Дмитрий Бавильский |
Дмитрий Бавильский всегда был для меня загадкой. А всё загадочное притягивает. Посмотрите на его фотоработы, прочтите его прозу и публицистику: он всегда использует переносный смысл, недосказанность, метафору. Но это не обман зрения или восприятия. Бавильский как бы нашептывает: «все сложнее, чем кажется, но в то же время проще, чем вы думаете». Но надоели мне эти недомолвки до ужаса! Хорошо, что есть такой инструмент по их устранению, как интервью. Его и предлагаю вашему вниманию. Роман Богословский |
Роман Богословский |
- Потому что если где-то прибывает, то где-то убывает. Ничто не проходит бесследно. Писательство – работа сосредоточенная, одинокая, за закрытыми дверями. Она так устроена, что жизнь вокруг должна быть менее интересна, чем текст, который ты пишешь. Иначе, если жизнь полнее и многообразнее, ничего не сработается. Это такой закон. Любые вылазки наружу отнимают силы, энергию у текста и рабочего состояния. Для меня появление людей в медиа является первым признаком неуверенности в собственных силах. Когда человек остается один на один с книгой, ему ничего не может помочь, кроме этой самой книги, а если ее рекламируют всяческими, пусть даже непрямыми способами, значит, с этой книгой, с этим автором что-то не так. Просто литература так устроена, такая у неё физика. Этого не изменишь и не отменишь, как закон земного притяжения. Балет или опера устроены иначе, там важны всевозможные извне привнесённые моменты, а литература – это сосредоточенность и уединение, когда важно слышать внутренний голос. - Всё так, но ведь книга рискует не дойти до читателя? Написать и дать прочитать произведение двадцати друзьям труда не составит, но силы-то были затрачены огромные, и вряд ли есть хотя бы один автор, который не хотел бы адекватного усилиям выхода произведения к читателю… - Повторюсь, литература про другое, она не про путь до читателя, она про реализацию интенции, про осуществление текста. Путь до читателя должны обеспечивать иные механизмы, другие люди, потому что единственная забота автора – сделать текст. И всё. Чем больше мы занимаемся несвойственными нам хлопотами, тем неловче это у нас выходит, тем сильнее специфика продвижения облучает текст и то, что возникает на выходе. Литературный труд состоит из тончайших мотиваций и, если в них входит желание (вполне, впрочем, естественное и закономерное), чтобы твою работу прочитало как можно больше народу, тем сильнее это влияет на состояние текста уже на атомарном уровне. В идеале каждый пишущий должен иметь своего агента. Но поскольку этого нет, и на писанине заработать невозможно, значит, обслуживает она не фундаментальные первичные потребности, но амбиции тщеславия и всё в этом духе. Вот мы и имеем то, что имеем. - Несмотря на широкую литературную деятельность, в Москву вы окончательно не переехали, много времени проводите в родном Челябинске. Какой город для вас основной? Где работается лучше? - Я не считаю себя окончательно переехавшим в Москву. Я думаю, что живу на два города, мне нравится быть нигде и, одновременно, сразу в двух городах. Мне так удобно. Тем более, что когда я уезжаю из одного места, то оно во мне не заканчивается, а продолжает длиться и, одним глазом, я как бы за ним приглядываю. Моя жизнь в этом смысле представляется мне книгой с множеством глав: вот я уезжаю из Челябинска и начинается новая часть под названием «Москва». Потом она исчерпывается и начинается новая глава под названием «Челябинск». Но они идут следом друг за дружкой и постоянно чередуются (не говоря уже о каких-то других моих шествиях путём, напоминающих мне дивертисменты). Я и дневник веду таким образом – делю его на московские и уральские страницы. - Города как тексты… А как меняют вас ваши же тексты? Ждёте ли вы этих изменений или не ждёте ровным счетом ничего, когда садитесь за письменный стол? - Я пишу только когда мне хочется писать, поэтому про изменения стиля мне судить трудно. Это должно быть заметно только со стороны. Для меня важно проводить за писаниной свое время. Это успокаивает, приводит в состояние психологической нормы -какой, по моему мнению, она должна быть. Поэтому никаких иных целей и задач у меня нет. Мне нравится писать – и все. Только это я и умею. Собственно, это и есть писательская работа в чистом виде, как я ее понимаю. Нахождение и формулирование чего-то нового. Писатель – не тот, кто придумывает сюжеты, как сценарист, и не пережёвывает то, что уже есть и носится в воздухе (и тогда это публицистика), писатель, на мой взгляд, формулирует и формирует то, чего не было раньше и что без этого конкретного человека не может появиться. Причём речь сейчас не только о «философских трактатах» и эссе, состоящих из мыслительных цепочек. Художественные тропы в беллетристике или в поэзии тоже могут быть весьма информативны и содержать новизну взгляда или ракурса. Даже редактура или корректура – это уже другая, не писательская работа. Тем более, продвижение или реклама. Для того, чтобы вычитывать ошибки или доводить текст до предпубликационного состояния, нужны иные дарования, лежащие в иной плоскости. А писатель – этот тот, кто пишет. Это человек, перед которым лежит белый лист бумаги (в последнее время я всё больше и больше пишу от руки, меня не устаёт удивлять, насколько рукописный текст физикой своей отличается от напечатанного), на котором ничего нет, пока литератор не начнёт писать на нём буквы. Кстати, многие критики и редакторы именно на этом и горят, считая себя умнее тех, кого они рецензируют или редактируют. Но готовый текст легче переделать, чем написать новый, ранее не существующий, с нуля. Еще легче указать автору как, де, следовало бы написать… - Насчет белого и небелого листа: Дмитрий, а писатель ли пишет? Как вам идея, что текст, некая готовая структура, парадигма, «пишет писателем», актуализируясь таким образом в сущем? - Ну, еще Ролан Барт в «Смерти автора» заметил, что любой текст – сумма всех предыдущих текстов. - Вот я его и имею в виду, Барта… - Так что структура, безусловно, пишет. Так, собственно, и работает культура – всепроникающим «обменом информацией» в оба конца. Другое дело, что литература, собственно литература, основывается на индивидуальности и начинается там, где возникает проговаривание чего-то нового, что до тебя не было сформулировано. Потому что в культуре, в истории её, всё уже было, все темы, сюжеты и жанровые особенности выскоблены до дна. Тем полней свобода, тем интереснее задачи, которые стоят перед нынешними (и, тем более, будущими) поколениями сочинителей. - Тяжело ли вам пишется? Долго усаживаете себя за клавиатуру? Мучительный ли это процесс? - У меня нет никаких мучений, я пишу в удовольствие и себе в радость. Мне кажется, иначе и быть не должно: если какое-то занятие даётся тебе мучительно, зачем изводить себя? Лучше заняться чем-то, что приносит удовлетворение. - А как же муки творчества? Да и вообще – когда писатель излагает нечто волнующее его, страшное, трагическое, разве ему должно писаться легко? - Я не знаю, Роман, как у других. Я вам могу рассказать только про свой опыт. Мне писать легко, и это не зависит оттого, какие материи я излагаю. Эмоции – одно, а ремесло – совершенно другое. Будучи практикующим хирургом, мой отец оперировал своего отца, потому что никому не мог доверить дорогого человека. Вот это и есть мастерство. - Долго ли может человек комментировать и анализировать чужое творчество, не повреждая рассудок? Анализы, обзоры, статьи, рецензии… Выматывает? - Раньше выматывало, так как любая поденная работа – это каторга. И хотя «каторга – какая благодать», - лучше не делать того, что поедает мозг. Я пишу то, что хочется. Иногда хочется анализировать чужие тексты – так проявляется мой интерес к другим людям: в текстах ведь все мы поворачиваемся (стараемся повернуться) к читателю своими положительными сторонами, поэтому такое занятие обогащает новыми приятными впечатлениями. Если вы даже поверхностно пробежитесь по моей библиографии, выскакивающей в любом поисковике, то увидите, что я не пишу отрицательных рецензий. Причём уже давно. В прошлой жизни писал, но потом понял, что нельзя привязываться к тому, что тебя раздражает, так как в мире есть бесконечное количество интересного и приятного. Важного, наконец. Так зачем тратить время на то, что тебе явно не нужно? - А если вы работаете, и главред издания требует от вас по три рецензии в неделю? Они что, все будут одинаково елейными? - «А если бы он вез патроны?» Сослагательное наклонение коварно, Роман, потому что безответственно. У профессионального обозревателя существуют десятки способов делать так, как ему нужно. Всегда ведь можно объяснить начальству свою мотивацию и стороннего автора пригласить. Но лучше всего устраиваться на такую работу, которая не встаёт поперек горла. Так редко, но бывает. - Почему вы прекратили вести «Художественный дневник Дмитрия Бавильского»? - Это был законченный во времени и по целям проект, который я закрыл, когда увидел его исчерпанность. Я же балованный, и мне нравится делать все время что-то новое. Если вы обратите внимание на порядок выхода моих книг, то все они разные и почти всегда – в новом жанре. Постоянно ставлю себе какие-то технические задачи и пытаюсь их решить. Интересно рисковать, потому-то именно это создает внутри книги жизненное напряжение, а когда дискурс сформирован, следует взяться за что-то другое - то, что не делал раньше. Долбить в одну точку важно только если ты делаешь карьеру или хочешь донести до других свои идеи. Мне не нужно ни того, ни другого. - В 2012 году вы считали себя больше блогером, нежели писателем и критиком. Сегодня эта позиция как-то поменялась? - Да, с августа этого года я решил, что я и не блогер тоже. Меня перестал удовлетворять этот статус и эта ниша. Кажется, эту часть моего текстуального эксперимента тоже можно считать законченной. Однажды я понял, что писать для меня означает жить для других и быть на виду. Мне кажется, что пришла пора пожить для себя. В тени. - В тени оно хорошо, конечно. А кушать, простите, на что? Просто у вас везде сквозит: пишу для себя, пишу, когда захочу и т.п. У вас какой-то бизнес, о котором никто не знает? Выводы напрашиваются именно такие… - А для кого вы предлагаете писать? Вы, Роман, для чего пишете? Вполне возможно, у нас с вами просто разное целеполагание. Я не очень понимаю, какая существует зависимость между литературой и заработком, особенно теперь, когда мало кто с литературы кормится. А если и кормится – то такими способами, с таким надрывом, что не очень-то и позавидуешь. Все легко измеряется внутренними весами – популярность, заработки, вероятно, это очень привлекательно, но какой ценой? Тем более, что для заработков существуют иные, более доходные сферы деятельности, а то очень хитро получается, вы не находите: получая деньги, пишущий убивает сразу нескольких зайцев – получает возможность показать миру, какой он умный и красивый, при этом еще и материально вознаграждаясь. Губа может треснуть. - Вас вообще волнует такая вещь, как «вневременная сущность литературы», проза «для вечности»? Или это все досужий пафос графоманов и псевдогениев? - Заклинать будущее бессмысленно. Так как я в литературных кругах обитаю едва ли не с раннего детства, то вижу многочисленные попытки людей самого разного уровня одаренности «создать себе имя» или «заложить фундамент» репутации на долгие годы вперед. Такие усилия кажутся пустой тратой времени, а мне своего времени жаль даже на более осязаемые материи. Время – вот главный дефицит, который следует расходовать как можно чётче и точнее. Люди, активно занимающиеся самопродвижением, не хотят понять, что, в сущности, от них вообще ничего не зависит – и как только они перестанут накачивать своё имя респектом и суетой, оно мгновенно сдуется. Уж сколько их упало в эту бездну. Никому ничего нельзя навязать нарочно. - Уверен, это относится не к каждому писателю. Если накачиваемый бездарен – тогда так. Если же человек действительно писатель, да при этом еще и имя умеет накачивать – чего ж в этом плохого? Два, как говорится, в одном? А то, знаете ли, часто встречается – я вот творец, а вы меня продвигайте, это не мое дело. Часто за этим стоит самое обычное индульгирование или лень. - Думаю, в лени нет ничего дурного. Мир затарен, забит текстами под завязку. Мир тошнит текстами. Если мы чего-то недосчитаемся – невелика потеря: на помощь всегда «всемирная литература» придёт, причём в гораздо более эффектном и действенном проявлении. - Пару месяцев назад вы удалили профиль из сети Facebook, написав «прощальный пост», в котором дали понять, почему это произошло. Расскажите о своем решении более подробно. - Ну, мне кажется, что время социальных сетей прошло, что они стали отвлекать больше, чем нужно. Что привходящих моментов, нарушающих баланс существования в этих самых сетях, накопилось так много, что неудовольствия они приносят больше, чем пользы. Для работы мне нужен фейсбучный чат, поэтому я восстановил аккаунт, но стараюсь больше не залипать в нем ни на минуту. Опять же, почти всегда это зря потраченное время. - Дмитрий, литературные премии зачем-нибудь нужны? Если да, то кому? - Премии нужны тем, кто их получает. Это приятно и важно. И поддерживает ощущение нужности, востребованности. Облегчает поиск издателя для следующих книг. Но почему все эти личные и совершенно левые обстоятельства должны учитываться читателями? К сожалению, в подавляющем количестве случаев получение премии лишь компрометирует очередных лауреатов, заставляя относиться к их творениям хуже, чем они того заслуживают. У людей, не имеющих собственного мнения, премии сбивают чуйку, науськивают на поиски того, что не нужно. Я предпочитаю искать и находить то, что мне нужно, сам. Именно поэтому, скажем, я не люблю слушать радио – так как кто-то за меня определяет, какую песенку ставить дальше. - Но если бы читателям не важны были полученные писателем премии, о них не трубили бы на обложках их книг, ведь так? Значит - это кому-нибудь нужно? - Разумеется, нужно. Рекомендации облегчают работу маркетологов, продавцов, функционеров книгоиздательского бизнеса. Это нужно и читателям, обремененным необходимостью выбора. Всегда проще переложить выбор на кого-то другого. Смотрите, я же не против премий, сам их получал неоднократно и радуюсь, когда вознаграждены достойные люди. Смеюсь, когда понимаю, почему тот или иной приз отходит к очередному пустопорожнему сквознячку. Я лишь о том, что собственно к литературе и кровным читательским потребностям премии относятся по касательной. Они про литературную жизнь, про состояние социума, про несовершенство книгоиздательской инфраструктуры, но не про то, что повседневно нас занимает. Они не про «жизнь и смерть», условно говоря. Когда я выбираю, что почитать, мне важно узнать, например, новое о состоянии мира или о логике развития искусства, но не о том, сколько связей и какие амбиции у того или иного новоиспечённого лауреата. Зачем мне, в моём интеллектуальном развитии, бонус этого знания? Опять же, кто и для чего читает, конечно. Вопрос целеполагания. Нельзя исключать, что тебе может пригодиться та или иная премированная книга, но только не тогда, когда её отметили, а когда у тебя возникла внутренняя потребность обратить на неё внимание. - Свою последнюю пьесу вы написали в 1994 году, роман «Последняя любовь Гагарина» – в 2008-м, крайнюю повесть «Невозможность путешествий» издали в 2013-ом, а non-fiction вот совсем недавно – «До востребования. Беседы с современными композиторами». Это выбранное вами направление на будущее или случайность? - Мне кажется, что в любой работе важен сухой остаток. Кто я такой, чтобы меня читали просто так? Нужно приносить пользу. Или стараться помогать людям в чём-то, поэтому последние мои книжки сделаны в жанре нон-фикшн. Вероятно, ещё и оттого, что я сам уже много лет подряд, в основном, читаю документы и документальную литературу – письма, дневники, мемуары, воспоминания, травелоги. В них больше витаминов и питательных веществ, чем в намеренно придуманных конструкциях, которые следует устраивать и обустраивать многочисленными служебными конструкциями, смычками-перемычками и риторическими фигурами. То, что мне важно в чтении (новое, да?), чаще всего встречается именно в непридуманном. - Расскажите о книге «До востребования». Почему вдруг писатель и публицист обратился к музыке? Знаю, вы обращались к ней и раньше. - Однажды я понял, что не знаю современной «академической» музыки, и решил разобраться для себя «методом погружения». То есть не на бегу, как это обычно делается, а остановившись, с чувством, с толком, с расстановкой. Всю жизнь я слушаю музыку, она меня сопровождает, поэтому, почувствовав исчерпанность обычного репертуара, я ломанулся в то, что в «До востребования» обозначил как «поисковую музыку». То есть - неустоявшуюся, неустойчивую, рождающуюся на наших глазах. И когда я стал знакомиться с опусами актуальных композиторов, то увидел, какое это огромное, дико интересное, крайне питательное и совершенно непаханое дело. Мне показалось, что такая музыка – и есть самый что ни на есть передовой край современной культурной деятельности. Все прочие виды искусства пребывают в кризисах или заметных отставаниях. Ни литература, ни, тем более, кино нынешнюю сложность не тянут, не отражают. Серьезные провисания и у визуальных видов искусства, и у театра, кстати, тоже. Только музыка, в силу своей предельной абстрактности, может соответствовать сложности и многообразию текущего момента. И когда я начал говорить с композиторами, то увидел, что это не просто фанатически преданные своему делу интеллектуалы, но интересные философы и занимательные собеседники. Оставалось только придумать адекватную им форму передачи, поэтому я и построил здание своей последней книжки как букет бесед о современных композиторах и композиторах- классиках. Хотя чем больше времени проходит после ее выхода в «Издательстве Ивана Лимбаха», тем больше мне кажется, что «До востребования» и не о музыке вовсе. Скорее, о современном состоянии мира, актуальном мышлении, восприятии себя в потоке современности… - Много сегодня невостребованных композиторов? Я имею в виду только таких, которые действительно делают нечто новое и ранее музыке неведомое, как Шнитке, к примеру, когда-то. Те, кто пишет «Ум-м-м, Данон» не рассматриваются в вопросе. - Невостребованных композиторов меньше, чем невостребованных писателей, а тот, кто написал «Ум-м-м-м, Данон», обладает не меньшим, а, может быть, даже большим талантом, чем сочинитель большой, но бестолковой симфонии. В моей книге есть несколько бесед с композиторами, сочинявшими музыку для телезаставок и рекламных роликов. Но, кроме этого, они пишут массу другой, прекрасной и, не побоюсь этого слова, изысканной музыки. Дело же не в том, что ты делаешь, но как и с какой степенью таланта. Дух веет, где хочет. - Как-то я прочитал о том, что для вас в современной русской литературе есть писатели, а есть симулякры, имена которых вы, впрочем, не раскрываете, дабы не питать их и не рекламировать лишний раз. С тех пор, как вы это сказали, прошло почти три года. Что-то изменилось? Список симулякров расширился? Может, наоборот – подсократился? - Честно говоря, я за этим не слежу. - А что есть в современной литературе такого, за чем вы следите? В русской, конечно же. И какие выводы это слежение формирует? Дайте развернутый ответ о состоянии современной русской литературы. Можно без конкретных имен, я знаю, вы это умеете. - Почему же без имен? Мне очень важно быть в курсе того, что, например, пишет Андрей Иванов из Таллина или Александр Мильштейн в Мюнхене, авторы, пожалуй, самой сейчас интересной прозы на русском языке. Я всегда жду новых книг Андрея Левкина и Александра Иличевского. Мне интересно, куда развивается Маргарита Меклина и, скажем, Сергей Юрьенен, пишущие в Америке, или Андрей Лебедев из Парижа. Кажется, сейчас все самое интересное в литературе происходит далеко от Москвы – на «окраинах империи» или за её пределами, где люди не связаны тусовочными рекомендациями и ограничениями, но воплощают в текстах собственную синдроматику и свои представления о прекрасном. Впрочем, и в столицах работает масса самостоятельных и интересных прозаиков и поэтов. Ольга Седакова, Владимир Аристов, Александр Ильянен, Николай Кононов. Мне нравится, как Евгений Шкловский экспериментирует над жанром рассказа, а Александр Анашевич над верлибром. А куда ж без Владимира Сорокина, великого? Или без Людмилы Улицкой, новую книгу которой я с нетерпением жду. Тем более, что она, в том числе, и о музыке. Литература, как я её понимаю (у каждого свои представления о том, что такое литература, кому-то и Дарья Донцова – пряник) никогда не была такой разнообразной и свободной, как сейчас. Интернет и отсутствие культурных границ делают любую личную библиотеку бесконечной. Важно только уметь воспользоваться особенностями «текущего момента» и, что называется, «оседлать волну». Я бы не назвал то, что происходит, расцветом и ренессансом, но сегодня можно подбирать себе авторов как любое время года или даже суток, под настроение, как сорт вина или же парфюм. Нужно уметь видеть интересное, то, что может оказаться для тебя питательным. Нынешний выбор огромен и намного превышает спрос, тут, кстати, можно на одном только выборе проявить себя незаурядной творческой единицей. Проблема в том, что трудно искать что-то настоящее и стоящее, рассыпанное по углам и зачастую оказывающееся перпендикулярным тому, что продают в книжных магазинах. Но вот именно для этого мы и воспитываем своё восприятие, ежедневно школим рецепторы, дабы выбор наш был как можно точнее и безошибочнее. - Дмитрий, в каком случае отдельная творческая единица имеет право именовать сама себя (именно, подчеркиваю, сама себя) гением? - Видимо, на приёме у психиатра. Поскольку гениальность это отклонение или даже болезнь, то писатель, как человек повышенно рефлексивный, а, главное, имеющий механизмы остранения, вполне может увидеть в себе болезнь и описать её для других. |