(О книге: Елена Баянгулова. Слова как органические соединения: стихотворения. М.: Русский Гулливер, 2014)
Однажды, общаясь с Катей Симоновой в социальных сетях – а общаемся мы часто, особенно «о стихах» и о «стихах о», – мы задумались, какова же творческая стратегия Елены Баянгуловой: в своих текстах она мифологизирует или занимается деконструкцией? Здесь надо пояснить, что речь сначала шла о поэзии самой Кати, которая сравнивалась с поэзией Александра Петрушкина: оба используют поэтику трансформаций, метаморфоз, что, полагаю, во многом связано с желанием активно воздействовать на читателя, заставить ощутить поэтическое слово как нечто объективированное. Предметный мир в представляемой авторами картине не является чем-то раз и навсегда данным, чем-то статичным. Он подается в динамике: предметы и явления, во-первых, взаимодействуют друг с другом, во-вторых, теряют от этих взаимодействий свою целостность, феноменологическую значимость. Такой мир потенциально протеичен. При этом стратегии у Екатерины Симоновой и Александра Петрушкина все же разные. Александр Петрушкин стремится сломать вещь, заглянуть, что там внутри, Екатерина Симонова – найти ей новое применение, чтобы потом полюбоваться созданной из трансформированных предметов конструкцией. Более того, многие современные уральские поэты так или иначе используют поэтику трансформаций, доставшуюся в наследство кому – от русского и зарубежного авангарда, кому – от метареалистов, а кому – от старшего поколения уральских поэтов. Елена Баянгулова здесь не исключение, просто понять, кто она – мифолог или деконструктивист – подчас не представляется возможным. Катя во время того общения убежденно сказала: больше деконструктивист, я выразила уверенность: что и так и этак. Лена, вполне осведомленная о нашем разговоре, загадочно промолчала, согласившись со всеми.
Кстати, молчание – это еще один существенный элемент ее поэтики. Первая ее книга «Треугольный остров» вышла в 2006 году, вторая – только через восемь лет. Делаем выводы.
Почему мифолог и почему деконструктивист? Елена Баянгулова пишет, как правило, лаконичные и емкие верлибры, очень экспрессивные, что не раз отмечалось в литературно-критических отзывах (устных и письменных). Лаконизм и экспрессивность вовсе не являются маркерами мифологизма, скорее, наоборот, настраивают на то, что автор готов к ревизии уже сложившихся систем, и, возможно, этой ревизией и ограничивается. Что-то вроде
умер шотландский писатель
а собственно какая разница
к какой стране он принадлежал
главное тут не это
и не это хотелось сказать на самом деле
но отвлекают социальные сети…
В данном случае деконструкция составляет чуть ли не единственное содержание фрагмента, но стоит оговориться, что он не совсем характерен для автора, использующего порой художественные приемы такого рода, но не демонстрирующего принципиальной установки на исключительный пересмотр всего написанного им же самим в предыдущих строках. Стихотворение имеет и продолжение:
так вот
человекоподобный скорпион
нет человекоподобный слон
скат скаут скакун
слова как органические соединения
взрыв в горле
Можно, конечно, порассуждать и об отсутствии знаков препинания как о проявлении деконструктивистских интенций, но практика «беззначия» довольно распространена в современной поэзии, фактически типична, по поводу ее сломано много копий, нет смысла все это повторять. Елена Баянгулова, скорее, из тех, кто воспринимает поэзию как ничем не детерминированную языковую стихию, как нечто взламывающее рамки и условности. «Взрыв в горле» – а вы говорите знаки препинания…
Да, сломы стереотипов и разрывы матриц в ее текстах имеют первостепенное значение, они – часть баянгуловской поэтики, но при том важны не сами по себе, а в общем контексте написанного. Это – в большей степени способы смыслопорождения, чем самоорганизованные и самоценные феномены. По сути, мы имеем дело с модернизмом, пусть неомодернизмом, если ссылаться на Александра Житенева, но отнюдь не постмодерном, сосредоточенном на перекодировке значений во имя самой перекодировки. Елена Баянгулова, ломая уже готовое и узнаваемое, ломает это не из хулиганских побуждений, не из рациональных соображений, а во имя порождения дополнительных смыслов, которые становятся семантическими центрами ее текстов, и все это получается вполне себе интуитивно.
Я специально выбрала для примера один из текстов, четко обозначающих отношение автора к поэзии: оно предельно серьезное. «Взрыв в горле» – это не только указание на стихийность поэтической речи, но и определение тесной физической связи между произносимым и произносящим, так что они – не исключено – меняются местами. Вполне себе модернистская стратегия.
В приведенном тексте имеется и еще одно ключевое для автора положение, которое выносится в название сборника. Словам свойственна органичность. «Скат скаут скакун» – это, конечно, звуковые оболочки, но, поставленные в один ряд, они начинают «мерцать» смыслами, через них, собственно, и проговаривает себя идея органики. «Человекоподобный слон» и «человекоподобный скорпион» – это из той же оперы, просто между «человекоподобными» и «ск-ск-ск» зияет семантический провал. По мостику «с» в «слоне» и «ск» в «скорпионе» этот провал можно преодолеть, но для преодоления, несомненно, требуется читательское усилие, не меньшее, чем поэту, для порождения самого текста. Хотя и в случае читателя, и в случае поэта через любые препятствия проведет интуиция.
Еще раз подчеркну, что ломая, Елена Баянгулова, созидает. Органика в ее текстах строится на преодолении разрывов, сломов, провалов. Они – такой же строительный материал, как и устоявшиеся значения, смыслы. Органика все-таки потенциально мифологична.
И еще: если Екатерина Симонова и Александр Петрушкин, про которых говорилось ранее, заметно погружены в предметную реальность и оперируют вещами и явлениями, то вещь или явление не становится сколь-либо действенными элементами в общей картине мира у Елены Баянгуловой: их трансформации не имеют серьезного значения. Строительной единицей ее органики становится смысловой нюанс.
Вообще, если рассматривать сборник с точки зрения уже конкретных мифологем, то их здесь не так уж и много, по крайней мере, из тех, что поддаются дешифровке. Разве что вот в этом тексте – целая россыпь:
найденыш уткнувшийся носом в овечью шерсть
вдыхающий волосы пыль часы
тебе попадаются на пути
сплошное колье из засушенных ос
во сне кусаешь себя за палец зовешь ее
твоя аватара с тысячью лиц никак
не понять какое из них твое
сны эти слаще морковного сока – ешь
и пей сколько надо в них не страшна беда
тебя позовут ты только усни
туда
Пожалуй, из всего, что есть в сборнике, заглавным станет миф о физической связи между двумя существами, не обязательно людьми, у животных оно как-то явственнее. Связь иррациональная, нерасторжимая, кровная, хотя, может быть, и не по крови. Идея андрогинности и найденной второй половины. Идея слиянности или стремление к ней.
С такой идеей невозможно не писать любовную лирику. Такая, в свою очередь, лирика не может не быть диалогичной: диалогическое сознание всегда имеет в виду и слышит другое «я», которое на самом деле «ты», и тем самым дает ему право на существование, признает или отчасти признает его равным себе. Хотя два в лирике Елены Баянгуловой – держим в уме – это почти одно.
давай займемся подводным танго
ты протягиваешь мне руки я в ответ ноги
мы легче песка глины
легче крови бегущей по телу
кажется мы одни в этой бездне
Идея слиянности у Елены Баянгуловой часто соотносится с приверженностью к морской стихии и различным ее проявлениям. А море, океан, как мы помним, некая колыбель, откуда вышло все живое. Даже эти странные амебы-медузы-кораллы на обложке сборника, призванные проиллюстрировать заявленные «органические соединения», тоже заставляют вспомнить если не об океанических реалиях, то о мифологическом океане, архаическом хаосе, в котором начались созидательные процессы, и хаос перестает быть равным самому себе прежнему.
скачать dle 12.1
