Редактор: Анна Орлицкая
Перевод с иврита и предисловие Михаила ЛипкинаИсследователи еврейской литературы привыкли повторять мантру о "молчании Бялика", т.е. о том, что Бялик, потрясённый погромами начала века, после 1904 г. ничего художественного не писал, ограничившись компиляциями типа "Книги Агады" да публицистикой. Но однако же "Ва-йеhи ha-йом" ("И было однажды") полностью эту мантру опровергает. Похоже, в конце 10-х - начале 30-х, когда он историю за историей писал этот сборник, он поставил себе целью создать еврейский текст - не европейский текст на иврите, а именно еврейский текст. Современные литературоведы прямо рассматривают Бялика как рецепцию европейского декаданса в ивритской литературе, которая, таким образом - не провинциальное образование, а вполне равноценный голос в общем хоре, но сам Бялик, похоже, пытался взглянуть на литературу, в том числе на собственное творчество, несколько масштабнее. "И было однажды" написана на подчёркнуто архаичном иврите, прямые цитаты из древних источников смотрятся в тексте вполне органично. Кстати, наполнять текст знакомыми цитатами - это тоже элемент еврейской литературной традиции, в Средние века все так писали. Второй возрождённый элемент - использование рифмованной прозы. С точки зрения поэтики, правда, эти рифмы как бы и не рифмы: в иврите, грубо говоря, всё рифмуется со всем, особенно во множественном числе, и ивритские прозаики всегда очень озабочены насчёт того, как бы обойти эту особенность языка, Бялик же её спокойно и уверенно прессингует, и рифмованный текст выстраивается. Написаны рассказы в общем и целом на известные сюжеты, но Бялик, словно посмеиваясь над читателем, иногда даёт рядом две истории с одним и тем же названием, но рассказывает их по-разному. У одной может быть подзаголовок "еврейская сказка", а у другой, с тем же сюжетом, "арабская сказка", и персонажи ведут себя в соответствии с культурными традициями и запросами соответствующих литератур - ашкеназской и сефардской или еврейско-магрибинской. Кое-что Бялик просто сочинил от начала до конца, где-то он подмигивает читателю, цитируя, например, непонятное место из Талмуда, вызывавшее большие споры в ешивах.
Игнорирование литературоведческой наукой данной книги Бялика объясняется, на мой взгляд, тем, что указанный Бяликом путь оказался тупиковым. Ивритские писатели за Бяликом не пошли, а стали они писать "по-европейски", в духе сначала русской, а потом англо-американской традиции, которая воспринималась как интернациональная. Но для нас сейчас, когда интернационализм и толерантность в своих крайностях вдруг сами зашли в тупик (не только в области литературы), и мы вдруг осознали, что национальное - это и есть интернациональное, Бялик вдруг становится по-новому интересен и актуален.
ЦАРЬ ШЛОМО И ПЧЁЛКА1.Было однажды, что возлежал Шломо под смоковницей в саду своём, разморён полуденным сном, а двое телохранителей при нём молча в изголовье стояли, опахалами помавали, мух отгоняли. Но лишь сомкнулись ресницы царских глаз – и тотчас пчёлка малая золотая, мимо пролетая, на опахала внимания не обращая нимало, к царю подлетела, на нос ему села, да и вонзила в него своё жало. Подскочил Шломо, подпрыгнул с места своего, и понял, что произошло, на нос посмотрев, – распалился нос, распалился гнев. Ибо остра боль, как нож, и её не уймёшь, а уж нос распух, и вот – нос багров и велик, как гранатовый плод. Ловил Шломо возмутительницу, дабы за злонамеренность получила она достойную месть, щупал-искал и там, и здесь, да вот беда: она туда, она сюда, и унеслась-спаслась, не найти и следа.
А пока мгновения протекают, нос царский дальше раздувается-распухает, вот уже с тыквину он, болью изнутри распалён, сморщился царь, словно кислое съев, а в сердце его великий гнев.
И в ярости отдал царь приказ, чтобы к нему сей же час поспешили и притекли все пчёлы, все осы, все шмели, все мошки, все комары, все летящие мелкие и мельчайшие, и мельчайшие из мельчайших букашек земли, кто в саду и вокруг него, и вблизи, и вдали.
Засуетились везде – в каждом пчелином улье, в каждом осином гнезде и пчёлы, и осы, и ещё комары и все прочие жужжащие, каждый по роду своему, и устремились к месту тому в единый поток, и тот, кто близок, и тот, кто далёк, за строем строй, за роем рой, царица перед каждым роем, перед каждым строем вожак, все испуганы, все жужжат, зудят, бурлят – знать хотят, жаждут ответа: что же з-з-за дело такое? что ж-ж-же это?
Царь перед ними предстал, в сердце его огонь гнева пылал, и в носу огонь, но другой, топнул царь оземь ногой и крикнул:
– Тихо все там!
Умолкли все по местам, Божья тишь сошла, ни жужжания, ни движенья крыла, и, замерев, то, что велик и огромен царский гнев, узрели и распознать сумели все в этот миг, а ещё что нос царя так же огромен и велик.
А нос – он тем временем рос и рос, и до того дошёл он, что стал вдруг словно бурдюк, что до горловины полон стекла осколками и тоненькими иголками, раскалёнными к тому же, прорезающимися наружу. Горит и жжётся и боль в носу, и царского гнева пыл, и царь возопил:
– Кто из вас тот сын Белиала-негодяя или дочь предерзостная-дурная, кто сердце своё злое наполнил, или наполнила, умыслом учинить царю вот такое?
И, сказавши «такое», царь, своею рукою описавши круг, указал на бурдюк, словно бы говоря: смотрите, что творят беззаконно против царя!
Замерли пчёлы, словно оглушены, ибо страхом поражены, столь жесток царский упрёк, но вот очнулись чуток, и лёгкий шумок в тот же миг возник, шум изумления да душевного смятения, прошёл через один рой, а за ним второй, и дальше: ой, ой, кто же это такой, чьё ж-ж-же было ж-ж-желание учинить над царём з-з-злодеяние?
И пока тихонько жужжат они, построенные в ряды, пчёлка малая из их среды поднялась, прямо понеслась, к царю подлетела, на землю перед ним села и проговорила:
– Я пред тобой, царь и господин мой! Я согрешила!
– Ты?! – взревел Шломо, словно лев, и вспыхнул факелом его гнев, да и нос как факел пылал, – посягнула на царский нос, и страх царского гнева тебя не сдержал?
– Не на нос, не во гнев, царь и господин мой! Как можно дочери рабыни твоей иметь умысел злой такой? Лишь глупость и неразумие тому виной, что сегодня посягнула она на нос посланца Господня. Ведь кто я такая? Пчёлка, мала и хрупка я, дней моих короток срок, а разум мой весьма недалёк. Как отличить цветок и нос? Как отличить нос и нос? Неведом мне ответ на вопрос, ведь царский нос яблочку подобен на взгляд, и, словно у лилии, нежен его аромат. Ужели рассудил ты, что глупенькая пчела сама бы могла вершить злые дела? Лишь неразумность к тому привела, что очей отрада сердце её на миг увлекла к носу прекрасному устремиться, капелькой нектара из него разжиться.
Как от кислого, сморщены, царёва лица черты, но словно блеснули из темноты где-то два-три проблеска светло-медового цвета в них, и даже на миг показалось, будто исподволь некая малость, смешинка, в тонкой морщинке в уголке рта, тронула царёвы уста. Видать, понравилась царю пчёлка шустрая та, но сразу же вспомнил он мощь гнева своего – и снова грозны черты его, и грохочет голос его:
– Ну-ка, наговори-ка мне ещё слов-ка, маленькая плутовка, вижу – язык твой подвешен ловко; всего верней, что достался тебе он из давних дней от речистой Дворы, жены Лапидотовой, праматери твоей, благословенна память о ней!
Пчёлка духом воспряла, ещё бодрее стала и речь продолжала:
– А если бы так и было, чтобы и правда я согрешила – совершила ведь я ведь прегрешение, то явить прощение – не в том ли слава царей? Ведь мал и ничтожен в глазах царя день сей, как и грех дочери рабыни твоей – мал и ничтожен умишко у ней, как и жизни всей её срок, и да не будет твой гнев слишком жесток. А если однажды – как знать? – пожелает царь воззвать, чтобы пришла ему помогать даже и вот такая малость земная, как я, то пусть я тогда появлюсь, спасением одаря моего господина царя!
Эта речь так царя насмешила, что вся злость-досада от него отступила, во всю силу голоса своего он захохотал и так сказал:
– Ах ты, нахалка, что же ты говоришь? Придёт польза царю от тебя лишь, и ты ей царя одаришь? А ну кыш отсюда, не то будет худо…
Царь стоит, ещё слово в устах царя звучит, продолжая его ответ, а пчёлка крылья расправила – и вот её нет. Царь же, как смеяться стал, так и хохотал-хохотал, руками себя за бока хватал, даже от смеха устав, раскачивается во все стороны, как лулав, говоря:
– Она отплатит спасением для царя! Ой, ой, слыхали вы о таком? Освежите меня яблоками, подкрепите меня вином!
От смеха сердце царя смягчилось, и явил он милость: ради пчёлки той бойкой одной он всем пчёлам прощение даровал и с миром их от себя отослал.
А потом намазал царь нос тем, что лекарь царский принёс, излечился нос и стал снова, как был, а царь с тех пор пчёлку не вспоминал, да с течением времени и вовсе о ней забыл.
2.Через много дней из страны своей прибыла царица Шева, и её свита с ней, и подарки у ней, и загадки у ней, чтобы во дворце их царю Шломо загадать и его испытать – точно ли он всех людей мудрей. В Книге Царей рассказано нам о том, да ещё в Таргуме Втором. И было, после того, как она его семьдесят семь раз испытала, и загадки все загадала – мудрость проверяла, и уловки хитрые применяла, но верх над царём Шломо не одержала. И, как повествует о сём агада, напоследок затеяла она вот что тогда: отроки и отроковицы из свиты её встали перед царём в два ряда, но не просто так, а с цветами в руках, и притом с цветами, созданными человеческими руками, один лишь букет из тех, что в руках у них, состоял из цветов живых.
Стоит один ряд напротив другого, и речёт царица царю своё слово:
– Вот, царь Шломо, здесь видишь ты: отроки и отроковицы держат цветы, и в цветочном множестве том есть созданные трудом, а есть и цветы природной красоты. Теперь, царь, на них взгляни и скажи: живые цветы – где они?
Работа же мастеров цветочных была исполнена искусного ремесла, дивного, совершенного до последней линии (как у тех, кто делал убранство скинии), напрасно смотрел Шломо, вглядывался в каждый букет – и видел: ни в чём отличия нет между цветами, сделанными руками людей, и цветами лесов и полей. Понял Шломо, что проиграл, загадку не отгадал, и горечь великую испытал, и омрачился весьма его дух.
Ещё медлит Шломо – и вдруг уловило ухо царя тоненький звук, слышный только ему, царю одному: что-то чуть-чуть шумит за окном, устремил царь взор в направленьи том – и лицо его прояснилось, а человеку справа он шепнул лишь одно: «Ну-ка, скорей отвори окно!».
Приоткрылось окно чуть-чуть, и в зал смогла прошмыгнуть пчёлка, чьё всем известно к цветам чутьё, но только лишь царь видел её. Пчёлка сразу к цветам устремилась, перед одним из букетов ниже спустилась посреди зала…
На губах царя лёгкая усмешка играла, когда рука его указала (чему царица Шева удивилась немало) на тот букет, что пчёлка признала, и радость звучала в его ответе:
– Живые цветы – вот эти!
Так явила пчёлка царю загадки решение и принесла ему спасение, не допустив, чтобы поражения клеймо нёс царь Шломо.
В эту ночь Шломо приписал к Притчам мудрым своим, что воедино собирал и книгу из них составлял, ещё притчу, чтобы каждый постиг: неважно, велик ли тот или мал, кто слово истинное сказал да совет дельный дал, но…
«Кто словом тем пренебрёг – сам себя наказал»._________________________________________
Об авторе:
ХАИМ НАХМАН БЯЛИК Хаим Нахман Бялик (ивр. חיים נחמן ביאליק; 1873—1934) — еврейский поэт, прозаик и исследователь литературы. Родился в Житомирской губернии, в семье лесника, рано осиротел, учился в Воложинской ешиве (религиозном учебном заведении) и, похоже, это его единственное формальное образование. В совершенстве овладев ивритом и религиозной традицией, писал стихи, однако же, на светские темы. Его поэзия стала популярной, много переводилась на русский, ей восхищались Горький, Маяковский, Ходасевич, Жаботинский и др. Примкнул к сионистскому движению, выступал на конгрессах. С 1924 г. жил в подмандатной Палестине, имея статус еврейского национального поэта. Однако стихов в поздний период творчества почти не писал, выступая как публицист, переводчик (переводил на иврит произведения Шекспира, Сервантеса, Шиллера) и публикатор классических произведений. Бялик – признанный классик современной поэзии на иврите, в каждом городе в Израиле есть улица Бялика, на его стихи написаны песни, он входит в школьную программу и, как часто бывает в подобных случаях, стал поэтом более известным, чем читаемым. Данная публикация, как и полный перевод книги «И было однажды», призвана помочь его новому прочтению.
_________________________________________
Переводчик:
МИХАИЛ ЛИПКИН Переводчик, преподаватель. Окончил МИРЭА, затем Туро-колледж (Bachelor of Arts in Jewish Studies) и МИПКРО, стажировался в Иерусалимском университете, прошёл годичный курс в Университете ПАЙДЕЙЯ в Стокгольме. Переводил стихи и прозу с французского (Леконт де Лиль, Верхарн, Азнавур и др.), английского (Киплинг, Йейтс, Моррис, Блейк, Константайн и др), арабского (Имрулькайс, Абу Нувас) и иврита. Входил в число победителей конкурсов переводов Аттилы Йожефа и Хаима Нахмана Бялика. Участник проекта «Литература народов России» (ОГИ). Публиковался в «Новом мире», «Дружбе народов», «Просодии», альманахе «Особняк» и др., а также в антологиях «В двух измерениях. Современная британская поэзия», «Поэтический мир прерафаэлитов», сборнике «Песни Невинности и Опыта» У.Блейка, антологиях «Литература народов России», тома «Поэзия» и «Драматургия». Перевёл книгу стихов Ахмада Исы аль-Ассама «Под благодатной тенью». Также отдельно вышел 1-й том книги Бялика «И было однажды» (М.:Книжники, 2015), 2 и 3-й тома готовятся к печати.
скачать dle 12.1
