Татьяна Ретивова о первой волне эмиграции, Евгении Чирикове, Варваре Каринской, Марине Цветаевой и американском детстве.Сюжетов, которые раскроются в этом трёхсерийном интервью - не счесть. Татьяна Ретивова - человек удивительной не судьбы даже (хотя и судьба на зависть), а родни. Её прадед - писатель-эмигрант Евгений Чириков. Бабушка принимала роды у Цветаевой. Родня по отцу Варвара Каринская - обладательница «Оскара». В друзьях семьи (на свадьбе родителей с мамой танцевал) - Александр Керенский. Бывший супруг - «русский Сэлинджер» Саша Соколов. Но и сама Татьяна Ретивова - держит марку. Переводила для Рейгана, помогала разоружать Украину по программе Нанна - Лугара, основала издательство «Каяла». И это я ничего не сказал про стихи и переводы, про культуртрегерскую деятельность. Я - ничего, она сама всё расскажет.
С Татьяной Ретивовой беседовал Владимир КоркуновТатьяна Ретивова - поэт, переводчик, издатель. Родилась в 1954 г. в Нью-Йорке в семье русских эмигрантов. Правнучка писателя Евгения Чирикова. В 1978 г. окончила Монтанский университет. В 1979‑м поступила в Мичиганский университет на факультет славянских языков и литературы. Посещала семинары Иосифа Бродского. В 1980 г. за цикл стихотворений на английском языке стала лауреатом ежегодной университетской премии имени Эвери Хопвуд. Спустя два года защитила магистерскую степень. Автор книги стихов «Похвалы из заграни (цы)». В 1990‑х переехала в Украину. Основатель книжного издательства «Каяла». Живет в Киеве.______________
- Татьяна Алексеевна, вы родились в Нью-Йорке, но детство, если не ошибаюсь, провели в Вашингтоне. Чувствовали себя американкой или всё же человеком, оторванным от родной страны?- Родилась я в Нью-Йорке, в Вашингтон мы переехали в 1961 г. Дома всегда говорили по-русски, в НЙ тогда жили все наши близкие родственники, прабабушка (вдова писателя Чирикова), бабушка, Новелла Евгеньевна Ретивова, бабушкины брат и сестра, дедушки, дедушкина сестра, тети, дяди, мои двоюродные братья, а также двоюродные братья и сестры отца, крестные, и очень много разных друзей из вынужденной эмиграции. Нашим соседями были Иван Елагин с семьей, Алексей и Надежда Жмудские (сестра моего деда, Георгия Ретивова), художник Сергей Голлербах[1], а еще родители дружили с эмигрантским художником Юрием Бобрицким[2].
Семья Ретивовых: два Алексея (отец и сын) и две Татьяны (мать и дочь). Вашингтон, 1964 гРодители общались в основном с ними, англоязычных американских друзей тогда у них не было, хотя дедушка по материнской линии прекрасно знал языки, французский, итальянский, немецкий, и английский, на котором общался на работе. Отец мой тоже работал в англоязычной среде, в лаборатории, и на работе говорил по-английски. Единственным американцем, которого я запомнила с тех времен, был управдом, которого мы видели каждый день, когда выходили гулять, и с которым мы, конечно, здоровались. Ну и, конечно, продавцы магазинов, куда мы с мамой заходили во время прогулок. Дома меня учили читать по-русски, и достаточно рано, - по советским, кстати, букварям. А вообще, мне очень повезло с детскими книгами, мой дед был знаком с владельцем самого большого и известного русского книжного магазина в Америке, Камкиным, Виктором Петровичем[3], и всегда снабжал меня самыми последними книгами, которые были в дефиците в самом СССР. Фактически, я с английским языком достаточно долго почти и не сталкивалась, поскольку с моих трех до шести лет мы с родителями скитались по Европе, это была длительная командировка отца как представителя Народно-Трудового Союза[4] (его Андропов, кстати, называл «самым опасным врагом советской власти»), а также в качестве корреспондента журнала «Посев»[5].
По возвращении я поступила во французский лицей в Манхэттене. Затем, через год, в 1961-м, мы переехали в Вашингтон, где я продолжала учиться во французской школе ещё семь лет. Поэтому можно сказать, что мой первый язык был русский, второй - французский, а английский только третий, хотя позже он затмил оба первых.
Тем не менее я до сих пор считаю, что родной язык - это тот язык, на котором молишься (1 Кор.14:14
Ибо когда я молюсь на незнакомом языке, то хотя дух мой и молится, но ум мой остается без плода), говоришь с родителями и считаешь. Я всегда говорила с родителями и молилась только на русском, а считать могу на всех трех. В англоязычную среду я окунулась только после переезда в Вашингтон, в основном через общение с детьми во дворе. Мы изучали английский и в лицее, но уровень преподавания был такой низкий, что у нас там был, как я всегда говорила, английский по-французски.
С семи лет, по субботам, я также посещала русскую православную приходскую школу при Русской православной церкви заграницей (РПЦЗ) и скаутский лагерь ОРЮР[6]. Наш приход, нынче Собор Усекновения Главы Святого Иоанна Предтечи, был основан архиепископом Иоанном Шанхайским, он строился и превращался из квартирной церкви в храм на наших глазах, в 60-е годы. Это был первый в американской столице приход РПЦЗ[7].
- Ваша семья - эмигранты первой волны. Среди уехавшей родни был и Евгений Чириков, автор автобиографического романа «Отчий дом». Я помню письмо Ленина, приведённое во вступлении к одному из изданий пятитомника, - В.И. там по-хорошему предлагал Евгению Николаевичу покинуть страну…- Дело в том, что и Чириковы, и Ретивовы бежали, в основном, булгаковским «Бегом», и тогда не уезжали навсегда, а с надеждой или установкой на конечное «возвращение». Это поколение эмигрантов, считавшее, что они не в
изгнании, а в
послании, как писала Нина Берберова. Ну и таким образом, вернувшись, я выполнила их заветную мечту. Мне, видимо, генетически передался посыл этого послания. Тут надо несколько слов сказать о первой и второй эмиграции, по сути дела, они состояли из беженцев, переселенцев или перемещенных лиц, много лет скитавшихся без крова, без документов, без определенного места жительства. Это только потом, намного позже, их беженство превратилось в эмиграцию.
- Ленин с Чириковым одно время даже приятельствовали, я не ошибаюсь?- Да, они вместе учились в Казанском университете, и, как и Ленин, за участие в студенческих беспорядках, мой прадед был исключен и сослан. Как пишет внук Чирикова, Евгений Евгеньевич, «известно, что во время Гражданской войны, летом 1919 г., Е.Н. Чириков работал в ОСВАГе. ОСВАГ, пропагандистский орган Вооруженных Сил Юга России в Ростове, создавался с тем, чтобы информировать население о Белом движении, распространять информацию о преступлениях большевиков, конкурировать с большевистской пропагандой. После ряда реорганизаций ОСВАГа, в июне 1919 г. была образована Особая часть Отдела пропаганды и, в том числе, литературная часть, которой заведовали полковник Житков и писатель Е.Н. Чириков. В этот период Е.Н. Чириков усиленно работает и издает в форме “бесед с рабочим человеком” ряд брошюр: “Народ и революция”, “Вера в Бога и вера в социализм”, “О природе человека”, в которых развенчивает теорию и практику большевизма, об опасностях которого предупреждал еще раньше…»
Одну из брошюр Чирикова, «Народ и революция», вышедшую в 1919 году в Ростове-на-Дону, прочел В.И. Ленин и поместил на полку кремлёвской библиотеки в раздел «Белогвардейская литература». С тех пор произведения моего прадеда исчезли с полок библиотек и книжных магазинов. Ленин, близко знавший шурина Чирикова - Михаила Григорьева, основателя первого нижегородского марксистского кружка, и памятуя, что Чириков был одним из руководителей студенческой сходки 1887 года в Казанском Университете, предупредил писателя в частной записке: «Евгений Николаевич, уезжайте. Уважаю Ваш талант, но Вы мне мешаете. Я вынужден буду Вас арестовать, если Вы не уедете». Так в 1920 году Чириков и его имя были изгнаны из России. И поэтому Чириков называл себя не русским эмигрантом, а «изгнанником земли русской». Кстати, о загадочной записке Ленина до сих пор идут споры в семье, была она или нет, никто точно сказать не может. Хотя сам Чириков как-то писал, что «через брата своей жены получил СОВЕТ от Ленина - немедля уехать подальше».
- Эмиграция - почти всегда несчастье. Расскажите, как ваши родные покидали страну?- И Чириковы, и Ретивовы, чьи отцы и сыновья воевали на стороне белых, бежали в 1920 г., кто как смог, в основном через Константинополь. Хотя сестер моей бабушки, Людмилу и Валентину, вывез из России Иван Билибин - в Каир. Билибин дружил с семьей Чириковых, у них были дачи в Батилимане, в Крыму. В Каире же с ними был и фельетонист Александр Яблоновский, и он «вместе с Билибиным и тысячами русских, эвакуировавшихся из Новороссийска после неудачи Деникинской белой армии, сидел за колючей проволокой в лагере на границе пустыни в Тель-Эль-Кэбире, прозванном русскими с горькой иронией Тель-Эль-Сибирью»[8]. В конечном счёте, все Чириковы оказались в Праге, где их хорошо приняли, была возможность работать, снимать квартиру, дачу. Дружили с Цветаевой, кстати, моя бабушка, а также ее мама, сестра Валентина и чириковская няня были частью тех самых «семи нянек», принимавших роды Мура.
Цитируется из воспоминаний дочки Цветаевой, Али (Ариадна Эфрон)- - - - - - - - - - - - - - - -
27 марта 1925 г.
Живем мы теперь очень давно во Вшенорах. Как-то, в темный синий вечер мама мне сказала, что у нее будет ребенок (а у меня сестра или брат). И вот мы с ней, гуляя по двум надоевшим шоссе, мечтали. (Конечно о мальчике.) Какой будет, на кого похож, как назовем? Мама должна была ехать в Прагу, в лечебницу, от 1-го до 20-го февраля. Так там ей сказал доктор. (Лечебница была на острове, на Влтаве.) Она бы до 20-го жила у Кати Рейтлингер, а там в лечебницу. Лечебница была сопряжена с неприятностями: во-первых, курить нельзя, потом было нужно свое: разные деликатности, ночные рубашки, чего у нас и в заводе не было.
И вот в один прекрасный день папа побежал за Альтшулером, дико растерялся, позвал Анну Михайловну Игумнову [Игумнова (урожд. Герценштейн, в первом замужестве Левицкая) А. М. (ок. 1888 - ок. 1986) - знакомая семьи Цветаевой], а я в это время всё перетаскивала в другую комнату, разные вешалки, чемоданы, ведра. Постелила чистые простыни, выбила плед. Потом прибежали целые полчища дам с бельем, тряпьем, флаконами и лекарствами. Они меня выгнали к Жене [По-видимому, Евгений Евгеньевич Чириков (1899 - 1970), сын писателя] и Муне. Я видела в окно пробегавшего Савву Андреева [Андреев Савва Леонидович (1909 - 1970) - старший сын А. И. Андреевой] и еще и еще прибывавших дам.
Часа через два за мной зашел папа и сказал, что мама меня хочет видеть, но что к ней нельзя, что у меня брат, очень хороший и большой. Я мигом маме написала записку и была как сумасшедшая от радости.
Брат мой Георгий родился 1-го февраля 1925 года, в воскресенье. При его появлении присутствовали Анна Ильинична Андреева, Анна Михайловна Игумнова, Валентина Георгиевна Чирикова, Новэлла Евгеньевна Ретивова (Чирикова) [Ретивова (урожд. Чирикова) Н. Е. (1894 - 1978) - старшая дочь писателя], чириковская няня, Наталья Матвеевна [Андреева (урожд. Стольникова) Н. М. (1883 - 1962) - вдова брата Л. Н. Андреева Всеволода Николаевича Андреева (1873 - 1916)] (родственница Андреевой), Г-жа Альтшулер [Жена Г. И. Альтшуллера, Вера Александровна Альтшуллер (урожд. Пелопидас, 1895 - 1943)] и сам Альтшулер. Барсик! Когда-нибудь ты это прочтешь![9]
- - - - - - - - - - - - - - - -
Затем, после Второй мировой, все попали в американскую зону в качестве перемещенных лиц, затем выезжали специальным пароходом, который вез беженцев.
Семья моей мамы из Питера/Ленинграда, - они блокадники. Всех, кроме маминого брата, эвакуировали в Кисловодск, оттуда она бежали из страны через Донецк, Киев и Львов, потом из оккупированной Польши - по мере того, как наступала Красная Армия (1945?). Шли пешком, с рюкзаками, через горы, в Веймар, где были какие-то Киршнерские родственники. Мама там работала в кафетерии, познакомилась с американцем, который устроил им поездку в грузовике из Веймара во Франкфурт, там мама устроилась через управление беженцами при ООН в католическую организацию. А дед преподавал, затем, по поручительству знакомого военного из Техаса, им организовали выезд на пароходе, это был американский военный пароход, на котором в Европу доставляли американские войска, а обратно - везли беженцев. Мамин отец, Андрей Львович Киршнер, был сыном обрусевшего немца, купца четвертой гильдии, чья семья поселилась в России в XIX веке. Поэтому дед хорошо знал иностранные языки, говорил свободно на немецком, французском, английском и итальянском. Это их семью и спасло, знание языков. Они уехали на пароходе с переселенцами, и были одними из первых русских беженцев, которые поселились на т.н. Толстовской ферме, которой управляла младшая дочь Льва Толстого Александра Львовна. По завещанию отца, она была распорядительницей его литературного наследия.
Об Александре Львовне и ее Толстовском фонде до сих пор мало известно в СНГ, поскольку ее имя много лет было под запретом. В 1931 г. она отказалась от советского гражданства и переехала в США, в 1939-м основала Толстовский фонд. Все, кто жил на Толстовской ферме, помогали по хозяйству, не взирая за прежний статус: кто-то мыл посуду, кто-то готовил, кто-то подавал на стол. Моя мама занималась детьми. Здесь она познакомилась с сестрой моего отца, а сам он приехал позже. (Ретивовы находились во время войны в Праге.)
- Вы упомянули Цветаеву. Бабушка не рассказывала вам, какой она ей запомнилась?- Бабушка моя мне рассказала о том, как принимали роды Мура, только после моей первой поездки в СССР, но она с Цветаевой особенно не дружила, дружила с ней ее сестра, Людмила. Их переписка опубликована была Домом Музеем М. Цветаевой. В отличие от моей бабушки, у Людмилы был очень мягкий характер.
Бабушка была очень хозяйственной (не зря ее семья Цветаевой прозвала «феей домовитости») и считала, что Цветаева была совсем не хозяйственной и слишком эгоистичной…
- Вы, если не ошибаюсь, занимаетесь наследием прадеда. Слышал, что готовите к изданию/переизданию его письма и книги…- Да, у меня два прадеда, наследием которых я занимаюсь…
- Имею в виду Евгения Николаевича Чирикова.- Я поняла. Недавно наше издательство «Каяла» открыло серию «Возвращение забытых имен». Используя архивные материалы, я издала книгу Е.Н. Чирикова «1917. Умные разговоры» (в неё вошли статьи, воспоминания и письма). Затем был издан архивный материал другого моего прадеда по отцу, Митрофана Ретивова. Он был врачом в Харькове, а после революции, вместе с сыновьями, участвовал в гражданской войне со стороны белой армии.
- Ваш дедушка, Георгий Ретивов, в Гражданскую служил в рядах белогвардейцев, участвовал в Бредовском походе… Булгаков в «Беге» всё правильно описал?- Да, верно, дед участвовал в Бредовском походе, затем вместе с родителями, братом и сестрами бежал из Севастополя в Константинополь - на втором корабле, в 1920 г. И действительно, их судьба очень похожа на то о чем писал Булгаков в «Беге», эту пьесу можно назвать едва ли не документальной для многих эмигрантов-белогвардейцев…
- Варвара Каринская, обладательница «Оскара» за лучший дизайн костюмов для фильма «Жанна д’Арк», - тоже ваша родня? Вы общались?- Ретивовы, Чириковы, Каринские, Жмудские - это четыре знатные семьи, которые активно общались, дружили и, в конце концов, переженились между собою. У Митрофана Ретивова было пятеро детей, Сергей, Георгий, Вера, Надежда, Любовь. Надежда вышла замуж за Алексея Жмудского, он был братом Варвары Каринской (в девичестве Жмудской). Георгий вначале женился на другой сестре Жмудского, затем на моей бабушке, Новелле Евгеньевне Чириковой. Ну а Евгений Николаевич Чириков бывал в Харькове, где общался и с Каринскими, и с Жмудскими, и с Ретивовыми. С Каринскими Чириков оказался в дни революции в Москве, о чем написано в его «Умных разговорах», там и Варвара, которая после получила «Оскар», была. Вот один из фрагментов, он мне кажется весьма характерным…
Семья Чириковых во Вшенорах (Чехия). Здесь бывали и выступали многие знаменитые российские литераторы: Марина Цветаева, Михаил Булгаков и др. 1923 г.Письмо Е. Н. Чирикова к родным от 2 ноября 1917 г.- - - - - - - - - - - - - - - -
2 ноября, 1917 г.
Опишу вам, - что пережили мы с ребятами с 27 до 2 ноября. Почта бездействует, но я пишу, чтобы запечатлеть пережитое под свежим впечатлением... Вот страница жизни, которая до смерти не изгладится из души и жизни!.. <…>
Наш дом - семиэтажный, квартира в седьмом, окна на бульвар, а есть градоначальство и на Леонтьевский, и на часть кремля. 28 мы чувствуем себя в полной безопасности, и из окон, из-под занавесей, наблюдаем за течением боев… Видим наступление юнкеров и белой гвардии по направлению к Страстному мон. Настоящий бой, цепями. На наших глазах падают убитые и раненые, работает Кр. крест, доносятся крики и стоны. В этот день счастье на стороне юнкеров. Всю ночь стрельба и пулеметная трескотня, население дома начинает волноваться, ибо в некоторые квартиры залетают пули. <…> У многих нечего кушать. Делятся. 20 октября дело принимает другой оборот. Большевики, выбитые из кремля, оказывается, успели раньше вывезти две пушки, и много пулеметов спустили своим через стены. И вот с утра начинается орудийная стрельба в градоначальство. Из окна мы видим, как снаряды гранат и картечи попадают в дом и взрываются огненными клубами. <…> Соседний с нами дом Ламанова захватывают большевики. К нашему домовому комитету предъявляют требование отпереть железные решетчатые ворота, иначе грозят разбить их. Пришлось подчиниться. Наш узкий двор начинает служить связью для большевиков между Тверским б. и частью занятого ими Лент. переулка. Это навлекает подозрение юнкеров, и в наши окна, выходящие в сторону Лент-Никитской, начинается стрельба: нет-нет да зазвенят стекла в девичьей, в ванной, в кухне. Окно кухни забаррикадировали дровами и разной дрянью, кухарка Наташа оказалась храброю... Пользуемся уборной под страхом, ходим туда, нагибаясь, ибо пули летят все поверху. Случайно застрявшую в гостях у нашей кухарки знакомую кухарки пуля ранит в голову, но счастливо: скользнула, разрезала кожу до кости, но кость не тронула. Валя делает перевязку. 30-го горячий бой под окнами. Большевики выбили юнкеров из поперечного дома. На углу М. Бронной у них свой Красный крест, причем мы видим, как под его прикрытием делаются наблюдения и идет стрельба из-за угла. Большевистский прапорщик, прикрываясь флагом Кр. Креста, руководит боем!..
Поперечный дом начинает осаждаться юнкерами и белой гвардией. С Никитской в него стреляют из орудия, и он начинает гореть. Большевики вынуждены его покинуть. Их в этот момент лупят вовсю, падают, как куропатки. Безостановочно носят убитых и раненых на М. Бронную, куда подъезжают автомобили Кр. креста с Садовой. Большевики захватывают на углу М. Бронной и бульвара угольный дом Романова и ставят здесь пулеметы, а напротив, на другом углу - их Красн. крест шпионит и дает знаки и сведения. Орудие подвозят к нашему западному крыльцу. В нашем доме - ужас и смятение. От Страстного и Губерн. дома летят снаряды через нашу крышу. Один снаряд попадает в квартиру против нашей, пробивает стену и производит полное разрушение. К счастию, там была одна прислуга (хозяева выехали и не успели вернуться), но и она в этот момент была в нижних этажах, кажется в подвале, куда перебрались многие квартиранты. Там как в трюме корабля. Там ужас стариков, отцов и матерей, там множество голодных детей... Мы между двумя занятыми большевиками домами: №№ 10, 6. Так как № 6 стали сильно теснить юнкера с Леонтьевского, большевики его покидают и поджигают на чердаке. В наши окна с Тверского начинают стрелять с угла М Бронной. Мы подбадриваем женщин, но видим, что положение становится отчаянным, тем более что и пища подобралась…
<…> Уже второй снаряд попал в угол нашего дома, в наш 7 этаж. Обрывается электричество, потом телефон, мы располагаемся во внутренних, наиболее безопасных от пуль комнатах; то все спускаемся вниз парадного вестибюля, то, когда канонада стихнет, снова поднимаемся. Лифт не действует, и потому приходится раз 20-40 путешествовать на седьмой этаж и обратно. Как в пьесе «Потоп» - гибель подходит все ближе. Пожарище разгорается, наш дом примыкает вплотную к горящему, жители которого, побросав квартиры, спасаются у нас же, как и жители № 10, занятого большевиками. Ожидают осады дома № 10, а № 6 горит. Между нами и пожарищем в улице нет прогара, а со двора сажень 10! Выбраться жителям нельзя. <…>
И вот наступает ночь на 2 ноября… Кошмар! Ужас и безумие! Скажу без похвальбы: наша квартира с молодежью и Ник. Серг. Каринским оказалась, как и хозяйская, самой храброй, распорядительной и меньше всех теряла самообладание! Наши женщины, за исключением двух, держались твердо, без истерик. Наши девчата изумляли меня присутствием духа и храбрости! У меня совершенно притупились нервы и напало безразличие. Валя держалась стойко, но нервы у ней были так натянуты, что она впала в лиризм. Вспоминала вас, Женю и Гогу, и говорила со слезами в глазах:
- Останется от нашей семьи, быть может, только бабушка с Женей и Гогой, потому что Новелла в Петрограде, и тоже...
Но ни истерик, ни суетливости у ней не было! Она упорно читала книгу! Пожар ночью разросся в ужасный колоссальный факел. <…> Когда все шесть этажей прогорели и рухнули, как в колодец, в каменные стены дома, опасность пожара для нас миновала. Мы все так были и физически и нравственно истощены, что уже не считались с боями, повалились и проспали, как мертвые, до 12 часов дня. Никакие снаряды и пули нас уже не пугали, хотя в зале, с бульвара, то и дело раздавалась резкая трескотня пуль! Были три комнаты, в которые ни разу не попало ни единой пули, и там мы залегли. Орудие перевезли куда-то подальше, и грохотали, как говорят, по кремлю и по Александр. Училищу на Арбате... Проснувшись и обсудив дело, мы, Чириковы, решили перебираться домой. Нас не пускали, но мы решились. Стрельба притихла в нашем месте, по бульвару слышались только редкие выстрелы. Мы расцеловались со всеми, я сделал из полотенца белый флаг, и мы двинулись через бульвар!.. Несколько прозвучавших выстрелов испугали пошедшего с нами доктора Членова, он побежал было назад, но б. Валя остановила его! Б. Валя взяла белый флаг, и мы торопливо двинулись через бульвар гуськом: мама, я, Мила и Валя. Девочки, стараясь быть храбрыми, словно нарочно не торопились, я оборачивался и подгонял. Доктор был комичен от трусости. Слава Богу, мы завернули в Бронную и очутились вне выстрелов! Перешли на свою сторону. Солдаты останавливали и осматривали. Рабочий красной гвардии недружелюбно закричал:
- Куда?
- На Бронную.
- А потом куда, с Бронной?
Заподозрил шпионов. Но солдат махнул рукой и добродушно сказал:
- Проходите! Только скорей!..
И скоро мы очутились дома, где нас почти уже не ждали… Встретили, накормили горячим борщом, чаем и пр. Здесь было безопасно. Все благополучно. И мы почувствовали себя как в раю. У нас здесь есть что кушать, все цело и невредимо. Покушали, напились, я разделся и спать!! <…>
Евгений Чириков[10].
- - - - - - - - - - - - - - - -
Тут я должна оговориться, что бабушка моя, Новелла Евгеньевна, хоть и была в Петрограде в это время, вскоре уехала в Крым, на дачу в Батилиман. С ней же была и четырехлетняя дочка, которая, увы, вскоре там скончалась.
- Печально. Возвращаясь к Варваре Каринской: в Харькове, если не ошибаюсь, сохранился родовой дом Каринских?- Да, там сейчас находится ресторан «Пушка», это практически центр города.
Продолжение >_____________________________
[1] artrz.ru/menu/1804681482/1805337771.html
[2] artrz.ru/articles/1805337793/
[3] students-library.com/library/read/41556-kamkin-vp-izdatelstvo-kniznogo-magazina-victor-kamkin-inc
[4] golos-ameriki.ru/a/nts-kgb-documents/1881493.html, magazines.russ.ru/nz/2013/5/14k.html
[5] possev.org
[6] Организация российских юных разведчиков (ОРЮР) - российская неполитическая общественная скаутская организация, первоначально созданная в 1945 году за пределами СССР
[7] stjohndc.org
[8] enzel.livejournal.com/394638.html
[9] tsvetayeva.com/prose/pr_2tet_16
[10] Письмо из архива внука писателя, Евгения Евгеньевича Чирикова*Автор фотопортрета Татьяны Ретивовой - Жанна Василевская.скачать dle 12.1
