ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 223 ноябрь 2024 г.
» » Полина Барскова. СМЕРТЬ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ

Полина Барскова. СМЕРТЬ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ

Редактор: Евгений Никитин



(новые стихи из книги «Натуралист», готовящейся к печати Центром им. Вознесенского)



Комментарий Евгения Никитина:

Удивительна стремительность этих стихотворений, затягивающих в водоворот своего ритма и словаря, как никакая другая поэзия сегодня. Скорость их такова, что, бывает, даже знаки препинания то толкутся рядом, то полностью исчезают в одном и том же тексте, что напрямую проговаривается в последнем стихотворении подборки («Елена Генриховна хочет быть потерянной/ И хочет терять/ Хочет терять формы абзацев/ Знаки препинания/ Связь предложений»). Даже пейзаж функционирует как язык: Барскова пишет о лесе в Хэмпшире, а кажется, что о словах, которые находит под каждым листочком, как опытный грибник («Подберёзовик в Амхерсте»). При этом на лес предлагается посмотреть, как на метафору страны, любви, войны и субъектности, то есть лес позволяет сконструировать то же многообразие интерпретаций, что и стихотворение. То же самое можно уловить в посвященном Илье Кукулину тексте «Мехико», где говорится о «деле музейщика»: «Что показать равнодушным любопытным,/ Чтоб объяснить коллизию, личность, эпоху?/ Тюбик зубной пасты, использованный на две трети,/ Очки последней жены, раздавленные в ничто во время первого покушения./ Что вещи покойного сообщают нам о покойном» – кажется, точно так же в эпоху «смерти автора» работает литературовед, хотя речь здесь идёт совершенно не об этом. Многое подсказывает очерёдность текстов – «Подберёзовик в Амхерсте» сменяется «Парком победы», где Ахматова предстаёт хозяйкой мёртвых душ, которым ведёт учёт, из-за чего строчка предыдущего текста «Грибы живут в земле, то царствуя, то тлея» читается как начало разговора о блокаде, которой посвящена последняя книга Барсковой – вот, что за «дело музейщика» упоминалось в «Мехико». Образность второй части «Смерти замечательных людей», текста «Петербург», просто гипнотизирует своим богатством – сомнабулическая, обморочная сила воздействия поэзии Барсковой поразительна, – и тем не менее её стихи всегда очень конкретны: тут возникают и Гумилёв (обозначенный как «Лёвушка»), и Всеволод Князев («Антиной» Ахматовой) и Чуковский («безутешный папочка» Муры), и Елена Гуро («Из Гурова выпала буква») – тексты эти требуют, конечно, очень подробного комментария, а не кратких вводных.

 
* * *

                            Ты тихий сумрак мой, которым грудь свежеет,
                            Когда на западе заботливого дня
                            Мой отдыхает ум и сердце вечереет,
                            И тени смертные снисходят на меня.

                            Вяземский

 
Стали: тайное общество вдов и сирот.
Каждый каждого в ярой толпе признаёт
По ничтожному, стыдному знаку —
Эта густо бледнеет, теряет лицо,
Этот крутит невидимое кольцо,
Эти бродят кругами по мраку.
Тайна этого тайного общества в том,
Что никто вне его не желает о том,
Слышать, что пожирает, ласкает
Нас, улыбчивых, раной смущенных калек,
Словно смрад или дивный, мерцающий лак
Вас спасая, от нас отделяет.
Так и надо: мы вас от себя бережём,
То чижом промелькнём, то прольёмся ужом
Сквозь ряды тех, кто весел и хрупок.
Мы киваем на ваши вопросы, молчим
На призывы, мяукаем, лаем, мычим,
Став теперь не язык, но обрубок.

 

* * *

Мне нужен новый календарь,
Как будто я Дантон смердящий,
Как будто я Сен-Жюст блестящий,
Иной порядок Красных Зорь.
Столицу я перенесу,
Куда-нибудь где север, глухо.
Или на Юг: там будет сухо.
Иль разобью её в лесу,
Где папоротника языки
Молчат или торчат обсценно,
Мерцает мхом кора бесценно,
Змея струится вдоль реки.
Здесь нету памяти твоей:
Здесь я почти дышать сумею,
Здесь ничего я не умею,
Здесь полагаюсь на зверей.
Койот приходит ночью мне
И лижет мне лицо, и плачет,
И объясняет, что здесь значит
Гул папоротника, крик камней.
Платонов, Бабель, хрен с горы! —
Язык мне нужен новый, цельный,
От прелести твоей отдельный,
Страстей, и власти, и игры, —
Всего, чем тянешься ко мне
Во сны, пытая и питая,
Танцуешь ящеркой в огне,
Как золотая запятая.
Пусть лучше стану я нема,
Подальше морока и мрака.
Но стану я сама — сама,
С культёй сочащейся, калека.

 

ПОДБЕРЁЗОВИК В АМХЕРСТЕ. 14 СЕНТЯБРЯ 2020.

Метафора чего? Незнаемой страны,
Которой мне странны, да и страшны сыны,
Которой даже сны всё чаще мне невнятны,
Метафора любви: и складочек, и пор,
И слизи этот злой, намеренный набор,
И на руках потом мерцающие пятны.
Метафора войны: лежит сыра земля,
Свою сырую власть наращивая, для,
И в ней кровавые подрагивают нити.
Метафора тебя, а значит и меня:
Мы рядом и бредём, леса встают, звеня
Цикадами, а рядом на болоте
Взмывает коршуна огромный, острый крик.
Ты оправляешь мне промозглый воротник,
Ты насыпаешь мне в карманы твёрдых ягод,
По твоему лицу я знаю: ты нашла
Жеманниц и кривляк, волнушек без числа.
Тщеславие воров, самодовольных ябед,
Тщеславье тех, кто шёл, кто выследил во тьме:
Как скважины замочные к зиме,
Грибы живут в земле, то царствуя, то тлея,
То призывая нас, то отвращая нас,
То сообщая нам, что приступает час
Хранить и хоронить, и отпускать, пылая.

 

ПАРК ПОБЕДЫ

                   Елене Михайлик

                            Но ранним утром вышли ленинградцы
                            Бесчисленными толпами на взморье.
                            И каждый посадил по деревцу
                            На той косе – и топкой, и пустынной...

                            А. Ахматова, "Приморский парк победы"

 

Лёвушка чудовищен.
Его зыбкий рык
Пискляв.
Его зыбку снова качает рок.
Он снова стоит над переплетением рек:
Ахеронт и Лета здесь впадают в залив.
И тогда она говорит: здесь будет Парк.
Парк чего?
Парк, собственно, ничегоникого.
Парк Победы Приморской —
Особое существо.
Его надо разбить
Как войско.
Парк, в котором около миллиона душ,
Безымянных туш
Будут стремиться, друг друга расталкивая, на стадион,
Где оркестрик вроде целановского лабает туш,
Где Минотавр и Единорог
Сойдутся в праздничном ритуале непохорон,
В кенотафостроении.
Замешкался, не возил, не водил
Харон:
Нету могил,
Только парк у взморья
Колышется и цветёт.
Колышется от недохороненных.
Теперь она им, хозяйка, ведёт подсчёт,
Обнаружив по возвращении в город горящую говорящую пустоту
Повсюду:
В собственном несобственном доме,
На площади, на мосту.
Она
теперь вроде Чичиков в новой заботе, работе
Жадна, тучна, мощна.
Выморочных квартир полна управдомская книга,
Вымененных на золотые монеты жмыхов
(Так шепчут)
Полна мошна
Её обезумевшего Антиноя,
Который вычеркнут
Ею,
Вымаран из неё,
Отпущен играть в Парк Победы — играть на праздник,
Где крысы, крысы, крысы и вороньё.

 

СМЕРТЬ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ

 
1. МЕХИКО

                   Илье Кукулину 

Дело музейщика — хитрое дело.
Что показать равнодушным любопытным,
Чтоб объяснить коллизию, личность, эпоху?
Тюбик зубной пасты, использованный на две трети,
Очки последней жены, раздавленные в ничто во время первого покушения.
Что вещи покойного сообщают нам о покойном, особенно о покойном безвещном, покойном многие десятилетия к моменту окончательной гибели?
Возле сортира у выхода на дорожке
Жирные ящерки подставляют лицо невыносимому солнцу.
В углу что-то вроде генеалогического куста, допустим, кактуса с непристойным алым цветком.
Это карта родственных связей покойного:
Кузены, кузины, случайные тетушки в сумерках Лондона и Берлина, настигнутые Левиафаном.
Метались по миру
Тщетно тщась увернуться, забиться в трещину.
И лишь одна уцелела, выбилась: ах, молодец!
Кругленькая, ладненькая, наблюдательная, способная под внутренним давлением страха к тысяче удивительных дел.
К тысяче округлых приятных слов.
К тысяче превращений: например, способная обернуться драгоценной серьгой, врученной ей дистрофичкой в феврале в обмен на кусочек сахару.
Лживая, бесстыдная, самодовольная, острая, л/живая.
Невероятно: живая.



2. ПЕТЕРБУРГ

                   Вальжине

Трусики снятые для любви говорит он
Теперь лежат по квартире как раковины в полосе прибоя
Нет говорит она лежат как мёртвые рыбы
С кровавой накипью у рта
Любовь записывает она пахнет рыбой и кровью
Мёртвой рыбой полной мерцающих личинок
Фу говорит Доротея Мария
Да говорит ее мать Мария Сибилла
Посмотри как прекрасна личинка
Посмотри как прекрасен червь —
Шелкопряд — путь превращений
Посмотри на гусеницу пылающую уже
Распасться стать не вполне собой
Мария Сибилла Мериан: коротколицая упорная жительница Амстердама
Нам теперь известная как
Самая точная изобразительница
Раковин, светляков, ящериц.

На драгоценной бумаге, нежной как соски её дочерей
Выводившая птичий помёт, разбитую скорлупу,
Скукоженный до состояния гнойной капли лепесток.
Собирательница хлама, оставшегося в райском саду
После: это она стояла со шкуркой змеиной в заворожённой руке.
Это она деликатно блевала с борта судёнышка, увозившего её с дочерьми в Суринам:
Ибо ничто не сравнится с красотой суринамских амфибий —
Темнеющих в сумерки пип, ядовитых воняющих жаб, подобных украшеньям царей.
Девочки приносили их в дом в просторных корзинах,
Жабы рокотали от изумленья.
От изумления рокотал русский царевич-переросток,
Не в силах поверить,
Что эта маленькая старуха с усами с подагрой с базедой
Воссоздала сновидение бабочек,
Разнообразное, суровое, как упражненье любви.
«Я увезу это в свой новый Город пусть смотрит
Город мой ледяной болотный
Мерцающий город/жаба»

 

3. МОСКВА

                   Памяти Исанны Лурье

Устраиваюсь поудобнее, чтобы придумывать похитрей
Способ читать Его книгу/дней
Так, чтобы снова не знать, что с Нею произойдет.
Хорошенького, бархатистого крота принесли в ведре, но крот перегрелся.
Мурочка пишет на могильной доске:
«Здесь спит крот».
«Что это: без рук, без ног, но с носом, я — лодка».
Остроумная Мурочкина загадка.
Сейчас я прикроюсь поуютнее тьмой,
Чтобы придумывать, что станет с Мурочкой следующею зимой,
Кем она станет, когда вырастет?
Конечно, не такая прямая, как Лидочка,
Но и не такая кругленькая, как Коленька.
Будет смешливая, курносая, голенастая.
Взъерошенная как отец, встревоженная, как мать.
Будет жить/поживать/наживать впечатления на живца,
Дразнить жизнелюбием, жизнеупорством лукавого, перепуганного отца,
Крутить шуры-муры с каким- нибудь светлоглазым умником,
Поедут в Павловск, наберёт полный огромный
Рот
Желудей: для таких людей, как чуковские, всё возможно:
Люди слов, люди слав.
В тридцатые, сороковые попадёт в кровожадный сплав
Истории, но выживет, выплывет, поседеет,
Станет редакторшей в издательстве над рекой,
Будет вести дневник, такой же, как у отца,
Но и особенный, не такой:
С картинками, с вклеенными седеющими фотографиями:
Вот она рядом с Бобочкой, вернувшимся с вестью,
Кривляется, за ухо заправляет прядь.
Дневник не кончается, переливается в новый день,
Он будет еще прекраснее этого,
А теперь, мой любимый, бессонный,
Мой безутешный папочка –
Станем спать,
Станем спать.



4. УУСИКИРККО

                              О.К.

Из Гурова выпала буква,
Как арбуза рассыпчатого кусок
В ялтинской гостиничке, пахнувшей клопами, дышавшей.

Буква выпала и обернулась маленькой узкогрудой женщиной:
Елена Генриховна смотрится в очерки финских луж.
Как финский нож её пугает её отраженье:
Она похожа на красивую задумчивую овцу,
Потерянную своей сторожевой дурнявой собакой в ночи.

Елена Генриховна хочет быть потерянной
И хочет терять
Хочет терять формы абзацев
Знаки препинания
Связь предложений
Она стоит в тумане на холме
Туман из лилового делается фиолетовым делается чёрным
Загустевает, сворачивается
Как кровь
Что льётся у ней теперь неожиданно из непредназначенных для того отверстий.

Крови все больше, а прозка ее становится всё короче,
Всё обрывистей,
Как будто туман рвут щиплют на марлю и вату,
Наполняя их медицинскими запахами наивного противосмертья,
Наполняясь раковой тканью, ее проза становится *современной*,
то есть нужной не ей, а мне:
«И ей было приятно сесть отдыхать на чьи-то ступени входа, нарочно на жёсткий край, стирая пыль мостовой своим платьем.
. . . . . . . . . .
В одинокую белую ночь обрывались мысли и уплывали, обрывались и уплывали…
«Странно подумать, что где-то давно-давно слышался зелёненький крик петуха и бывал отмокший дёрн в городских садах весной, и что где-нибудь сейчас маленькие независимые человечки ждут отъезда на дачу и делают пока формочки из сырого песку, точно нет мужчин и женщин, только детское «папа» и «мама»…»
. . . . . . . . . .
Здесь в Уусикиркко (после аннексации Советами, в деревне Поляны, могила не сохранилась) угасает она, уменьшается, меркнет, становятся всё короче предложенья её, из отверстий её выпадает все больше неблагозвучных точек, отточий.

В ногах у неё сворачивается одноглазый кот.
От морфия, от эфира — кот притворятся юношей Маяковским: наглым, нежным, беззубым, нависшим над Карповкой с удочкой.

Здесь в Уусикиркко, она загустевает, как смола, ссыхается, как береста,
Она ещё видит окно лиловое, ногти Матюшина жёлтые,
Его рука в руке у молодой жены,
С которой он приходит жалеть старую умирающую жену. Ей сегодня 35 лет.
«— Куда ты идёшь? — Я не знаю. — Кто же знает? Знали тогда строгие дома с рядами чётких строгих окон, строгие решётки, городские чёрные ряды фонарей, мутные пристыжённые утра, городские вечера.
Каждая вещь в городе что-то об этом всём знает».







_________________________________________

Об авторе:  ПОЛИНА БАРСКОВА 

Барскова Полина Юрьевна родилась в 1976 году в Ленинграде. Поэт, прозаик, эссеист. Автор одиннадцати поэтических, в том числе переводных книг. Окончила филологический факультет Санкт-Петербургского университета по кафедре классической филологии. С 1998 года живёт в США. Преподаёт русскую литературу в Хэмпшир-колледже в Амхерсте. Лауреат ряда литературных премий, в том числе Премии Андрея Белого (2015, за первую книгу прозы «Живые картины»). Книга «Седьмая щелочь» получила премию «НОС» в номинации «Приз критического сообщества».скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
8 996
Опубликовано 05 фев 2021

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ