(монологи)
СЕРДОБОЛЬНАЯВот и думай: с чего это вдруг я злой? А как тут не будешь злым? Захожу в ее отдел, значит. Помнишь, там всегда девушка работала, ну в очках еще черных. Тихая такая, улыбнется, чего-нибудь скажешь, мол, заходите еще. А тут - эта.
Я ее никогда не видел. Мымра, лет двадцать пять от силы, а мымра - выглядит на все сто… На все сто лет, в смысле. Страшная, рожа такая - видно, что бухает регулярно. И то ли у нее похмелье, то ли недо*бит - я х** ее знает. Смотрит с таким видом: мол, че пришел - проваливай. А я говорю: макароны вон те - ну которые ты взять сказала - почем? А они далеко у нее там, под самым под потолком, сука. Я говорю ей нормально: девушка, цену мне подскажите, пожалуйста, будьте любезны.
А она такая: все перед вами. Я не понял сразу, что, говорю перед нами? Вы, говорю, перед нами, вот я и прошу вас: цену подскажите, мне, пожалуйста, на те вон макароны. А она на меня смотрит и прикинь чего говорит:
– А они дорогие.
– Я, - говорю, - сам решу, дорогие они или не дорогие. Цену мне назовите.
Обкуренная, что ли, думаю, или от рождения дурная? И тут она выдает:
– Вы все равно брать не будете.
Я там в осадок выпал, честно тебе говорю. Ну, думаю, как бы чего не наделать. Не набедокурить, ну ты понимаешь. Не нагрешить.
– Ладно, - отвечаю. - Удачной вам торговли.
А сам думаю: взял бы эту суку, да как бил бы головой о прилавок, пока мозги бы все не выбил и башку не проломил. Гадина! Взял бы эти макароны и отхлестал по роже, по роже. А потом схватил бы банки с соком - и по очереди ей об голову! Об голову! Все бы расхерачил, ей богу. Чтоб знала. Чтоб в кровавую кашу там превратилась, и арбузом ей об голову, арбузом, мрази. Кровь и арбуз - пускай таджички убирают. Кровь оставлять нельзя, кровь - это информация. Не зря говорю тебе: убирай всегда сразу же!
Нет, я к ней по-хорошему. Я с работы, устал, нормально прошу: ценник не видно, скажи мне цену. Для чего ты там стоишь-то, дура? Семки щелкать? Женишков себе искать? Так я тебе морду-то так подпорчу, не один женишок… Ну что хватит-то, что хватит?
Это ты у нас такая сердобольная. А меня прям распирает. Я такое не могу терпеть, ты понимаешь, не могу! Не приучен я к такому. Сердобольная, да. Ну а какая? Я бы убил суку…
А обратно иду… Ну, домой уже из магазина. Снег, темень, не видно вообще ничего, я с пакетами еще… Быстрее бы домой дойти, думаю. И тут этот.
Ну, точнее там машин полным-полно, едут как по Ленинградке, что вам тут шоссе, думаю. Дайте вы нормальному пешему человеку до квартиры своей доползти, пид*расы автомобильные. Нет, сука, и не пропустит, и не подождет. Я бы их стрелял, ей-богу. Сидит там жаба такая жирная, вросла в свое сиденье, слилась с ним. И едет в тепле там, в достатке, тебе, бл*, и так хорошо, удалось все в жизни - так пропусти ты пешехода, мать твою ети!
Одного подождал, второго, не, думаю, надо идти. Не собьют же. А один пид*рас как встал передо мной, так и стоит. Чего ты думаю, стоишь, ты или стой или едь, мать твою, не обходить же тебя?
Ну чего, обошел в итоге. А пока обходил, сзади какой-то гандон выезжал, представляешь. Я так иду, иду и знаешь - понимаю, что что-то не то. Ноги как-то странно заплетаются, а меня несет куда-то влево, хотя я продолжаю идти вперед. И тут падаю. Вроде не больно, только колени порвал. Но неожиданно!
Это ж куда смотреть надо! Я только встал - сразу к машине. Он такой вышел, мямлит чего-то, мол, извини-извини, я ему:
– Х*ли твое извини! Бабки давай! Гони бабки?
А он такой: все там в порядке с тобой, извини. Просто выбесил! Я ему: щас у тебя все будет не в порядке. Давай, говорю, компенсацию, а не то башкой об капот, и все, понял, сука!
Но он крепкий оказался… Еле, блин, ушел от него. Сам виноват, и еще мудак, полез, прикинь! Вот гнида. Не, ну а что было делать? Ты скажешь тоже… Ты, конечно, сердобольная такая. На тебя бы посмотрел, ага…
Ну да, сердобольная. А что, нет, что ли?
Или в подъезде вот, подхожу уже к дому, хмырь какой-то стоит, к домофону коды подбирает. Делает вид, что звонит куда-то. Ну, думаю, долго ты мне тут цирк свой клоунский ломать будешь? Знаю, как ты звонишь. Ждешь, пока я дверь открою.
Сколько ему… Так не скажешь, конечно. Ну под пятьдесят, это да. А чего, в пятьдесят идиотов, что ль мало? Их, я скажу, в пятьдесят даже больше. Самый возраст для идиотов. А еще в такой шапочке, курточке с мехом. Смотрит на меня и молчит.
– Отойди, - говорю. И ключ прикладываю. Открываю, а он уже тут как тут. И тут я его за рукав.
– Стопэ, - говорю. - Ты куда это, уважаемый, лыжи свои намылил?
– Я, говорит, в пятьдесят четвертую.
– Вот в пятьдесят четвертую, говорю, и звони. Ну а че? Правильно, нет? Правильно. На дверь ему показываю:
– Вали, - говорю. - Пока я добрый. Вот откроют тебе - зайдешь. Тебе чего, повторять надо? Так мне не трудно! Вот откроют – говорю – тогда и зайдешь.
И тут он такой, в залупу полез.
– Да тебе, - говорит, - чего, жалко? Я, - говорит, - к брату.
Ну все, мое терпение лопнуло. И продавщицу вспомнил, сука, и этого, из машины.
– К акробату, емана, - и все, понеслась. Ну я ему, мля, надавал там. Пока брат не вышел. Сосед наш, кстати. Ну, говорил - пятьдесят четвертая… Слушай, мало ли пятьдесят четвертых. Я думал, п*здит он все.
Ну, потому и понятный. Нет, я все понимаю - ты у нас сердобольная, да. Миссис сердобольность. Вот только я-то, я не сердобольный, ясно? Заруби себе на носу.
Всех жалеешь! Меня бы кто пожалел. Я твой сын, между прочим, ясно. А не эти… Из пятьдесят четвертой.
А, еще мать… Че с тя взять, мать?
НИКОГДА НЕ ВИДЕЛЯ таких никогда не видел. Раньше - никогда, говорю честно.
Когда я впервые увидел тебя, я понял, что никогда - никогда, понимаешь? - таких раньше не видел. Слышишь, никогда? Таких, как ты.
Ты как кошка, ты очень похожа на кошку. Изящная походка, грациозная, свиду пушистая, но с маленькими такими коготочками. Так что, если чего не так, то и царапнуть можешь. Никогда таких не видел раньше, говорю.
А еще ты ведь с характером. Ты ведь гуляешь сама по себе, угадал? Любишь гулять сама по себе? Как кошка.
Ты просто неземная. Ну, это не буквально - значит, «не с земли». Просто на земле все обычное, скучное, все мы уже сто раз видели, знаем. В этом смысл, это комплимент. А ты словно неземная. Смотри: ты необычная. С тобой нескучно.
И я никогда таких не видел. Не встречал.
Много ли где смотрел? Ну не знаю, так, где бывал, посматривал. Нет, я конечно, в курсе, что каждый вечер и в каждой кафешке кто-то говорит кому-то:
– Ты такая красивая… я таких раньше не видел.
А по пятницам вообще кошмар что делается. Но они же врут, они просто хотят так понравиться.
А я - не вру.
Нет, я хочу, конечно. Но я не видел. Я не встречал никогда таких.
В моей жизни случалось всякое. Я, если хочешь знать, повидал такое, что не каждому доведется… И вообще, не каждому стоит такое видеть. Лучше будут спать. Я в свое время поездил, и полетал в свое время… Разные были дела. Но таких вот, как ты, не видел. Таких, как ты - не встречал.
Слушай, я знаешь, чего подумал? А давай я тебя провожу. Ну как зачем? О себе немного расскажешь. Посмотрю на тебя, полюбуюсь. Я ведь таких не видел. Мы что, не найдем общих тем, что ли? Я тебя умоляю!
У тебя ж никого нет? Вот. И у меня тоже. Как это так - не повод? А что тогда повод?
Ну ты загадка! Ты явно скрываешь какую-то тайну, так хочется к ней прикоснуться, сорвать, так сказать, покровы. Нет, я таких не встречал: чтобы так вели себя, говорили.
А я был и там, и там. Всюду заглядывал. Шустрый я парень, и нос у меня, знаешь, длинный. И вообще, скажу тебе по секрету, не только нос.
Только ты никому, хорошо?
Язык. Язык у меня длинный, а ты что подумала? Нет, ну если хочешь о том самом… - мы можем, конечно. Но чур не я начал! Хотя если уж говорить, то похвастаться есть чем, есть чем!
Ну так тебе на какую станцию? Неделя закончилась, я весь вечер свободен. И даже ночь! Свободен - как птица в полете. У тебя такие глаза красивые. Знаешь, я никогда таких еще не видел. Такие большие, да. Бездонные, я бы сказал. Да, бездонные. В них можно утонуть.
Ну что, гуляем?
Так, погоди. Что значит - по-другому знакомиться не умеешь? По-другому это как? По-другому значит по-другому. Это ясно. А как?
Нет, ты мне скажи, я-то могу и по-другому. Как надо? По-моему, и так нормально. Ну, ты же меня понимаешь? Основное, так сказать, поняла?
Ну не расстраивай меня… Ты что же, глупая какая? А еще глаза бездонные… Нет, я, конечно, считаю, что женщина и должна быть глупенькой. Чтобы с ней было так… мило. Да, чтобы было мило. Ты, главное, очень красивая. Как кошечка.
Только я об одном попрошу тебя, ладно? Ну помолчи, заладила, ей-богу, тараторка. Помолчи, послушай. Мне с тобой классно, ты понимаешь? Я никогда еще таких не видел, не встречал. Но только одна просьба, ма-а-а-аленькая. Не говори ничего больше, ладно? Ну, не твое это.
Вот умница.
Мурлыкай.
СТРАШНОЕ ЧИСЛОАлкоголь из организма вымывается. Вымывается огонь из организма…
Сегодня - утро восьмого дня. Бог создавал все сущее семь дней, на восьмой же все оно было предоставлено само себе. Восьмой день - первый без Бога.
Тяжелый восьмой день.
Когда бросаешь пить после очередного запоя, нужны как минимум три этапа. Первый из них -в среднем три дня. В этот «пакет» (или блок, как угодно) входит самое страшное из всего цикла: пережить первый день.
В первый день тебе дико страшно. Страх вызывает все - от предположений, что ты мог сделать не так вчера, кому что сказать, позвонить, написать - и, разумеется, такое, что и звонить-то (писать) нельзя было - до ожиданий, что в любую секунду случится конец света, или еще того хуже - тебе вдруг придется куда-то бежать, что-то делать, а ты еще не вышел толком из запоя, тебе и просто выйти из квартиры, встретить случайного человека… да сама мысль об этом бросает в дикую дрожь!
Страшно услышать любой звук. Страшно подумать мысль.
Вспомнить о чем-то радостном в этот скорбный денек совсем не представляется возможным. Это просто исключено, и все. Но, тем не менее, радостное есть. В этот день тебе еще можно выпить - и выпить основательно. Только вечером, перед самым сном. Я бы сказал, для сна - иначе раньше часов четырех ночи он просто не придет.
В ожидании этого часа (а именно час сегодня, плюс-минус пятнадцать минут, можно будет пить) и пройдет первый день первого блока. Выпить можно - и лучше всего остановить свой выбор именно на них - двести граммов коньяка. Или где-то четыреста - полбутылки, то бишь - красного вина. Если белого сухого, можно и бутылку. Если рислинга, и две… Хотя не стоит, есть риск сорваться в новый запой.
Получить удовольствие вряд ли получится - просто времени, да и запасов не хватит (нужно избегать наличия в квартире большего, чем требуется для дела, количества алкоголя). Этот вечерний выпивон проходит по разряду «необходимых мер».
На следующий день должно стать ощутимо легче. Потряхивать будет, и паранойя - она никуда не денется. Будет ныть сердце, будут дрожать руки. Будет непросто, но уже хотя бы возможно разговаривать с людьми. Можно что-то читать, пытаясь вникнуть в содержимое. Можно смотреть в окно - если зима, идеально: за тем, как падает снег.
Вечером, после двадцати двух часов - два или три литра пива. Два может оказаться мало для того, чтобы уснуть. Три - может быть уже опасно в плане необходимости повторять второй день первого блока вместо третьего, то есть дважды. Начинать лучше позже. Во время распития пива лучше всего прочитать пару аналитических статей из интернета - это поможет понять, что не все потеряно, что еще получается соображать, а значит, а) из этого запоя удастся выбраться; б) после запоя получится жить прежней жизнью, критически не деградировав.
На третий, заключительный день первого блока все предельно просто - нужно жить так как живется и делать то, что получается (а получаться, скорее всего, будет немного). Перед сном принять поллитра пива (одна жестяная банка) - на это уйдет минута, ну две максимум - и незамедлительно лечь спать.
Второй «пакет» трезвения длится ровно неделю. Он ничем не интересен и не примечателен. Каждый день будет долгим и очень тоскливым, настроению суждено колебаться в районе нулевой отметки, зато и страх уже не будет таким диким, желание бежать куда глаза глядят отступит, общение с людьми приобретет более осмысленный характер. В качестве компенсации за эти блага вечерами уже нельзя будет пить.
Засыпать в дни второго блока трезвения - тяжелее всего. Каждую ночь придется ворочаться на подушке - ходить по квартире, пить воду на кухне, снова ложиться и тяжело вздыхать, охать. Будут одолевать мысли - причем вовсе не обязательно, что об алкоголе. О чем угодно - о маршрутах троллейбусов, политической обстановке в стране, необходимостью купить корм коту, два десятка яиц и сосиски, о том, каким ты был пятнадцать лет назад и каким станешь еще через пятнадцать, если, конечно же, доживешь. Это будут любые мысли, и их придется терпеливо пережидать - потому что ничего другого сделать с ними не получится.
Окончательно страх не уйдет, к этому нужно быть готовым. Но на этом этапе он уже не наваливается, прижимая к земле, как в первый и второй дни первого блока трезвения, заставляя выть от ужаса, а размазывается - равномерно, но неукоснительно по минутам и секундам каждого нового дня. Вдруг откуда ни возьмись приходит понимание того, что жизнь штука унылая, как песни группы «Пикник». Но - как это ни странно - желание выпить особо не беспокоит.
Вплоть до последнего дня. В этот день происходит необъяснимое - вдруг кажется, всю эту неделю ты мучительно боролся с желанием выпить, и вот теперь, измотанный этой борьбой, осадой, не находишь в себе сил защищаться дальше. Ты готов сдаться. Это ощущение кажется очень странным, ведь всю неделю до него удавалось нормально жить, совсем не вспоминая - а если и вспоминая, то без энтузиазма - об алкоголе, и казалось, что жизнь пришла уже в норму, но нет! Седьмой день второго блока невыносимой тяжестью всех предыдущих давит на мозг, и становится ясно: если сегодня не выпить - и здесь следует сделать паузу, потому что утверждение, которое за ней последует, весьма парадоксально - то есть риск сорваться в запой.
Это именно так. Доказывать не берусь, но утверждаю как истину: чтоб не сорваться в запой, на седьмой день необходимо выпить. В это просто нужно поверить. Иначе потом будет поздно и - очень долго - не до того.
Так вот, чтобы не сорваться в новый запой, необходимо дождаться 21 часа и отправиться за пивом - устроить себе пивной вечер, но все рассчитав так, чтобы на утро не стало плохо, чтобы не раскалывалась голова и череп не чесался изнутри. Пиво лучше выбирать оригинальное - не слишком крепкое и не темное, лучше всего какое-нибудь вишневое или малиновое, какое, например, отлично делают белорусы. Продается оно в маленьких, утонченных бутылочках по 0,3 литра, а то и по 0,27. Необходимо забыть, что такая бутылка - на один глоток. Взять их нужно побольше, чтоб выпивать где-то по три в час. Раз в двадцать минут. Оптимальное количество - двенадцать штук.
Женщинам, а уж тем более женам, объяснить всю эту многоуровневую схему сложно - обоснованность изложенных в ней мероприятий лежит за гранью их понимания. А уж число двенадцать бутылок для человека, который выходит из запоя - это очень страшное число. Поэтому лучше идти в магазин без жены, ну а если уж совсем не получается, еще по дороге объяснить про то, какое это легкое и безопасное пиво, от которого утром совсем не болит голова, да и опьянеть-то толком не получится. Но тем не менее, число двенадцать раньше чем у кассы произносить не стоит. А то всякое случается. Все-таки страшное число.
Ну а наутро - как у меня сегодня - настанет восьмой день. В принципе, его можно считать первым днем нового блока, который будет состоять уже из двух недель, в течение которых выпить уже не удастся ни разу. А можно объединить с прошлым блоком. А можно - не считать вообще. В принципе, с этого дня начинается обычная жизнь. Пить иногда будет хотеться, но без стрессов со стороны - в меру. Активность - как умственная, так и физическая - начнут восстанавливаться и восстановятся очень быстро… А тревога - с ней, несомненно, сложнее. Еще недели две как минимум, но с этим уже можно жить.
Вчерашнее пиво, двенадцать бутылок, во всем этом процессе, как ни странно, играет ключевую роль. Без них нельзя. Именно они возвращают в трезвость, запускают механизм обычной жизни, будто дают последнее напутствие: «Удачи там, в реальном мире! Будь молодцом и возвращайся». Главное - не допустить излишних сантиментов.
Что бы было со мной, в каком бы безумии я сегодня валялся, обложенный пустыми бутылками, лишившийся последних денег, хороших отношений с женой и просто связей с реальным миром - не выпей перед сном я те двенадцать бутылок. На сколько бы дней растянулся мой новый запой? Хватило бы мне сил из него снова - спустя дней пятнадцать - выйти, моля, чтобы не разорвалось колотящееся, как у загнанного зайца, сердце?
То одному богу ведомо. А сегодня - мой первый день без бога.
ГОСПОДИ! Я ЖЕ НЕ ВЕРЮ– Если честно, я сам не знаю, как оно так получилось. В те дни я ни на что не надеялся. Я был сломлен и не чувствовал в себе элементарных сил. Я доделывал свою работу на отчаянии, на последнем издыхании… и признаюсь, совсем не верил в ее результат. Каково же было мое удивление, когда все получилось!
– И наше тоже. Это было просто невероятно, господин Икс! Поздравляю с успехом!
Я часто представляю, как когда-нибудь, в далекие и невообразимые из теперешних дней времена то же самое смогу сказать и сам. Чем черт не шутит, Энди Уорхолл говорил про 15 минут славы - но у меня только вся жизнь бесславия, тягостной и позорной тоски. «В меня никто не верил, - сказал бы я. - И то, что получилось (а бог знает, что там может получиться - это ж так я, фантазирую) - получилось не благодаря, а вопреки. Никто меня не поддерживал, никто мне не помогал. Никто не желал мне добра».
Такое я слышал часто - признания прорвавшихся, пробившихся, поднявшихся. Их тоже прорывает: вот был я никому не нужен, теперь же я нужен всем. Как же мне хочется! Если бы кто знал, как мне этого тоже хочется - произнести такие слова. Хотя… я хочу быть нужен всем - и какая к черту разница, кому я там сейчас не нужен. Какое все это будет иметь значение, когда я окажусь
там? Я хочу, чтобы меня спрашивали, хочу, чтобы писали обо мне… И да - самое главное у меня уже есть.
Во все это я не верю.
Ведь и у меня нет элементарных сил. Ведь и я ни на что не надеюсь, я сломлен. Я проживаю свою жизнь на отчаянии, на последнем издыхании… и, как и они, успешные, совсем не верю в результат.
А как я хочу удивиться, когда все наконец получится! Как я хочу прыгать от счастья, улыбаться, плясать и петь. Я буду хорошим - доброжелательным, благодушным. Я буду всем рад.
Но сейчас-то! Сейчас-то я в полном отчаянии, сейчас я на самом краю. И когда уже нет сил на следующий шаг - тогда, говорят, и спускается с неба удача, в дело вступает фарт - как недостающий элемент, чтобы сложился паззл. И все есть, все, кроме него - и полные ночи безумия, и кулаки, разбитые о стену, и пьяные слезы, чего там греха таить, и тоска по другой жизни, по светлой мечте. Все части паззла в наличии. Кроме одного - последнего.
Вообще, я не гордый. Когда-то давно я хотел жить так, как завещал Конфуций. Чем клясть тьму, просто зажги свою маленькую свечку. Но тьма поглотила свечку. Ее, тьмы, так много, что свечка и не видна. А зачем она, свечка, если ее не видно? Для чего? Ведь свет - он должен освещать.
И я уже не верю, что мой свет хоть кто-нибудь увидит. Я опустил руки, склонил голову и уже готов к тому, чтобы задуть свечу. А ведь именно в эти моменты и должен прийти успех. Свалиться, как снег на голову.
Но он не сваливается. Не приходит. Господи, сколько мне ждать еще, милый, всевидящий Боже! Я ведь не верю, Господи! Я ведь отчаялся. Что мне сделать еще?
Я закрываю глаза и слышу далекий голос. Как будто прикладываешь ухо к свежей, сырой земле, на которую только что пролился дождь. Я слышу.
– Это было просто невероятно, господин Икс! Поздравляю…!
Голос звенит, разлетается по разным уголкам сознания, растекается по венам и капиллярам черной густой кровью. И отчаяние множится, и отчаяние заполоняет все, и я уже не могу встать, земля поглощает меня, впитывает, земля растворяет меня в себе - медленно, убаюкивающе:
– Не вставай. Расслабься, лежи спокойно. Тебе больше вставать незачем, не вставай.
Господи! Я же не верил. Я так пытался встать.
ОТЕЦТакие дела, отец, мне тяжело среди них - тяжело слишком. Мне не хочется к ним возвращаться, мне не нравится среди них находиться. Ей-богу, я бы пошел комплектовщиком, если бы им так же платили.
Умный - не значит нравственный, умный - не значит достойный, умный - не значит приятный в беседе, да и вообще хоть как-то интересный человек. Здесь мне кажется, после
всех этих, что умный - не значит умный. Просто папки у них забиты куда большим количеством файлов. Пока мы работали, все наши папки стирали - чтобы система, в которой они пустовали, вообще запускалась, чтобы не глючила, не зависала. Жизнь в обмен на пустоту системных папок…
А у них все рассортировано - и все такое яркое, всего в избытке… Их системе никогда и ничего не угрожало, пока среди красочных файлов не завелись вирусы. Эти вирусы их разрушают, но они не знают об этом, отец.
Я не пойду к ним больше. Все мои папки - черно-белые, только .txt, .txt., txt. Только буквы, бессильные бесчисленные буквы, что сливаются воедино, в одно неразлучное с моей системой слово, проникшее во все коды ее, во все запасные выходы: это конец.
Я не люблю их. Мне некуда деться, я не нужен ни там, ни в каком-то другом месте. Как не нужен и ты. Но мне еще нельзя быть ненужным. Мне еще хочется что-то сделать перед тем, как я перегорю.
Почему я тебя вспомнил? Потому что шел по бульвару, внутри яркой цветастой арки, надо мной пролетали молнии, а слева и справа сияли большие электрические цветы. И огромная, непроходимая надпись мерцала в конце тоннеля - четыре цифры нового года, означающие: тупик. И я увидел тебя, отец. Ты шел навстречу, и ты посмотрел на меня.
Грустный отец мой, я не вернусь к ним больше. Я не могу, среди них быть - пытка. Можешь сказать мне: ведь там такие деньги, раза в три больше, чем… Чем у меня когда-то, чем у тебя теперь. Жизнь - это только деньги, я знаю, отец, жизнь - это только деньги. Я не приеду в твой город, но и в этом меня - нет.
И все сливается в фон, я иду по трубе, которую кто-то свернул и смотрит через нее на мир. На черное небо. И если он дунет в нее - я не удержусь, отец, ты понимаешь. Отец мой, только б успеть. Мне надо всего ничего, всего лишь несколько лет, и вдруг я смогу помочь тебе.
Увидеть что-то еще, кроме этого черного неба, в которое вечно смотрит кто-то другой. Не мы с тобой, отец, не мы с тобой.
Почему я не замедлил шаг? Не остановился? Почему не обнял тебя? В этом далеком городе, на бульваре, где мы никому - кроме друг друга - не нужны.
Все просто. Потому что это был не ты. Плелся человек в коричневой куртке. В шапке плелся человек. И такой же усталый взгляд. Такое же измождение. Такая же тоска, тоска, тоска, отец. И снег. И снег летел вихрями, но я разглядел его когда-то добрые глаза. Бывшие глаза.
И усы у него, такие же как у тебя, точно. Ты ведь не сбрил их?
И, может, он подумал: а чем я недоволен? Чем, и в самом деле? Ведь если не болеть, на мои деньги можно жить… А смог бы он там сам быть? Смог бы там быть - ты?
Я больше не люблю их. А ничего другого нет. Я больше ничего не знаю об этой жизни, ты, отец, мне не рассказывал, скрывал.
Теперь и сам я знаю: ну а что, по правде, ну вот что об этом всем расскажешь? Ну, снег идет, ну, этот праздничный бульвар - так скоро праздник, все светится, ну, я иду, ну, встретил вот кого-то, и вспомнил о тебе. Ну, жизнь, отец. Ну, жизнь!
Что расскажешь?
ПЫЛЬ Но на самом деле, самое тяжелое - не добиваться чего-то. Добиваться чего-то приятно и интересно. А сложности на пути… если не радуют сами, так радует их преодолевать. Так замечательно, если есть цель - и не маячит впереди, а терпеливо ждет: понятная, в двух словах объяснимая. Как суперприз, который получаешь в награду за свои труды.
И отдохнув, отметив победу вдоволь - отправляешься в новый поход. За новым суперпризом, который сильнее блестит, вдвое больше весит и оттого еще заманчивей, чем предыдущий. Когда вся жизнь проходит так - это, ребята, счастье. Тем, кто скучает без своего дивана и теплого пледа с книжкой, этого и вправду не понять.
Но самое тяжелое, ребята - отдавать призы назад.
Это когда все потрачено, работа на пределе всех усилий завершилась, когда ты эмоционально отдал себя всего и получил наконец то, чего так вожделел. И ты уже готов к чему-то новому, но тут выясняется, что все оказалось зря.
Тебя отбрасывает назад, словно бы весь этот полет к победе ты проделал с канатами, привязанными к ногам, и теперь невидимая сила со страшной скоростью тянет тебя обратно - в ту точку, откуда ты начинал. А иногда - и куда поглубже.
Обычно это называют «жопа».
И вот, достигнув - успеха ли, не успеха, это решать в соответствии с личными амбициями тебе - но определенного уровня, закрепившись на нем, привыкнув к нему, прочувствовав его, проникшись им - да можно как угодно объяснять, ты понимаешь вдруг страшное. Твоя звезда, которую ты ухватил, поймал, перехитрил, заманил в ловушку - она опять где-то высоко, а ты стоишь на безжизненной поверхности Луны, в глубине кратера, и все, что здесь было раньше, до того, как ты сделал прыжок за звездой, не имеет значения. Потому что оно никогда не будет таким, каким было тогда - до того, как ты прыгнул.
И вот ты стоишь внизу и понимаешь то, что не хотел бы понимать. Перед тобой - другая задача, решать которую не хочется, думать о которой - тошно. Ты понимаешь, что все изменилось, что приоритеты сместились и цели теперь не те. Теперь тебе не нужно двигаться вперед, открывая что-то новое. Завоевывая у мира новый кусок, урывая, отхватывая новое жизненное пространство пространство. Получая новые возможности.
Всего этого больше нет.
Вместо этого нужно делать все то же самое - опять на пределе сил и возможностей, на границах безумия и отчаяния - в лучшем случае лишь для того, чтобы отставить все как есть.
А зачастую - чтобы вернуть все как было. Чтобы переполучить заново однажды полученный приз.
И вот здесь не свихнуться, найти в себе силы для этой борьбы гораздо сложнее. Ты понимаешь, что ничего не выиграешь, а биться нужно до победного, выкладываться на все сто и отдавать себя всего. Но ты не видишь в себе этих сил, не находишь внутренних резервов; получить то, что и так уже было, что ты и так хорошо знаешь - это не ахти какая мотивация. Это никакая мотивация. Нет, это не мотивация вообще.
Но и остаться там, куда ты попал теперь - невыносимая мука. Потому что ты помнишь: было
что-то еще. И нужно выбираться, и вроде бы тебе известно, что и как делать, и даже можно прикинуть, сколько потратишь времени - ведь ты уже проделывал этот путь раньше, нового ничего нет.
Вот только силы - силы взять больше неоткуда. И можно бы смириться, но сил быть там, куда тебя отбросило - их тоже нет. Можно надеть маску, сказать всем, что «мол, не понравилось там - и решил вернуться». Но ты уже был
там. А
там мнение всех не важно. Тебе не нужна для них маска, а маску для самого себя не наденешь. Объяснить себе, почему ты больше не сможешь идти вперед - не получится, убедить себя, что и здесь можно жить как раньше, да хоть бы и как-нибудь по-другому - не выйдет.
Мне всегда не хватало лишь шага. Я останавливался в одном движении, в одном взмахе от своих личных высот, от своих важных свершений. От победы. Я протягивал к своей звезде руки, вдыхал ее свет, я почти касался ее. Но канаты с земли тянули меня - стремительно тянули назад. И падение было быстрым, а звезда все так же сияла, и сотни других рук обнимали, облепляли ее. Я был словно мячик в пинболе - побарахтавшись где-то сверху, за доли секунды скатывался вниз, в небытие.
Я вставал и снова смотрел на звезду. И я плакал. Потому что знал: я уже не сделаю снова то, что сделал когда-то, чтобы попасть
туда. Что мне не хватит сил, не хватит знаний, жизненной энергии. Отчаяние и боль связывали меня по рукам и ногам, проникали внутрь меня, разъедали органы, превращая их в красное желе.
Да, я знаю, что мне не поймать звезду. Что мне не вернуться к ней. Что мне - уже не допрыгнуть. Но я еще не проиграл.
Когда я проиграю - это будет незаметно. И я уже не скажу вам, что проиграл. Не напишу об этом. Потому что и сам никогда этого не узнаю. Я проиграю в тот день, когда перестану отсюда, снизу - смотреть на свою звезду.
Когда я начну смотреть в пыль под ногами - не затерялось ли там чего.
_________________________________________
Об авторе:
ГЕОРГИЙ ПАНКРАТОВРодился в Санкт-Петербурге. Окончил гуманитарный факультет СПБГУТ им. проф. М.А. Бонч-Бруевича. Публикации: «Знамя», «Новый мир», «Урал», «Москва», «Нева», «Сибирские огни», «Знание-сила: Фантастика», «Опустошитель», «Discours», «Дистопия» и проч. Автор двух книг прозы и документальной книги о жизни ВСХВ-ВДНХ. Лауреат премии журнала «Урал» за лучшую публикацию 2016 года (проза), победитель Германского международного конкурса русскоязычных авторов «Книга года» (2018).
скачать dle 12.1