1. «Какие должны быть стихи? Чтобы, как аэроплан, тянулись, тянулись по земле и вдруг взлетали… Чтобы все было понятно, и только в щели смысла врывался пронизывающий трансцендентальный ветерок. Чтобы каждое слово значило то, что значит, а все вместе слегка двоилось. Чтобы входило, как игла, и не видно было раны. Чтобы нечего было добавить, некуда было уйти, чтобы «ах!», чтобы «зачем ты меня оставил?», и вообще, чтобы человек как будто пил горький, черный, ледяной напиток, «последний ключ», от которого он уже не оторвется. Грусть мира поручена стихам», – писал Георгий Адамович. Что для Вас поэзия: призвание, ремесло, оправдание жизни, одиночество и свобода или что-то другое?
2. Есть поэты, оставившие весьма обширное литературное наследие. Яркий пример тому – свыше 35 тыс. стихотворных текстов Д. А. Пригова. Есть ли смысл писать стихи каждый день? Нужно ли поэту многописание?
3. Что нередко является импульсом для создания стихотворения?
4. Если б Вы не занимались поэзией, то...
На вопросы отвечают Михаил Айзенберг, Олег Дозморов, Наталия Санникова, Елена Сунцова, Алексей Сальников, Геннадий Каневский, Елена Баянгулова, Екатерина Симонова, Андрей Санников.
Опрос провела Юлия Подлубнова.
__________________
Михаил Айзенберг, Москва:
1. Все это такие громкие слова, что для того, чтобы с ними как-то соотноситься, нужно встать на котурны. Попробуем этого не делать. Я бы сказал, что в моем понимании поэзия – это огромная и необходимая миру общая работа. Включенность в нее и есть (единственная) награда для автора.
Профессиональное отношение к делу прочитывается примерно так: «чем я могу быть полезен стиху?» (а не наоборот). Поэзия умнее поэтов, лучше понимает свои насущные задачи и возможности. Это искусство не вполне авторское, оно старается дать возможно большую свободу не автору, а самому стиху. Сила ритма выталкивает стиховую речь за пределы изначально задуманного: делает ее запредельной. Голос поэта принадлежит теперь не ему, а его стихам: это их голос
– голос самого стихотворения.
2. В практике Пригова количество – не намерение создать как можно больше «произведений», а попытка сделать произведением само это количество. Так что в этом смысле пример Д.А. – самый непоказательный.
Мне кажется, что писать много очень продуктивно (только не постоянно, а временами). Это позволяет развить такую скорость, при которой письмо прорывается за прежние свои границы и в каких-то редких, исключительных случаях становится другим. То есть меняет само представление о письме (то есть о человеке).
3. Есть все-таки слова, безусловно вышедшие из нормального (не пародийного) употребления. Так вместе с мифом о поэте-небожителе становится неупотребимым и все связанное с этой мифологией терминологическое оснащение. Я не могу произнести без судороги слово «вдохновение», «дуновение вдохновения» тем более.
Итак: в моем случае все начинается с какого-то сдвига, обозначившего ранее не существовавшую возможность. С обнаружения некоего зазора (лакуны), намагниченной пустоты: места, где осознание уже присутствует, а язык пока не ночевал.
4. Никак не могу себе представить такой вариант судьбы. Это был бы другой человек, о котором я ничего не знаю и не могу сказать.
Олег Дозморов, Лондон:
1. Как ни ответь на этот вопрос, выйдет пафосно и громогласно: вот, дескать, поэзия – это для меня то-то или то-то. На самом деле, думаю, стихи для много лет их пишущего, это что-то навроде старой шубы: и тащить тяжело, и выбросить жаль. Начав писать, поэт, сам того не зная, вступает в игру с довольно причудливыми правилами, в которую придется играть долго и из которой так просто не выйти. Так что если все-таки отвечать на вопрос, то, наверное, несвобода, тюрьма. Другое дело, что привыкаешь. А Адамович все-таки о другом, скорее, о восприятии поэзии извне. Он хороший наблюдатель, Адамович.
2. Кому как. Кому-то нужно принимать этот наркотик каждый день, а кому-то достаточно раз в год приложиться. Мы все время все со всем сравниваем, ищем, как лучше. Наверное, зря. Не бывает в искусстве «лучше», «правильней», «нужнее» или «ненужнее». Нет нормы, есть только отклонения.
3. Импульсом для создания стихотворения чаще всего является оно само. В процессе сочинения невозможно отделаться от мысли, что стихотворение стремится воплотить себя наиболее точным образом согласно какому-то замыслу. Этот опьяняющий процесс писания стихов, возможно, и есть раскрытие замысла или попытка его разгадать, хотя бы отчасти. В этом смысле поэту важно соблюдать равновесие: и полностью не отдаваться на произвол текста, сохранять некоторую трезвую дистанцию, но и в то же время и не переупрямливать стихотворение, не выкручивать ему руки. Если говорить о вдохновении, то для меня это закон, работающий и в обратную сторону тоже: не пишется – брось. Чаще всего я пишу в уме, про себя, а потом, если запомнил, записываю. Не запомнил – значит, туда ему, стишку, и дорога.
4. ...то ничего бы не изменилось. Моя профессиональная деятельность, слава богу, никак не связана с литературой (я работаю финансовым редактором, редактирую и перевожу финансовые тексты). Писание стихов для меня не вопрос жизнеобеспечения, я не должен все время играть роль поэта, творца, тусоваться и заниматься утомительной самопрезентацией. Вот это, наверное, и есть свобода.
Наталия Санникова, Челябинск:
1. Это такой способ говорить с людьми. Узнавать о них и о себе важные вещи. Это способ меняться. Бывают другие способы коммуникации, познания и развития, но по стечению обстоятельств мне подошел этот. Стихи точно ни от чего не освобождают, скорее, обязывают – думать, учиться, не врать, не терять лица, оставаться хорошим человеком, насколько возможно.
2. Есть смысл, конечно. Мы все делаем для себя, в первую очередь. Написал – счастлив. Так отчего же не писать? Другое дело, я так не умею, к сожалению.
3. Идея обычно. Или переживание. Чтение, разговор. Потребность прояснить смутные ощущения. Нерассказанная история. Иногда внешняя необходимость. Никаких романтических соображений, чистая прагматика: мне нужно это сказать. Иногда не получается, но ни одного повода оставить попытки – никто за меня мою работу не сделает.
4. Я не занимаюсь поэзией, я иногда пишу стихи. Или что-то похожее на них. Никакой очевидной альтернативы нет, любое другое занятие имело бы другой смысл и последствия. Сейчас я определенно не рада тому, что не стала музыкантом. Музыка – это абсолютная речь, идеальная, как мне кажется. Но если б я была музыкантом, я все равно бы писала. Кто откажется от инструмента познания мира только потому, что у него есть еще один?
Елена Сунцова, Нью-Йорк:
1. Надо же, как раз вчера читала ранние критические статьи Адамовича, в скобках замечу, что наконец-то его – эту, по определению второго «Жоржика», гениального Георгия Иванова, «великую сушь» – поняла. Отвечая на вопрос: поэзия – это горение. Надо гореть. «И, как сплошной ожог, не удержавший мозг».
2. Снова об Адамовиче. Этот абсолютный антипод Пригова в статье 1926 года (о Есенине, для «Звена») так сформулировал свою личную позицию малописания: правильно, когда каждая новая строчка мучает ее автора своим несовершенством. Я бы продолжила: и совершенством тоже. Сколько строк, вне степени их талантливости, ни написал бы поэт, они всегда, как то определение страсти: морская вода, что увлажняет, но не утоляет жажды. Смею предположить, что вопрос количества – вопрос, скажем так, технологий, или житейских обстоятельств. Потому что поэт всегда пишет, «умный всегда работает». Добавлю: любой, кто хоть раз сложил вместе две строчки, с той минуты становится рабом головокружительного ощущения, которое хочется повторять снова и снова. Просто не все, наверное, решаются.
3. Здесь нельзя обойтись без личного аспекта. Я живу не в русскоязычном обществе, я лишена так любимой мною возможности ловить потенциальные строчки-сор в метро, в магазине, в кафе среди братьев-поэтов. (Вопрос письма на чужом языке не стоит в силу его доказанной многими судьбами невозможности). Остается один путь – диалог: разговор и с тем, с кем вместе рос – как поэт тоже, – и с тем, кого вынужден долго не видеть, и с тем, кого никогда не узнаешь в силу «органических причин», но от кого мне остались стихи, которые хочется... написать заново? Во всяком случае, т.н. эмиграция сильно развивает воображение: все эти драгоценные сборнички на моих книжных полках – пожелтевшие или пахнущие типографской краской, с автографами современникам или мне – есть беспокойная и совершенно живая, явственная толпа людей, с которыми ты то пьянствуешь, то обнимаешься, то споришь об, я не знаю, четвертых пэонах, то миришься, и все это идет в твои собственные стихи.
4. Рисовала бы. Тушью и акварелью. Учила бы рисовать детей. Жила бы в родном городе. Мечтала. И, несмотря на вдруг появившиеся фейсбуки и интернеты, продолжала бы и рисовать тушью и акварелью, и мечтать о чем-то, о чем смутно слышала в школе на уроках литературы. В общем, была бы, как это ни странно, куда несчастнее.
Алексей Сальников, Екатеринбург:
1. При том, что стихи у меня пишутся как-то сами, и мне остается только выбрать вариант из тех строк, которые приходят в голову, почему-то к хорошим чужим стихам я испытываю прямо-таки зависть. Опять же, сам я довольно туповат, поэтому иногда испытываю оторопь, когда натыкаюсь где-нибудь на свой старый, забытый мною текст (правда, бывает, что и стыд испытываю от этого текста), настолько, кажется, не по-моему расставлены слова. Для меня стихи, наверно, такая легкая степень мозгового заболевания, когда голова генерирует и оформляет в слово какие-то свои собственные наблюдения, а я решаю – нравится мне или нет.
2. Для меня этот вопрос не имеет смысла, потому что ковыряю я свои стишки очень подолгу. И хотелось бы больше, да не могу. Но вообще, да. Стремиться писать нужно каждый день, даже если не пишешь годами, что-то все равно должно глодать, какое-то ежедневное недовольство собой. Люди и пишут, потому что у них возникает такая потребность, а у кого этого стремления нет, тот литературой и не занимается.
3. Да просто приходит строчка в голову и думаешь: «О, прикольно!» И уже примерно представляешь, в каком месте текста будет находиться эта строка, даже если о чем писать дальше не имеешь ни малейшего понятия.
4. Я не знаю. С того момента в первом классе, когда учительница поморщилась, прочитав мой стишок про снегирей, сказала, что там слишком много «и», я почти не останавливался и не задумывался, что же я, собственно, делаю и как без этого обходиться.
Геннадий Каневский, Москва:
1. Для меня – пожалуй что некоторая, пардон за прозаизм, физиологическая функция организма. Ну вот так получилось, что оно вдруг находит иногда.
2. Я вообще не понимаю в применении к писанию стихотворных, равно как и прозаических, текстов, слова «нужно». Если автор может не писать – он не пишет, если не может не писать (текст стучится и требует быть записанным) – пишет. А происходит это каждый час, раз в неделю, месяц или год – чисто индивидуальная особенность, не имеющая никакого определяющего значения.
3. Одиночество в толпе, случайно пойманное созвучие или состояние лёгкого похмелья после вчерашних излишеств.
4. Да я ей, в общем, и не занимаюсь – не вышагиваю по полю, как Пастернак, не сижу над стопой бумаги… Но работал бы в той или иной форме с печатным словом. Я с ним и сейчас работаю – редактирую журнал по электронике.
Елена Баянгулова, Екатеринбург:
1. По правде говоря, стихи никому ничего не должны, так же, как и пишущий их – ни спасать, ни губить, ни отражать, ни подражать. Ибо оправданными и неоправданными ожиданиями губится все самое лучшее и самые лучшие, а уж стихи – тем более. «Вообще, поэзия – темное дело, и Аполлон – самая поздняя упадочная любовь греков», – писал Борис Поплавский и был прав.
Верным ответом на вопрос «что для Вас поэзия» мне видится предоставленный вариант – «что-то другое». Поэзия – что-то другое…
2. Мне, как человеку пишущему одно стихотворение раз в полгода, д
олжно заявить о поэтической сдержанности, дающей в итоге такую плотность текста – этакую квинтэссенцию, пятый элемент, тончайший вид материи, самая тонкая стихия, «пронизывающая весь мир … душа — дух мира, одухотворяющая все тела, … великая творческая сила, которой Бог наделил материальный мир» (Курт Зелигманн «История магии и оккультизма»).
(Однако это была шутка).
3. Неожиданная, внезапная, острая потребность выхода из реальности.
4. Поэзия занялась бы мной.
Екатерина Симонова, Екатеринбург:
1. Честно скажу – никогда над этим не задумывалась. И не задумаюсь даже сейчас. Тем более, надеюсь, не придется задумываться над этим и впредь.
И вообще: 1. Никогда не страдала греховной любовью к излишней интеллектуальной саморефлексии. 2. То, что разложено по полочкам, автоматически теряет половину (как минимум) своей прелести. А я еще не готова перестать писать.
2. Если бы я была студентом, я бы предпочла, чтобы поэт писал поменьше, поскольку нет ничего тоскливей, чем учебный разбор текста.
Если бы я была критиком, я бы хотела, чтобы поэт писал побольше, чтобы я всегда могла в его текстах найти подтверждение тому, что я про него себе напридумывала.
Если бы я была пристрастным читателем, то, несомненно, я бы очень хотела, чтобы стихов любимых поэтов было вокруг меня много, а без стихов нелюбимых поэтов (равно как и без самих поэтов) я бы отлично обошлась.
Если бы я была беспристрастным читателем (хоть таковых и не бывает), то мне было бы все равно.
Если бы я была поэтом, то сейчас написала бы что-нибудь глубокое и крайне неоднозначное.
А если бы я была просто вменяемым человеком, то так же просто сказала бы, что никто никому ничего не обязан и никто не знает, что нужно, а что нет. А если говорит, что знает, то немножко ошибается).
И вообще – смысла вообще ни в чем нет (это была эгоистическая тридцатисекундка радостного пессимизма).
3. Долго думала (на самом деле не думала вообще, а просто, как обычно, решила стащить то, что красиво выглядит, а значит, должно быть присвоено без малейших сомнений, то есть самым крайне поэтическим образом) и решительно заявляю: ответ на этот вопрос можно узнать в опроснике Елены Баянгуловой. Я с ней полностью согласная.
4. Да ничего бы. Занималась бы тем же, чем занимаюсь и сейчас – ЖИЛА БЫ. Просто люди вокруг были бы совсем, совсем другие. Так что хорошо, что все сложилось так, как уже сложилось. И пустым предположениям предаваться смысла тоже нет. Ведь смысла (смотри ответ на вопрос № 2) и так ни в чем не существует.
Андрей Санников, Екатеринбург:
1. Поэзия – это совершение подвига абсолютной честности. Во время подвига нужна упорная, упрямая решимость.
2. От поэта должна остаться книжка толщиной в мизинец. Этого достаточно.
3. У меня часто этим импульсом являются стыд, страх, горе.
4. Это поэзия мной занимается, а не я ей.
______________
Юлия Подлубнова: Когда журнал «Лиterraтура» в лице редактора раздела критики Бориса Кутенкова предложил мне провести опрос, тема которого была условно обозначена «о месте поэзии в жизни поэта» (идея опроса принадлежит Дане Курской. – Прим. ред.), я не стала отказываться, но на пару недель задумалась, ведь тема предельно широка и в то же время неоднозначна, а заставить поэта говорить о поэзии не так уж и просто. Основная проблема заключается в том, что мало кто из современных поэтов хочет существовать в рамках уже очерченных дискурсов, как бы мы не называли их классикой и как бы мы к ним не относились. Следовательно, универсального набора вопросов «о месте поэзии» для двух, трех, четырех, восьми поэтов быть не может, в противном случае нужно заниматься чем-то провокативным, например, пойти на поводу у тривиальности и сформулировать что-то предельно простое, рискуя вызвать раздражение у опрашиваемого, которого загоняют в узнаваемые и тесные рамки. Неудивительно, что несколько человек отказались участвовать в подобном опросе, а Михаил Айзенберг попенял на «громкие слова» и слова, «вышедшие из нормального (не пародийного) употребления». Собственно, опрос дал возможность изучить рецепцию классических дискурсов среди современных поэтов и убедиться в их перемещении в сферу наивной художественности, что вовсе не означает неактуальности самой постановки проблемы. Возможно, опрос стоит продолжить, предложив формулировки иного рода, но с четким пониманием, что «часть речи» автора вопросов все равно обречена быть нетождественной «части речи» любого из опрашиваемых, имеющего свои представления о поэзии, свои способы смыслопорождения и дальнейшей трансляции смыслов. скачать dle 12.1
