ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 224 декабрь 2024 г.
» » Инна Лиснянская. ПИСЬМА К ДОЧЕРИ. 2002-2003

Инна Лиснянская. ПИСЬМА К ДОЧЕРИ. 2002-2003




***

Доченька! […]
Что касается Дали, то это трагический человек. А как мы ржали над ним! Было, вроде, с чего. Но когда я узнала про его страхи перед страхом, которые он так точно по ощущению передал, стало горестно жаль его. Несчастный гений. Я как раз дочитываю [1]. Ночь не спала, что со мной почти никогда не случается. Поспала от 8 до 9.30. Надеюсь, что пронесет, и не будет пневмонии. А про астму я и так знаю. Но она, как и бронхит, обострилась. Курю не много – 15 с. в день. Вот такие пироги с начиночкой. С Семёном не общаюсь. Думаю ещё дней 5 продержать карантин. А о том, что может заразиться, уже не думаю, помня поговорку, которую то ли употребила в стихах, то ли придумала Ахматова: Кто чего боится, то с тем и случится. Целую. Мама.

3 января 2002

 
***

Доченька, дорогая моя! Спасибо тебе, что звонишь мне довольно часто. Конечно, хотелось бы каждый день хоть по полминуты слышать твой голос, но понимаю – это и дорого и бессмысленно, так как хочется тебя обо всём расспросить и о своем сказать. Правда, мне говорить как бы не о чем. Жизнь моя даже не стоит на месте, а сидит. И вот, сидючи на месте, смотрит жизнь моя уже не в окно, а в телевизор, а в нем то и дело происходят в Израиле тяжёлые события. Хочется жизни моей сорваться с места и лететь к тебе. Но не то чтобы она не в состоянии из-за жизни Семёна, но к чему бы тебе меня рядом иметь? Не подарок, не помощь, а лишняя забота. Поэтому, когда ты мне сказала, что тебе сейчас нужен помощник по тексту, я вся встрепенулась и предложила себя. Но действительно, какой из меня помощник, если нужна быстрота соображения? Мысль же моя движется медленно, хотя и не сидит на месте, как моя жизнь. […]
Меня очень утомило составление книги. Мало того, что я этого самостоятельно никогда не делаю, а тут Семён её трижды брал читать и оценивал её в зависимости от настроения. Например, когда мне понадобилось выехать на вечер Чухонцева, он в пух и прах разгромил «Старое зеркало», потом сказал, что оно хорошее. Но во все три прочтения моей книги он неколебимо считает, что «Гимн» и «В пригороде Содома» такие мощные, что прочее бледнеет. М.б. так оно и есть, разве что первые две «мощности» им преувеличены. М. б. стоит сделать книжку из трёх разделов, убрав середину, – «Тихие дни и тихие вечера».
«Из писем Файлу» я либо выкинула, либо вернула начальный вариант, как сделала со стих. «Кристалл», либо рассредоточила. Так как именно в этой книге, где «Гимн», не должно быть ещё второго лирического адресата. Да его и не было – я думала о тебе, даже когда писала «Держатель лёгких крыл и стоптанных штиблет» или «Зелёным лаком ногти я налачу» где я все же оставила строку «И не взлелею вербную свечу», это мне нужно рядом с грубо-разговорным «налачу». И с какой такой тоски я вообще взялась за составление книжки, на которую нет никаких охотников? Именно, отсутствие этих охотников и заставило меня включить почти всё, что написано в 2001 году. Если бы была альтернатива: новая книжка из трёх циклов и ещё какая-та избранная, или, как у Семёна, – полная, я бы действовала иначе. Могла бы вообще отдельной книжкой с иллюстрациями «Гимн» издать. В этом есть что-то привлекательное. Но всё это – либо глупости, либо неразрешимые мечты. Вот так устроена сидячая жизнь или – вообще всякая: при глобальных, взрывоопасных и уже взрывных событиях, заниматься повседневными мелочами, переживать, что выпущена почти ополовиненная «При свете снега», да ещё составлять «В пригороде Содома». А в нашем пригороде – слякотный лёд, иначе и не скажешь – лужи, смешанные со льдом. Таких резких перепадов температуры и синоптики не упомнят. С 20 мороза – до 4 тепла. На самом деле – я очень устала душевно. Вот и пытаюсь себя подстёгивать работой с книгой на компьютере. Раньше хоть Марина [2] была солнечным лучом в доме, а сейчас она от неожиданных возрастных явлений, подскоков давления, совершенно скисла. Приходит на 3 часа через день, да и чувствую, недовольна оплатой. Всё в одно сошлось и нездоровье и недовольство. Нет, она вежлива. Но где её лучезарность? Много хочешь, Нико! Но я хочу её лучезарности, если честно, больше для неё самой. Но чего лукавить – и для себя. Моя повседневность такова, что свежий воздух в виде свежей улыбки просто необходим.
[…] Питание я своё неплохо расширила и сама расширилась, но не до неприличной степени. Тревожусь за твоё здоровье, но как-то обессмысливаются твоим упрямством все мои просьбы, например, пойти к врачу. Всё же следи за собой, пожалуйста, никакую болячку не запускай. Это ты должна делать не только ради своих близких, а ради тех уже ушедших и тех, кто ещё на земле, да и тех, кто ещё придёт в этот мир. Помни, что ты делаешь для человечества, невероятное по масштабам дело. Делаешь героически и гениально. Прости за пафос, но без него мне не обойтись, и никому не обойтись, озирая даже не в полном объёме совершаемое тобой. Деточка моя, поцелую многажды за меня Манечку и Феденьку. Целую тебя бесконечно. Мама [3]. 

9 февраля 2002

 

2003


***

Доченька, любимая моя, дорогая моя! Никаких сил у меня сейчас нет для письмеца, – то звонят, то приходят [4]. Завтрашний день для меня очень тяжёл. На самом деле, кроме тебя мне никто и не нужен. Если бы тебя в день похорон не было рядом, я уверена, что просто умерла бы. Просто рядом с тобой моё сердце обошлось мерцалкой и трепеталкой, но не разорвалось. И те шесть дней, что я писала Сёме стихи вместо задуманных писем, принесли на какой-то момент облегчение, и только. А сейчас всё дохварываю свой бронхит. При всей моей душевной тяжести ни на минуту не забываю о твоем происшествии с компьютером, – сколько же опять тебе понадобится усилий, чтобы восстановить потерянное или сделать беловиками черновики! Но при всей растерянности мы с тобой – собранные, сильные девушки. Всё одолеем. Надеюсь, очень надеюсь, на твой приезд в июне и на свой полет к тебе в октябре [5]. На следующей неделе займусь имейлом, у меня уже есть договорённость, так что имейл буду иметь. Как устроилась Маня на новом месте, как её настроение? Как Федя? Не начал ли колебаться? Поцелуй их за меня. Привет Серёже. Держись моя девочка, лучше которой нельзя придумать. Обожаю тебя и целую 100000000000000000000000000000000000 раз. Твой мамик.

Апрель
 

***

Леночка, милая моя, счастье мое! Сейчас позвонил Денис, он едет ко мне, и я передам с ним наши книги. А твою мне вчера привезли Михаил и Инна. Книга – чудесного вида и замечательного содержания [6]. Я уже на стр. 100. Оказывается, и оформление – твоё! Смотришь на книгу и в книгу и особенно остро понимаешь, что дочь моя - великий человек многих профессий. Даже странно, что я родила такую гору. Спасибо тебе, моя маленькая великая девочка. Дни мои проходят в ожидании твоего приезда. Всё, что я могу, – это читать, не вылезая из комнаты. Читаю от побудки до ночного сна. Но ни о чём тоскливом сегодня, когда передо мной твоя книга, говорить не хочется. Книга составлена прекрасно, всё понятно, словно кино смотришь. Всё – необходимо, значительно. Нет ни ерунды, ни многословья, ни пустословья. Книга о том, как Дух еврейства побеждает прах. Но, понимая это, ужасно думать о сегодняшнем положении в Израиле. Что за страшная бесконечнолетняя история народа! И в эпицентре её сейчас ты и мои внуки! При всей гордости за тебя сейчас моё материнское сердце в постоянном страхе. Вот пройдет десять дней, и вы с Маней снова окажетесь там, где взрывы. Я пообещала не писать про тоскливое, но не могу удержаться и пишу. За окном настоящее лето, всё зелено, красиво. Но живая красота меня трогает столько же, сколько трогала бы открыточная. Т.е. не окно, а просто открытка.
Доченька моя, солнышко моё, скоро, наверное, приедет Денис. Чтобы не разводить по письму к тебе тусклые слезы тоски в то время, когда бы мне прыгать от радости выходу «Крепости над бездной», пойду надписывать тебе свою и Семёнову книги. А читаешь твою книгу и чувствуешь самое себя крепостью над бездной, где смешалось столько судеб, столько жизни и смерти, столько любви, отчаянья, надежды, веры и гибельной растерянности, и спасительной собранности. Деточка моя, ещё раз поздравляю тебя с выходом необходимой для человечества книги. Однако человечество настолько здесь подавлено материей, что и само не знает, что ему необходимо для восстановления духа. Да и не только здесь. Целую тебя перевернутую 8-ку. Твоя мама.

21 мая 2003

***

Доченька! Два часа тупо пыталась отправить тебе своё невеселое сообщение, всё занято и занято. И вдруг я увидела, что моё сообщение в разделе «тема» названо «не грусти» латинскими буквами. Неужели компьютер сделал такое сам? Так или иначе, это «не грусти» напомнило мне старый грузинский фильм «Не горюй», и я начала успокаиваться, чего и тебе желаю всем сердцем. От «не грусти» ещё одна ниточка повела меня к строкам Марии Сергеевны [7]: «Не плачь, не жалуйся, не надо – / Слезами горю не помочь». А ещё одна ниточка – к строкам Пастернака «Расстраиваться не надо, / У страха глаза велики», а строки Есенина «Не жалею, не зову, не плачу, / Всё пройдет, как с белых яблонь дым» – как бы завершает то, что уже после него сказали и Пастернак и Петровых. Я верю тем читателям, которые говорят, что стихи, даже самые грустные, лечат. Я сама только стихами, если не своими, то чужими зализываю свои раны. Так что ne grusti! I will try send these letter. Целую мама. 

17 ноября 2003
 

***

Дорогая моя, чудесная моя девочка! Ты со мною совершила чудо. Ещё вчера я договорилась с Сокуренко [8], что сегодня с Машей [9]я поеду к ней смотреть двойной портрет мой и Семёна, который у неё покупает литературный музей. Утром встала и вдруг почувствовала, что с Машкой смогу не только дойти до угла, но и сесть в метро и поехать. Ура! Победа моя над судьбой! Смогла безо всякого страха, хотя и с остановками для сердца и спины. Обратно доехали на машине – не всё сразу. Сегодня у меня один из счастливейших дней в жизни. Ведь тринадцать лет я ни разу не ездила, кроме того раза, когда ездила с тобой к Томе [10] на день рождения. Спасибо тебе, моя красавица! Мало того, что я целый месяц была счастлива у вас, ты мне ещё продлила это счастье в Москве. Завтра обещают снег, уж не знаю, как я буду по нему ступать, держась за Машер, но уж до угла, чтоб поймать машину, добреду! Скучаю по тебе, Маньке, Серёже и Федьке. Как вы там? Если какие-нибудь подвижки с добычей денег? Как идёт работа после такого пестрого отдыха? […] Звонила папе, передала приветы от всех вас, подробно рассказала, как ко мне заезжать, и о Манькиных картинах - чудо! Ещё сказала, что он большой дурак, что не может отправиться к тебе недельки на две. Объяснила, что в первый мой приезд в Иерусалим мне было тоже очень плохо, но я преодолела воспоминания о «плохо» и мне было отлично во всех смыслах. Он ко мне приедет, как только направится в поликлинику – либо завтра или послезавтра, либо, начиная со следующего понедельника. В четверг я собираюсь поехать в Переделкино, а в воскресенье днем возвратиться. И, пожалуй, буду сидеть в городе до февраля. Когда я не всиживаюсь в место, стихи не идут. Не знаю, напишу ли здесь что-либо связанное с Израилем – в голове моей только вы все, ты – в особенности, и сказочная пестрота, в которой я пребывала. Но я, антисоцреалистка, вряд ли смогу сказку сделать былью. Вообще сомневаюсь, что когда-нибудь начну писать. «Знамя», как по телефону мне сказала Наталья Иванова, на очереди, и ждёт не дождется моих стихов. В № 12 у них идёт большая статья обо мне. […] У Пашки [11] болеет сынишка, и он поэтому так и не дописал обо мне статью для Ариона.
Вот и всё, моё солнышко! Главное сегодня – ПОБЕДА, благодаря тебе! Целую тебя 0000000000000000000000000 раз. Поцелуй за меня Серёжу, Манку и Хфедора, если он ещё не отчалил. Удачи ему. Счастливая мама.         

17 ноября 2003
 

***

Доченька моя, радость моя! Сижу на даче. Утро. В окне невероятная красота – деревья в снежных цветах, воздух – пей – не хочу! Вчера была с Машкой у Чухонцева. Они в восторге от святого семейства, в такой же восторг пришла Женя, когда я ей подарила ослика. Верблюда я оставила для Пашкиного сына, Паша грозился сегодня вечером ко мне прийти, но не знаю, придёт ли. Теперь я жалею, что не накупила всем хотя бы осликов [12].
Теперь о папе. Выглядит он гораздо лучше, чем летом – нет той удручающей бледности. Но он одержим. По телефону часа полтора говорил мне о Паше, т.е. о Новом мире. Я же ему обещала, что Пашу пришлю, что он очень закручен, сейчас, например, у него болеет Гоша, и он должен установить, что с ним и т.д. На это папа говорил, мол, для чего Паша по телефону ему объясняется в любви, а сам всё не приезжает и т.п. У меня папа просидел часок. Я всё пыталась ему подробно порассказать про вас, но не удалось. Опять – Паша, а главное, узнав, что я готовлю книгу, – о своей книге, чтобы я ему это устроила. Чтобы мягче объяснить, почему это не в моих силах, я сказала, что для издательства главное – маркетинг. Издательство рассылает список намечаемых авторов по магазинам (что правда) и в зависимости от заявок выпускает ту или иную книгу. Тогда папа начал доказывать свою известность: вышло 20 книг, такие-то и такие-то о нём отзывались и устно и письменно. Отзывавшиеся тебе известны. Тогда я ему сказала: Годик, дорогой мой, я ничего не могу поделать, кроме одного. Помнишь, у Семёна вышла полная книга «Семь десятилетий», так вот за её издание я заплатила 2 тысячи долларов. То же самое я сейчас способна сделать и для тебя. Папа смущённо отказался: ну, это ты сделаешь, если меня не станет раньше, чем тебя. В общем мы сердечно встретились и сердечно попрощались. Папа настолько одинок, что всех рассматривает по отношению к себе: Леночка хорошая дочь – мне помогает, Ида [13] оказалась хорошей – дважды прислала мне по тысяче, Федя старается помочь. Ах, Манечка замечательный художник и даже работает для кино? – так и она сможет помогать деду. Вот такая картина – одиночество плюс характер, из-за этого его ещё больше жаль. Я действительно готова издать его книгу за свой счет – это не слова. Я приглашала папу иногда приезжать ко мне, немного отвлечься от дома. На это он мне ответил: Иру [14] оставить нельзя, сама знаешь – Семён споткнулся, и вот что случилось. М.б. папа прав, и Семён был бы жив, выйди я тогда с ним во двор. Но он же вышел, не предупредив меня и совершенно бесшумно…Вчера по дороге на дачу, мы с Машкой заехали на кладбище, я положила Семену камешки с Мертвого моря.
Ах, это Мёртвое море – в моих глазах оно так и стоит живее всех живых, как вождь пролетариата. Всем рассказываю о тебе, о Феде, Маньке и Серёже – до чего ж ему неохота было ездить и, как он самоотверженно всё же меня возил. Спасибо ему. Я была очень тронута твоими словами в письме ко мне: «беру тебя в дети». Я всем рассказывала именно это – Леночка, несмотря на невероятный объем работы, боже мой, обращалась со мной, как с ребёнком, и помогала одеваться, и купала меня и кормила, и выгуливала так, что за день до отлёта я с ней проделала три километра пехом с привалами на скамеечках и в кафе. Никогда не забуду этого чудодейственного месяца, сейчас допишу письмо и пойду с Мариной погулять на полчасика, чтобы в конец не растранжирить твоих стараний.
[…] Когда я приехала на дачу, я сказала Фиме Бершину [15], что м.б. если окажется, что мы друг другу не мешаем, будем с февраля жить вместе. Он, бездомный, дико обрадовался. […] Настроение у меня вполне радужное, даже снег, который я терпеть не могу, радует мой глаз. Надеюсь, что ты мне всё напишешь о вашей с Серёжей работе. Береги себя, делай зарядку. Поцелуй Маньку и Серёжу. Целую тебя перевёрнутую восьмерку раз. Твой удочерённый мамик.

21 ноября 2003
     

***

Здравствуй, моя ласточка! Вчера вечером слышала твой голос и была счастлива. Заходила вчера к Наталье Ивановой, показала ей восемь стихотворений, и она захотела все. Меня это настораживает. Например, «Вьюн». Мне кажется оно банальным, хотя я изменила первую строфу, теперь оно читается так:

Разбитое вдребезги солнце
Насквозь прожигает меня.
Вьюнок фиолетовый вьется
Огнём от былого кремня.

Он по ноздреватому камню
Бежит как по Торе олень,
Роняя горячую каплю
В почти что недвижимый день.

Вот так же недвижны столетья
Над башней Давида, и я –
Всего лишь одно междометье
Излистанного бытия.


Солнце мне показалось разбитым вдребезги, так как оно бывает очерчено, только на закате, а так – разлито по всему небу, здесь такого не бывает. Значит, подборка идёт так: «Смотрю с горы…», потом то, которое я изъяла из книги, а ты восстановила – «Прости меня, что беспокою, ведь…», «Вьюн», «Обнажённые мысли живут без прикрас…», «С судьбою не препираюсь…», «Ноябрь в Иерусалиме» – это то, что я тебе читала 19-го по телефону. В тот же день я написала ещё два. Читала их Маше, Лиде с Женей, и Ивановой. Они сказали в общем одно и то же, дескать, для меня новые, неожиданные и замечательные. Но я сомневаюсь и поверю только тебе, они заканчивают цикл в таком порядке:

* * *

Много пишу. Жизненных сил избыток
В стих загоняю – это одна из пыток,

Данных скорее землей, а не добрым небом,
Данных не светлым духом, а чёрным хлебом.

Много пишу. Но богоборца везучесть –
Это есть вера, помноженная на участь 

Иова, что из отрепьев и струпьев гноя
К Богу возносит своё всепрощенье земное.



* * *

Млеко волчицы восстало в Реме,
Восстало и в Ромуле, –
Древнего Рима имперское время
Распалось по формуле

Мне не известной. Но очевидно
И оку овечьему:
Всё повторяется. К мысли безбытной
Добавить мне нечего,

Кроме того, что курчавою шерстью
Снега и облака
Жизнь обросла и прижалась к бессмертью
Испариной обморока
[16].

Доченька, сегодня я должна закинуть весь цикл Ивановой. Но если у тебя есть возражения, напиши. У меня есть десять дней – добавить к этим стихам, если что напишется, а также я вольна изъять что-нибудь. Вряд ли что-нибудь напишу за эти дни. […] Кисанька моя, пишу на ноутбуке очень медленно – и отвыкла и почему-то болит весь позвоночник, когда сгибаюсь, а держать спину прямо не умею. Это письмо я уже пишу два с полтинником часа. Передай Маньке, что я очень по ней скучаю, радуюсь, что было хорошо в пустыне и жду не дождусь её картины – лишь бы она доведением её до полного ажура ничего не испортила. Здесь я хвастаю всей нашей семьёй, включая Сережу. Привет ему. Будет звонить Федя, передавай привет от бабушки. […] Ну, целую тебя, моя девочка, лучше которой нельзя придумать. Мама.

22 ноября 2003


***

Леночка! Не успела я тебе написать, как позвонил Гандлевский. (Речь идёт о публикации в журнале «Иностранная литература». – Прим. ред.) Спросил, когда выйдет книга, так как они печатают материалы только до выхода книг. Я сказала, что месяцев через шесть. Так ли это? Он сказал: это хорошо, иначе бы мы не успели. Кроме того он сказал, что понадобятся чешские тексты, если понравятся стихи. Такой у них порядок. Вернее, они берут сразу два текста - оригинал и перевод. Для меня делают исключение. Целую. Пришел Поболь со своей Олей [17].
Леночка, уже Машер вручила стихи Гандлевскому. Теперь буду ждать его или не его звонка. Я читала переводы Поболю и Оле с компьютера. Они в восторге и в недоумении, дескать, слышен мой голос. Ну а как же переводы Пастернака? Они согласились – действительно – как же? Но они тоже думают, что надо предоставить оригинал, ибо трудно поверить. Тебе придётся отсканировать и переслать мне, как только дам сигнал. Ведь всё очень близко к тексту. А у меня меж тем кружится в голове ещё один вариант сухоумного стихотворения. Сейчас его напишу, а потом перекопирую, если напишется, в свой файл.

* * *

У слова слегка приподнято веко.
Смотрит слово слову вослед,
Как человек вослед человеку,
Который не домосед.

Куда он ушел и где прибывает,
И где он встал на постой?
Слово веко приподымает 
[18]
Точкою с запятой.

И дальше идут за знаками знаки,
Но их прочесть не могу...
А дальше следы соседской собаки
На чистом, как лист, снегу.


25 ноября 2003


***

Вчера я разговаривала с Гандлевским. Он мне сказал, что он обыкновенный сотрудник, разве что выше посыльного, но все же и к его мнению прислушиваются. Дескать, на днях он обговорит возможность такой публикации и мне позвонит. Я ему возразила, что если бы стихи погибших детей были бы перед его и редакционными глазами, то я уверена, что отказать в этой публикации духу бы не хватило, настолько это зрелые и замечательные стихи. Конечно, с самого начала разговора я говорила гораздо подробнее, вдохновенней и лучше, чем пересказываю тебе. […]
На улице – каша. Вчера в эту кашу я вступила «прощай молодостью» и, как ты меня предупреждала, сразу промокла. Пришлось взять такси. Глупо, выход не удался, а гонорар в «Арионе» Алёхин выдал бы и Машере. Завтра вечером пойду с Машей в ЦДЛ, там будут критики рассказывать об итогах года в большом зале, а потом для избранных – банкетик. Меня пригласила заправляющая всем этим Наталья Иванова, разрешила с Машкой. Но вряд ли одолею дорогу пешком, на метро, и снова пешком. Не из-за страха – не боюсь! Но очень болит спина. А четвёртого приглашена на вручение премии Букера. Такие дела. Дома сижу спокойно, читаю. А только сейчас написала странное стихотворение. Ответь мне, годится ли оно, добавить ли его в «Знамя»? Пожалуй, не стоит. Там 9 стихотворений – хватит. Пиши мне, как давно у нас принято, – ты мне о своих делах, я тебе – о своих. Пиши, моё солнышко, всё, что знаешь о Мане и Феде. Как Ида? Я всё подумываю – а не рвануть ли мне в двадцатых числах февраля к вам дней на двадцать, так, чтобы вернуться к папиному рождению и подготовиться к годовщине Семена? Очень тоскую. Но всё покажут ваши и мои дела. Пока рано задумывать. Привет Серёже. Целую, твой удочерённый мамик.

*  *  *
Будь оно вовсе не ново
Иль на губах его
Ещё не обсохло млеко,
Слово вперяется в слово,
Как человек в человека.

Что перед ним такое,
Что это за существо,
Радость сулит иль горе,
Бродит ли в шкуре изгоя
Или живет в фаворе?

Даже и здесь, где тесно
Времени от всего
Вечного. В зоне конфликта
Я говорю о словесных
Связях ветвям эвкалипта. 

А эвкалипту вовсе
Мысли мои не внятны.
Он любит и в эту осень
Воздуха вещество,
Солнца и крови пятна [19].

27 ноября 2003


***

Здравствуй, Ленусик! […] С утра позвонил Поболь и очень меня разволновал. Им с Нерлером необходимы даты, когда, например, Семён получил сахаровскую премию, народного поэта Калмыкии и т.п. [20] Решил, что у Семёна, который любил порядок, всё окей с бумагами, всё в одной папке. Ты наводила порядок. Но где искать? Сегодня Маша ушла до позднего вечера, завтра у неё тоже какое-то срочное мероприятие и надолго. Сама я не то что копаться в бумагах, но и в комнату Семёна войти не могу. Он мне ежедневно снится в самых жутких видах. А недавно подряд четыре ночи у меня были не сны, а сериалы. На чем утром останавливался сон, с того в следующую ночь начинался и т.д. Я уж перед сном стала молить не только Бога, но и Сёму: пожалуйста, не снись мне так страшно! Доченька, я тебе это пишу, чтобы ты поняла, как мне невозможно в одиночестве и вслепую копаться в папках, когда я в одиночестве и предмет с одного места на другое передвинуть не могу. Прошу тебя, напряги память, м.б. вспомнишь? Я зареклась писать тебе о чем-либо невозможном для меня, да вот пишу. Прости меня. Ты мне подарила такой лучезарный месяц, что я только об этом и должна думать и вспоминать. Когда мы готовили мою большую книгу, забыли в неё вставить «Без тебя!». Я это с помощью Машки сумела сделать. […] Спешу одеться и – на рынок – там царит желудок. Допишу после возвращения.
Вернулась с рынка, а тут и Джаник [21] приехал с фанерой – это для моей кровати, он сообразил, что никакой новой кровати не нужно, и даже ортопедического матраса, а только фанера под матрас. Очень был горд, что фанерой за 600 р сэкономил мне 250 баксов - стоимость орт. матраца. Всё чудно – ничего не проваливается, даже твоя толстуха-мать. […] Нервничаю, что не звонит Гандлевский, и никто из «Иностранки» – ведь такие стихи таких детей! Но, видимо, рано нервничаю [22].
Как много знает Джаник в разных областях, чего только он мне не рассказывал, просидев у меня около 5-ти часов. Всё больше убеждаюсь, что лучше всего мне с любым человеком разговаривать один на один. Даже, когда Джаник с прелестной своей Лидой – всё равно не то. Говорил, в основном Джаник. Я только показала ему последнее стихотворение, что прислала тебе, то, где следы соседской собаки. Ему последняя строфа, где собака, вернее две последние строчки, резко не понравились. Но с присущей ему мягкостью Джаник ласково сказал: тут, Инночка, немного ещё подумай. Я попыталась защититься твоим мнением, и тут он сказал, что ты часто мыслишь парадоксально, при этом говорил о тебе очень много хороших, любящих слов. Мне было радостно слушать, какая ты талантливая и сверхзамечательная. Вот тебе полный отчёт о сегодняшнем дне. Привет и поцелуй Сереже и детям. Я радуюсь Фединым успехам и плюю через левое плечо, чтоб не сглазить [23]. Но плюю я, пожалуй, сплошным табачным дымом. Много курю. Целую тебя перевернутую восьмёрку раз. Обожаю. Мама.

27 ноября 2003


***

Ленусенька-кисусенька! Пишу тебе в ожидании телевизионщиков, которые придут, если починят технику. Мне позавчера вечером позвонил профессор РГГУ, фамилию забыла, ибо сразу представила себе учёного в очках, и замандражировала. Они хотят что-то сделать для учебников, но почему им понадобилось сорокаминутное чтение стихов на какой-то диск – ума не приложу. От охватившего меня ужаса, хотя и пыталась перенести на неделю, согласилась. В итоге сижу без Маши (обещала к 2-м прийти), сижу с вымытой шеей и жду, позвонят ли мне, что у них техника не починена или все-таки придут. Но опыт мне подсказывает, когда уже совершается не нужное мне выступление или вот такой приход, я прекращаю дрожать, как трепетная лань. […] Уже около 2-х часов шабата. Вот-вот придет Машаня, а с девяти до часу сидела и не двигалась от ужаса, да ещё опять же после кошмарного сна, не знаю, почто Семен так на меня сердится. Все же в час я собралась с духом, оделась, села тебе писать. Хотела сделать закладки в книге, что читать, но не решилась. Вчера я вышла с Лидой [24] на час на рынок, я купила кофе и яблок, а ещё в свою сумку взяла Лидины продукты, ей больше полтора кило носить нельзя. Я рада, что прогулялась, а то ведь не с кем. Рынок на воздухе, хотя воздух в Москве сейчас сырой и смоговый. Снега нет, и пусть его вовсе не будет, хотя большинство сокрушается, что днем темно и сыро и т. Я же бесснежью радуюсь - могу ходить. Но одна выйти из дому пока не решаюсь. То, что у вас солнечно и тепло, мне кажется вымыслом гения, который не профессор, и не в очках. Ведь только недавно была у вас, а вот – не верится. Месяц был вымыслом гения, который имеет имя – Лена Макарова. Мечтаю, чтобы этот гений ещё бы и нашёл деньги для своего уже не вымысла, а замысла. От собственного страха хочу повеселить тебя. […] Целую вас всех вместе и по отдельности. Будьте все здоровы, мои родные, а удача привалит. Ещё и ещё раз целую тебя, твой мамик.    

29 ноября 2003


***

Дорогая моя доченька! Снег ещё не выпал, но температура уже - 3. Ещё могу ходить по чистому асфальту. Так с утра пошли с Машер за пенсией. С этой премией, которую я не получила очень смешно вышло. Мне Бунимович [25] сказал, что я вошла в первую тройку и обязательно должна приехать. Всё происходило на книжной ярмарке Нон-фикшн. Огромное количество народу, без всякого интеллектуального показа. Представлены буквально все издательства – от академических до желтопсовых. У каждого издательства прилавок и небольшая ниша - книги по себестоимости. А так называемый конференц-зал тоже имеет открытую нишу человек на пятьдесят – всё из стекла. Сначала Бунимович назвал победительницу премии «дебют», её получила симпатичная Инга Кузнецова. Потом дошло дело до тройки, вышла третьеместница Ирина Ермакова, кстати, очень хорошая поэтесса, за ней вызвали какого-то парня – фамилии не разобрала, он долго читал (всем полагалось читать), стихи из двух строк, редко – из трёх – абсолютная бездарность. Потом Бунимович объявил: «И, наконец, неожиданно подавляющее большинство назвало Инну Львовну Лиснянскую, но больше голосов получила книга «Одинокий дар». Я вышла и вместо того, чтобы поблагодарить Ицковича [26], который там присутствовал, а уж потом молодых коллег по поэтическому цеху, я распустила павлиний хвост, благодарила молодых поэтов и желала им всяческих успехов. Прочла на память два стишка, публика мне аплодировала и при выходе и при уходе на место с грамотой-коробочкой, в которой стеклянный прямоугольник с Георгием Победоносцем и тремя розами. Так вот твой Георгий Победоносец, усевшись на место и принимая поздравления, услышал: теперь книга-победительница года, премия гран-при сто тысяч рублей, её получает Фанайлова. Твоя удочерённая мать – комический персонаж. Оказывается, если бы была названа одна моя книга, я вышла бы в гран-при, так как давали не за имя, а за книгу. А тут, как потом кто-то для меня невнятный внятно объяснил: «За ваш «Одинокий дар» проголосовало 49 опрошенных, а за «Пригород Содома» – 35, а всего голосовало 150 поэтов. Книга Фанайловой получила на три голоса больше, чем «Одинокий дар». […] Ира Чухонцева [27], когда позвонила, и я ей со смехом рассказала про павлиний хвост Георгия Победоносца, сказала: «Хорошо, что Вы, имея твердое признание, так к этому относитесь. А если бы была другая поэтесса после этого «наконец-то» она не смеялась бы, тем более что не дали денег. Вы безденежно получаете второго мужчину». Я хохотала. Первым был тот бронзовый спринтер с книгой в руках, который я получила за лучшую книгу года.
Пишу тебе всё это, чтобы рассмешить. Сплю сейчас с Серёжиными снотворными, пусть накапливает для меня. Сны снятся, но уже менее страшные и не сериальные. […] Ещё раз целую 100000000 00000000000000000000000000000000000000000 раз. Твой весельчак, георгиопобедоносный мамик.       

2 декабря 2003

 


_________________
ПРИМЕЧАНИЯ:

1 Тайная жизнь Сальвадора Дали, рассказанная им самим
2 Марина Красина, мамина помощница.
3 С письмом прислана рукопись книги «В пригороде Содома».
4 Семён Израилевич умер 31 марта 2003 года.
5 2003. Привет, Мамик! Я бегаю между компьютерами – в моём не тянет бумага (принтер), в Серёжином ещё что-то, бывают такие дни. Но это не то, что я хотела написать, так, под руку подвернулось. А всё же Серёжа ворчит и чертыхается, Федька ходит сонный по квартире, и собирается приехать Манька. А знаешь, сколько времени? 12.10 ночи.
Я сегодня упала (от восторга – впервые за неделю пошла прогуляться), нога все в ссадинах, аж плачет капельками какими-то светленькими, по-моему я в детстве так раз саданулась о гравий под каруселями. Я ужасно тут тобой хвастаюсь кому не попадя. Даже рабби Куперу про твой вечер рассказывала. Я с ним на 15 минут встречалась в своей конторе, ну и рассказала.
В Тель-Авиве такая жара, удивительно, что с людей там не жир от жары стекает, а пот, я один раз за это время была там, Маньку жалела, ведь когда кино снимают, нельзя ни кондиционеров, ни вентиляторов, чтобы звук не испортить, и актёры все разными цветами потеют, в зависимости от грима. Манька по 12-14 часов там пашет, еще ей 3 недели осталось.
Здорово, что книгу издадут по-английски, это – Слава! Ведь вся литература сейчас если не на английском, считай, нет её. Ну вот я и на месте.
Работа у меня двигается, если сидеть не вставая. И лучше не вставать.
Снова перевожу, всё мне мало. Стихов нарыла вагон, с ними возилась, написала около сотни комментариев, но это всё ещё капля в море. В той книге было около 800, этого просто не видно в книге (ты отметила, умница моя!), а так – за каждым именем в гроссбух, за каждым городом – в справочник, да и там не всё есть, тогда по папкам. Но с этой книгой в одном проще – есть опыт. С той у меня паника была, как все вместить и совместить, здесь тоже куча непонятного, но всё же опыт – вещь великая, придаёт уверенности. Эта книга будет слёзная – дети! Сегодня целый день сидела над переводом статьи Гинца про Бога, этот мальчик вообще что-то знал такое, что я пытаюсь наружу вытащить, чтобы самой, в первую очередь понять, поэтому перевожу из него много.
Заведи себе интернет, мамик, мы будем с тобой обмениваться текущими новостями со всех фронтов, массаж по интернету не сделаешь и кофе в постель не подашь, это правда, но зато с ним связь непрерывная. Про деньги не волнуйся, они у нас с тобой всегда будут, такая у нас карма. Всё теряется, растрачивается – и при этом есть. Ты не волнуйся из-за дат, ну не успеешь к 18-му, так 20-го прилетишь. Хочу тебе Содом и Гоморру показать, Мёртвое море, Кумранские пещеры… На машине все досягаемо.
Ну вот, час ночи, Манька все не едет. Приедет. А мне пора за переводы. Целую тебя много раз. Жду. Будь здорова, пиши! Лена
6 Крепость над бездной. Терезинские дневники, 1942-1945.
7 Мария Петровых.
8 Художница Лилия Сокуренко.
9 Маша, Машер – Мария Лыхина, друг семьи.
10 Тамара, мамина родная сестра.
11 Павел Крючков.
12 Перед тем, как мама улетела из Израиля, мы с ней накупили в Старом Городе множество сувениров.
13 Ида Коренберг, жена папиного старшего брата Михаила Коренберга.
14 Ирина Гилярова, вторая жена папы.
15 Ефим Бершин, поэт и прозаик, друг семьи.
16 Все эти стихи опубликованы в «Знамени» (http://znamlit.ru/publication.php?id=2281).
17 Николай Поболь, близкий друг мамы.
18 В «Арионе» так: «Слово свой влажный глаз прикрывает…» (http://magazines.russ.ru/arion/2004/2/lisn6.html).
19 Неопубликованное.
20 Николай Поболь и Павел Нерлер работали над составлением мемориального издания Семен Липкин. "Угль, пылающий огнем..." Книга вышла в РГГУ в 2008 г.
21 Джаник, Евгений Терегулов, мамин сводный брат.
22 Стихи детей из Терезина в маминых переводах были опубликованы в 2004 году в майском номере «Иностранной литературы».
23 Федя в ту пору работал у Славы Полунина в «Снежном шоу».
24 Лида Вергасова, мамина соседка и ближайшая подруга.
25 Поэт Евгений Бунимович.
26 Дмитрий Ицкович, директор издательства ОГИ.
27 Ирина Поволоцкая, жена Олега Чухоцева.
28 Александр Исаевич Солженицын.

См. также: Инна Лиснянская. Письма к дочери, 2001 г. Лиterraтура №№ 77, 78, 79. Часть I; Часть II; Часть III. – Прим. ред.


 

Продолжение >скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
4 841
Опубликовано 05 сен 2016

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ