* * *
Как слушали столетия назад
кувшин, свечу, сверчка, часы с кукушкой,
как шум прибоя слушали в ракушках, -
я слушал снег, я слушал снегопад.
Я слушал снег - гуляние и крик
при массовом стечении народов,
листовками из толстых самолетов
рассыпанные рукописи книг.
Я слушал снег, который говорил
назойливыми белыми словами,
летящими в пространство куполами,
серебряными маршами перил.
Я слушал снег и домики на снос.
Я слушал птиц живых и замороженных.
Я слушал ветку железнодорожную
и старый маневровый паровоз.
Я слушал снег и Киевский вокзал,
где жизнь людей видна, как на ладони,
в обычном цвете, запахе, объеме.
Я слушал снег во все свои глаза.
Я слушал снег. Я слушал детский смех
и детский плач, и рев больного зверя.
И мотылек стучал в стекло сквозь снег.
Я слушал и ушам своим не верил.
Танцующая бабочка в окне,
чьи коконы раскручивались в смерчи...
Я слушал снег в таком глубоком сне,
как до рожденья или после смерти.
* * *
Под ветром ежась и зевая
в демисезонный месяц март,
я жду последнего трамвая
у стадиона "Авангард”.
Вдруг электричества не хватит?
С путей сойдет передний мост?
Когда-то мне в военкомате
определили первый рост.
Под монотонным, агрессивным
и проницательным дождем
в семействе числюсь первым сыном,
а первый мертвым был рожден.
Приревновав к старлею спьяну
(крут на Камчатке самогон),
отец беременную маму
бил офицерским сапогом.
Два близнеца в одной утробе.
Удар пришелся на хребет.
В могиле братской, в братской робе
я робко выглянул на свет.
Заплакал, слезно призывая
не кантовать императив…
Я жду последнего трамвая,
зато под номером один.
* * *
Днем и ночью летят над землей
позывные немыслимой связи:
захолустная станция Грязи
мне доводится близкой родней.
В чуткой памяти – черный провал,
но в сознание ищет проходы
то, о чем я не раз в свои годы
видел фильмы и книги читал.
В дни суровые, как в старину
за полком легендарного князя,
мой отец с отделением связи
добровольцем пошел на войну.
И когда загремел первый бой,
среди грохота, воя и свиста
заметалась фигурка связиста
и душа у него за душой.
Но, смертельного страха стыдясь,
по приказу рванувшись под пули,
в нарастающем огненном гуле
мой отец восстанавливал связь,
Оживал телефон полевой,
и неслось в непроглядную полночь,
словно срочно нужна моя помощь:
«Слышишь, сын?.. Слышишь, сын?..»
И – отбой.
МАРЬЯ-ЛЕНА
В столице Лапландии Рованиеми
рыбак узкой финкой царапает имя
на вяленой рыбине. Тусклый фонарь
видать на просвет через тулово сельди,
как если на солнце смотреть сквозь янтарь,
как если на месяц смотреть через сети.
Рыбак узкой финкой царапает имя.
Прочесть невозможно глазами сухими,
на страшном жаргоне нельзя не кричать.
Табачные искры. Кристаллики соли.
Привычная трубка. Ножа рукоять.
И мертвая рыба рыдает от боли.
Но букву за буквой, безмолвно и твердо,
как будто ледник нарезает фиорды,
язык прикусив и смахнув чешую,
усилием воли, проворностью стали
рыбак продолжает работу свою.
И радость нельзя отличить от печали.
* * *
Гортанные слышу звуки,
хлопки волосатых рук.
Листают башибузуки
тургеневский «Бежин луг».
Чужая душа — потемки,
но светится город Керчь.
Моряк утащил у тетки
учебник «Родная речь».
Беспечные волны пляшут
протяжные, как гудки,
и с воплями: «Бяша, бяша!» —
хватаются за грудки.
А месяц кривой и узкий
оскален беззубым ртом.
Челночный паром стамбульский
не вырубишь топором.
СОЛЬНЫЙ КОНЦЕПТ
Он Свифтом опусы насвистывал,
и гулливерил без путей,
освобожденный альпинистами
из барельефа Прометей.
Шагал, жильем не обеспеченный
и раскантованный врасплох,
без предрассудков и без печени
курил сухой чертополох.
Слегка закафканный, застенчивый,
дитя добра и света весь,
он мог поднять с асфальта птенчика
и, не раздумывая, съесть.
Но так погряз в духовных поисках
с аквалангистами Кусто,
что мог сорвать гранату с пояса
и положить ее в гнездо.
Когда закрыли в «обезьяннике»,
а по Декарту – замели,
картезианцы, как десантники,
распределитель разнесли.
Хоть в беспорядках не участвовал
(не отказали тормоза),
по зову сердца Луначарского
пошел, куда глядят глаза…
* * *
Рыба зеркальная плещется в пойме,
серая мышь копошится в соломе,
птица лесная свистит над землей.
Будто корабль в затуманенной бухте,
фосфоресцирует летняя кухня
глиной, известкой и теплой золой.
Пахнет сухою и свежей рыбешкой,
пылью, под каплями сбитой в лепешки,
погребом, грядкой и шифером с крыш.
Вдруг, безо всякой на это причины,
разом сжимается небо в овчину,
цепко, как в полдень — летучая мышь.
Что за предчувствие реет над садом?
Капли спускаются мерным каскадом
прямо с веранды, листвы и ветвей —
то приглушенно, то резко и звонко,
то по стеклу или мокрой клеенке,
то по раскрытой ладони моей.
Словно в руке не решетки монеток,
а узелочки от марионеток,
коими к памяти прикреплены
в дальних углах, на центральных базарах,
на всевозможных платформах, вокзалах
старцы, хромые, слепцы, горбуны...
Брызги почти затопили канавки,
линию жизни и след бородавки.
Но световодного воздуха шест,
обогащая округу озоном,
двинулся по хуторам под Херсоном,
напоминая прощания жест.
_________________________________________
Об авторе:
АЛЕКСАНДР ЧЕРНОВ
Родился в Петропавловске-Камчатском в семье офицера бронетанковых войск, ветерана Великой Отечественной войны. Потом переехал на Украину, где закончил школу. Отслужив в Советской Армии, работал кочегаром, озеленителем, разнорабочим, кондуктором, экскурсоводом и редактором. В годы работы тушинским кочегаром поступил в Литературный институт имени Горького на семинар Евгения Винокурова. После диплома трудился в редакции киевского литературного журнала "Радуга". Участвовал в совещаниях молодых писателей, публиковался в литературных журналах, альманахах и антологиях. Лауреат премии имени поэта Николая Ушакова, дипломант международного Волошинского конкурса, международного Тютчевского конкурса и победитель международного Лермонтовского конкурса. Обладатель золотой медали за победу в супертурнире поэтов русского зарубежья, который проходил в Кембридже. Член Национального Союза писателей Украины, Союза российских писателей и Международного ПЕН-клуба. Стихи Александра Чернова переводились на французский, немецкий, украинский, сербский и английский языки.
скачать dle 12.1
