* * *
Мне снился сон, совсем простой,
что снова молоды родители,
и в этом сне я шла домой,
но задержалась непростительно.
Я задержалась возле дач,
а потому я задержалась,
что там летал двухцветный мяч,
и я немного заигралась.
Река текла во весь простор,
и дети, совершенно летние,
мы в мяч играли двор на двор.
Вдруг стали совершеннолетние.
Река куда-то утекла
остался берег неширокий.
Как же во сне я долго шла
такой короткою дорогой.
* * *
Мне гэбист на допросе цитировал Бродского,
ничего не видала я более скользкого,
чем спокойный гэбист невысокого роста,
говорящий слова «ни страны, ни погоста».
Он читал наизусть с выражением, с чувством
металлическим голосом с хрустом,
перемалывал строчку за строчкой во рту,
человек в пиджаке, сам с собою в ладу.
Он ни разу не сбился, не вздрогнул на стуле,
не иначе, как сам был поэтом. А хули.
Было мне восемнадцать с каким-нибудь лет,
было радостно выйти оттуда на свет.
* * *
Стеклышко калейдоскопа
с бледно-синим ободком,
как ты смотришь исподлобья
внутрь одним глазком.
Мишура, осколки, мусор,
но возьми – перетряхни,
отыщи для взгляда угол,
и летят твои огни.
Так бы провести нам вечность,
синий вечер напролет,
с телевизором, где «Нежность»
Кристалинская поет.
Вот уже она допела
и плечами повела,
синий огонек и белый,
много света и тепла.
* * *
Заболеть бы и в слезах горячих
вновь увидеть всех, кого люблю:
Таню, что роняла в речку мячик,
и бычка на стареньком мосту.
В этом долгом сне перед закатом
чтобы в окнах – дикий виноград,
чтоб сидела мать на стуле рядом
и отец шептал бы: виноват.
В том, что на работе задержался
и опять домой не позвонил,
и в кульке принес красивый красный
по дороге собранный кизил.
* * *
Первым умер спаниель Атос,
ничего не объяснил домашним,
что-то мирно проворчал под нос,
помахал хвостом и стал вчерашним.
Даже кошка в трауре была,
ничего не ела две недели,
мы щенка другого из села
взяли в теплом месяце апреле.
Птицы звонко умирали враз,
рыбы молча вверх всплывали брюхом,
где-то вместе там зверье сейчас,
гулят, чешут лапою за ухом.
Где-то ждут, мурчат и ловят блох
там, в едином времени и месте.
Если есть на свете детский бог,
то погладь их, Господи, по шерсти.
* * *
Выбирали по мысли масштаб,
оказался зауженный лоб,
клали дом, матерился прораб –
за порогом – сплошной перекоп.
Грязь лежит от ворот до ворот
так, что пешему не проползти.
Это – камешек в свой огород,
так что мимо, чужой, проходи.
* * *
“Пишет вам Маша, российская школьница
из Подмосковья, шестнадцати лет,
я бы хотела спросить вас про творчество
и как живет за границей поэт”.
Милая Машенька из Подмосковья,
солнце заходит и солнце встает,
жизнь за границей совсем нехеровая,
творчество сильным ключом у нас бьет.
Только заря запылает пожарищем,
пашет наш Фордов конвейер в обгон,
творчество бьет по затылочку гаечным
на восемнадцать рожковым ключом.
Маша, есть в наших широтах традиция
ставить дары золотому тельцу
за нехеровую жизнь за границею
и за еврейскую нашу мацу.
С этой традицией мы поднимаемся
на героический, пламенный труд,
с этой традицией жаримся, паримся,
Лично – кто как, только я уже труп.
Деньги не пахнут. Воняют зато они,
за три версты, за три мили их вонь,
пахнет мозольными прямо ладонями
с трех окружающих душу сторон.
Грех оставаться повсюду отбросами,
умер иль шмумер, паши, не халтурь,
в голову вбей этот кол стоеросовый…
Вот я и вбила. Но брови не хмурь.
Милая Машенька, всё утирается!
За перекуром, за бледным лучом,
жизнь в лучшем виде навек повторяется,
вечность по стеночке вьется плющом.
И вот когда затихают окрестности,
в белую кухню спокойно войду,
и про историю русской словесности
лекцию на ночь читаю коту.
* * *
В ноль-ноль часов средь ночи длинной
в непроницаемом окне
мчит скорой помощи машина
по засыпающей стране.
Средь ночи сдвоенные фары
мерцают странно над землей,
в ней молодые санитары
моею кажутся семьей.
Когда пробьет мне сердце полночь
и остановится оно,
они придут ко мне на помощь,
воткнут железный ключ в него.
И заведут стальное сердце,
где шестеренок злой металл
успел изрядно истереться
тем, что пустые дни считал.
Успел так сильно источиться
тем, что отмерилось ему.
Когда ночами мне не спится,
я это вижу наяву.
Я буду осторожна в мире,
не попаду в беду минут,
когда умру в пустой квартире,
они часы вновь заведут.
* * *
Лишь на минуту удивилась
и тихо вспыхнула душа,
с чего такого бы, на милость,
как в лунном свете блеск гроша.
Лишь на минуту задержалась
и посмотрела вниз на мир,
и только жалость, только жалость
скривила губы ей на миг.
Неужто зря всё? И в наклоне
в холодном свете фонаря
далекий взгляд потусторонний?
И память отвечает: зря.
* * *
Вот та же улица в снегу,
вот тот же дом, годами старше,
вот та же – через не могу –
скамейка в выцветшем пейзаже.
Здесь на пороге бытия
присядем после окончанья,
и будешь ты, и буду я,
ведь исполняются желанья.
Всё-всё сбывается в конце,
твоя рука моей коснется,
и будет век, и новый снег,
такой бессмысленный на солнце.
_________________________________________
Об авторе:
КАТЯ КАПОВИЧАвтор девяти поэтических книг на русском языке и двух на английском. Первая английская книга «Gogol in Rome» получила премию Библиотеки Американского Конгресса в 2001 году, вторая книга «Cossacks and Bandits» вошла в шорт-лист Британской национальной премии Jerwood Aldeburgh rize (UK, 2006). Участница одиннадцати международных литературных фестивалей. В 2007 году стала поэтом-стипендиатом Эмхерстского университета. В 2012 году в издательстве «Аст» вышел сборник рассказов «Вдвоем веселее». получивший «Русскую премию» 2013 года в номинации «малая проза». В 2015 была лауреатом «Русской премии» в категории «поэзия». Стихи и рассказы на английском языке выходили во многих журналах, антологиях и учебниках для вузов. Русские публикации: в журналах «Знамя», «Новый мир», «Звезда», «Арион», «Воздух», «Волга», «Гвидеон», «ШО», «Дружба народов», «Лиterraтура", «Новая кожа». Интервью и стихи звучали в программе «Поверх барьеров» (ведущий И. Померанцев) на радио «Свобода» (2014). Редактор англоязычной антологии «Fulcrum», живет в Кембридже (США).
скачать dle 12.1
