ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 224 декабрь 2024 г.
» » Екатерина Перченкова. ЗДЕСЬ ХОЧЕТ БЫТЬ МУЗЫКА

Екатерина Перченкова. ЗДЕСЬ ХОЧЕТ БЫТЬ МУЗЫКА


О новых поэтических книгах издательства «Русский Гулливер»
[1]

От автора: За минувший год, то есть с августа 2014, «Русский Гулливер» выпустил десять поэтических книг (не учитывая переводных изданий). Особенность и сложность малого издательства – в том, что каждый участник издательского процесса выполняет несколько функций, иногда с трудом совместимых по времени. Именуясь шеф-редактором (то есть человеком, ответственным непосредственно за итог процесса), я одновременно была корректором, или редактором, или верстальщиком, или оформителем, или всеми вместе – для девяти из десяти вышедших книг. Поэтому читала их первой, ещё в рукописях – с первой и до последней строки. Среди нижеперечисленных книг есть и такие, в отношении которых я могу сказать «имела честь быть редактором / корректором / верстальщиком». Итог работы издательства за целый год я пытаюсь подвести не столько с точки зрения редактора, сколько по праву и долгу первого читателя каждой из этих книг. Потому что читатель – как ни представляй себе этот процесс – поэту нужнее
[2].
______________________



Феликс Чечик. Стихи для галочки. Стихотворения. – М.: Русский Гулливер; Центр современной литературы, 2014

Феликс Чечик, при всей лаконичности, поэт сложный: не столько в общепринятом смысле, сколько в этимологическом – он не один внутри себя, он сложен из двух равноправных соперничающих голосов: приверженца афористики и чистого лирика.

эта пауза между
жизнью этой и той
оставляет надежду
не остаться пустой


И одновременно:

... а рядом во гробе хрустальном
или в дубовом не все ли равно
папа вдруг ставший из близкого дальним
светом автобусным и не темно


«Стихи для галочки» таким же образом разделены и сложены иногда даже одно короткое стихотворение делится на две части: удачное обобщение, которое легко цитировать, которым хочется поделиться – и поэтическое сообщение, которое, напротив, читателю хотелось бы утаить, чтобы носить с собой, чтобы спрятать, как прячут шрамы под рукавами или отворачиваются – скрыть слёзы.

Читатель мыслит поэта – книгами: классика – тяжёлыми томами, современника – невесомыми сборничками, в которых зачастую нет и сотни страниц. От небольшой книги ощущение мимолётней – но, наверное, и точнее: как первое впечатление, которое чаще всего оказывается верным.
Ощущение вот какое: человек уехал из дома, из рая прошедшего времени, и теперь нигде не дом ему и нигде не рай. Но человек им, утраченным, – вечный свидетель, его спутники теперь – память, печаль и нежность. Действительные обстоятельства жизни автора – эмиграция – становятся всеобъемлющей человеческой метафорой; онтологическим статусом, если угодно:

и распрощавшись со страной
стою у яффских врат
но ощущение в груди
уже который год
как встреча штирлица с женой
в кафешке «elefant»
под музыку тариверди
евангелие от

 

Изяслав Винтерман. Точка с божьей коровки. Стихотворения. – М.: Русский Гулливер; Центр современной литературы, 2014

Изяслав Винтерман отличается от других приверженцев регулярного стиха в первую очередь тем, что использует силлаботонику как аскетическую практику. У его стихотворений есть странное свойство: укладываясь в замышленный размер, они будто бы полностью лишены речевой мелодии, просодия существует в них только на уровне интонации. Читатель может ощутить в этих стихотворениях странную недостаточность, и это будет совершенно физиологическое ощущение, какое возникает, например, если попытаться писать левой рукой. Стихотворения вписываются в музыкальный тактовый метр, но внутренний голос читателя неспособен пропеть их, и это – конфликт.

И этот конфликт, надо полагать, автором создаётся намеренно: в книге достаточно (хотя немного) стихотворений и фрагментов, в которых он от своего намерения отступает.

Ещё одно любопытное свойство поэта – его крайне трудно соотнести с каким-либо поэтическим классиком. Всякий пишущий стихи может раскрыть свою поэтическую генеалогию, фактически – признаться: «я Есенин», или «я Хлебников», или «я Цветаева». У Изяслава Винтермана литературное происхождение тоже есть, но оно, пожалуй, не поэтическое. Возможно, определяя себя через классиков, он сказал бы: «я Ремарк». Или даже «Я Толстой».

Фон, на котором существуют стихотворения Винтермана, довольно страшен, хотя с первого взгляда неочевиден: это три (именно три, включая текущую, если не происходящую в действительности, то всеми ощущаемую) мировых войны. Начиная с неэмоциональной истории и романтической реконструкции – и заканчивая войной – как пространством, в котором живёт мир.

Зима. Пограничник съезжает с холма.
Он бел в маскхалате – прощай, хохлома.
Он чист, он чекист по отцу и отца
желанью бежать, точно зверь на ловца


Или:

Вот только отступали белые,
бежали в тыл.
И облака, что груди спелые,
о, я б схватил.
И прятались в засаде красные –
мерз продотряд.
И мокрый шарф, и очи ясные
всё говорят.


Или:

Фото двух женщин и двух мужчин –
тени легли.
Что отличает академию генштаба
от высшей худшколы


Самощущение героя Винтермана – в какой-то мере реконструкция самоощущения человека начала XX века: «Я половинка, нолик / точка с божьей коровки»; «Я ли, господи, кто я?»; «Шагнули мы в чужой размер, / размяв не свой простор. / И нам отмерил землемер / окно, а цифры стер».
Преодоление такого самоощущения – потребность писать ниоткуда с любовью; скорее находясь нигде, чем будучи никем: наблюдая за войной и миром и отстранившись от них.

Облакам в области сердца тесно.
Сквозит тоска мировая. Они приплыли
за мной, похожим рисунком текста –
в том же духе и в том же стиле.
Душа рассекает невидимые волны,
в рассветной мгле под водою водит
свои хороводы по внутренней Волге,
оставляя на сердце розовые разводы.


 

Александр Самарцев. Конца и края. Стихотворения. – М.: Русский Гулливер, Центр современной литературы, 2014

К стихотворениям Александра Самарцева – не только из новой книги – можно было бы поставить эпиграф из Акутагавы: «У меня нет совести, даже совести художника. У меня есть только нервы». Таков субъект поэтического высказывания: он хотел бы оказаться совестью своей эпохи, а воплотился нервом. Субъект – вопреки шаблону лирического героя – демонстративно некрасив: как не бывает красив плачущий, или возмущённый, или истерически хохочущий человек. Впрочем, он производит впечатление, если стоит на сцене – а здесь автор в своей стихии (Александр Самарцев когда-то учился на факультете режиссуры).

Жду поводов коварных как в танке перегрет
в разносах и авралах сгустив избыток лет
мне этой волчьей школой вживило электрод
и за отгул шелковый волненье продаёт
Сойдусь ли к пляжу клином весь в белом как маяк
в пальто своём бы длинном да с волнореза бряк!


Самарцев в некотором роде анти-Бродский: он не холоден и отстранён, а возмущён и горяч. Его поэтика может ассоциироваться с поэтикой Ильи Риссенберга – но не без оговорки: Риссенберг – поэт очарованный, Самарцев же – трезв, и всё, что открывается трезвому взгляду, приводит его героя едва ли не в бешенство.

Столько раз не живут попадая в свои же следы
если локоть знакомил с лицом из толпы от балды
столько раз не рождаются к пеплу и праху спиной
отмечать по-домашнему блеянье вьюги родной


Существовала некогда не всякому понятная шутка: неприличное словосочетание «б…й цирк!» заменяли на «эпический театр!». Герой Самарцева, можно сказать, оглядывается кругом с возгласом «Эпический театр!». И, куда деваться, пишет зонги.

 
***

Осенью 2014 года, одновременно с вручением Поэтической премии Русского Гулливера, издательство решилось на эксперимент. Номинация «поэтическая рукопись» подразумевала издание книги лауреата, и сборник Александры Цибуля «Путешествие на край крови» был представлен на церемонии вручения.
Но одновременно была учреждена Специальная премия издательского проекта: оргкомитет выбрал пятерых номинантов вне зависимости от их места в премиальном рейтинге. Издательский план «Русского Гулливера» на следующие полгода был ограничен этими авторами. Результат эксперимента достаточно неоднозначен: в обычных обстоятельствах в поле зрения «Русского Гулливера» попали бы только два автора из пяти. Премия позволила несколько расширить формат, хотя неожиданностей (а оргкомитет, разумеется, надеялся на них) не случилось. Ещё одно любопытное наблюдение: при возрасте номинантов от 14 до 80 лет сорокадвухлетний Александр Петрушкин оказался самым старшим лауреатом Специальной премии: всем остальным – меньше тридцати.
О шести книгах, изданных «Русским Гулливером» по итогам поэтической премии, и пойдёт речь далее.




Александра Цибуля. Путешествие на край крови. Стихотворения. – М.: Русский Гулливер; Центр современной литературы, 2014(Лауреат Поэтической премии Русского Гулливера в номинации «поэтическая рукопись»).

Такое случается редко: члены жюри премии, представители различных поэтических школ и направлений, выбрали лауреата единогласно.

Александра Цибуля – большой поэт. Большой в том смысле, что рамки направления или школы применительно к ней – незначительны. Иван Соколов в рецензии на книгу [3]называет Александру Цибуля «поэтом консенсуса» – и важно учитывать, что консенсус совершенно не равняется компромиссу.

Поэзия Александры Цибуля, в первую очередь, бесстрастна – что для неискушённого читателя, конечно, непривычно. Никакого «я». Никакого «ты». Это не диалог. Это, если угодно, философский дневник, который будет прочитан другими, поэтому автор его соблюдает коммуникативные правила; и соблюдает с той же тщательностью, с какой оформляют библиографию к научной работе. Задачи общения у автора нет: он занят познанием и описанием мира, находясь по сути в изолированном наблюдательном пункте – это разновидность гуманитарной феноменологии. Поэтому если диалог существует – он опосредован, читатель должен совершить усилие к нему, осознать себя в том же пространстве, в котором находился поэт.

Цибуля прямо называет истоки собственной поэтики:

три ночи прошло через мое сердце
ночь гельдерлина
ночь паунда
ночь ульвена

три света прошло через мое тело
свет целана
свет айги
свет рильке


 Однако способ существования поэта не равняется его происхождению и даже не обусловлен им. С вышеназванными поэтами Александру Цибуля роднит вот что: полное и абсолютное сознание своего права на высказывание. Цельность субъекта высказывания, которая, может быть, выше его цели и методологии. То есть, по сути, доминанта личности – в поэтике безличной и бесстрастной.

От многих поэтов своего поколения и направления Александра Цибуля отличается ещё и бесстрашностью взаимодействия с языком. Русский язык зачастую пугает поэта, отказавшегося от регулярного стиха: он чудится избыточным и даже архаичным. Стихи Александры Цибуля можно перевести на любой европейский язык, но они – не подстрочник, они существуют на русском языке полноправно. Поэт не ограничен регулярным стихом – но не ограничивает язык: пожалуй, у поэта есть осознание некоторых частей собственного текста, которое можно выразить словами: «здесь хочет быть музыка».

Над гробом надгробная надпись.
Под рубашкой родинка вожделенна.
Что дозволено травам, не дозволено нам.
Травам дозволена нежность к мертвым


Или:

нет, – говорит гортензия
и головой качает
что это, гортензия, означает


Или:

вот же они, милые, дорогие
обнаруженные, безнадзорные
уважаемые пассажиры
с признаками парения
следами
вытекания воды
белые, голубые
да вот же, вот же они

Трудно не провести ассоциацию, например, со «Старыми песнями» Ольги Седаковой. И хочется, между прочим, ответить на вопрос, что это: подражание? Существование в едином культурном пространстве, схожий поэтический генезис? Но куда вероятнее, что это – естественная форма существования русского языка в его поэтическом состоянии.

 

Дарья Верясова. Крапива. Стихотворения. – М.: Русский Гулливер; Центр современной литературы, 2015 (Лонг-лист премии в номинации «Поэтическая рукопись». Лауреат Специальной премии издательского проекта).

Дарья Верясова из тех поэтов, чьи отношения с языком выстроены в первую очередь мелодически. То есть даже вот как: Дарья Верясова пишет именно такие стихи, которые большинство людей согласны считать стихами. Поэтому задача объяснить, чем она отличается от других поэтов с хорошим слогом, богатым языком и просодической одарённостью, не совсем проста.

Впрочем, если взглянуть на книгу «Крапива» в целом, можно обнаружить, что это – документ. Неприглядный и отчасти даже постыдный документ нашего общего детства: среди сегодняшних тридцатилетних много тех, чьё детство прошло на пустырях, заросших одуванчиками и крапивой. В деревнях, где трезвого человека днём с огнём не сыскать. На стройках, на свалках, на заброшенных территориях ещё недавно секретных объектов.

Вместо положенных ребёнку драмкружка, кружка по фото и парка аттракционов: родители выживали, им было не до того: «…И мать моя, глядящая с крыльца / Таким лицом, как будто нет лица». Верясова именно так именует и обобщает это: «Моей страны обманутое детство».
Ребёнок девяностых – от рождения фантаст. Преодолевающий реальность –  вымыслом. Но когда ребёнок от рождения поэт, у него есть и другие способы преодоления.

Вот, пожалуй, собственный феномен Верясовой: её лирика настойчива до такой степени, что даже агрессивна. Она – хрупкая последняя соломинка, настоянием и усилием автора разросшаяся до аэродинамической трубы. Она демонстративна: я сорняк, я крепкий, у меня во какие корни! Смотрите, как я выживу! Смотрите, как я могу!

…Я знаю: мне придётся онеметь,
Когда себя, как книгу, пролистаю,
Но всякой рыбе бог раскроет рот,
Но над землёю музыка взойдёт –
Серебряная, жгучая, простая!


 

Василий Нестеров. Ящеры поют. Стихотворения. – М.: Русский Гулливер; Центр современной литературы, 2015 (Лонг-лист премии в номинации «поэтическая рукопись», лауреат Специальной премии издательского проекта).

В конце девяностых криптоисторический роман Андрея Лазарчука и Михаила Успенского «Посмотри в глаза чудовищ» был культовой книгой. Так вот, если бы главным героем этой книги  оказался не Гумилёв, а, скажем, Ходасевич (или даже скорее Сологуб) – Василий Нестеров вполне мог бы написать для неё «Стихи из чёрной тетради».

Если имена других номинантов были давно известны оргкомитету, то Нестеров взялся будто бы ниоткуда. Молодой поэт из Екатеринбурга, не участвующий в свердловской литературной жизни. Сочетание имени, фамилии, места проживания и названия книги таково, что открывая её ждёшь как минимум отсылки к сказам Бажова, а там…

На Бетельгейзе болотно-зелёной –
Свет монохромный:

Пьют эктоплазму
Три богомола,
Три богомаза –

Ян, Иван, Евган.

Пишут синхронно
Иную Мадонну –
Медузу Горгону:
Икону.


Или вот, например, совсем другое: «И я скажу ему: «Метельнай! / В снегу лилитиной любви / Сорви серебряно Нательный  / И грозный смысл говори!» // И мне ответствует Агапель / Сухим еловым закивком…»

Сам поэт утверждает, что не отождествляет себя со своей «биографией», а стихотворения написаны при исследовании оккультно-медиумических состояний. Такая самопрезентация заставила бы подозревать поэта в невменяемой серьёзности и упорном развитии единственной темы, однако нет: Нестеров весьма разнообразен. У него присутствуют и версификации на тему Серебряного века, и собственные фольклорно-мифологические персонажи – синица Аксинья, Марфинька-заступница, кошка Дышка. Более того, Нестеров вполне ироничен и самоироничен, чего стоит определение «совсем нордический мужик», или, например, название стихотворения «Каникулы рептилоида Яши».

«Ящеры поют» – книга неожиданная и непредсказуемая, позволяющая читателю ощутить любопытство – что будет на следующей странице? С поэтическими книгами это бывает довольно редко.

 

Мария Суворова. Маленькие Марии. Стихотворения. – М.: Русский Гулливер; Центр современной литературы, 2015 (Шорт-лист премии в номинации «поэтическая рукопись», лауреат Специальной премии издательского проекта).

Подзаголовок этого сборника – «книга поименованных вещей». И эпиграф к нему, конечно, из «Вещи и имени» Лосева: «…Наименовать вещь можно только тогда, когда вещь узнана. Узнать вещь значит сравнить ее с прочими вещами... Наименовать вещь значит, прежде всего, отличить ее от всего прочего, провести резкую границу между нею и всем окружающим <… > »
А предыдущая книга называлась «Город об одном дне», и читатель заранее оказывается принуждён искать второе дно. Или вторую Марию, или за ней ещё третью, седьмую, двенадцатую. На самом деле это единственный императив для читателя. Поэт обходится нарративом.

из меня вырастают растения –
маленькие, весенние,
маленькие марии
с крыльями и пуповиной,
маленькие марии –
живые наполовину.

и я от них ничего не хочу,
впервые ничего не хочу,
так это и говорю.


Второе дно продиктовано стихотворной формой.

При всей нежности, лиричности, интеллектуальности, рефлексии: всё в России, что не Москва – немного Бронкс. Всякий, кто хочет просто поговорить – немного диджей с Ямайки. Это вот к чему: сочетание стихов с музыкой вошло в моду уже несколько лет как. Стихи Марии Суворовой может сопровождать drum 'n' bass – он будет чудовищно контрастировать с содержанием, но при этом великолепно совпадать с формой. То есть эффект получится сильный.

Зато из стихотворения, не ограниченного приличием и частными рамками культуры (а пускай – Бронкс, и пускай – рэп!) может вырасти такое, что глаз не отвести.

Стоишь на краю, и движется вверх
белое поколенье, натянутый нерв,
им небожительство тоже заранее зачтено,
всё ли равно?

Кто бы мог знать, что в самой живой из живых,
В огненной страстной силе, энергии и любви
Может лежать обломок готического корабля,
Царствие неземное, лоно бездонного алтаря?
Кто бы мог знать, что Юлия, Юля, Юля!..
Каждая из девяти солнечных дочерей
Не в сентябре, а ещё в середине июля
Дрогнула, покачнулась, крикнула: «Эге-гей!
Вам не догнать меня,
Не спасти меня,
Не любить меня больше!
Не смотреть на меня,
Не бояться меня,
Не жалеть!
Я – это пламенный детский фломастерный росчерк,
Пусть в моём сердце и стонут тяжёлые якоря,
Я в одночасье явилась из едких смолистых почек,
Я же в секунду уйду за холодные за моря.
Мамочка, мама, прости мимолётную дочерь,
Спишемся, созвонимся, целую. Твоя. Твоя.


 

Александр Петрушкин. Геометрия побега. Стихотворения. – М. : Русский Гулливер; Центр современной литературы, 2015 (Шорт-лист премии, лауреат Специальной премии издательского проекта).

Александр Петрушкин – поэт, который с одной стороны проще, а с другой сложнее, чем пытается представиться. Образ напрашивается: божья дудка / из глубины сибирских руд. Медиум языка, случайный его лунатик, одержимый вещим косноязычием. Это с одной стороны, а с другой – Петрушкин слишком образован и слишком умён, чтобы не отдавать себе отчёта в высказывании, в его цели и форме.

Поэтическая речь Александра Петрушкина была бы подвластна органу и хоралу – если бы изначально не представляла собой муравейник, улей и пожар. И пожар – в первую очередь. Огонь способен нарушить все законы, кроме законов физики. Хотя мы ещё не говорили о неопалимой купине, благодатном огне и прочих секретных материалах.

И вот ещё, ещё немного – и начинается потоп,
сминая выдох у порога, чтоб спрятать в травяной носок,
в полынной кости распрямляя [ещё не пойманную] речь
[нагретой до кипенья] почвы, чтобы удобней было лечь.
Так опадают воды … воды… как выдохи и пузырьки,
и люди дышат словно овцы, дойдя до ледяной реки


Легко, очень легко поверить, что поэт эту речь выкапывает из собственного огорода. В блаженном мифологическом Кыштыме, в дали и забвении, в отдалении от мира. Пока не поглядишь в содержание книги и не сопоставишь названия стихотворений: «Обучение леммингов», «Тоталитарный диктант», «Офелия как черновик», «ΘΕΟΓΟΝΊΑ», «La mariposa de arena». Это в огороде не растёт.

Поэтому книга Александра Петрушкина вышла именно в таком виде: 168 страниц без редактуры и без всякого фильтра. Когда ему понадобится, он издаст правильную, небольшую, выверенную и тщательно отредактированную книгу. Но читатель – как и издатель – имеет право хотя бы однажды иметь дело с ульем, муравейником и пожаром. И эту возможность мы считаем нужным предоставить читателю.

 

Гала Узрютова. Обернулся, а там – лес. Стихотворения. – М.: Русский Гулливер; Центр современной литературы, 2015(Шорт-лист премии, специальная премия издательского проекта).

Здесь я, наверное, позволю себе личное высказывание: Узрютова – уникум. Фольклор – с одной стороны беспроигрышная, с другой – опасная и даже стыдная стратегия языка и литературы. Фольклору вредит рефлексия, его уничтожает и унижает декларация намерения: «А использую-ка я фольклорный мотив» – шито такими же белыми нитками, как «А применю-ка я к тебе приём НЛП».

Так вот: Узрютова никакого мотива не использует. И ничего никуда не применяет. Это у неё такой действительный, актуальный словарь. В самом деле, много ли отличаются строки стихотворений:

 как в зиме ночью слышнее колотится поезд
так громче, когда уснешь, плачет соседский ребенок
его слезы ударяются о шпалы и доезжают до
спальни вторых соседей
чей младенец начинает плакать в ответ
будто уже все знает
туда-обратно плачет поезд через мою комнату


и:

нетрог нетрог его, поле сытое
трава идет с ним по локоток
видно макушку – не слышно ног

же море, же соль, жернова
перемалывают ласточек на
черное и белое
нетрог же ласточек

что ему делать
с твоим лицом в окне

Гала Узрютова – поэт, которому в первую очередь приходится иметь дело с собственным словарём и синтаксисом, и только во вторую – с предметом высказывания и способом его. Потому что первое – будем честны – превосходит второе.

То есть: Гала Узрютова – поэт, который имеет право говорить о чём угодно, если найдёт способ совместить это что угодно со своим волшебным и диким языком.

Даже не так: не со своим – с нашим. Он по умолчанию принадлежит всем – но признаёт не все руки и не все губы.




_________________
Примечания:

1 В обзор не вошла книга Елены Баянгуловой «Слова как органические соединения», т.к. в одном из недавних номеров «Лиterraтуры» публиковалась рецензия на неё. См.: Юлия Подлубнова. Созидая и ломая // Лиterraтура, № 29. См. также: Людмила Вязмитинова. Травмы, печали, нежности. (О книге: Лера Манович. Первый и другие рассказы. – М.: Русский Гулливер; Центр современной литературы, 2015) // Лиterraтура, № 53. – Прим. ред.
2 Об издательстве «Русский Гулливер» см. также: Наталия Черных. Любовь к Русскому Гулливеру // Лиterraтура, № 21Прим. ред.
3 Иван Соколов. Яркое впечатление. Рец. на кн.: Александра Цибуля. Путешествие на край крови. – М.: Русский Гулливер; Центр современной литературы, 2014 // Волга, 2015, № 5-6.



Фото Германа Власова
скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
3 424
Опубликовано 12 авг 2015

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ