в Вологде так и, например, московские «Забыть-река» Леты Югай [2] и «Маленькие Марии» Марии Суворовой [3]. Но более подробно я бы хотел остановиться всё же на совсем недавнем и вышедшем именно в Вологде томике Наталии Боевой
«Знак улитки» (Вологда, «Том вологодских писателей», 2015). Во-первых, московские издания и так на слуху в большей степени, а во-вторых, её книга представляется более показательной именно как пример особенностей, общих для этой генерации вологодских авторов.
Но сначала всё-таки скажем о представленных литераторах буквально несколько слов. Вообще, подробности биографий поэтов, тем более молодых, чаще всего малосущественны для исследования их стиля, однако в данном случае возникает необходимость в упоминании их профессиональных особенностей. Так вот: Лета Югай
– не только поэт, лауреат премии «Дебют», но и уже весьма известный этнограф, Мария Суворова
– вполне успешный журналист, а Наталья Боева с недавних пор исполняет обязанности директора вологодского музея кружева. Это я к чему сообщил? Это к тому, что традиционные обвинения молодой поэзии в инфантилизме здесь будут смотреться странновато.
Хотя почему «обвинения»? Инфантилизм давно легитимизирован в качестве стратегии. Первым это сделал, говоря о поэтах совсем другого поколения, кажется, Данила Давыдов: «Лирическое «я» поэта-«инфантилиста» не фиксировано: располагаясь на шкале последовательности возрастов в переходной точке «пубертатности», оно подобно маятнику отклоняется то в сторону нормативного «детства», то в сторону нормативной же «взрослости.» [4] Кажется, что в стихах молодых вологжанок можно встретить похожие ноты. Например, у Боевой:
Женя и сом
женя сома написала,
плывет сом над женей, шевелит плавниками,
спрашивает: ты кто такая?
она ему не отвечает –
женя разные слова ощущает
внутри.
женя пишет аквариум для сома –
сом выговаривает пузыри.
Творение и последующее перекраивание мира вполне можно определить в качестве черты детской или подростковой, но это будет явным и ненужным упрощением. Ещё раз отвлекшись на землячек и ровесниц Наталии Боевой, мы можем отметить у них схожие особенности поэтики. Например, постоянное обращение Леты Югай к фольклору, то есть
– к юности и даже детству культуры. Или одну из основных тем Марии Суворовой: сложность выстраивания коммуникаций:
Когда чужие становятся близкими,
И ты не можешь в этом приближении остановиться,
И левый берег – обрывистый, а правый – низкий,
И всё происходит слишком и слишком быстро
Но кто сказал, что «слишком быстро»
– это обязательно о взрослении? Да и восприятие сказок фольклористом резко отличается от их восприятия ребёнком.
Но всё-таки в наиболее беспримесном виде чёрточка, объединяющая вологодских поэтов этой генерации, легче заметна в стихах Боевой. Как назвать эту самую чёрточку, пока не знаю, но определить попробую. Вот читаем стихотворение:
а таких уродов, как я,
в Спарте тоже
сбрасывали с утеса,
и они не знали, как надо падать,
потому и летали до смерти —
это явление называли летальным исходом,
пели спартанцы с лисицами,
и шелестели
серебристыми листьями оливковые рощи.
Инфантилизм предполагает слабость и поражение. Точнее
– стремление уйти под крылышко, под защиту. В крайнем случае
– умаление. Помните, например, достаточно давнее, но всё ещё приводимое в пример как идеальный объект инфантилистской поэтики «улиточкой стану и буду улиточкой жить» Ирины Шостаковской? В книге Наталии Боевой улитка тоже присутствует. И даже в заголовке. Но
– на уровне знака. Тексты же совсем о другом, хотя и о сходном: о распознавании этого и других знаков, как, в том числе, и указателей опасности или тревоги. А вот способ преодоления тех опасностей
–совсем иной.
Автор определяет свою позицию не как слабость, но как удивление: почему ж так странно люди выстраивают свои отношения между собой и с мирозданием тоже? Ведь можно ж гораздо лучше и проще сделать. Ну, подумаешь: сбросили со скалы, это путь не к гибели, а к полёту. Хотя осадочек-то от подобного обращения останется. Но так тем яснее знание, что:
раны души
должны дышать,
и не надо
заматывать их в бинты.
Опять-таки: далёкая от инфантилизма позиция. Инфантилизм подразумевает кутание и упоение своими травмами, лелеяние оных, а не использование в качестве ещё одного, пусть и болезненного, канала коммуникации. Но вот происхождение этих травм родом именно оттуда, из детства. Хотя здесь модный термин «травма» будет не очень корректным. Травма не может восприниматься как норма, а воспринималась она именно так. И долго воспринималась, весь школьный период, когда чувствительность человека удесятерена:
как бы я ни провела лето,
в сочинениях всегда писала
целый список
неживых, но спасительных фраз:
«ездить в деревню», «купаться в реке»,
«ходить в лес, собирать грибы и ягоды»,
но не было леса,
а только блестящие рельсы,
и мы были дети,
мы собирали мазут, обрывали мятлик,
растирали в ладонях болиголов и полынь,
руки пахли травой,
каждый был себе сам и лесом, и речкой, и солнцем,
но мы были слишком малы,
и не было слов,
чтоб объяснить непонятливой нашей училке,
как ослепительно,
остро – ну, словно, осокой порезался,
так оно брызгалось, теплое лето, внутри,
но была непонятная вежливость:
вместо того, чтобы честно сказать,
что я была солнцем —
я всех обжигала и грела,
я упрямо писала в тетрадь,
что «загорела, погода была чудесной,
я даже скучала по школе
и, в общем, ждала сентября».
Нюанс: «непонятливая училка» наверняка ж хотела чего-то именно такого
– откровенного и личного. Но как эту мысль донести до своего класса, она, конечно, не знала. Вот и возникала «непонятная вежливость». Та, что затем становилась основою дискоммуникации, принимаясь от предыдущих поколений и передаваясь последующим:
думаешь — мне нравится этот мужчина,
вслух говоришь: да пошел ты!
Словом, вот так. Отчётливо понятен собственный генез, определены способы контакта с миром с использованием вариантов, наименее болезненных и для мира, и для себя. То есть, опять-таки, совсем не инфантильная сформирована поэтика, а вполне взрослая. По-другому взрослая. Но с ощущением преемственности, кстати. Причём теперь уже преемственности и во внутривологодской поэзии. Например, отрицать влияние стихов Марии Марковой на стихи Марии Суворовой будет забавным. Региональные литературные школы вполне могут формироваться и таким способом.
Но да: вроде все взрослые, все всё понимают, а всё равно где-то в уголке души остаётся это чувство:
что папа приедет,
самолет пролетит,
и иволга запоет.
И прекрасно, коли так.
__________________
Примечания:
1 Казанский объектив-2015, сост. Э. Учаров. Казань, 2015, 80 стр.
2 Лета Югай. Забыть-река. М., «Воймега», 2015, 52 стр. Об этой книге см. рецензию Максима Алпатова «Кипячёный воздух» // Лиterraтура, № 44. – Прим. ред.
3 Мария Суворова. Маленькие Марии. Книга поименованных вещей. М., «Русский Гулливер», 2015, 64 стр. См. об этой книге в обзоре Екатерины Перченковой: «Здесь хочет быть музыка. О новых поэтических книгах издательства «Русский Гулливер» // Лиterraтура, № 58. – Прим. ред.
4 Данила Давыдов. Инфантилизм как поэтическое кредо // Арион, 2003, №3.скачать dle 12.1
