ИЗВЛЕЧЕНИЕ СЛОВ ИЗ ВОЗДУХАНедавно вспомнила, как лет в шестнадцать возвращалась с дискотеки, ночью, зимой, и увидела пожар. Горел деревянный частный дом, стояли зрители, пожарных не было. Да, именно как зрителей я тогда и восприняла стоящих и наблюдающих за взметнувшимся к звёздному глубокому небу пламенем. Отчётливая пляска на фоне чёрных сосен. Шум. Тишина. Мужчина слева от меня грыз семечки, и я удивилась, насколько обыденным может быть такое грандиозное событие. Ведь грандиозное же, разве нет? Больше похожее на сон, на нечто нереальное, вторгшееся в размеренную реальность, и вот это нереальное влияет на реальное настолько сильно, что всё вокруг становится подобным ему. Где-то есть обыкновенный мир, где всё время горит огонь – божественный, прометеев, – и предметы служат пищей ему, и люди являются сосудами его и отражающими свет его зеркалами. Как освещены эти смотрящие лица! Какой пёстрый, живой снег! Как исчезает то, что составляло часть моей жизни и казалось неизменным! Конечно, за пожаром стояла человеческая трагедия, но иногда, на длящийся миг, что-то всё же берёт верх над простым и понятным, что-то скрывается в событии, связанное с личными переживаниями, и не имеет к настоящему никакого отношения. Вот это я называю «извлечением слов из воздуха». Речь – за речью, второй язык, который можно использовать в данный момент, не забывая, что предназначается он только для будущего, является языком только будущего.
Два разных языка
для будущего, что издалека
шумит,
я сберегаю,
по лестнице засвеченной сбегаю
и выхожу во дворик поутру.
Всей жизнью – целиком – располагаю
и никогда, наверно, не умру. И – да – смерть в такие моменты как никогда близка, чувствуется острее, становится дороже, воспринимается как нечто родное – не приближающееся, но уходящее, – как потеря, и впору плакать о ней, как об утраченной невинности, но слёзы, чего и следовало ожидать, тоже принадлежат будущему. Они потом проявятся, проступят, как бы вернутся, хотя на самом деле придут впервые, потому что миг свершения события отложен во времени, пожар полыхает сейчас, а то, что было в прошлом, лишь отражение.
29 мая 2016 УЖАС БЕССЛОВЕСНОСТИВ детстве думала, что «казённый» от слова «казнь», и удивлялась, сколько обычных с виду вещей предназначено для одного – лишать жизни. Есть у них некий период покоя, мирное время, когда они просто служат людям, и есть краткий миг, когда они превращаются во что-то иное. Во что именно, представить я не могла. Воображение тормозило, но в неясности, в недоговорённости было что-то такое многозначительное и устрашающее, что ничего и не требовалось представлять. Это ужас бессловесности и надежда, что пока ни в чём нет определяющей точности, всё может быть ошибкой. Нет, я не думала, что могла ошибаться, что казнь была ни при чём, но думала, что предметы могут отказываться от того или иного действия – «горшочек, не вари» – самостоятельно. Мне до сих пор иногда кажется, что тот или иной предмет расхочет мне служить, что я не смогу налить кофе утром в чашку, потому что она перестанет быть полой, замкнётся, закроется. Или не смогу свернуть одежду, потому что та прирастёт к стулу, а стул станет кем-то вроде недовольной своим положением дамы, и я не смогу на него сесть уже просто потому, что на живое существо, обладающее своим собственным мнением по любому вопросу, просто так не сядешь.
Думала ещё на днях о метаморфозах Овидия. Дома мы его часто вспоминаем, потому что А. очень любит все эти истории, часто пересказывает по поводу и без, удивляется, высмеивает. Иногда мы конструируем иное развитие событий, и все остаются живы. Последнее слово очень правильное. Размышляя о метаморфозах, поняла, что каждому превращению предшествует смерть. Человек перестаёт быть собой, а происходит это только в одном случае – в случае смерти. И вторая жизнь, и вторая смерть – уже не имеют значения. Главное событие произошло раньше. Даже если метаморфоза спасительна, реальный мир закрывается для героя. И, конечно, все эти цветы, деревья, птицы – это то, чем может стать человек после смерти. Плоть переходит в землю, воду, воздух, становясь частью целого и целым миром, а из целого появляется что-то отдельное, но не человек. Наверняка об этом уже писали, настолько всё на поверхности.
Если подумать, казённое имущество, какой-нибудь шкаф тоже мог превращаться, но на время, в гильотину или что другое, подобное. С изменением внешнего вида, менялось и предназначение, и функции, но куда пропадало первоначальное? И куда исчезало всё человеческое, когда появлялись корова, зимородок, олень, лавр и прочие? Откуда человеческое бралось при другом превращении, н-р, в людей из муравьёв и камней?
19 июня 2016 ПОИСК СЕБЯ ОТСУТСТВУЮЩЕЙВ последнее время слово «утешение» так часто встречается мне, что контекст ему уже не нужен. Само по себе оно тоже так звучит, словно ветер мягко проводит рукой по лицу и исчезает, – показалось, не было ветра, повторного прикосновения не дождаться. Веденяпин
в одном из недавних своих интервью говорит об утешающих «уколах узнавания», которые случаются при чтении чужих стихов, и в качестве примера приводит слова из «Можжевелового куста» Анненского – «аметистовых ягод услышал я звон, и во сне, в тишине мне понравился он». Не знаю, можно ли отнести к утешающим меня вещам все те цитаты, что я выхватываю и повторяю на все лады. Скорее, нет, чем да, хотя узнавание всегда есть, и это длящееся чувство, сопряжённое с неослабевающим удивлением. Но утешение – это что-то совсем другое. То, чего я никак не могу получить. Тщетны поиск и ожидание. Попытки просто нащупать направление движения тоже обречены на провал, будто в самой мысли об утешении уже скрыто его отсутствие. Впрочем, что это я. Вот же – сама сказала. Даже смешно. Отсутствие того, что должно быть. Какое-то фатальное удвоение смысла. И так изо дня в день.
У меня есть подозрение, что я со своей верой в слова, в то, что именно они могут быть опорой всему, светом везде, выпала из реальности. Дело, возможно, в том, что и ощущения подводят, словно у меня больше нет тела, чтобы принимать и отдавать тепло, чтобы болеть и мучиться, чтобы нести в себе лёгкость и звон. «Дано мне тело – что мне делать с ним» – ума не приложу. Впрочем, так было с детства. В одном из писем И. Л. прислал мне стихи Эдит Сёдергран – «Возвращение домой», и я ответила, что чувствую нечто похожее, но всё вокруг не так материально, и в ощущениях есть доля бессознательного. Я понимаю, как человек может «снизойти» до мира вокруг, обнаружить его и подивиться увиденному. Есть в этом что-то от первого детского узнавания (вот он – укол). Но для меня всегда важнее было обнаружить себя в этом мире – везде, во всём – как часть целого, без которой целостность нарушилась бы.
Кажется, я сейчас заплачу. Поиск того, что должно быть, – это поиск себя отсутствующей. Наверное, мне иногда требуется другой человек, чтобы указать на моё место в этом мире, дать мне недостающее ощущение моего присутствия. Недостаточно, обнаружив ненадёжность своего восприятия, укусить себя за руку, поцеловать в коленку. Целостность нарушена.
Может, не было такого никогда, настолько сновидческими кажутся сейчас переживания утешения в детстве, когда, преодолевая сопротивление, обнимают насильно, давая выход долго сдерживаемым слезам.
6 июня 2016ВСАДНИК-МОЛНИЯВынесла сегодня цветы на балкон. Пока солнце, грозы не предвидится, но по прогнозу она есть. Я садовод-мучитель, садовод-душитель. Душегуб.
Вчера встречалась с А. Т. Он вернулся из поездки, зашёл за мной, и мы пошли гулять. Хотела показать ему сирень у коррекционной школы. Там небольшая аллея, садик, всё запущено и заброшено, всё осыпается от времени и без пригляда, но сирень чудесная. Всегда жалею, что период цветения недолог.
Но долго побыть там не удалось, потому что пошёл дождь, и началась гроза. Люблю, когда от дождя и ветра у сирени сминается листва. Листья переворачиваются, показывают светлую, мягкого, приглушённого, пыльного оттенка изнанку, а лиловый становится по-настоящему пронзительным, и в соцветиях столько влаги, что какую кисть ни возьми, она похожа на губку. Тряхнёшь, полновесную, и полетит раздробленная вода.
Мы постояли под одной сиреневой аркой, потом под другой и дальше просто пошли под дождём. Я вспомнила, что накануне написала про всадника-молнию, стала читать, пыталась припомнить первоначальную концовку. Она была совсем другой:
Он войдёт, не обжигая,
и посмотрит, не любя:
мне нужна была другая,
но довольно и тебя.
Остановит сердце взглядом,
отвернётся, выйдет вон,
и пойду я тихо рядом
к пенным липам на поклон.Потом рассказывала про бабушкиного младшего сына, которого убило молнией. Он с рождения так боялся всего этого, что во время грозы на все розетки вешал резиновые калоши и залезал под стол. За несколько дней до шестнадцатилетия он пошёл с братом на рыбалку. Бабушка вспоминала, что из-за бедности на ребятах не было ни обуви, ни ремней, то есть ничего металлического – пряжки или что-то ещё – не было, даже штаны на лямках она сшила им сама. Единственный металл – крючок на удочке притянул молнию, и она прошла через плечо, найдя выход в боку, убив младшего мгновенно. А старший брат, мой дядюшка, пока бежал до дома за кем-нибудь из взрослых, поседел и потом, пока не состарился, красил волосы, чтобы никто не знал, что он неестественно сед. И вот я рассказываю всё это, а над нами гремит. Это только гром, но я смеюсь, что и всадник-молния вчера мог быть не просто так, что мы сейчас не дойдём до дома, а останемся где-то в этом мае между водной сиренью и небесным кипящим свинцом.
Если честно, я люблю эту историю про розетки, калоши, молнию и крючок. Люблю и «Фаталиста» Лермонтова и вообще считаю, что «Фаталист» и «Тамань» – лучшие части романа.
21 мая 2016ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ТЕМНОТЫВ детстве во время грозы мы всегда брали с бабушкой стулья и выходили в сени, перед этим всё обесточив. В сенях же сидели в полной темноте за закрытыми дверями столько, сколько длилась гроза. Иногда я даже засыпала на стуле и приваливалась боком к бабушке. Это был урок терпения, ожидания и смирения, урок обязательный, немучительный, лёгкий. В сенях всегда было прохладно, пахло деревом и сухой травой. Меня это всё обычно будоражило, а бабушка заметно нервничала и всегда – да, всегда – была очень недовольна. Она становилась резка, говорила отрывисто, не поддерживала мою болтовню, пресекала её, заставляла меня просто молчать и прислушиваться. Не могу понять, почему я не ощущала близости трагедии. Наверное, потому что это было связано не с моей памятью. Даже бабушкин рассказ о том, как она месяцами смотрела в окно, плакала и ждала сына, был для меня чем-то нереальным. Дед заколотил окно, опасаясь, что жена сойдёт с ума и ослепнет от слёз, и всё потом скрыли ковром, а под ковром и под Николаем Угодником поставили кровать. Сколько помню себя, бабушка спала на этой кровати и под этим самым заколоченным окном. Когда я впервые прочитала плач Ярославны, то решила, что было похоже, и это отодвинуло реальное событие от меня ещё дальше, потому что моё понимание строилось теперь на каких-то совсем отдалённых ассоциациях. А когда я увидела репродукцию картины Васильева, всё окончательно превратилось в плач Ярославны, и история с окном отпала от смерти во время грозы.
Вот ещё что помню. Обычно, когда гроза прекращалась, и мы покидали сени, открывая сперва двери на веранду, а потом уже занося стулья в дом, везде сияло солнце. Мне нравилось в такие моменты выходить на улицу. Воздух быстро прогревался, а на траве ещё сияли дождинки, и всё было омыто светом. Сейчас, оглядываясь, думаю, что каждый раз это было похоже на возвращение обратно из темноты – с того света на этот, белый, свет. Только я никогда не умирала, а бабушка, наверное, проходила через всё это по-другому. Но не хочу гадать, как именно.
21 мая 2016ЦВЕТЕНИЕ ВОПРЕКИНа каком бы там лепестке ни обрывалось гадание, результат, в общем-то, всегда отрицательный. Не люблю тот момент (к счастью, редкий), когда что-то делаешь, а потом вдруг без особых на то причин становится всё равно. Раньше мне казалось, что подобное следует воспринимать как подсказку: отпусти, оставь, иди дальше, это – не твоё. А сейчас что-то изменилось, и каждый раз думаю, что это была такая проверка, которую я не прошла.
Погода странная. Первый день лета стал последним днём жары. Утром ходила на вокзал, стояла, ждала автобуса (надо было сделать одно доброе дело, передать чужие документы куда следует), смотрела на чаек и мысленно пыталась перенести их к дому, приложить к ним тот шум, что слышу ежедневно, однако в голове возникали только мусорные контейнеры. Вернулась продрогшая, но почему-то весёлая. Наверное, из-за женщины в шубе. Восьмое июня, холодно, но не настолько, а она вышла из автобуса (вывалилась) и пошла-пошла к перекрёстку. Всё ещё вижу, как подрагивают и блестят шерстинки.
Но холодно. Очень. Достала все пледы. Зимой и летом – одним пледом. Занесла цветы с балкона в дом. Как раз начала цвести чёрная петуния. Это от отчаяния, от отчаяния и под землёй – цветение вопреки. Потому – черно. Раньше я называла нашу реку – Вологду – рекой забвения, говорила себе, что вот же Лета – рукой подать, обходи и близко не подходи. А сегодня поняла, что в этом городе всё подчинено забвению. «Оставь меня. Мне ложе стелет Скука». Ветер забвения, туман забвения, дождь забвения, град забвения. С голубиное яйцо. Такой я не видела никогда, но с голубиное яйцо и по голове – точно град забвения.
В пятницу (днём поймала себя на том, что вслух произнесла «домой») поеду, если ничего не случится, домой. Дома больше нет. Места тоже. Нет и времени. Так что я поеду никуда, страхом полна, как бадья дождевой водой. В детстве заглянешь в такую и видишь своё сладкое лиственное зеленовато-синее дрожащее отражение, а потом уже за ним видишь живчиков – комариных личинок, и вновь – себя – в отражающихся листьях сливы. Мне сказали, что там всё заросло сливой. Тогда я подумала, что если сейчас и разу не взгляну на место, которое считала домом, то потом уже – никогда. В августе прошлого года близкому человеку сказала, что теперь у меня нет ничего, что за спиной моей пусто и я совсем одна, но в ответ услышала только «не придумывай, всё не так, как ты думаешь». Почему-то часто так бывает, что меня как бы не слышат, а раз не слышат, то, делаю вывод, не верят, и тогда в гневе хочется всё сокрушить, потому что мне ли не знать, что я чувствую и о чём говорю. А сегодня (странная вещь) дочитала недавно пришедшую книжку Рене Петера, «Одно лето с Марселем Прустом», и расстроилась. В 1906 у Пруста умерла мать. Ему было тридцать четыре года. Петер пишет: «Для Марселя это был крах, у него никого и ничего не осталось, а главное, он лишился безграничной любви и заботы, на которой держалась вся его жизнь. Отныне и до конца дней его ожидало полное одиночество…» И это при живом брате и друзьях, которые Пруста не оставляли. Ему было так одиноко, что он попытался даже найти нечто вроде замены – предложил Петеру поселиться с ним и с его матерью, добавив, что не будет претендовать на то, чтобы она звала его своим сыном.
8 июня 2016КОЕ-ЧТО О ЗНАКОМСТВАХ В СЕТИПодружка опять пожаловалась, что хочет каких-то глобальных перемен, подразумевая под ними встречу с каким-нибудь мужчиной, внезапную любовь и в итоге замужество. И вот в очередной раз злюсь на чужие инертность и упрямство, сижу и думаю, с чем могут быть связаны перемены в личной жизни у человека, который довольно жёстко привязан к определённому узкому кругу общения, а свободное время проводит преимущественно дома за компьютером. Полагаю, всё упирается – любые возможные перемены – в формирование новых кругов общения, свежих социальных связей. Не уверена, что только по интересам. С женщинами всё несколько проще и сложнее, достаточно вспомнить «Душечку» Чехова. Нет, я сейчас никого не хочу обидеть, но Чехов как-то беспощадно прав. А Немирович-Данченко считал, что женщин такого типа – 95 процентов.
Конечно, сейчас человек может рассчитывать на расширение социальных связей через общение в сети, но такие новые знакомства настолько быстро сходят на «нет», что нет времени даже посмеяться над этим. Не знаю, ведётся ли статистика, как менялось формирование тусовок по интересам (скорость их образования и распада) за всё время существования рунета, но было бы любопытно узреть такую или близкую. Мои наблюдения показывают, что скорость обмена информацией увеличилась, время на её обработку (отрефлексировать) уменьшилось, попытки установить контакт одних людей с другими чаще всего носят хаотический характер, больше похожи на морской бой – ранен-убит-мимо – с попаданиями вслепую. Возраст тоже важен, но об этом в кратком посте в нескольких словах не написать. Но следует сказать, что с возрастом круг общения обычно сужается, точнее просчитываются перспективы развития тех или иных отношений, что часто приводит к остановке развития этих самых отношений ещё в самом начале общения. Странно, да? Совсем не похоже на детское желание дружить со всеми интересными людьми.
Однажды я применила формулу «давай дружить», подразумевая под ней всё то, что и дети, но применила во взрослом сознательном возрасте. Ведь это очень честно, когда что-то говоришь прямо, не прячась за лишними словами. В детстве в ответ говорили «давай» или «не хочу». Тут в ответ меня спросили «что не так было до этого» и «что изменится после», а надо сказать, с человеком мы общались около года. Конечно, мне не хотелось выглядеть беззащитной из-за испытываемого сожаления после такого непрямого отказа, и я сказала: «Ничего». Но всё изменилось, и больше не было такого доверия с моей стороны, что собеседник превращался в некий дневник, хранящий какие-то мои наивные правдивые секреты. Откровенность уступила место вынужденной сдержанности (ведь мы не дружим на всю жизнь), а сдержанность привела к обоюдной утрате интереса к дальнейшему общению.
14 июля 2016ОБРАЗЫ В СЕТИЕсть ещё одна штука, которая не даёт мне покоя. Это касается формирования образа в сети. Мне кажется, ещё лет семь-восемь назад человек, описывая себя и свои интересы, был несколько более открыт и правдив. Игра, несомненно, была и тогда; девочки, н-р, могли в жж-профиле в интересах писать «шум дождя», «прекрасные люди» и т. п., но по этим довольно абстрактным фактам всё равно можно было составить о человеке какое-то представление (и все девочки сливались в одну абстрактную девочку с ванильными интересами). Как-то я размышляла о том, что влияет на выбор юзерпика, насколько сознателен подбор «лица», которое будет представлять человека в сети. К примеру, аниме-персонаж – уже некая характеристика, указ на интересы, желание следовать тому или иному образу, перенять его черты или показать уже имеющиеся. Не поручусь за точность своих выводов, поскольку думала об этом минут пятнадцать – пока ехала в троллейбусе на лекции несколько лет назад. А помню так хорошо лишь потому, что иногда приходится думать о близких вещах. В любом случае, если сейчас какой-либо человек уделяет много времени созданию сетевого образа, успевает продумать всё до мелочей, часто обновляет свою страницу в соцсетях и (чаще всего) кажется со стороны интересным, то можно предположить, что свой досуг человек тратит именно на это – на виртуальную жизнь, а не на реальную. А если у него хватает времени на всё это, то хватает времени и на игру в себя такого, каким хотелось бы быть для себя или для других (причины мне сейчас не важны). Насколько сильно всё это влияет на появление желаемых новых знакомств? Насколько сознательно формируется образ? Сколько в нём от настоящего? Проницаема ли граница между реальным человеком и его образом в сети?
Меня всё это волнует ещё и по той причине (давно забыли про подружку), что созданием такого образа занимаюсь и я. ЖЖ это касается в меньшей степени, но образ и его обновление или полная замена позволяют мне быть более мобильной в работе с возможным в будущем текстом. Можно сказать, изменился формат сбора информации. Если раньше у писателей были записные книжки и черновики, то сейчас они могут быть перенесены в виртуальное пространство и по своим свойствам чем-то напоминают гипертекст. Наверное, в процессе работы с такой информацией важнее оперативная, а не долговременная память, но тут я сужу как поэт, неспособный отложить высказывание и привязанный к определённому моменту (сейчас или никогда). Тогда уж кратковременная, а не оперативная. Сию секунду.
14 июля 2016В НЕПОСТИЖИМОСТИ ПРОИСХОДЯЩЕГОПереслушивала «Прогулку» и вспомнила, как в 99-ом Земфира звучала везде. Лето горело, бесцельность умножалась на беспечность, мне предстояло поступление на филфак, и я была влюблена и всячески мучила объект своего внимания, отчего меня любили больше, чем я того заслуживала. Земфира из чужих открытых окон, которую можно было услышать несколько раз за день, казалась мне естественным продолжением щедрости моего сердца. Это была эмоциональная растрата – никакого приобретения, но счастье, как ни странно, прирастало и душило. Несколько лет спустя, переслушала альбом и удивилась, как всё превратилось в пену и схлынуло. Ни ностальгии, ни трепета. Мне не хватало уже чего-то другого. Мб, агрессии, как в «Прогулке», которую я люблю больше всего и в которой один звук, синтетический, резкий, охлаждает голову и обезоруживает. Но в этой песне не только агрессия, но ещё и откровенность, спрятанная всё в том же звуке за сдержанностью и отстранением. Нигде это больше не повторилось, а жаль.
В последнее время вспоминаю вообще много всего, чего не вспоминала никогда. Возможно, моё эмоциональное состояние в этом мае близко к чему-то, что я уже переживала. Любовь? Нет, не может быть. Беспечность? Тоже не то. Бесцельность? Возможно. Иногда кажется, что вновь появилась развилка, у которой надо решить, куда повернуть. Ещё чувствую себя всесильной. Не столь редкое для меня ощущение, но подтверждений всесильности сейчас много. Извлечение слов из воздуха, – хотя бы оно. Единственное, что заставляет меня грустить едва ли не всё время, это то, что поделиться переизбытком переживаний не с кем. С эмоциями всегда так. В детстве их можно было тратить на снисходительных взрослых, постепенно переходя к опустошённости и тем самым закрепляя воспоминание. Вот странность, да, что в избавлении скрыты поглощение и закрепление, но так и есть. А сейчас тратить не на кого, и всё расточается как бы в никуда, не изменяя ничего внутри, ничего не добавляя к уже сложившемуся. Значит ли это, что май 16 года я никогда не вспомню? Пожалуй. Мне не хотелось бы потерять это время, напоминающее мне каждой секундой своей о грозящем счастье и близком конце, не хотелось бы уйти в пустоту, но вложить происходящее со мной в стихи не могу, и дело не в том, что тут извлечение слов из воздуха не срабатывает, а в невыразимости происходящего. Точнее сказать, в его непостижимости.
29 мая 2016 ОБ ИЛЛЮСТРАТОРАХ И ТЕРМИНАТОРАХА. с утра возмущается над книгой с русскими народными сказками:
– Можно я скажу плохое слово?
– Скажи.
– Этот иллюстратор ни фига не смыслит в том, что изображает. Ты только посмотри!
И она тычет пальцем в прекрасную деву, попутно выясняя её статусность по количеству кос и цвету одежды. Одна из дев вообще сидит простоволосая, с накрашенным лицом и в кедах. Приходится признать, что на красные сапожки нечто кедообразное не очень-то и похоже.
Это её утро, а моё началось с ZZ Top и Motörhead, с поиска информации о том, кто из русских актёров озвучил первых терминаторов, потому что перед самым пробуждением мне приснился сон, будто на подстилке вместо привычной собаки лежит кот – обыкновенный серенький коток. Я смотрю на него минуты две, на его нежную пепельную шкурку, на слабо выраженные полосочки на хвосте и говорю: «Мне нужна твоя одежда». «И мотоцикл», – услужливо подсказывает чей-то голос из-за плеча. «И мотоцикл», – послушно повторяю я.
И вот я проснулась и вспомнила, как однажды в Вологде на Соборной горке (на Соборной горке! невозможно-немыслимо!) проходило байк-шоу. Было это в самом начале нулевых, но точно год не помню, хотя где-то даже несколько фоток происходившего тогда хранится. Мне всегда нравились байкеры. Да и до сих пор нравятся.
14 июля 2016ПОТРЕВОЖЕННЫЙ ХАОСПодумала, что хорошо бы просто потеряться в лесу, где потеряться, на самом деле, невозможно, и вспомнила выражение: «как за смертью посылать». Но если сойти с ума, то можно потеряться. Там сейчас уже молодые папоротники стоят – геометрия леса, фигуры сна, – и если их рвать, то можно изрезать руки в кровь. Я даже помню, как пахнет папоротник. Однажды я прочитала книгу Кинга «Девочка, которая любила Тома Гордона», и мне было смешно. После этого Кинга больше не читала.
Прошлым летом, собирая чабрец, нашла муравейник и сделала то, чему меня учила бабушка: похлопала по нему рукой. Если так сделать и сразу же, не медля, поднести ладонь к лицу и вдохнуть запах, то пройдёт головная боль. Голова у меня не болела, но захотелось не просто похлопать по муравейнику, а разворошить его, лечь в него, вжаться лицом. Что делать с воспоминаниями? Как обуздать память тогда, когда основным её свойством становится беспощадность? И прямолинейность как беспощадность? Как?
Не могу понять, что из прошлого – часть меня настоящей. Неужели, всё? Как тогда быть, если что-то перестаёт существовать? Если отмирает часть прошлого? Значит ли это, что и часть меня отмирает? Ну, не отмирает, не то слово подобрала, но – становится нематериальным, неощутимым и больше никак со мной не соприкасается.
Я стояла у муравейника и ждала, что буду ужалена. Смотрела на потревоженный хаос (как ещё это назвать?). Думала, что так не должно быть. Слишком жестоко. Как другие живут с этим – бедные! – не понимаю.
22 мая 2016 СНИМОК НА ПАМЯТЬС 11 по 15 мая включительно была в Москве. Приезжала специально из-за фестиваля, организованного Даной Курской. Она делала всё одна, и я не представляю, скольких усилий стоит такая работа. Не спать и не есть, – наверное, так. Отречься от себя, – и так тоже. Отдать другим внимание, время, сердце. Нет, я бы так не смогла. А она – смогла.
Я попала только на два вечера, на одном из которых читала сама. Многих, кого не видела давно, повидала, а с кем-то вообще впервые встретилась. Невстречи тоже были, сумбурные и невыразимые, но об этом нельзя жалеть. Как-то так получилось, что даже непроисходящее со мной всегда своевременно (длинные и страшные слова). Будто у времени на меня есть свои планы.
В день отъезда была на семинаре Алексея Кубрика в РГБМ. У него крутой семинар. Спиритический сеанс, а не обсуждение стихов пришедших. Кажется, я всё ещё не выпала из той атмосферы. Закрывай, не закрывай глаза – моментальный снимок на память.
16 мая 2016 ОТКАЗ ОТ СЕБЯПриснился сон, который мы с А. обсуждали всё утро. Во сне я приняла решение никогда больше не читать публично – и не читала. Вышла книжка, и не было презентации. Что-то происходило, какие-то вечера, фестивали, но я была лишь зрителем и слушателем. И мне было спокойно, словно освободилась от чего-то.
Думаю, так вчерашние чтения повлияли на сон. А. говорит: «А что будет с теми, кто просто не может прийти-приехать послушать тебя прямо сейчас, но может – когда-нибудь потом? О них ты подумала?» Конечно, подумала. Но уже когда проснулась. В идее отказа от публичных выступлений что-то есть. А авторское чтение всегда можно просто записать, выложить куда-нибудь аудио – и достаточно. Так что теперь я буду думать долго. Если надумаю в сторону отказа, то вчерашнее моё выступление можно считать последним. Раз было время, когда поэты собирали стадионы, то почему не может быть такого времени, когда поэты отказываются читать на публику?
В Вологде зима. С морозом. А теперь ещё и со снегом. Он – пушинками – идёт прямо сейчас. Пойду на круглый стол М-8. Была ещё какая-то мысль, которую я хотела записать, но, пока завтракала и бродила по дому, забыла.
4 января 2016ЗАГЛЯНУЛА В АДДолго не могла уснуть, настолько долго, что вспомнила про цветы, которые забыла полить, услышала комаров, нашла подушку-думочку, перетащила вместе с подстилкой спящую собаку поближе к себе, сходила попить на кухню, посмотрела на лужи под окнами и потом только уснула. Приснилось, что с кем-то, с несколькими людьми пришла на чтения, где должна была выступать сама. Лица все были незнакомые, но вот в стороне от всех я увидела какого-то человека, к которому пошла, минуя людей и не обращая внимания на попытки остановить меня. Не знаю, кто это был. Я подошла и поняла, что нестерпимо хочу коснуться его, просто дотронуться до руки, до кончиков пальцев, и потому я посмотрела на него так открыто, как только возможно, чтобы не получить отказ, и увидела со стороны свои глаза, потому что лица не было, но глаза были как два чёрных слоящихся турмалина, как два угля с неярким блеском, глаза одержимые и больные, мёртвые глаза, потусторонние, и я вспомнила сразу, как А. Е. говорил, что глаза у меня такие, будто я заглянула в ад, и ещё успела подумать, прежде чем нерешительно, робко спросила «можно?», что сама бы человеку с такими глазами ответила отрицательно. Но не было ни отказа, ни согласия, и я сперва дотронулась до пальцев, а потом взяла обеими руками его руку и поднесла к своему лицу, хотела поцеловать, но сдержалась и прижалась к тыльной стороне щекой. Секунды четыре длилась ласка, так кратко, чтобы не верить потом, что это было. Длись оно дольше, и жест стал бы неприличным. Но и так он был настолько интимным, что от переживаний и полноты чувств – благодарности, покоя и желания захватить больше, чем просто руку, – проснулась.
21 мая 2016ПОЛНЕЙШАЯ КАПИТУЛЯЦИЯПриснилось, произошло что-то серьёзное, и мне пришлось обратиться за помощью к костюмированным дуракам-управленцам, с которыми у меня было какое-то общее дело. Но они, испугавшись грядущих трудностей, объединились и ушли в сторону от всего. Тогда я прислала им одно письмо на всех с одним словом: «Трусы». Кто-то из них долго бесился, доказывая остальным, что я их оскорбила, потому что подразумевала не только то, что они испугались, но и то, что они – нижнее бельё. Можно подумать, быть исподним оскорбительнее, чем трусом. Потом я пришла за помощью к какому-то человеку, который когда-то посмеялся надо мной. Закатав джинсы, я ходила по воде и разговаривала с ним, а самого не видела. Видела только, как от закатного солнца всё блестит вокруг так, что даже мои руки становились в этом блеске неразличимы. О помощи было просить настолько трудно, что я никак не могла чётко сказать ему, чего вообще хочу. Но он уже всё знал, и я почувствовала, как вспыхнула от возмущения и ещё более возросшей обиды. Если знал, то почему мучил и смотрел, как мучаюсь? Если хотел таким образом наказать, то почему наказание длилось так долго в тот момент, когда надежда моя шатка, а силы и воля перешли в отчаяние и гнев, на чём всё и держится, грозя рухнуть в любой момент. Я не сдержалась, всё высказала и почувствовала, как внутри всё окончательно обваливается, и тут этот человек сказал, что поможет, но одновременно с согласием почему-то стал передразнивать меня, переделывая сказанные мною слова. И я вспыхнула второй раз, почувствовав себя преданной, чего не было с директорами, потому что чего-то подобного я от них всегда ожидала и была готова к случившемуся. Рассудок полностью помутился, и ещё этот идущий от воды блеск – ножевой, слепящий. Я поняла, что если немедленно не убегу, то упаду прямо в воду, обнаружу свою слабость, и моя страдающая гордость – обнажённая, скрытая до этого дня – станет для него игрушкой и триумфом. Но он не дал мне убежать. В тот момент, когда силы мои были на исходе, он вдруг стал очень мягок и добр, заговорил со мной, как с любимым ребёнком, сказал, что не хотел меня обижать, что хотел только подразнить, потому что на самом деле был очень рад, что за помощью я пришла именно к нему, что я вообще пришла. И силы меня всё же покинули, потому что я ощутила безмерное облегчение и такую благодарность, что обида на этого человека и страх ушли мгновенно. Отдельные слепящие блики стали быстро разрастаться и сливаться в одно. Пространство сверкнуло, как зеркало, неспособное в белом блеске своём отражать. Мне стало больно и легко, и я проснулась.
Проснулась, конечно, со слезами. Хорошо, что не заплакала во сне. Не хватало ещё, чтобы тот человек видел мои слёзы. Представляю, как они его обрадовали бы. Какая-то полнейшая капитуляция.
23 июня 2016ОБ ОТНОШЕНИИ К СЛЕЗАМСтоило держать книгу на полке несколько месяцев после того, как она ко мне, наконец, пришла, ведь можно говорить теперь об отсрочке: и это тоже Стоунер. Знаю, что всегда слишком эмоционально всё воспринимаю. К концу двенадцатой главы я плакала, а к концу четырнадцатой – рыдала. В детстве слышала, да и потом тоже читала, как большинство людей относятся к таким проявлениям переживаний. И, если честно, меня упрекали неоднократно в чувствительности, иногда добавляя что-нибудь особо колкое о ложной сентиментальности, о поверхностности, о том, насколько плачущий над (казалось бы) пустяками неглубок и недалёк. Но не в детстве. В детстве как-то к этому бережнее относились. Наверное, потому что не было вокруг меня тех, кто мог бы подвергнуть сомнению силу и правдивость моих чувств. Слёзы, к сожалению, обесценены настолько, что и правда стали просто слезами, солоноватой влагой, до поры скрытой. Тайной тела, в чём-то даже постыдной. Но ещё я знаю, кто чаще всего относится к слезам с предубеждением и упрёком. Это те люди, которые с лёгкостью проявляют другие эмоции – злость, раздражение, упрямство и проч., не стесняясь их и не задумываясь, что эмоции эти могут быть не менее искренними, что они тоже многое, если не всё, говорят о человеке. Эти люди не могут открыто признаться в слабости, в трепете, в любви, в страхе. Возможно, они тоже могут мгновенно полюбить что-то или кого-то без причины, бессознательно, чисто и прямо, но с собственным ощущением точно не могут определиться или боятся его, бегут, подавляют, скрывают, потому что такое ощущение всегда ищет выход, и не через какое-то продолжительное время, а сразу. Оно как бы подчиняет человека себе, определяя его поведение, обнажая то, что хотелось бы скрыть от окружающих. Почему одним эмоциям предпочтены другие? Гнев ли застит глаза человеку, или это слёзы беспомощности и нежности? Чем продиктован тот или иной выбор? Почему именно к слезам такое отношение?
9 июня 2016СПРОШЕННАЯ ЖИЗНЬВчера позволила себе опрометчиво высказаться о «Стоунере» Уильямса. Прочитав треть книги, недоумевала, чем она может восхищать и привлекать. Что-то не так с моим слухом. В тот момент, когда Арчер Слоун читает Шекспира, и для Стоунера открывается неизъяснимое, вечное, с читателем ничего не происходит. Песок сквозь пальцы – бессмертная красота. Я запнулась только на описании движения крови, и его могло бы хватить, чтобы я откликнулась сразу же, полюбила книгу мгновенно, но не получилось. У книги особый ритм, всё происходит настолько неспешно, что потребовалось время, чтобы прислушаться и уже не отстраняться до самого конца. Такое ощущение, будто и с меня на чтение была спрошена целая жизнь. Удивительно. Я шагнула сразу в осень и увидела уходящие, меркнущие краски, услышала шорох того самого песка – сквозь пальцы, – и так промелькнул человек, сосредоточенный, внимательный, нежный, невнятный и беспокойный. Не могу заменить последнее слово на «пытливый», хотя оно и точнее. Но это то самое постоянное беспокойство, присущее всем нам, которое вызывает в нас время и то, что оно с нами делает, то, что составляет нашу жизнь. Куда приходится смотреть? К чему приходится прислушиваться? Стоунер, находясь при смерти, спрашивает у себя неоднократно: «А чего ты ждал?» И с вопросом сразу возрастает ожидание, которым всё было пронизано с самого начала, стоило увидеть ему смуглоту собственных ладоней, ощутить нежную и беззащитную пульсацию крови. Жизнь в ожидании любви с любовью к миру. Нет, литература на самом деле здесь ни при чём. Убеждена, что не только она может ввести человека в это особенное состояние, но, возможно, она может дать всему названия, имена? Нет? И нужны ли они вообще? «Я раньше думал, что шрам – это шум, а теперь я думаю, что шрам – это тайна…» (Л. Губанов).
10 июня 2016В НЕВЕДЕНИИ ДО САМОГО КОНЦАЧто делать, спрашиваю я А., если утро начинается с чужого вранья? А. тут же осторожно выпытывает, не она ли источник вранья. Нет, отвечаю, а сама думаю (а я часто думаю об этом, потому что вопрос доверия к любому человеку для меня всегда остро стоит), что побуждает людей врать в тех случаях, когда нет страха сказать правду. Привычка? Какие-то свои соображения, ориентированные на будущее? Что там стоит у человека за настоящим, что он врёт, загадывая на будущее определённое развитие событий? Не понимаю. Мне всегда с этим загадыванием было проще оперировать чем-то реальным, а не выдуманным, потому что с реальным всегда всё ясно, а когда имеешь дело с вымыслом-фантазией-называй-как-хочешь, всегда будто есть некто третий, обладающий способностью выходить из темноты в самый неожиданный момент - мистер Икс, маска, шут, но не с таким благополучным исходом, – и вот этот третий и управляет на самом деле всем. Захочет – сохранит, пожелает – разрушит. А главные герои, как ни странно, остаются в неведении до самого конца.
20 мая 2016 МЫСЛЕННЫЙ ВОЛКДочитала «Мысленного волка» Алексея Варламова. Читала его столь долго, что можно было бросить книгу несколько раз. Не потому, что она плохая или неинтересная (очень интересная!), а из-за предыдущей прочитанной мной книги. Это был «Подстрочник» Евгения Чижова, в который я долго входила, пока не пропала с головой. Лаконичный язык, сверкающая на солнце пыль, а не язык, жар пустыни, белое солнце. Кажется, мне не хватало такой атмосферы с детства – Лондон, Хемингуэй – не хватало ленцы и неспешности, за которыми всегда читателя либо, как птичку отпускают на волю, вволю наигравшись, либо поражают ожидаемым. Сейчас поясню, почему последние два слова стоят вместе. Дело в том, что иногда логика повествования дополняет и придаёт полноту обычным событиям. Конечно, казнь героя обычным событием никак не назовёшь, но простота и обыденность происходящего поражают. Неумолимая развязка. И я благодарна автору за такого героя, которого можно было не любить, презирать, а потом просто жалеть. Чисто по-человечески жалеть, как говорят.
Единственное, чего мне не хватило, это стихов там, где они должны были быть. Незадолго до «Подстрочника» я читала «Обладать» Антонии Байетт. Меня подкупила аннотация, и разочароваться не пришлось. Это такой литературоведческий детектив со сдержанной любовной линией. Ничего подобного мне ещё не встречалось, и я как загипнотизированная связывала куски текста друг с другом с какой-то нетерпеливой одержимостью. И вот в этом-то романе со стихами как раз всё в порядке.
Ну, а с «Мысленным волком» такая история. После лапидарности Чижова мне казалось, что следующая книга заигрывает со мной, что-то обещает и никак не даёт. Раз за разом перед сном я пыталась пробиться через витиеватость её языка и засыпала, прочитав страниц пятнадцать (нет, мне не стыдно). Читала, как сказку, страшную и сложную, в которой всем героям надо было сносить железные сапоги и сгрызть железные караваи. Обычно после всех мытарств сказочных бывает счастливая развязка, награда за все, что пришлось претерпеть, но тут настолько страшный конец, что я до сих пор прихожу в себя. Не могу понять, как Варламову удалось так незаметно подобраться к финалу, написать столь блестящую концовку. Если честно, мне она даже чем-то сразу же – мгновенно – напомнила «Сто лет одиночества» Маркеса. Точно-точно. Хотя Маркеса за вождение за нос я так и не смогла полюбить.
Но «Мысленный волк» особенная книга. Даже если я и придиралась к чему-то по ходу чтения, меня волновало и тревожило то, о чём рассказывалось. И – да – всё прощаю за концовку. Всё, чем недовольна была. Всё, чем была недовольна, люблю. Ничего не выбросить, потому что стоит что-то исключить, и узел удушающий не затянется, катастрофа не произойдёт.
17 мая 2016НЕВИДИМОЕ И ОЩУЩАЕМОЕПосмотрела документальную короткометражку «American Reflexxx», представляющую из себя своеобразный эксперимент. Безмолвная женщина в зеркальной маске быстро собирает вокруг себя глумливую толпу. Все гадают, кто прячется под маской, но это всего лишь обезличенный объект насилия, и поводом для насилия может стать что угодно. Сексуальность? Да. Молчание? Да. Полная закрытость? Да. В какой-то момент с содроганием подумала, что сама чем-то похожа на неё, что отражаемая в моей маске действительность тоже влияет разрушительно на мою жизнь. Вроде и не должно быть влияния, проникновения. Всегда думала, что суть отражения в отталкивании, в расхождении. Чем чётче отражение, тем непроницаемей граница между ним и реальным предметом или человеком. Но свойства зеркала подразумевают, что само зеркало где-то находится, что оно есть. А что тогда может одновременно быть и не быть? Что-то невидимое и, следовательно, исключённое из мира видимого? Наверное, так. И если нет взаимодействия с окружающим миром – бездействие как образ жизни, – то можно совсем пропасть. Невидимое невидимое и неощущаемое.
Ночью дочитала письма Оскара Уайльда, которые начинала читать ещё в Москве. Сперва было очень смешно, потом поймала себя на том, что начала с друзьями разговаривать и переписываться так, будто читаю несуществующий отрывок из О. У. о собственной жизни и чувствах. Вот тогда (и снова он) скорбь охватила меня и смутила мой разум.
В Вологде всё цветёт: сирень, яблони, каштаны. Боюсь, что за чтением и за делами пропущу всё. У меня ощущение, что время сжалось, стало плотней и короче.
19 мая 2016ХОТЬ ЧТО-ТО ДЛЯ МЕНЯСоседей слышно редко и только в ванной. Кто-то сейчас у них занимается ремонтом, слушает радио, стучит-гремит, но ни от чего меня не отвлекает. А сегодня, слышу, поёт под какую-то (опознать не смогла) песню группы «Браво», перевирая слова: «Я не знаю, где на этом свете есть такая же весна, я не знаю, где на этом свете есть такая же любовь, я не знаю, где на этом свете есть хоть кто-то для меня, я не знаю, где на этом свете люди и любовь…» И с таким надрывом, с такой грустью поёт, что захотелось к соседской двери приклеить записку «славно поёте!» Пожалуй, так и сделаю, когда пойду гулять.
1 июня 2016 И СВЕТ, И СЧАСТЬЕ, И ТЩЕТАТретью ночь подряд плохо сплю, просыпаюсь с головной болью, таблетки не помогают. Ночью, в промежутках сна, когда пробуждение до конца не наступает, но сон отпускает и разум возвращается, чувствую тоже, что голова болит. А снов подробно не помню. Ни диалогов, ни точных деталей. Но сегодня, помню, точно снились осенние шумящие деревья. Как было в этом году в Звенигороде, когда мы с Димой Гаричевым, Леной Пестеревой и Баярмой Занаевой ездили в мужской монастырь. Солнце, ветер, сухая осенняя листва. Во сне я стояла под одним деревом и ждала порыва ветра, чтобы меня окатило летящей листвой, как водой, и всё ширилось в каком-то растительном вихре – и свет, и смерть, и счастье, и тщета. Когда понимаешь, что всё бесполезно, ничего не остаётся, как принять происходящее и смириться. Но смиряешься – с отчаянием, и всё превращается в продолжительное празднование конца, прижизненные поминки с оплакиванием и вспоминанием бывшего, но неотпущенного. Держишь у сердца дорогие воспоминания, не можешь отпустить, и празднуешь свободу от них и их же свободу от себя самого. Я всё думаю над словами А. П. о князе Андрее. Надо бы их перенести в дневник и продолжить, но не могу решиться. Это как приступить к чему-то, после чего назад не повернуть.
Во сне были ещё вурдалаки, тесные тёмные извилистые коридоры не то заброшенной больницы, не то школы. Ненавистное бесконечное здание. Смерть подстерегала на каждом шагу, и надо было постоянно бороться то с нею, то со страхом. Надо было вести кого-то и выводить на свет, а света-то и не было. Были где-то за стенами деревья, ветер осенний, очищающий холодок, но там – на просторном осеннем свету – вурдалаки становились невидимыми, смешивались с потоком ветра, становились опасней, непредсказуемей. Нечто похожее изображено у Климта – «Движение воды», но вода видима. А тут сам ветер становился угрозой, и от смерти было не уйти. Люди падали, как листья, в вихре, исчезали, стоило отвести от них взгляд. Всё было предрешено. Один световой день, и жизнь прошла.
Утром читала статью про книжку стихов погибшей девочки. Из приведённых отрывков не понять, имеют ли её тексты какую-либо художественную ценность. Автор статьи кратко описывает детей девяностых и даёт им имя – «цветы постмодернизма». (К цветам жизни, которыми были мы. Нет, которыми мы должны были быть.) Это меня и остановило. Обрекающая точность для целого поколения или для нескольких поколений. Цветы постмодернизма. Погуглила, где встречалось и в каком определении, но такого не встретила. Подумала: не может этого быть. Должно же было упоминаться и так. Хотя бы в пабликах типа «Радио Юность» и т. п. Или в стихах постконцептуалистов.
Потом открыла ленту жж и увидела пост Антона Райкова про философов – шуточный, увидела следующее: «Однако всё же в самом занятии философией словно бы есть нечто противоречащее самой идее продолжения человеческого рода. Не зря Сократ говорил, что философы занимаются умиранием, и не зря же символом философской любви является любовь платоническая». Нет, не только философы «занимаются умиранием». Все этим занимаются. Наверное, это единственное занятие, с которым человек не расстаётся никогда.
Так ли важно соединение личной трагедии с состраданием к окружающим? Ведь наступает момент, когда остаётся только опустошающая личная трагедия, и мир вокруг перестаёт существовать? Означает ли это, что вместе с миром – как неотделимая часть его – пропадает и человек – свидетель и хранитель трагедии? Спасает ли от исчезновения переключение внимания с себя на других? Можно ли вообще замещать своё всеобщим? Какой широты должна быть душа, чтобы и то, и другое переживалось с равной силой? И, будь всё так, разве не растворяется человек в происходящем, в переживаемом без остатка?
Как-то в детстве, когда ещё ничего не понимала, поразил меня эпизод из советского фильма про короля Лира: плачущий, нищий король. Не знаю, в чём вообще корень сострадания, откуда это берётся. Соотносит ли с собой, со своим опытом, человек чужие страдания? Не может быть, что нет. Иначе, как он прочувствует силу чужих страданий? А дети? Каким образом дети чувствуют это? Неужели человек мучается с самого своего рождения?
26 декабря 2015ПЕРЕЧЕРКНУТЬ ИСТОРИЮМанипуляции с генами человека, о которых сейчас так много пишут, ни к чему хорошему в итоге не приведут. Получится как с постоянным дописыванием исходного кода, когда при исправлении одних багов появляются другие. Наверное, это будет генетический хаос. Не искусственные желаемые красота и совершенство, а искусственное рукотворное уродство. Есть в этом что-то от притязаний на божественное, что-то преступное, противное самой природе. А чтобы создать что-то с нуля – это тоже немыслимо. Как перечеркнуть вообще разом всю человеческую историю. Как лишить существование смысла.
7 мая 2015 СОН БЕЗ ПОСЛЕДСТВИЙПочему-то уснула – как провалилась без оглядки – после кофе. Нет, я ещё заплакала на строчками Марии Степановой: «сунешь руку в гадальный автоматик, и вернётся она неповреждённой». Не над ними, конечно, а над мыслью, что за всем мне чудится что-то плохое. Хочется покоя и защиты, другого ума надо мной, свободного от всего, что сотрясает мой ум. Мне приснился опять конец света, люди, пребывающие в неведении, вот как сейчас. А всё знавшие и всем руководившие были больше похожи на заигравшихся ролевиков, на больных. Приснился пустеющий Петербург, гуляющая безумная погода, когда иссушающую жару сменял крупинчатый снег, а день переходил в длящуюся сутками ночь. Приснилась квартира, с которой всё началось, но я туда не могла попасть. Эта квартира снится мне второй раз. Возможно, третий. Она спрятана в обычном доме, замурована так, что её не найти, лишь следы – обрывки надписей на стенах, неправильность в планировке, ощущение отсутствия того, что должно быть в этом месте. И люди, да, тайно приходящие и уходящие. Женщина, использовавшая на мне гипноз, после которого я превратилась в отверженную. И не сразу стало понятно, что так от меня избавляются, что меня вычеркнули отовсюду, что я бессильна и неправомочна. Во сне я вспомнила, когда мне снился сон про квартиру, и подумала, что всё зашло слишком далеко, что уже поздно что-то поправлять. Люди, стоящие за переменами, просто занимались превращением мира во что-то другое. Они его преобразовывали, как чужую непригодную для жизни планету, во что-то другое. Они готовы были перейти хоть под землю, но разрушить всё и всё изменить. Фанатичность – вот слово всему. Я надеюсь, это моя фантазия, ничего больше. Сон разума. Гойя имел в виду искусство, а я говорю о сне без последствий и воплощений.
Помню до сих пор диалоги, события сна так ясно, будто только что говорила со всеми наяву, собирала свои учебники, чтобы пойти в школу, разговаривала с отцом, сталкивалась в переходе с человеком в лётном шлеме, бросала велосипед у подъезда, боялась оставаться одна в незнакомом месте, смотрела на сидящих на лошадях людей у края каньона. Но почему-то не хочу записывать всё так, как делаю это обычно, сохраняя последовательность – алогическую, но всё же.
«Видишь?», – спросила она меня, махнув на стену справа, и я кивнула, увидев, что всё в подростковых надписях, но прочитать не успела, потому что женщина опять спросила: «А сейчас что видишь?» И всё перед глазами превратилось в мелкую сине-зелёную мозаику, темнота сгустилась, и я отключилась.
19 июня 2016ДВИЖЕНИЕ НАВСТРЕЧУ***
Сплю по четыре часа в сутки. Сон сбился. Сегодня снились гранаты. Чтобы выбрать спелые, я разрывала их и пробовала. Потом свалила все в кучу и просто смотрела: как это красиво – много красного, тускнеющий блеск зёрен, сок. Посмотрела на свои руки и увидела, что они обвязаны красными атласными лентами, а ленты как-то закреплены на платье. Платье – красный кокон, с расходящимися от колен пунцовыми волнами. Неприкрытые тканью участки кожи – белые. Красочный, контрастный сон. Когда я снова подняла глаза и посмотрела вперёд, то увидела туман и сосны, но не те сосны, что видела всегда, а раз в пять больше. Сосны-великаны. И стволы у них, кора, были не красноватые с рыжиной, а сине-зелёные, тёмные, как летний город ночью после дождя.
Я подобрала тяжёлый подол и пошла вперёд, а когда сделала первые шаги, ощутила движение ветра. Он, усиливаясь, шёл мне навстречу, но был похож на поток воды, и мне приходилось преодолевать сопротивление, но при всём при этом идти было приятно, словно после утраты чувств, ко мне вернулись ощущения, радость от собственного тела, от жизни, от возможности двигаться, существовать.
Живи в крови, не зная страха,
надень пунцовый тяжкий плащ
и плачь всю жизнь над горстью праха,
как будто ты зелёный дождь.
Но ты палач, и эхо вторит
твоим пугающим шагам,
и плащ течёт по руслам к морю
и жмётся кровью к берегам. ***
Думаю, если представить мысленно человека, который сильно, если не целиком, отличается по своим убеждениям от представляющего, и представить, как тот человек падает, то ясно, что нечто вне всего заставляет сделать движение навстречу, остановить падение, спасти. Какой смысл тогда во всех этих отфрендах, грязных спорах, искусственно нагнетаемой ненависти? Не понимаю. Всё равно ведь протянешь руку и спасёшь.
***
Читала сейчас «Вологодский дневник» какого-то Алексея Платонова. Сижу и думаю над словами «боюсь своей страны», «людей, неизвестности, жизни». Комментировать не хочу.
20 декабря 2016ЧАСЫ НЕУМОЛИМЫЗавтра на день в Ярославль. Потом у меня будет совсем немного времени, нет, не будет вовсе, и я уеду. Год будет, как бабушки нет. Мне так страшно, что я даже думать об этом не могу, и потому гоню все мысли, занимаю себя всем, чем можно, не отключаю музыку, тормошу без конца собаку, ухожу из дома при любой возможности. Но так я делаю с августа. Что делаю? Заполняю пустоту. Прислушиваюсь к себе. Ничего не нахожу, кроме страха. Гоню страх. Я хотела бы уже всё прошлое и предстоящее прожить и забыть. Хотела бы прямо сейчас задуматься и понять, что уже середина декабря, но сколько бы я не зажмуривалась и не открывала снова глаза, время не делает скачка для меня, часы неумолимы.
2 декабря 2015 Продолжение >скачать dle 12.1