Редактор: Евгений Никитин
Комментарий Евгения Никитина:
Перед вами подборка, составом которой я очень горжусь. В этих стихотворениях поэтический голос одного из самых недооценённых современников, прекрасного израильского поэта Вадима Гройсмана, обретает необходимую полноту звучания. Закончив отбирать тексты, я перечитал их и поразился: при всей традиционности поэтики они всегда больше себя самих. Конечно, так и должно быть, но на деле происходит в современной поэзии крайне редко, хотя бы потому что она на это больше не претендует, зачастую ограничиваясь заявкой на описание нового опыта (телесного и политического). Просодический дар Вадима очевиден: это те самые тексты, про которые сказано у классика "Есть речи – значенье/ Темно иль ничтожно,/ Но им без волненья/ Внимать невозможно". Причем в более буквальном смысле, чем подразумевается это у Лермонтова: если попытаться, игнорируя «волненье», сформулировать их «значенье», то, наверное, это стихи именно о личной ничтожности перед необратимостью истории. Бог здесь страшен, и время неумолимо перемалывает все чаяния («времена скрипят, как жернова»). Эти тексты написаны будто под углом зрения беньяминовского ангела истории: "Лик этого ангела обращен к прошлому", но "шквальный ветер, несущийся из рая (...) неудержимо несёт его в будущее, к которому он обращён спиной, в то время как гора обломков перед ним поднимается к небу" ("О понятии истории"). Однако картина, нарисованная Беньямином, пугающе-величественна, а ангел Гройсмана совсем не монументален, скорее, он полон нежности к оставляемому им прошлому, к его деталям, подробностям. Но "шум земли" и "гул воды" у Гройсмана размывает всё, за что этот ангел мог бы ухватиться, чтобы остаться на месте. Отсюда и беспомощность перед бытом, ведь "Из прошлого дня, из пустого горба,/ Из жизни, забравшей скупые подарки,/ Нельзя сохранить никакого добра –/ Ни пуговки круглой, ни мятой тетрадки." Всё, что остается – это поэзия, искусство, мировая культура, которой эти стихи буквально опьянены. Это, может быть, в меньшей степени очевидно в этой подборке, но открывается при знакомстве со всем корпусом текстов автора, из которого я и выбирал. Второй основной мотив - это эмиграция, смена привычных координат, странствие Одиссея. Судьба такого странника - тоже оглядываться назад: воспоминания детства - это тот нехитрый скарб, который он может унести с собой. И они, в отличие от быстро меняющейся, слепой реальности, никогда не подводят, так как уже произошли.* * *
Я перемерил город-сад,
Нетерпеливый жаркий улей,
Ходил среди его солдат,
Косноязычный и сутулый.
Был самым странным из гостей.
Прощайте, честные феаки!
Готова твёрдая постель
В моей пещере на Итаке.
Туда одна река впадёт
И вытекут другие реки.
Горб выпрямится, и пройдёт
Косноязычие навеки.
* * *
Одели в чужое, куда-то несли.
Хоть мелочь оставьте, хоть школьную сменку!
Очнулся в могиле от шума земли,
От гула воды, размывающей стенку.
Очнулся во тьме и припомнить не смог
Ни друга, ни сына – лишь тощие звуки:
Звенел, замирая, последний звонок,
Ньютоновы яблоки падали в руки.
Не надо еду разносить по гостям,
На новой квартире другие поминки:
Вода тарахтит по забытым костям
И в памяти гаснут мгновенные снимки.
Из прошлого дня, из пустого горба,
Из жизни, забравшей скупые подарки,
Нельзя сохранить никакого добра –
Ни пуговки круглой, ни мятой тетрадки.
Лишь звуки остались, их бедный цветник –
Глухие ворота открыты повторам:
На школьном дворе колокольчик звенит
И дети расходятся по коридорам.
СОСЕДКАИ значит, больше невозможно
Жить в невезении счастливом,
По мусору и бездорожью
Скитаться в городе дождливом.
Сама бездомная собака,
Спасала брошенных животных,
Светилась в оболочке мрака,
Дрожала в паутинках водных.
Так пробегает кровь по сердцу,
Как девочка идет по бровке.
Мы просто жили по соседству,
Сошлись на мокрой остановке.
Старуха вещая листала
Тетрадки школьницы-грязнули.
Невидимая ночь настала,
Все ангелы твои уснули.
Пока мы ждали тот автобус,
Всё, что горело и гноило,
Как будто к худшему готовясь,
Ты мне тогда наговорила.
Здесь чёрная вода решает,
Кончает половину дела.
Никто тебе не помешает
Погибнуть так, как ты хотела.
И за случайную беседу
Ни в чем не разобраться толком.
Мы просто жили по соседству.
И то недолго.
ШАРФИКЖизнь, проходящая откуда-то куда-то, –
Пальто в заплатах и лицо в слезах.
Ни бархата её, ни серебра и злата,
Одни потери на пустых весах.
И с ними шарфик твой, обидная утрата, –
Стрижи и бабочки на серых небесах.
У каждого беда, и каждый нагляделся
На дом разрушенный, на бедноту и труд,
На страшный угол городского детства,
На тоненькие усики минут.
Не плачь о шарфике, он никуда не делся.
Вернулись ангелы – и шарфик твой вернут.
Не удивляйся им. Поверь, ещё не то нам
Откроется в тоске и пляске родовой.
Ещё одна душа по переулкам тёмным,
По руслам памяти воротится домой.
Я сплю в твоих руках, и в небе обретённом
Стрижи и бабочки летают надо мной.
* * *
Жизнь прожил и не бывал в Тоскане,
Не молился камню и огню.
Всё равно от своего куска не
Отрекаюсь, бедность не гоню.
Понял я, что истина безумна,
Страшен обнаживший плечи бог.
Потому-то голову Вертумна
Покрывал старушечий платок.
Но силён и ветер заоконный,
Что летает по земле пустой
И сухой, как римские законы,
Ворошит оборванной листвой.
Стонет покорёженная крыша,
Тянет песню белая вдова,
И в минуты странного затишья
Времена скрипят, как жернова.
* * *
Но всё-таки с приходом тьмы
Друг друга вспоминаем мы,
В глухие бубны бьём,
И память, простенький мотив,
Плывёт по Млечному Пути
Бумажным кораблём.
И сердце знает наперёд,
Что чёрной краски наберёт,
Что в глубине ночной
Я перестану быть собой,
А стану белкой и совой,
Собакой и луной.
И в то прозрачное жильё,
Давно не наше и ничьё,
Земной водой вольюсь,
И ветром проберусь в окно,
И облаком явлюсь.
А ты – ты помни всё равно,
Как пили сладкое вино
Там, где полынь теперь,
Где звёзды все наперечёт,
Где тьма холодная течёт
В распахнутую дверь.
* * *
Не торопи, ведь я давно готов
К хождениям бесцельным и бессонным.
Там, за щербатой линией домов
Лежит мой путь по дворикам бетонным.
Раскрылась ночь
–огромный разворот,
Сомкнулись буквы в непонятной книге,
И дальний кипарис меня зовёт,
Как поводырь в поношенной тунике.
Я думаю о горизонте том,
О скрытой за деревьями границе,
Где я закрою этот чёрный том
И сам останусь на его странице.
И будут сниться камни и цветы,
Ночной вселенной тишина и скука,
Движения зелёной темноты
И шаткие заборы из бамбука.
* * *
Как будто с мёртвого экрана
Шагнули блики и полоски –
Я маленький, темнеет рано,
Зажглись газетные киоски.
У мамы в двух руках кошёлки,
Лежат сугробы на машинах,
И ненаряженные ёлки
Одеты в мишуру снежинок.
Опять из той поры аптечной
Мгновенье вышло за мгновеньем.
День серый, сумеречный, вечный,
Короткий день перед забвеньем.
Опять купили апельсины,
Достали хрупкие игрушки
И снова разрешили сыну
Не спать до праздничной пирушки.
Крути назад кино, механик,
Судьбу в движениях невнятных,
Как будто нас самих меняет
Та плёнка в молниях и пятнах.
Ты – мастер откровений поздних,
Что детство мраку рассказало.
Не зря тебе кричат «сапожник»,
Пронзительно свистя из зала.
СТРАНСТВИЕ Ольге СедаковойНам придётся покинуть берег печали
И отправиться к берегу радости в узкой лодке –
Сохрани, Господь, от сапог и плётки
Тех, кто останется на причале.
Запирайте дом, по волнам прогуляйтесь,
Поищите путь на листе океана.
Грустно-грустно, как Летучий Голландец,
Берег радости выплывет из тумана.
Сохрани, Господь, на планете пёстрой
Тех, у кого дела до конца недели,
А других своей властью отправь на остров,
Чтобы птицы сверху на них глядели.
Перед вечером облачко с неба снидет,
И бессильными, ласковыми ночами
Бесконечно вглядывается, но не видит
Берег радости берегов печали.
ПОДЗЕМНЫЙ СВЕТЖестокая, смешная,
Уходит жизнь во тьму,
И вся земля ночная
В разломах и дыму.
И сил осталось мало,
И передышки нет,
А в глубине провала
Горит подземный свет.
Дорога опустела,
Дом утонул во мгле,
Но есть одна пещера,
Что светится в земле.
Все выходы и входы,
Весь мрамор и гранит.
Идут пустые годы.
Подземный свет горит.
_________________________________________
Об авторе:
ВАДИМ ГРОЙСМАН Родился в Киеве в 1963 году. Окончил Московский горный институт. С 1990 года живёт в Израиле. Изучал русскую литературу и библиотечное дело в Еврейском университете в Иерусалиме. Работал библиотекарем, оператором компьютеров, охранником, почтальоном, ухаживал за детьми с особыми потребностями, преподавал иврит. Публиковался в журналах «Крещатик», «Дружба народов», «День и ночь», «Белый ворон», «Юность», «Новый журнал», «Новая реальность», «Стороны света», «Кольцо А» и других. Автор семи сборников стихотворений, вышедших в Киеве, Москве и Иерусалиме: «Музыка в глуши», «Северный Крест», «Дождь ранний и поздний», «Чужой», «Vita», «Чудо пустыни», «Ученик библиотекаря».
скачать dle 12.1
