Татьяна Ретивова об эмиграции, петербургском андеграунде, Алексее Ретти, американском радио и письме от Солженицына.Вторая часть беседы с поэтом, переводчиком и издателем Татьяной Ретивовой посвящена, в основном, послевоенным событиям - бегстве семьи Ретивовых из Европы в США, работе родителей Татьяны Алексеевны на «Голосе Америки», знаменитом письме Алексея Ретти, которое для «Континента» у него попросил сам Солженицын… А ещё - это воспоминания о советском андеграунде: молодых Кривулине и Шварц, Седаковой и Ерофееве… и книгах, за которые можно было получить реальный срок.
С Татьяной Ретивовой беседует Владимир Коркунов- Родители хотели вернуться в СССР/Россию? Как вы воспринимали «качели» в отношениях Запада и Союза, холодную войну, перестройку… - Мой отец родился в Праге, а мама - в Ленинграде. Оба с 1961 г. работали на «Голосе Америки». Холодная война воспринималась нашей семьей однозначно, никакой оттепели в те годы не чувствовалось. Возможность ядерной войны висела над всеми. Мой отец, как сын активного участника НТС[1], оставался одним из представителей организации в США, работая в журнале «Посев». Воспитывалась я в антисоветской семье, которая читала всю возможную диссидентскую литературу. Но после перестройки и распада СССР родители стали часто ездить в Россию, а затем и ко мне, в Украину, где я работала с 1994 г. Они навещали родственников в Питере, Нижнем Новгороде и даже Ташкенте, летали к друзьям в Москву. Во время «лихих» девяностых, когда президентом был Ельцин, и когда уже вернулся Солженицын, отец действительно затеял репатриацию и начал собирать документы, собираясь стать россиянином. Но в Украине родители тоже чувствовали себя уютно, и, в конечном счёте, продав дом на побережье атлантического залива, переехали в 2006 г. ко мне. Когда я задумываюсь, как и почему я оказалась в Украине, то всё чаще мне кажется, что исключительно ради того, чтобы родители не репатриировались в Россию. И слава Богу, что отец умер, окруженный опекой и любовью, не дожив до гибридной войны.
Удостоверение Алексея Ретивова, сотрудника журнала «Посев» - И всё же вас занесло в СССР в самый разгар Холодной войны - контраст по сравнению со Штатами был разительный?- Впервые я попала в СССР зимой в 1978 г., на стажировку в ЛГУ[2]. Меня долго не принимали в программу обменов, и потому, что родители работали на «Голосе Америки», и потому, что я потомок белых эмигрантов, но якобы один американский профессор славист за меня заступился и настоял, чтобы меня приняли. Контраст, да, был существенный, как между цветным и черно-белым кино, и я навсегда запомнила запах студенческой столовой, общежития, общественного транспорта…
- Чем пахло, если конкретно?- В основном, прогорклым маслом, тушеной капустой, мокрыми и грязными половыми тряпками, влажными ушанками, грязными носками, сыростью… Я очень чувствительна к запахам. Навсегда запомнила запах старых квартирных домов Нью-Йорка, запах под эстакадой возле Гудзона и печеных каштанов возле Центрального парка…
- С неподцензурными писателями в Петербурге удалось встретиться?- Да, конечно. Костя Кузьминский и Михаил Шемякин хорошенько подготовили меня к встрече с питерским андеграундом. Они дружили с родителями, а с Кузьминским я уже сама переписывалась, собиралась помочь с переводом стихов из «Голубой лагуны». У меня до сих пор сохранилась папка с ксерокопиями его текстов того времени. Встречалась с Виктором Кривулиным, Олегом Охапкиным, Леной Шварц, Петей Чейгиным, Александром Мироновым, Борисом Куприяновым…
- Кто-нибудь запомнился особо?- Больше всего я общалась с Петей Чейгином, он меня сопровождал и водил по гостям, так как был знаком со всеми поэтами «Голубой лагуны». Кажется, первый поход был к маме Кости Кузьминского, которая напоила нас наливками. Через Петю я познакомилась с Сашей Мироновым, в которого… влюбилась (после моего отъезда из СССР мы год переписывались, очень надеюсь, что его письма скоро издадут). С Сашей мы однажды пошли в гости к Лене Шварц. Он меня предупреждал, что она бывает непредсказуемой, рассказывал об их сложных отношениях. Но она нас встретила смиренно. Я, в основном, молчала, Лена и Саша читали стихи, мы чинно пили вино и чай. Не помню, кто именно дал мне телефон Ольги Седаковой (или Петя или Лена), но когда я поехала в Москву на весенние каникулы, мы с ней встретились и пошли в гости к Веничке Ерофееву. Он нас тоже встретил смиренно, вопреки всем предупреждениям. Как всегда, я больше молчала, хотя встреча с Ерофеевым стала исполнившейся мечтой: «Москва - Петушки» была одной из любимейших книг в нашей семье, я к тому времени ее несколько раз прочла…
Я купила в «Березке» бутылку Киндзмараули, но Ольга предупредила, что Венина жена просила приходить без спиртного. Тогда я предложила часть бутылки выпить на месте, а оставшееся взять с собой. Мы так и сделали, хотя это половинчатое решение оказалось не комильфо, и Вене было досадно, что «бесценный груз» был донесён не весь… Насколько я помню, мы втроем сидели на полу на каких-то подушках, вокруг разбросаны книги. Кажется, они тогда обсуждали недавно полученное Веней репринтное издание «Русской поэзии ХХ века», составленное И.С. Ежовым и Е.И. Шамуриным в 20-е годы. (Потом, когда я вернулась в США и поступила в аспирантуру, я эту книгу искала - и нашла. Она до сих пор одна из моих настольных книг.) Встреча прошла удачно, я никого не раздражала, и к моей американской наивности вперемешку с эмигрантской осведомленностью (весь самиздат и тамиздат проходил через наш дом) отнеслись с терпимостью. И еще мне запомнилась огромная белая персидская кошка Ольги - в ее очень уютной квартире.
Татьяна Ретивова в Ленинграде. Фото Бориса Смелова. 1978 г.
В Москве я заходила в мастерские художников, в том числе - Владимира Немухина. Я забыла сказать, что и в Питере я бывала в мастерских. Ходила в гости к художнице Наташе Жилиной, она тогда жила со вторым мужем, фотографом Борисом Смеловым, с сыном (Митей из Митьков) и с первым мужем. Меня это не удивило, это тогда было нормальное состояние вещей. Мой дедушка тоже жил в Ленинграде со своими родителями, с бывшей женой и сыном, с новой женой (ее сестрой) и дочкой - и справлялись. Так и у Жилиной: Борис и Митя дружили, и меня однажды пригласили походить по Ленинграду (с этой уникальной экскурсии даже фотография сохранилась). Помимо Пти-Бори (так называли Б. Смелова), однажды меня познакомили и с Гран-Борей (Борисом Кудряковым). Ну и еще Петя Чейгин познакомил меня с уникальной художницей - Гертой Михайловной Неменовой, ученицей Петрова-Водкина и Альтмана, которая во Франции занималась у Фернана Леже. Герта Михайловна была знакома с Ахматовой, писала ее портреты. Несколько ее рисунков я пыталась вывезти, но увы, таможня их изъяла. Неменова страшно любила Наташу Жилину за ее непосредственность и бесшабашность. Мы с Петей приходили к Неменовой пить чай, я рассказывала о том, с кем встречалась, а Герта Михайловна говорила в ответ: о Париже, загадочных обстоятельствах, связанных с Эренбургом, и даже показала сокровенную картину, которую она, если не ошибаюсь, написала еще будучи в Париже…
- Если видели минимум двое, тайной можно поделиться со всеми. Что было на этой картине?- Это была картина «Балерина», которую она писала еще в Париже, в 1929 г., и выставляла там в осеннем салоне. Работу эту она редко показывала, так как «Балерина» была написана в стиле гротеска и противоречила соцреалистическим канонам. Костя Кузьминский в своих воспоминаниях описал картину так: «холст, мятый-тисканный - вытаскивала из-под груды своих литографий Марселя Марсо и Манон Леско, без подрамника, естественно - мощнейшая живопись, в духе “солдатского” Ларионова, могучие ляжки коротконогой балерины в пачках - помню, как перед глазами»[3]. К сожалению, эта картина пропала после смерти Неменовой.
- Спасибо и простите, что прервал. Вы говорили о ленинградских и московских встречах…- Хорошо. В Ленинграде на квартире у Виктора Кривулина я познакомилась с Вячеславом Долининым. Так получилось, что я умудрилась привезти из США кучу запрещенной литературы: двухтомник Мандельштама, Солженицына, Цветаеву, Зиновьева, Конквеста (автора «Большого террора»), Оруэлла… Я тогда жила в общежитии для иностранных студентов, и за мной (из-за родительской антисоветской деятельности) постоянно следили. Я незаметно вынесла «крамольные» книги из общежития. Большую часть отнесла Кривулину для раздачи. Помню даже, как отправилась в тот день к Виктору. Американские студентки одолжили плащ и платок, который я надела как тюрбан. Вышла через черный ход - и отправилась трамваем. Кривулин потом сказал, что слежки за мной не обнаружил - так получилось, что он ехал тем же трамваем, что и я. В тот день я передала Долинину книгу Зиновьева «Зияющие высоты». Через пять лет её изъял КГБ при обыске у одного из его знакомых, хотя к тому времени книгу прочли несколько сотен человек… Слава потом рассказывал, что «Зияющие высоты» проходили по его «делу», но главной причиной ареста эта книга, слава Богу, не стала. В 1978-80 годах на его квартире собирался религиозно-философский семинар, на встречах которого я тоже бывала. Неформальным руководителем была Татьяна Горичева, тогда еще жена Кривулина. Слава Долинин запомнился мне отчётливее многих - участником неофициальных семинаров и распространителем запрещённой литературы и самиздата, за что его в 82-м и арестовали. Он отбыл срок в 35-й зоне Пермских лагерей, работал кочегаром, о чём написал книжку. Кстати, многие художники и поэты в Питере работали кочегарами, в том числе
(пауза) и… Саша Миронов.
- Спасибо - это очень интересно, и, может быть, мы потом ещё поговорим о советском андеграунде, но у меня множество и других вопросов… Вашего отца, Алексея Григорьевича Ретивова, называли ветераном Русской службы «Голоса Америки». Вторую мировую он пережил в Чехословакии. О войне с точки зрения наших историков мы знаем со школы. А как она проходила глазами вашей родни? Красноармейцев встречали как? - освободителями или не совсем?- По этому поводу в семье Чириковых был раскол. Моя бабушка, Новелла Евгеньевна Ретивова, ее сестра, Людмила Евгеньевна Шнитникова, и их младший брат, Георгий Чириков, после войны уехали в Америку. А их старший брат, Евгений Евгеньевич, и сестра, Валентина Чирикова, со своими семьями репатриировались в СССР. Первые в Узбекистан, вторые - в Нижний Новгород.
Можно сказать, что Ретивовы бежали от СМЕРШа[4].
Мой дед, Георгий Митрофанович, заведовал пражским отделением НТС. В августе 1944 г. он был арестован Гестапо, как и большинство руководителей организации. Мой отец навещал его в тюрьме. Он тогда служил в РОА[5] по административной части, помогая обрабатывать прошения о вступлении, которые валом посыпались после объявления Пражского манифеста в ноябре 44-го.
Деда в итоге обвинили в деятельности «против Сталина и против Гитлера». Сидел он в страшной тюрьме на Панкраце[6], освобожден был только в апреле 45-го благодаря личному заступничеству генерала Власова (затем, события разворачивались стремительно быстро: в Праге 12 мая состоялся последний бой Второй мировой войны в Европе, во время которого Власов был арестован органами «СМЕРШ»…
- Как после Победы складывались судьбы ваших родных?- После освобождения деда, семья Ретивовых, включая родителей, сыновей Алексея и Сергея, дочку Наталию, зятя Вадима Федорова и внука Алексея, решила безотлагательно покинуть Прагу. 27 апреля 1945 г. НТС организовал товарный вагон, который прицепили к поезду, отбывающего в Австрию. Пассажирами вагона были в основном члены НТС и их семьи. Во время пути к Зальцбургу к составу периодически прицепляли и отцепляли вагоны с власовцами, которых бомбили союзники. Ретивовы остановились на чьей-то даче на берегу озера Валерзее в нескольких километрах от австрийской столицы, где уже были американцы. На Валерзее они провели четыре месяца. На другом берегу озера располагался военный американский лагерь, в котором отец с зятем подрабатывали за папиросы и остатки еды с американской кухни.
Надвигалась осень, зимовать на даче было невозможно. Ходили слухи, что в Баварии, в частности, в Кемтене, управление беженцев организовало лагеря для мигрантов, и Ретивовы решили, что на зиму следует попасть в один из них. Вскоре их приняли в украинский ДиПи-лагерь (лагерь для переменных лиц) «Карлсфельд» (один из бывших «филиалов» концлагеря Дахау), расположенный неподалёку от Мюнхена. В «Карлсфельде» они прожили два месяца. И уехали, сумев после долгих хлопот получить квартиру в новом доме в немецкой столице. Дед устроился в компанию, основанную русскими инженерами, а отец поступил в университет. Живя уже в Мюнхене, отец умудрился спасти жизнь одному перебежчику.
- Не будем сейчас разбираться, был ли перебежчик предателем (приговоры не в нашей компетенции). Расскажите лучше, как это было?- В лагерях перемещенных лиц находилось множество советских военных-перебежчиков и военнопленных. За ними охотились и пытались экстрадировать в СССР американские и британские союзники. Был такой военный - Валентин Иванович Цонев, москвич. Ещё в 1941-м он попал в плен и содержался в лагерях. В СССР его объявили пропавшим без вести. В конце 1944-го Цонев добровольно вступил во власовский КОНР, а в мае 45-го сдался американцам. Находился в лагерях военнопленных, а перед насильственной репатриацией (в СССР его ждало понятно что) бежал.
Так вот, мой отец вместе с другом из пражской русской эмиграции, Геннадием Кречетовым, чья судьба тоже невероятная, но уже нет сил обо всех рассказывать, вывезли Валентина Ивановича из лагеря Платтлинг в багажнике машины и привезли его в квартиру Ретивовых в Мюнхене, где его накормили и приютили. Цонев оказался в положении нелегала, лишенного всех прав, человека без паспорта - и его скрывали у себя в комнате братья Ретивовы. Позже он женился на русской эмигрантке в Мюнхене и уехал в США, где вместе с моим отцом работал на «Голосе» и продолжал дружить с нашей семьей.
В 47-м сестра отца, Наталия Федорова, получила из Америки вызов на всю семью - от тети, Людмилы Евгеньевны, и они уплыли в Нью-Йорк. Ретивовы же никак не могли получить разрешение от американского консульства. Только с помощью Керенского, который тогда жил в США, им выдали визы. Из Мюнхена они уехали в мае 1949 г. В Нью-Йорке Ретивовы поначалу жили у Наталии с ее семьей. Отец почти сразу уехал учиться в Огайо - в университет Боулинг Грин на факультет бактериологии.
- Как познакомились ваши родители?- Это произошло в Нью-Йорке летом 1949 г. Папина сестра, Наталия Георгиевна, подружилась с Киршнерами еще на Толстовской ферме, когда они только приехали в Америку. Ферма принадлежала Александре Львовне Толстой, младшей дочери Льва Николаевича. На ней[7] располагался дом в три этажа - для пожилых русских эмигрантов. Были и домики поменьше, в одном из них жила сама Александра Львовна. На ферме разводили кур, было даже помещение, где с помощью машины чистили яйца для продажи. Сестра Алексея Георгиевича, Наталия Георгиевна Федорова (вместе с семьёй), была одной из первых перемещенных, попавших на Толстовскую ферму (впоследствии здесь появился Толстовский Фонд, я об этом уже говорила[8]). Фонд помог приехать в Америку многим беженцам, большинство из которых первое время жили на Толстовской ферме. Это примерно в часе езды на автобусе от Нью-Йорка.
Итак, Федоровы временно поселились на Ферме, где Наталия Георгиевна трудилась в столовой, получив взамен комнату и стол. Как вспоминает Наталия Георгиевна: «Весной [1947 г.] на ферме появились новые гости - полный господин, дама - его жена и дочка [обе Татьяны]. …Господин [Андрей Львович] был веселый, все время шутил, и встретили их все обитатели фермы как старых знакомых. Как мне потом рассказывали, это была семья Киршнер, которые жили на ферме до нас, такие же перемещенные лица, как и мы»[9]. Во время блокады Киршнеры эвакуировались из Ленинграда на Кавказ. В Америку они попали очень быстро, на втором пароходе, в 46-м, по поручительству одного американского военного.
Впоследствии Вадим и Наталия Федоровы с сыном вместе с Ретивовыми часто отдыхали в штате Коннектикут, в «русской деревне» Чураевке, где их навещала мама. Деревню основал писатель Георгий Гребеньщиков, его самое известное произведение - «Братья Чураевы». Гребеньщиков приобрел большой кусок земли, который разделил на участки и распродал русским эмигрантам, попавшим в Америку после революции. Это было дачное место с лесом и речкой в относительной близости от Нью-Йорка. Впоследствии родители Ретивова приобрели старинный дом Ван Кампена в Нью-Джерси, который был нашей семейной дачей на протяжении многих лет.
После того как мой отец отучился в Огайо, он вернулся в Нью-Йорк, и осенью 1950 г. они с мамой поженились.
- Ваша родня дружила с Александром Фёдоровичем Керенским[10]
, человеком противоречивой репутацией, но, безусловно, легендарным. Он правда посетил свадьбу вашей мамы? Говорят, даже танцевал с невестой…- Да, Керенский дружил с моим дедом, Андреем Львовичем Киршнером. Скорее всего, они подружились в Нью-Йорке после войны. Хотя возможно, Керенский был знаком с сестрой и братом деда - они учились в Париже во время Гражданской и так и не вернулись в Россию. Действительно, Керенский был на свадьбе моих родителей в Нью-Йорке и часто бывал у деда в гостях. Мама помнит, как каждую Пасху он звонил с такими словами: «Христос Воскресе! Керенский», и вешал трубку.
- Ваши родители поженились в Америке, но первые годы жизни вы провели в Европе. Не понимаю, зачем было нужно так быстро возвращаться…- Это было связано с работой моего отца. В Америке он продолжал общаться с представителями НТС и участвовал в мероприятиях организации. После венгерских событий 1956 г., когда началось вторжение советских войск в Венгрию, а западные страны были отвлечены Суэцким кризисом, в Вене создали особый Штаб НТС. В резолюции Совета НТС от 17 февраля 1957 г. признается, что «Венгерская революция… показала… реальную возможность освободительной революции в условиях коммунистической диктатуры. Она ускорила темпы революционного процесса в России, увеличила интерес населения к правдивой информации о событиях, в частности, информации, исходящей от НТС, что содействовало распространению в толще народа нелегальных информационных и революционно-политических материалов». Именно эти события подвигли отца временно вернуться в Европу.
В марте 57-го, несмотря на то, что близкие были против, отец уехал в Европу на службу НТС и вскоре перевёз туда нас с мамой. Наш примерный маршрут с 1957-1960 гг. был таков: Вена-Париж-Мюнхен-Бельгия-Амстердам-Италия-Греция-Турция. Все эти годы отец оставался корреспондентом журнала «Посев».
- Откуда взялся псевдоним Алексей Ретти?- Он появился в Америке, но чуть позже. В 1960 г. мы вернулись в Нью-Йорк, а осенью родился мой брат Алексей. В том же году я поступила во французский лицей в Нью-Йорке, а на следующий год, в феврале 61-го, отец устроился в русский отдел «Голоса Америки» в Вашингтоне. Мы опять переехали, а вскоре мама стала его коллегой по радио.
Мама Татьяны Ретивовой, псевдоним Вера Спасская, в студии «Голоса Америки» На «Голосе Америки» у отца и появился псевдоним Алексей Ретти. Насколько я знаю, ничего особенного тут нет, простое сокращение фамилии. Псевдоним мамы - Вера Спасская. Всем, у кого были родственники в СССР, рекомендовали вести передачи под вымышленными именами. Отцу, учитывая НТС и антисоветский «Посев», приходилось опасаться особо.
- Риск того стоил?- В середине 60-х в СССР стали все громче раздаваться голоса инакомыслящих, и отцу стало особенно интересно работать. Он даже собрал архив о диссидентском движении. Сотрудники «Голоса Америки» ценили отца за отчеканенные тексты - ни одного лишнего или неточного слова он себе не позволял. Отец, кстати, старался постоянно улучшить эфир. Именно по его инициативе на радио создали новую рубрику «Американская печать о Советском Союзе», ставшую впоследствии одной из самых популярных программ. Передача дала возможность журналистам «Голоса» хорошенько развернуться - руководство разрешило использовать любые факты (именно факты: их должны были подтверждать разные источники), публикуемые в американских СМИ. А выбирать, как вы понимаете, было из чего…
- И всё же Алексей Ретивов ушёл из «Голоса Америки». Читал, что не без скандала…- Отец проработал в «Голосе» до 29 марта 1976 г., а причину ухода подробно описал в письме сотрудникам русского отдела редакции, прикрепив его… «на доску объявлений». Кто-то из коллег, судя по всему без его ведома, сделал копию и отправил Александру Солженицыну. В апреле отцу написали из «Континента» - передали привет от Александр Исаевич и спросили, можно ли опубликовать текст обращения к сотрудникам «Голоса» в журнале. Солженицын, кстати, сетовал, что сам «очень сходные вещи сказал руководству ВВС», и тоже собирался опубликовать их в «Континенте».
- Письмо опубликовали?- Да, в девятом номере за 1976 год.
- Интервьюер, как известно, ленив. Поэтому расскажите, что именно не устроило вашего отца в политике «Голоса Америки»?- Основной причиной ухода была американская политика разрядки - излишне, на его взгляд, мягкое отношение к коммунистическим режимам. Сотрудникам «Голоса» вдруг стали запрещать «вмешиваться» во внутренние дела СССР.
Алексей Ретивов с сотрудником радио Александром Фирсовым в годы работы на «Голосе Америки» К тому же, в середине 70-х, произошла реорганизация «Голоса Америки». Изменилась Хартия радиостанции, которая существовала с 60-х и настаивала на объективности и равновесии в репортажах. Эфир стали разбавлять популярной музыкой и развлекательными программами. В своем письме отец вспоминал, как в 1973-м, в разгар травли Сахарова и Солженицына, в своей программе он зачитал фрагмент первого тома «Архипелага ГУЛАГ», после чего его стали отстранять от обзоров СМИ. Работать в таких условиях было невозможно.
Чтобы не пересказывать текст письма дальше, приведу отрывок.
- - - - - - -
Алексей Ретти, «Прощание с “Голосом Америки”»«Континент», № 9, 1976 г.<…> О пресловутом «вмешательстве». Неужели до сих пор кому-то не ясно, что все, что мы передаем, от А до Z, - сплошное вмешательство во внутренние дела СССР; что невмешательство, с точки зрения советской власти, - только то, что пишет «Правда». Разве не проще было бы пользоваться более подходящей терминологией? А именно: вместо «мы не можем вмешиваться» - «мы не должны раздражать советских руководителей», а то они, чего доброго, нам пальцем погрозят или начнут нас глушить. Если нас сейчас не глушат, то не потому, что «Голос» последние годы часто говорит не своим голосом, а потому, что у них есть свои, более важные, соображения. Глушение и оккупация Чехословакии связаны только постольку, поскольку тогда изменилась советская конъюнктура, а вовсе не потому, что именно мы тогда говорили.
Но все же «Голос Америки» для советской власти - неприятное явление, и она вынуждена с нами бороться, если не глушением, то другими средствами, прежде всего - всякими мифами. Миф «вмешательства» особенно действенный. За неверие в этот миф уготовано даже наказание в виде мифа глушения. Из старых, уже отживших, но сделавших свое дело мифов можно упомянуть миф о том, что, передавая об инакомыслящих, мы им же вредим. Этот «гуманный миф» существовал в середине шестидесятых годов, и мои споры с начальством на эту тему прекратились только после того, как этот миф был разоблачен самими же инакомыслящими. Сейчас существует миф об огромном дипломатическом влиянии «Голоса Америки», таком, что мы влияем даже на решения Политбюро. Удивляться приходится тому, что все эти мифы срабатывают и имеют своих последователей <…>[11]
- - - - - - -
Кстати, через несколько лет отец вернулся в редакцию, но уже как внештатный сотрудник.
- Из журналистики отец не уходил?- Нет, после увольнения из «Голоса» он продолжал писать для «Посева» и «Радио “Свобода”». В 80-м, по рекомендации директора НТС в Вашингтоне Константина Болдырева, его приняли на службу русского отдела корейского радио в Сеуле (KBS) - по контракту, на год. Он переехал в Корею и не только работал в эфире, но и преподавал русский язык и историю в одном из местных университетов. В книге «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов» Александр Солженицын вспоминал, как в 1981 г. «они загубили русское вещание (Алексея Ретивова) из Сеула».
Письмо Александра Солженицына Алексею Ретивову - В каком смысле «загубили»?- Перестали допускать к эфиру. Так что работать в Сеуле отцу тоже стало невозможно, и он с большим удовольствием вернулся домой. Вскоре его пригласили обратно на «Голос», как я уже сказала, в качестве внештатного сотрудника. У него была своя историко-аналитическая программа, состоявшая из разных серий. Первая посвящалась Афганистану. К тому времени разрядка закончилась, и для журналистов «Голоса» наступила эра второго дыхания. Вот отец и проработал там еще несколько лет, выходя в эфир с развернутыми передачами на самые разные темы: об экономике, о Солидарности, о русской философии. Читал из Аксёнова, снова из Солженицына… Аксёнов сам заходил к нему в студию, они беседовали, и он знакомил радиослушателей с отрывками из романов: «Скажи “изюм”» и «В поисках грустного бэби».
В 89-м мама вышла на пенсию (всё это время она работала на «Голосе»), в том же году отец впервые посетил СССР. С тех пор он неоднократно ездил к маминым родственникам в Питер, к своим родным в Москву и Нижний. А по казачьим делам наведывался в Ростов-на-Дону, где ему присвоили звание есаула.
- Вернёмся к годам работы на радио. Молодым читателям не совсем ясно, в каком ключе подавались новости про СССР? Что-де советы готовятся завоевать Америку, на что, в своём письме, намекала та же Саманта Смит?- В редакции старались использовать только проведенную информацию. Вот что было сказано в Хартии радиостанции: «“Голос Америки” публикует только информацию, достоверность которой подтверждена как минимум двумя независимыми источниками. “Голос Америки” всегда отделяет факт от комментария». То есть, эти источники должны быть из официальных СМИ. Тем не менее, разные начальники советского отдела «Голоса Америки» по-своему трактовали это правило…
- Слышал, что вашу маму чуть ли не заставили отказаться от советского гражданства…- Не совсем так. В 1979 году у нее появилась возможность съездить в СССР по программе обменов Информационного агентства США - сопровождать американских актеров, Хьюма Кронина и Джессику Тэнди, которые играли в пьесе американского драматурга Дональда Кобурна «Игра в джин». (В 1978 г. эта пьеса, написанная под впечатлениями от гоголевских «Записок сумасшедшего», получила Пулитцеровскую премию.) Это была первая постановка в России. Мама была знакома с актерами, общалась с ними в эфире «Голоса» и помогала перевести пьесу на русский. (Действие там происходит в доме престарелых, за игрой в карты и в ожидании возможного появления родственников.) Информационное агентство США, под эгидой которого находился «Голос Америки», не отпускало маму в СССР, пока она не отказалась от советского гражданства (ей, представьте, пришлось обратиться в консульство и заплатить сбор в $98), и хотя она отказалась от него, в конечном итоге, ее все равно решили не отправлять.
Продолжение >_____________________________
[1] Народно-трудовой союз российских солидаристов - политическая организация русской эмиграции.
[2] Ленинградский государственный университет.
[3] См. http://kkk-pisma.kkk-bluelagoon.ru/gerdta.htm
[4] См. https://blogs.korrespondent.net/blog/2340/3981328/
[5] Русская освободительная армия, одной из целей которой было свержение Советского Союза.
[6] Крупнейшая тюрьма в Чехии. Среди знаменитых заключённых: диссидент Вацлав Гавел и журналист Юлиус Фучик, который в тюрьме написал ставшую знаменитой книгу «Репортаж с петлёй на шее».
[7] Толстовская ферма стала «центром переселения» для более чем 30 тыс. беженцев.
[8] См. первую часть интервью
[9] Из воспоминаний Наталии Федоровой, изданных на английском (Our Family History).
[10] Российский политический и государственный деятель, министр, затем министр-председатель Временного правительства.
[11] https://vtoraya-literatura.com/pdf/kontinent_009_1976_text.pdfскачать dle 12.1