ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Владимир Берязев. ХИТИНОВЫЙ ПАНЦИРЬ РЕАЛЬНОСТИ

Владимир Берязев. ХИТИНОВЫЙ ПАНЦИРЬ РЕАЛЬНОСТИ




***

В детские годы куда более отчётливо ощущаешь, что реальность не вполне то, что мы видим глазами, ощущаем рецепторами, она куда глубже и многослойней.
Первый опыт художественного и духовного познания именно оттуда, из почти младенчества. Один такой случай потом стал стихотворением. Был тёплый день мая с липкими тополиными листьями, с черёмухой и солнцем в ослепительном накале. Думаю, мне не было и шести лет, ватага шахтёрской ребятни играла вблизи террикона на поляне у ручья. Помню, был какой-то парад насекомых: мотыльки, бабочки, жуки. Вот один из них, видимо, майский, сейчас уже не угадаешь, и попался мне под руку. Как ни странно сегодня это звучит, но сие стало одним из значимых событий в моей жизни, как бы это сказать, пробило изоляцию, пронзило судорогой, я впервые тогда ощутил контакт с иным миром, иной грозной реальностью, которая оказалась совсем рядом. Вот они, ранние давние стихи:

С детства врезалось! – ловкие пальцы
Изловили жука налету,
сухо треснул хитиновый панцирь,
И упала душа в пустоту.
Изловил, а потом изревелся…
Почему? −  самому не понять.
Приоткрылась куда завеса?
Что почудилось ПОД и НАД?
В первый раз стало тесно на свете.
В первый раз холодела спина.
Мраком гибели, вспышкою смерти
Через пальцы прожгло пацана…


Думаю, что подобного рода впечатления в конечном итоге и спасли меня от штампованного материалистического мировосприятия, увы, до сих пор навязываемого школьным курсом, от идеологических прописей и зомбирующего влияния Системы, которое сегодня во стократ успешнее осуществляют СМИ. Но – иммунитет уже есть!


***

Ещё из детства. Сегодня пытаюсь объяснить себе тогдашнее постоянное желание спрятаться, сховаться, зарыться, забиться в тёмный угол, в щель, в схрон. Ведь это не может быть случайным – сооружение землянок летом, в самых потаённых местах, а зимой (ах, какие тогда зимы были! какие заносы снежные, под крышу избы) да когда тебе шесть или семь лет и ты сам на заметённых двухметровым снегом огородах сооружаешь то ли крепость, то ли подземный город с целой системой кротовых нор, прорытых неутомимой командой карапузов. С трудом могу себе представить, что сегодняшняя ребятня смогла бы вот так по несколько часов кряду рыться в снегу на морозе, иногда до полного обледенения, до ледяной коросты на пальтишке, штанах, рукавицах и шапке. Космонавты ледникового периода, подданные Снежной королевы. До сих пор вижу, как, исходя парком, оттаивают над печкой штаны с начёсом и истекают слезами валенки возле духовки.
Психотерапевты современного призыва, наверное, стали бы объяснять это стремление подспудным, подсознательным желанием укрыться в материнской утробе, вернуться в среду до рождения, где нет времени, а пространство свёрнуто в улитку, стали бы вспоминать имена Фрейда, Леви-Строса и пр.
А мне-то кажется, что ребёнок, в силу своего недавнего пришествия в наш мир, обладает способностью помнить опыт предыдущих поколений, опыт катастроф и гибельных катаклизмов, когда надо спрятаться в нору, в пещеру, в ковчег. Хотя нельзя исключать и стремления вернуться в иную реальность, учитывая нынешние апокалипсические тенденции в нашем настоящем.


***

Мальчишкой на каникулах часто бывал в доме бабушки Пелагеи, в деревне Еланда степного Алтая. Там протекает песчаная извилистая речка Яя, один её берег жёлтым обрывом рассекает зелёное полотно огромной степной луговины, где меланхолично бродят коровы и стремительно шныряют от норы к норе рыжие суслики.
Если мои деревенские товарищи любили охотиться на сусликов, чтобы шкурки сдать в Райпотребсоюз, а из тушек сварить похлёбку, то меня первое время очень тянуло к обрыву. В самых крутых местах он был издырявлен круглыми отверстиями, это были гнёзда стрижей, птиц были сотни, они непрерывно мелькали в воздухе, таскали корм птенцам, а перед грозой, на самом деле, буквально стригли водную гладь речушки, собирая клубящуюся в воздухе мошку.
Я возмечтал подобраться к гнёздам, цель была одна – посмотреть на птенцов. В одном месте это мне удалось. Мальчишеская рука свободно проходила в нору, а её длины хватало, чтобы достичь непосредственно гнезда. Когда я увидел в своей ладони уже почти взрослых сформировавшихся птенцов, я вдруг вознамерился собрать их побольше, а потом выпустить. Вот, мол, будет здорово, я их научу летать, они с моей помощью встанут на крыло и будут со свистом чертить передо мной воздух, то падая вниз с обрыва, то подымаясь в небо.
Тогда почти на всех пацанах были чёрные трико, трикушка со вздутыми коленками и резинкой на животе и на голени. Я набрал в каждую штанину десятка по полтора птенцов и козьей тропой взобрался по обрыву на травянистую луговину. На всё это ушло, разумеется, какое-то количество времени, то ли десять, то ли двадцать минут. Когда я снял трико и с воодушевлением, предчувствую свой триумф – вот я вас сейчас освобожу! – вытряхнул свою добычу на траву, то с ужасом увидел, что практически все они, все стрижата мертвы…
Потрясение было очень глубоким.
Детское глупое любопытство, дурацкий эксперимент оставили на сердце основательную борозду. Как мне кажется, кое-какие выводы мальчик Вова из этого события сумел для себя сделать.
С тех пор я терпеть не могу насилия…
Если в инкубаторе увеличить температуру, птенцы быстрее не вылупятся, но изжарить можно. Волчат, у которых не прорезались зубы, не накормишь свежей козлятиной. Кукушонок, выталкивающий своих сродников из гнезда, желает дополнительной пищи, а не того, чтобы его братцы полетели.
После получения экономического образования (Новосибирский институт народного хозяйства) мои сомнения в правдивости картины окружающей действительности окрепли и весьма: академическую книгу «Капитал» можно было с гораздо большим успехом проповедовать птицам небесным (они, как известно, не сеют, не пашут), но делать её доктриной и навязывать целому миру со сложившимся вековым укладом – это равноценно  моему бессмысленному погублению птенцов стрижей. Но, увы, масштабы не те – миллионы жизней.
Видимо, поэтому  слова «оперативное вмешательство» вызывают у меня протест и тревогу, я не люблю реформаторов, мичуринцев, мелиораторов, туристов и культурно отдыхающие массы.
Революция для меня есть синоним катастрофы, Потопа, кары Божьей, а революционеры, соответственно, – носители инфернального хаоса, т.е. бесы. Что, в сущности, и доказала последняя криминальная революция.


Оправдание путешествующего

Ах, друг мой, Данила, опять ты называешь меня бродягой. Ну, какой я бродяга, я путник, пилигрим, я подданный дороги, шляха, тракта, я спешу от яма к яму с сокровенным посланием Хана-Алтая, молясь нашему покровителю Николе Чудотворцу, ибо кто ещё перед Небесами заступится за художника, кто ещё поддержит его в стремлении пройти до конца начертанный путь.
Не могу больше месяца находиться на одном месте. Однако это не страсть, продиктованная страхом остаться один на один с собственными сомнениями, не фобия одиночества в мегаполисе, когда хочется скрыться от агрессивного равнодушия толпы в тихую заводь, мне представляется, моя кочевая суть иного свойства. Помимо гонки тщеславия, которая, как ни крути, влияет на образ жизни литератора, помимо насущной потребности подтверждать свой статус не только текстами, но и публичными выступлениями, меня всегда вело ощущение тайны. Детским сознанием, краешком зрения запечатлелась зыбкая граница физической материи, проницаемость видимого мира. Померещилось, поблазнило, поманило.
Перемещаясь в пространстве, я, по моему глубокому убеждению, осознанно или неосознанно стремлюсь поколебать хотя бы на ничтожную долю кажущуюся столь незыблемой завесу. Иногда мне кажется, что я просто подчиняюсь чьей-то воле, хотелось бы думать, что эта воля ангельская или не воля вовсе, а лишь добрая подсказка. Так, по крайней мере мне казалось, когда я писал «Великую субботу»:

Но всё ж, признаюсь, только на тебя
Надеюсь, уповаю среди здешней
душевной пустоты. Уже давно
Я ощутил твоё прикосновенье…
Не понимая кто меня ведёт,
Я шёл с тобой по тропам азиатским…


«И куда ж тебя несёт?», − спросишь ты. Да и сам я, глядя на чистый лист или в пустое поле монитора, нередко думаю – куда? 
Всех нас и неумолимо несёт в одну сторону, тут ничего не поделаешь, сколькие мои друзья уже закончили странствие, они, верно, знают − для чего одолели этот путь, а я пока нет, я только догадываюсь. Не знаю, но надеюсь, стремлюсь, уповаю получить свидетельство, сигнал, знак…

Что нас гонит?..
Из града и мира,
Из углов и трущоб,
Из забитого ложью эфира,
Из забот и хвороб
Мы стремимся, бежим, изнывая
От оков и сует.
Беловодья ли память живая
Нам, как влага и свет?!
Может быть для того, чтоб мужала
В нас душа для молитв,
Желчь сомненья, неверия жало
Нам всечасно сулит
Серый демон рассудка сухого?
Для того наш исход,
Чтоб над мраком владычило Слово,
А не наоборот…


(поэма «Тобук»)

Каково это свидетельство и где я его найду? Вера ли тому поможет или  художество… или неведомое знанье? Или, может быть, любовь, с дивной прощальной улыбкой, о которой писал Пушкин?


***

Слово «турист» происходит от французского tour и означает круг танца или оборотное движение туда и обратно. Соответственно, «турне»  − движение по круговому маршруту, Отсюда «туризм» − это стремление по кругу, туда-обратно с нулевым результатом, если не считать утраченного, растраченного времени и, часто, осквернённой природы. Вспомним участника бесконечного чаепития из «Алисы в стране чудес»: – Если бы Вы знали Время так, как я его знаю, – заметил Шляпник, – Вы бы не посмели сказать, что его провожать скучно. Оно самолюбиво...
Я бы хотел, чтобы наши туристы стали странниками и каждый искал и находил в путешествии-странничестве своё необходимое его душе утешение, пользу, знание, красоту, а ещё бы хотел, чтобы тихим и благоговейным было присутствие соотечественников (тем паче иноземцев) перед великими красотами Творения Божия.
Но сие – лишь мечты, ибо как удержишь отвязную ватагу на внедорожниках, по крышу загруженных алкоголем и боеприпасами? Или, того хуже, как запретишь взлёт вертолёта с бандой чиновных охотников, пожелавших заполучить трофей в виде рогов аргали-архара? Увы, не ухватишь за руку группу «золотой» молодёжи, решившую, что «вертушки» бердской бригады спецназа лучше всего подходят для сноубордистского десантирования на высокогорный алтайский ледник. Ведь никто не верит, что, кроме человека, на Земле присутствует сила куда более грозная, для которой даже циклопическая Саяно-Шушенская ГЭС всего лишь детская песочница. 
Так куда же ты стремишься? Ещё раз ощутить художественную мощь Творца? Ещё раз убедиться, что Потоп это не миф, а возможный сценарий будущего? Ещё раз попытаться улизнуть из континуума по имени «время»? Ведь доподлинно известно, что внутри стихотворения и в световом коконе молитвы времени не существует.
Ты, древней памятью или в предчувствии невиданной свободы будущей жизни, ищешь те точки земной поверхности, где человеку на протяжении веков и тысячелетий позволено было подключаться к некоему вселенскому серверу. Тебе известно, что во многих из таких мест сегодня стоят христианские храмы, мечети или дацаны. А если ты паломник, калика перехожий, ищущий благодати, то непременно путь твой будет пролегать из храма Божьего в монастырь, из монастыря во храм и так по всем Святым местам красно украшенной матушки земли нашей, которая и является главным Храмом, достойным самого-самого высокого и святого богослужения.
Исполать ей.


Долгие сборы

Намерение отправиться в эту дорогу зародилось у меня не менее 16 лет назад, а впервые о существовании плато Укок я услышал ещё в эпоху Советского Союза от друзей-археологов, разумеется.
Домашнего телефона у меня тогда ещё не было. Поздней осенью 1993 года я взял трубку на рабочем месте в издательстве «Мангазея», которое за год до этого сам и создал.
− Берязев, ты писатель или где?! – закричало в трубе псевдогневное и нарочито грубое нечто. – Ты знаешь, откуда я вернулся? Это полный финиш! Вова, ты конченое чмо, ты ничего не знаешь, а мир уже захлёбывается от восторга. Журнал «National Geographic» весь последний номер посвятил нашим раскопкам, они, американы эти, фильм сняли, два вертолёта фото и видео техники притаскивали, по «Дискавери» и Би-Би-Си крутить будут!»…
Это, конечно же, был Дима Черемисин.
Несколько позже он уже чуть менее эмоционально рассказал мне обо всём том, что сегодня растиражировано в тысячах публикаций, что стало классикой российской и мировой археологии, что обернулось глобальной модой на эзотерических форумах и неиссякаемой статьёй доходов в тату-салонах на всех континентах (татуировку как у принцессы Укок, пли-из), что возбудило интерес, ревность и зависть в кругах, сроду не помышлявших о тысячелетних древностях, что привело к политическим дебатам, межпартийной борьбе и вспышкам националистической вражды, замешанной на невежестве на грани коллективного психоза, что породило целую мифологию и непрекращающиеся по сию пору страсти по княжне Кадын. Беда лишь в том, что не будь этой ледовой леди, этой погребённой в глубине тысячелетий знатной молодой дамы, не будь этой лиственничной колоды-домовины, этой полной загробным холодом усыпальницы, сберёгшей столько дивных предметов, включая самоё тело, никто бы в мире ни при какой погоде не узнал в таком масштабе о существовании на карте мира республики Алтай с её горами и красотами, да и сами обитатели Чуйской степи, гордые теленгиты, никогда, могу поклясться, никогда не узнали бы, что происходят от прекрасной и мудрой княжны Кадын, упокоенной у подножия священных пяти вершин Тобан-Богдо-Улла и охраняющей в своём нетлении покой и благоденствие ничего не ведающих потомков.
Но всё это случилось спустя годы.
А тогдашний рассказ Димы лёг мне на душу какой-то сказочной нежностью образа девы, вернувшейся, всплывшей из временной бездны и как бы воскресшей, по крайней мере, в наших представлениях о ней.

Я засну в ожиданье дождя,
В корнесловье песок просочится.
Ржавым прахом истает косица,
На глазницы пустые падя.

Ты – княжна. Ветер, словно дитя,
Теребит твои рыжие пряди.
Тыщи лет, ты скажи, Бога ради,
Как тужилось тебе без дождя,

Без коня, без огня, без меня,
В серой толще песчаного плена?
Как истлевший фрагмент гобелена
Ты лежишь среди белого дня.

Горы скажут, чьё горе горчей…
Даже если мне всё это снится,
Пусть прольётся, что должно пролиться –
Кровь из чаши и свет из очей.

Грозы ходят по кругу кругов…
Пусть твой голос, как боль и утрата,
Вдруг настигнет сердечного брата,
Как любовь настигает врагов.

Не расплесть косы мёртвой княжны…
Хлынул дождь. Но пусты угрызенья.
Не ковчег, но иное спасенье
И иная любовь суждены.


С тех пор Укок представлялся мне краем света, поднебесной степной тундрой, где у подножия ледника среди проплешин каменных курганов пасутся стада сарлыков-яков, где живут только пограничники и духи, где, видимо, таится ещё один из входов в Аид и, возможно, азиатский Орфей века и века назад уже проходил по тем камням и, чтобы вернуть друга или возлюбленную, спускался в сумеречные чертоги, на поля и подземные пастбища Хана-Эрлика. 
О, княжна Кадын, сколько же ты породила толков и фантазий, вот уже я и Орфея вспомнил, его путешествие в потусторонний мир, а значит, недалеко до любовной истории с трагической развязкой.
Именно этот мифологический контекст возвращения алтайской леди многие годы не давал мне покоя. Первый раз я увидел её обнажённую и беззащитную под взглядами тысяч зрителей в Новосибирском краеведческом музее, это было летом 1994, сразу после того как принцессу торжественно принимали в Южной Корее. Её встречали на Дальнем Востоке на самом высоком уровне, как верховное лицо Великой державы, после того как премьер-министр Кореи положил к её ногам огромный букет белых роз, стало ясно, что в своё отношение к мумифицированным останкам древней дамы корейцы вкладывают нечто своё, особенное. Так оно и оказалось: считая себя выходцами из пределов Саяно-Алтая, корейцы воздавали почести нашей Кадын как Матери-Прародительнице. Говорят, что ей пришли поклониться около миллиона жителей Республики. Эта цифра не просто впечатляет, но пугает и наводит на мысль, что появление в нашем мире нетленного тела алтайской леди на самом деле привело в движение какие-то неведомые духовные силы, причём силы разнонаправленные, разнополюсные, вступившие в противоборство.
Надо сказать, что в самых ранних стихах, написанных ещё в Барабинске, где я служил фининспектором, разъезжая по степным совхозам в последние два года брежневской эпохи, уже в ту пору я в одном из лирических видений словно бы предугадал её существование в лабиринте времени. То есть с этим образом я связан был накрепко и изначально.
Во второй  моей стихотворной книге «Золотой Кол» это стихотворение называлось «Археологическое».

Знаю, где-то в дебрях неолита
Золотая горлица сокрыта.
Птаха и свирель и дева-диво,
И на удивление красива.
Золотая, отчего я слышу
Голос твой над оснежённой крышей,
Отчего сияет мне святая
Свет-любовь – как ты же, золотая?
Может это память издалече
Песней и лучом дарит и лечит?
Может это Золотое Слово?
Заповедь забытая Отцова?

Жизнь моя до времени зарыта
Где-то у истоков неолита,
И витает солнечное пламя,
Времена в едином горне плавя.

…Тает снег. И медленно светает.
Птица золотая-золотая
Плавает на облаке рассвета –
Где-то там, в живом и вечном ГДЕ-ТО…


Следует пояснить. Имя Кадын, которым алтайцы называют освобождённую из ледяного плена и явленную в 1993 году миру мумию молодой женщины, имя это весьма распространено на пространстве Евразии и имеет варианты произношения «каадын, катын, кадын, хатын, катынь, хатынь, хатун». В современных монгольских и тюркских языках оно означает знатную женщину, если брать ещё древнее – ханшу, отсюда и название главной реки Алтая: Каадын-Су, Мать-Владычица, где «су» − вода, река. Русские, увидев титаническую мощь этой реки, стали произносить её имя на свой лад – Катунь. Хотя в белорусском отчётливо сохранилось древнее протоязыковое значение этого слова в топониме, «хатынь» есть хранительница хаты, дома, возможно, женское божество очага, то есть та же мать-владычица.  Интересно, что в казахском языке сегодня это слово (хатун) обрело брутальный смысл и означает бабу-бабищу, а прежнюю семантику взяло на себя слово «ханум»: «О, Малика-ханум, да продлит Аллах твои годы!».
Живое и вечное бытие человеческой души, страна предков, пространство прошлого, где в лучистых кристаллах и световых спиралях берёт исток энергия настоящего − это ли не область, доступ к которой всегда был пределом мечтаний художников и мыслителей. Многие наши современники считают, что есть точки на земной поверхности, есть артефакты, есть медитативные техники, с помощью которых этот доступ может быть существенно облегчен. Однако не для всех, но лишь для посвящённых. Естественно, что всё более многочисленные отряды homo sapiens стремятся попасть в число этих самых посвящённых, а подоплёка всего этого одна – наладив контакт, подключив свой интерфейс к вечности, ты как бы получаешь залог бессмертия, свидетельство того, что твоя душа не одинока, что за ней великое и необозримое пространство Пращуров и мир Божий.
За свою уже достаточно продолжительную жизнь я, склонный к путешествиям, не раз бывал в подобных местах, их отличительная особенность – тишина, то особое состояние душевного трепета и молитвенного вопрошания, которое может посетить тебя и перед серебряной ракой Александра Невского в Санкт-Петербурге, и у заветренных, покрытых солнечным загаром скал Хакасии. Отношу ли я себя тем самым посвящённым? Не могу сказать, никакого обряда я не проходил, никакие ашрамы не посещал, ни Гурджиеву, ни Рериху не присягал,  единственно – оставался подданным русской поэзии. От чего не отрекаюсь и по сию пору. Надеюсь, это некоторым образом  принимается в расчёт при разрешении Доступа.
Мой опыт свидетельствует, что паломничество имеет под собой реальную основу, что Дух и впрямь иногда сконцентрирован на весьма небольшой территории и вовсе не обязательно это некий древний архитектурный комплекс, храм или место погребения. Да, во многих случаях это так, но есть воистину библейские пустоши, где особенно пронзительно ощущаешь величие Творца и собственную ничтожность.
Мысль идёт по кругу, она закольцовывается, замыкается, превращаясь в целое нелинейное облако самосветящейся тишины.
В этой точке надо просто слушать…


Продолжение >скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 929
Опубликовано 18 мар 2015

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ