Часть I . Часть II . Часть III . Часть IV »(продолжение)
Вечером сидим вдвоем с другом-писателем в кафе за бокалом вина.
– Напиши одну историю, если интересно, – предлагает он. – Печальную историю любви…
В ответ советую ему попробовать самому. Он колеблется...
– Это история моего друга, влюбившегося в замужнюю женщину гораздо старше его, происходившая в период Карабахского конфликта… – говорит он. – Они долго встречались тайком, почти семь лет… Она боялась, что о романе узнает ее муж, но все же не могла расстаться с возлюбленным окончательно. Ревновала, уходила, возвращалась, измучила его и себя… Когда она заболела, то позвонила ему. Он рванулся в больницу… Прячась в отдалении, он увидел, как муж довез супругу до ворот лечебницы на автомобиле и уехал, даже не удосужившись проводить ее до приемного отделения… Она шла сгорбившись, еле переставляя ноги, утирая ладонью катящиеся слезы… А потом увидела его и кинулась на шею, как подранок в поисках спасения… Он чудом доставал ей странные, диковинные для того времени подарки, каждый день признавался в любви, но ее постоянно преследовала мысль, что он найдет подругу более подходящую ему по возрасту и бросит ее. И тогда она сама бросила, отрезала мучительную, связывавшую их пуповину, упала в объятия к случайному, постороннему человеку, чтобы только не думать, не сходить с ума, не чувствовать себя ненужной, лишней, виноватой, разрушившей его жизнь… Он часто проходил мимо ее работы и в витрине офиса видел ее силуэт… Если она замечала его, то всегда отводила взгляд, делая вид, что сосредоточена на чем-то важном: смешно и суетливо перебирала бумаги, хватала и снова клала на стол ручки, папки, карандаши… Несколько лет назад ее не стало… Умерла от рака… Сгорела почти в одночасье… Но его память и эта история живы… Фактически она была единственной, той самой… Да, у него потом были и другие женщины, есть жена, дети, но она живет в нем до сих пор…
– Пиши, – говорю в ответ. – Если не получится, тогда это сделаю я.
– Попробую, – отвечает он. – Скажи, почему она так поступила?
– Женщина не хочет стареть, но это от нее не зависит. Она боится разбитого сердца и боли, насмешек, сплетен, чувства вины за то, что не смогла соответствовать, поломала возлюбленному жизнь, поддалась искушению... Страшится остаться одна…
– История знает немало случаев, когда чувства вспыхивают между людьми с большой разницей в возрасте, и это была ЛЮБОВЬ, – возражает он.
– Получается, что ее страх оказался выше любви. На самом деле никогда не знаешь, как поступишь ты, пока судьба не поставит тебя перед выбором. Мы социальные существа, подчиняющиеся общепринятым меркам и боящиеся осуждения… Пиши, – повторяю я ему снова. – Пиши…
***
Вернувшись в номер, задумываюсь над рассказанной другом историей. Что такое любовь? Утоление жажды страсти, природных инстинктов, желания владеть и обладать? Колючий холод неразделенной любви, заставляющий содрогаться в ознобе, леденящий тело и душу? Невыносимый зной, плавящий сознание, распластывающий изнемогшие после объятий тела на сбитых простынях? Шаманский ритуал, призванный соединить энергии двух существ для достижения и реализации целей? Узаконенный брачный договор, учитывающий различные варианты решения уравнений, включая сложение, вычитание, умножение и деление в предусмотренных случаях: измена, развод, смерть, природные катаклизмы?..
Как можно равнять ситуации исключительно по себе, навешивая привычные ярлыки, даже не понимая того, что каждая любовь исключительна, неповторима и развивается по собственному сценарию? Большинство обрюзгших, ожиревших условностями, стандартами восприятия, сальным и пошлым мировоззрением обывателей не могут допустить существования полыхающих безусловной любовью сердец, пришпиливая к ним общепринятые штампы, презрительно и сладострастно наклеивая шаблоны низменных причин, из-за которых эти двое сошлись, соединились в пару. Филистеры непременно будут ожидать, что она в ближайшее время распадется, развалится при первом дуновении ветра, и зачастую, увы, оказываются правы, потому что ранимые влюбленные болезненно чутки, их обнаженная, лишенная панциря кожа покрывается язвами от ядовитых взглядов, мнений, перешептываний, осуждений, она саднит, ноет, гноится и нарывает, не в силах презреть и отринуть постылое общество, из страха одиночества, из-за потери устойчивости, лишения опоры…
Измерение свободы пугает огромностью неизведанных пространств и отсутствием внятных законов. Только ближе к концу земного существования мы, скованные боязнью, нелепым страхом оказаться белой вороной, чуждой своей стае, задумываемся о даром потраченном времени, упущенных и нереализованных возможностях, сожалеем о неиспытанных чувствах, несовершенных поступках, несложенных песнях, недостигнутых целях. Продираясь через эгоизм, собственничество, страхи, полосуя их шипами собственную плоть и дух, мы всё никак не можем принять то, что любовь, как и вера, не нуждается в доказательствах, она либо дана, либо нет.
Далеко не каждое чувство имеет право использовать это имя при наречении, пробуксовывая на мельчайших ямках испытаний, подложенных судьбой. С волнением подстерегая, улавливая движения партнера, более зависимый, слабый старается тут же упрекнуть, нивелировать чувство другого, осыпая неоправданными обвинениями, раздувая пламя скандала и обиды, разбухая от ощущения собственной неполноценности и обжигающих болью домыслов. В итоге не остается ничего, кроме ликвидации забитого шлаком аппендикса отношений. Мы не думаем, что засорить, замусорить прозрачный родник, колодец, озеро гораздо легче, проще и быстрее, чем потом долго и мучительно очищать его, стараясь вернуть в изначально данное природой состояние.
Мы сами виновны в разрушении атмосферы, разрастающихся озоновых дырах, природных аномалиях, проявляющихся в результатах катастроф, вызванных человеческой деятельностью (например, Чернобыль). Мы и только мы виноваты в деформации сознания и психики, деформации отношений и ущербном их развитии. Любую совершенную симфонию мы готовы превратить в дешевую попсовую песенку, балаганную припевку, чтобы не тратить силы на изучение нот, не заботиться о чистоте звука, да и потом, кому нужна симфония – избранным? А незамысловатая песенка понятнее и доступнее, у нее больше шансов стать хитом…
Вдохновение нетерпеливо зовет к белому листу бумаги.
***
В последние дни мои чувства обострились, усилились в миллион раз, подмечая, отмечая, замечая то, что раньше ускользало от моего внимания. Я смотрела на корни двух деревьев, вылезших из земли и тянущихся друг к другу, переплетавшихся, свивавшихся, схлестывавшихся в страстном объятии, и сама переживала их нежность. Слышала шепот их листьев и подмечала клонящиеся в любовном томлении кроны… Мои глаза ловили потоки двух горных рек, бурно сливающихся в свирепом, жаждущем танце, грохочущих на своем гортанном языке чувственные признания… Моя душа устремлялась ввысь, в небо, туда, где парили в воздушных потоках две птицы, взмывая и падая вновь и вновь, испытывая ничем не передаваемые ощущения опасной игры, гордой веры в себя и избранника, полные неизбывного счастья настоящим моментом бытия…
Сидя в тайском ресторане, разглядываю роспись стен: буйный узор чувственных цветов, среди которых мужские и женские фигуры, силуэты диковинных животных, восседающий с невозмутимым видом Ганеша, мудроглазый слоноподобный бог с выпуклым животом и большим хоботом, почитаемый как бог мудрости и благополучия. «Помоги мне, – прошу мысленно, – дай мне Его, пусть на время, дай, ты же можешь! Неужели я так много прошу?.. Оставь игры в маски и величие другим, одари их финансовым благополучием, славой, властью, мнимыми вершинами, с которых они будут высокомерно взирать на остальных, а мне – дай Его, только Его одного, прошу…» Ганеша невозмутимо улыбается и молчит. Молчит, несмотря на то, что я уже полгода ношу на пальце кольцо с его изображением, надеясь на божественную благосклонность.
Неужели всем этим богам еще недостаточно моих страданий и мне требуется испытать еще больше для обретения духовного роста, очищения, осознания неких сакральных истин, достигаемых только таким путем? Я не хочу их, дайте мне обычное женское счастье, возможность стать женой и матерью в земном воплощении! Как долго еще, несуразно и неловко спотыкаясь, бежать, расталкивая руками воздух, словно невидимую преграду, срываясь в тонкий, повизгивающий щенячий плач? Сколько раз еще смешивать атомы тел в поисках пресловутой гармонии, семеня или большими прыжками двигаясь к очередным неврозам и депрессиям? Сколько часов, дней, лет мне нужно окаменело стоять перед иконами и статуями богов, натужно прислушиваясь в ожидании ответа и предначертанных пророчеств и слыша лишь невнятное бормотание и бубнеж страждущих, молитвенно трясущих головами, в лихорадочно божественном экстазе выплевывающих из разверстых ртов судорожные желания и просьбы о заступничестве?
***
Еще одно место, где я уже бывала раньше, – Хор Вирап – монастырь Армянской апостольской церкви. Холм Хор Вирап расположен на месте древней столицы Армении Арташат, построенной (около 180 г. до н. э.) царем Арташесом I, основателем династии Арташесидов. Отсюда открывается один из самых красивых видов на Арарат, или, как любовно зовут его армяне, Масис (большой, великий). Согласно преданию, после Всемирного потопа Ной на своем Ковчеге оказался на вершине именно этой горы.
Спускаюсь через узкую дыру по вертикальной железной лестнице, вбитой в каменную стену, в подземную тюрьму-колодец. Там армянский царь Трдат III в течение пятнадцати лет содержал в заточении Григория Просветителя, до тех пор пока не стал нуждаться в его помощи для обретения здоровья и не согласился в обмен на излечение обратиться в христианство…
Подобно другим народам, армяне, до того как их озарил свет Христовой веры, поклонялись ложным богам. Когда Григорий Просветитель пришел учить армян, некоторые, одержимые бесами, пытались ему воспрепятствовать. Они запугивали и убивали людей, которые шли к нему за Истиной. Но Григор обучил многих и смог основать монастырь Парби на склоне горы Арагац. Тогда враги Григора разъярились и задумали кощунство. Однажды во время литургии, которую отправлял Григор в Парби, где был тогда только маленький храм, злодеи швырнули прямо в открытые двери бешеную собаку. Они надеялись, что собака искусает и самого святого, и его паству. «Если твой Бог силен, – со смехом прокричали святому злодеи, – вылечи эту собаку!» И Григор поднял руку. Собака задрожала, и пена перестала капать с ее морды. Налитые кровью глаза прояснились. Весело залаяв, собака выбежала из церкви здоровой, а святой и его паства возблагодарили Бога. С тех пор в Парби стали приводить людей, укушенных бешеными собаками, и все они исцелялись.
Но злодеи не успокоились и донесли на Григора царю Трдату III. «Он говорит, что твоя власть – ничто перед его Богом», – нашептывали они царю. «Он узнает, что в моей власти заставить его отречься от этого Бога», – злобно усмехнулся царь, приказал схватить Григора и привести во дворец.
– Дошло до меня, что ты учишь моих подданных чтить не меня, а своего Бога, – сказал Трдат, когда святого привели к нему закованным в цепи. – Откажись от него, или я прикажу посадить тебя в Хор Вирап, страшную яму, полную скорпионов и змей!
– Делай со мной что хочешь, – отвечал святой. – Я не страшусь тебя, а ты устрашишься гнева моего Бога!
– Бросить его в яму!.. – закричал царь. – Пусть скорпионы и змеи изжалят его! Никто еще не пережил в этой яме и одних суток!
– Ты гневишь моего Бога, царь, – сказал святой. – Гляди, как бы он не сделал так, что тебе до конца дней твоих не будет страшен укус змеи.
Никто не понял этих слов. Царские слуги бросили Григора в жуткую яму, а потом ушли прочь, уверенные, что тот умрет раньше, чем они достигнут дворца. Другие люди, в том числе и те, кого учил Григор, подумали так же.
Только одна бедная вдова не поверила, что Бог допустит такую лютую смерть. На другой день она потихоньку пришла к яме, принеся с собой пищу. И увидела, что святой жив и невредим на дне ямы, кишащей змеями и скорпионами. Тогда вдова спустила ему еду. И стала тайком каждый день приносить ее.
Царь Трдат тем временем пировал в своем дворце. И вот, прямо на пиру, случилось немыслимое: внезапно тело царя с головы до ног покрылось густой шерстью. Зубы его начали расти и превратились в клыки, а нос вытянулся в безобразное свиное рыло. И вот уже не человек, а дикий кабан сидел за пиршественным столом! В страхе разбежались придворные. Но никто не вспомнил слов святого. А между тем известно, что кабан – единственное животное из всех, что не подвластно змеиному яду. Укус самой страшной змеи не причиняет ему вреда.
Каких только наград не предлагали тому, кто вернет царю человечий облик! Приходили во дворец и колдуны, и лекари. Но усилия их были напрасны. Четырнадцать лет с лишним лет просидел Григор в змеиной яме.
На пятнадцатом году царевне Хосровадухт, сестре Трдата, привиделся вещий сон. Приснилось ей, что в яме, кишащей скорпионами и змеями, томится живой и невредимый человек. И услышала царевна грозный голос, который говорил: «Это гнев Мой обрушился на Трдата! За то, что хотел он умертвить Григора змеями, Я сделал его самого животным, что не страшится змей. Только заступничество Григора может вернуть ему образ человечий!» Проснувшись, царевна поспешила к брату и рассказала свой сон.
По приказу властителя придворные отправились к змеиной яме, где увидели Григора живым и невредимым. Тогда извлекли они святого из ямы и упали перед ним на колени, моля не попомнить зла и помочь царю Трдату. Григор отправился в его покои и начал молиться. Бог услышал его молитву и вернул Трдату человечий облик, и сердце царя исполнилось радости, и просил он Григора крестить его, и его семью, и все его царство. А на том месте, где зияла на берегу Аракса страшная яма, построили церковь. И дали ей название Хор Вирап.
***
Узкий, кишкообразный каменный лаз неуклонно влечет вниз – к месту заключения Григора. На дне душно. Потолок не нависает, но терпкий запах сыровато-теплых камней заползает в ноздри. Никаких змей и скорпионов нет и в помине, но я быстро крещусь и стремительно выбираюсь наверх.
Мой друг Рубен Пашинян поднимает с земли осколок глиняного черепка и кладет мне в руку. Сжимаю его в кулаке. На счастье…
***
Дорога в Нораванк сама по себе немыслимое чудо. Скалы суровыми великанами стоят в почетном карауле, внимательно взирая на дорогу: «Кто там идет: друг или враг?» Мелькают живописные крутые ущелья, уходящие вдаль… Разломы тела земли обнажают ее суть… От этой наготы захватывает дух и перехватывает дыхание… Хочется остановить машину и уйти в горы: с рюкзаком за спиной, в гордом одиночестве или с любимым, чтобы там на самой вершине беседовать со старичком-богом, сидящим на соседнем валуне с простой котомкой и деревянным посохом… Я почти вижу его, одетого в незамысловатую, чуть потертую одежду, в мягких кожаных самосшитых сапогах, седого, слегка растрепанного от ветра, с морщинками, смеющимися в уголках глаз… Святая страна Армения, сколько в тебе чудес, и как рассказать о них бедным моим языком?!
Пещеры, молельные норы-склепы отшельников с вырезанными в них крестами, выдолбленные в скале ниши-алтари с застывшим желтым воском свечей, вечно стекающим по его мрачным стенам… О чем они думали? Те, кто решились на подобное существование, добровольно отказались пусть и от самого простого комфорта, тепла, жилья… Получили ли они свои Откровения?
Дорога затягивается. Нетерпеливо спрашиваю Рубена, долго ли еще ехать. «Двадцать минут», – откликается он. Мне кажется, что прошло уже сорок, когда я задаю тот же вопрос Роберту. «Двадцать минут», – невозмутимо отвечает тот. «Двадцать уже было сорок минут назад!» – возмущенно протестую я.
«Ты не знаешь, что такое армянские десять минут? – насмешливо прищуривается Роберт. – Теперь ты в курсе. Сорок минут туда, сорок сюда, по сравнению с вечностью…» Смеюсь. Я вообще тут много смеюсь.
***
Организаторы устраивают для нас пикник на открытом воздухе, у подножия красных скал Нора-ванка. Если задрать голову вверх, то в просветы между деревьями видны его очертания, почти сливающиеся с силуэтом гор…
Нораванк, взобравшийся на очередную скалу, прекрасен, как любой армянский храм. Монастырский комплекс включает в себя церковь Сурб Карапет (святого Иоанна Крестителя), часовню Сурб Григор (святого Григория) со сводчатым залом и церковь Сурб Аствацацин (Пресвятой Богоматери). В конце XIII – начале XIV века здесь трудились архитектор Сиранес и выдающийся скульптор Момик.
Радостно скачу по очередным скалам и каменным заборам, заглядываю в обрывы – меня переполняет энергия… Пока не начнут яростно и торопливо махать, сигнализируя, что пора уходить, я не угомонюсь… Любуюсь на двухэтажную церковь Сурб Аствацацин с узкими консольными лестницами, заглядываю в узкое извилистое ущелье реки Арпа, разглядываю хачкары, пролезаю в тесные отдельно стоящие приземистые кельи… В одной из них прямо в каменной стене искусно вырезан крест. Прикладываю к нему ладонь в надежде ощутить мысли того, кто обитал там много веков назад, а может, я надеюсь получить Откровение?..
На прощание пью упоительно вкусную воду из фонтанчика у входа, утоляя жажду. Люблю эти фонтанчики, разбросанные там и тут по всей Армении. В Софии, в Которе они тоже были, а вот в Москве невозможно и представить подобное – вода в них питьевой явно не окажется.
Когда мы едем обратно, во все глаза смотрю на скалы, макушки которых позолотило солнце, будто они и впрямь сделаны из чистейших слитков, манящих своей сказочной ослепительной красотой. Солнце уходит за Арарат, задерживаясь на его острие, словно зацепившись за него… Один из багровеющих оранжево-алым лучей указывает на дорогу, другой – уходит в стремительно темнеющую синь неба… Суетливо запечатлеваю кадр через стекло машины, стремясь не упустить момент истины. «Иди по этой дороге, – говорят мне лучи, солнце и сам Арарат, – иди по этой земле, пока не настанет время уйти выше, в меркнущую бездну…» Хочется плакать от пронзительного счастья, звенящего внутри певчей птицей, переполняющего любовью… Боже мой, как мало надо для счастья – любовь и эта земля! Мои ценности не измеряются финансовым благополучием, это было бы слишком просто. Те, кто думает только о деньгах, – беззаботные счастливцы, ведь мои запросы куда выше – мне подавай душу, звенящую со мной в такт!..
***
Моя любовь пространственна и неизмерима. Взгляд в ущелье – трещины земли, взгляд в небо – головокружительный бреющий полет, рождающий божественный восторг. Измерьте в километрах, парсеках величину нашей Вселенной, и даже если вам это удастся, как измерить то, что находится за ней, иную вселенную?
Рубен Пашинян, кивая на Арарат, рассказывает, что когда-то турецкий МИД возмутился из-за того, что на гербе Армянской ССР изображен Арарат, не являющийся территорией Армении. Нарком иностранных дел Георгий Чичерин парировал: «А вы рисуете полумесяц. Разве Луна – ваша?»
Наши волонтеры очень устают и буквально валятся с ног. Когда им приходится ждать нас полчаса в отеле перед ужином, они прямо в холле засыпают вкреслах: Маришка, Татушка, Люся, Роберт… Будить их неловко. Откуда у нас открывается второе и третье дыхание – совершенно непонятно…
Но это дыхание упорно диктует строки, которые я послушно записываю.
***
Наше окружение сразу подметило сокращение дистанции между мной и Артаком, считало информацию тел и взглядов, довольно зашушукалось, защебетало, зажужжало, смакуя новости, переваривая их в ненасытной утробе, скучающей без пищи для сплетен. Но, поскольку мы не замечали их, поглощенные собой, они не рисковали к нам приближаться, боясь заразиться любовной бациллой, разновидность которой считали смертельно опасной.
Лишь накануне отъезда, когда я вышла из ресторана покурить, следом за мной подхватилась знакомая журналистка. Опасливо приблизившись (боялась, что я на нее кинусь?), она затараторила, плотным потоком выплевывая слова, стараясь успеть досказать, пока я ее не перебила: «Ты, по-моему, совсем голову потеряла, дорогая. На тебя больно смотреть. Соберись. Ты же понимаешь, что выглядишь смешно и нелепо? На тебе лица нет. Я тебе только добра желаю…» Мелкие острые зубки в оскалившемся ротовом отверстии походили на челюсть хищника, малосильного, но претендующего на поедание живой, теплокровной жертвы, пусть даже больной, агонизирующей… Ее глаза выискивали какой-нибудь обнаженный участок, в надежде хоть слегка вампирнуть, откачать малую толику энергии, впиться в слабо защищенное место, в пульсирующую горячей кровью выпуклую жилку, если выдастся подходящий момент. Куснуть, дернуть, хлебнуть и отбежать – обычные действия таких охотников-шакалов, шарахающихся от собственной тени, но чудом добывающих необходимое пропитание.
«Спасибо за заботу, дорогая, – ласково отвечаю я, скрывая истинные чувства. – Умом я все понимаю, не волнуйся. Я отдыхаю и наслаждаюсь неожиданными подарками судьбы. Завтра я вернусь обратно, и все пройдет, вернется в свою обыденную колею. Я в порядке».
Недовольно пожимая плечами, сомневаясь и оглядываясь, с чувством разочарования, она засеменила обратно – вкушать плотскую грубую пищу, переваривать которую не эстетично и прозаически природой предназначено кишечнику, позывы которого через некоторое время еще более неэстетично исторгнут отработанную массу наружу.
Мой покер-фейс неодолимо расплывался, теряя очертания, словно тающий парчовый наряд Золушки, через который уже проглядывает замызганное и истрепанное платье, дырявое, неловко заштопанное, местами – в уродливых заплатках.
***
Организаторы «Литературного Ковчега» не только постарались показать храмы и природу Армении, угостить самыми разными национальными блюдами, но и знакомили с музыкой, поэзией, танцами своего народа.
Армянский дудук (духовой музыкальный инструмент), его звучание завораживает. Он может быть печальным и радостным, может плакать и звать в пляс, жаловаться, размышлять, говорить о любви… Его название поэтично переводят как «душа абрикосового дерева», потому что он изготавливается из тутового, абрикосового, сливового и орехового деревьев. Его говор похож на армянскую речь, лиричную, эмоциональную, выразительную… Этот инструмент не только часть культуры, но и часть самой души этой страны… Я уже даже не упоминаю музыку Арама Хачатуряна, известную всему миру…
Армянские танцы так же страстны, как и всё остальное. Их сакральная шаманская природа ощущается при каждом движении, когда танцор увлекается вслед за музыкальным ритмом и практически входит в транс.
Например, мужской танец кочари. Его упругий, интенсивный ритм ведет замкнутый круг исполнителей в вихре неуклонного стремления к цели… Впрочем, и трахаг – пляска с саблями – завораживает. Воинственный танец в блеске стали холодного оружия, опасного для врага, пленительного для женщин, ощущающих силу своих мужчин и их способность защитить и оберечь… В этих танцах стремление к небу и Богу, ввысь, соединяется с любовью к земле и корням, в них прочитывается единство с миром, гармония с ним…
Поэзия армянских поэтов не менее пленительна, читать ли классиков или современных поэтов. Она музыкальна, тоскующа и лирична…
Вслушаемся в строки Саят Новы:
Любовью опьянен, не сплю, но сердце спит, тобой полно: Всем миром пусть пресыщен мир, но алчет лишь тебя оно!С чем, милая, сравню тебя? Все, все исчерпано давно. Конь – Раш из огненных зыбей, степная лань ты для меня!
Любовью и болью пронизано обращение к символу Армении – Арарату Ованеса Туманяна:
Счастливый путь, скиталец наш!
Блажен ты, о, скиталец наш!
Идешь с любовью, грустно-рад,
Вдали сияет Арарат.
Благоуханьем ветерка –
Добрей, чем отчая рука, –
Гегамы шлют тебе привет
И Арагац, травой одет.
А там, как одинокий глаз,
Блеснет Севан, в горах таясь,
Резвясь, играя с тенью скал,
Шумя, вздымая синий вал.
Мерцает, блещет и горит, Волной сверкает и гремит,
А то печален и угрюм,
Чернее тучи, полон дум.
И та гора, гигант-шатер,
Гора из гор и царь всех гор,
Седой приникнув головой
К небесной груди голубой,
Встает, торжественно скорбя,
Вдали – и в сердце у тебя.
***
Иногда я думаю, что от страха смерти и конечности земного существования нас спасает только любовь. Когда любишь, ничего не боишься, и появляется бесстрашие.
Когда любишь, тебе неважны социальный статус, финансовый вопрос, некие другие условности, так или иначе всплывающие в реальной обыденности… Тогда ты можешь пойти на край земли, совершить подвиг, быть бескорыстным, понимающим, милосердным…
Все беды происходят из нелюбви или из неспособности любить… Да, мы меняемся, разочаровываемся, оправдываем себя тем, что наше влечение обусловлено некой долей афродизиаков и феромонов, что это состояние весьма и, увы, преходяще, но ведь и мы сами преходящи… Жизнь пролетает, как краткий миг, соловьиная песнь, иногда оборванная и недопетая… Никто не знает, удастся ли допеть ее или… она так и останется неисполненной черновой записью в репертуаре безвременно почившего шансонье…
Но эта любовь должна быть безусловна. Она не ревнует, не жертвует, не страдает, не действует во имя или вопреки… Истинная любовь чиста и свободна, будто горный родник, но попробуй сосчитать такие источники – и поймешь, что большая их часть – убогие и мелкие грязноватые лужицы с тухлой, непригодной для питья водой…
Я не хочу так… Доверие, свобода, полет, обоюдная страсть и уважение, безусловность – мои слова, произносимые миру…
***
Последний день «Литературного Ковчега». Меня и Гурама пригласили на встречу со студентами в Славянский университет, рассказать о современной прозе и ее тенденциях, о писательском мастерстве и труде и просто поговорить… Невероятно деятельные и умные дети, задающие множество вопросов, интересующиеся, открытые… Ах, какие они светлые!.. Как же хочется говорить с ними снова и снова… Их преподаватель – чудесный человек – Лилит Суреновна, с которой мы знакомы уже третий год, пользуется полным обожанием подопечных…
После обеда мы снова покидаем Ереван, нас ждут новые неизведанные места.
В пути разговариваем с Гурамом о Грузии и России. Он горячо и трепетно говорит о том, что Грузия – дочь России, страдающая, если ее родители ссорятся.
– Мы любим русских, – говорит он.
– Мы тоже всегда любили вашу прекрасную страну, – отвечаю я…
– Мы оба хотим, чтобы между нами всеми был мир… Мы – простые, маленькие люди, не играющие в политику, живущие, как певчие птицы, на своей родной земле… Мы хотим ездить друг другу в гости, восхищаться природой, воспевать ее, писать стихи и прозу, творить, но не идти с оружием на братьев и сестер, пылая непонятной и необъяснимой злобой, как это часто бывает… Надеюсь, с нами такого не произойдет никогда. Мы будем молиться об этом, и писать, говорить – в надежде, что наш голос будет услышан.
– Я хочу, чтобы мой роман был в первую очередь переведен на русский язык, – делится своей мечтой Гурам. – Приезжай в Грузию, ты увидишь, как у нас красиво!
– Я очень хочу! Постараюсь в следующем году… Может, и еще кто из наших ковчежан соберется, – отвечаю я.
***
Автобус привозит нас в Гегард – пещерный монастырь в Котайкской области. Более полное его название – Гегардаванк, что означает «Монастырь копья». Название этого монастырского комплекса происходит от копья Лонгина, которым пронзили тело Иисуса Христа на Кресте, и, как гласит легенда, апостол Фаддей в числе многих других реликвий привез его в Армению. Сейчас копье выставлено в музее Эчмиадзина.
Монастырь был основан в IV веке на месте священного источника, берущего начало в пещере. Поэтому изначально он получил название Айриванк, что означает «Пещерный монастырь». По преданию, основателем его был святой Григорий Просветитель.
Первый монастырь в IX веке был разрушен арабами. Из более ранних сооружений Айриванка не уцелело ничего. В 923 году Айриванк серьезно пострадал после захвата его Насром, вице-регентом арабского халифа в Армении, который разграбил все ценности, включая уникальные рукописи, и сжег величественные монастырские сооружения. К менее значительным разрушениям привели землетрясения.
Несмотря на то, что имеются надписи, датируемые 1160-м, главная часовня была построена в 1215 году под покровительством братьев Закарянов Закаре и Иване, военачальников грузинской царицы Тамары, отвоевавшей большую часть Армении у турок.
Гавит (притвор), частично свободно стоящий, частично вырезанный в скале, был построен ранее 1225 года, а церкви, высеченные в скалах, датируются серединой XIII века. После монастырь был приобретен князем Прошем Хахбакяном, наместником Закарянов и основателем княжества Прошьянов.
За короткий период Прошьяны построили пещерные сооружения, принесшие Гегарду заслуженную славу, – вторая пещерная церковь, родовая гробница, жаматун Папак и Рузакан, зал для собраний и обучения (обвалившийся в середине XX в.), а также многочисленные кельи.
Главная церковь, Катогике, была построена в 1215 году под покровительством братьев Закаре и Иване. Это главная церковь в комплексе и традиционно наиболее почитаемая. Церковь построена прямо напротив неприступной горы. Внешние очертания плана напоминают равноплечий крест, вписанный в квадрат и покрытый куполом на квадратной основе. По углам расположены небольшие двухэтажные часовни с цилиндрическими сводами и лесенками, выступающими из стены. Внутренние стены содержат много надписей с упоминаниями о дарениях, когда-либо принесенных монастырю.
На южном фасаде Катогике установлены ворота с великолепной резьбой. Тимпан украшен изображениями деревьев с плодами граната, свисающими с их веток, а также листьями, переплетающимися с гроздьями винограда. Изображения голубей располагаются между сводом и внешней несущей конструкцией. Над воротами изображена сцена со львом, нападающим на быка, символизирующая княжескую мощь. Сводчатый верх барабана купола содержит обстоятельные рельефы, изображающие лица людей, головы птиц и животных.
Исторические факты и цифры не дают представления об истинной красоте этого места, о его захватывающем дух величии и духовной мощи, об энергетике места, чувствующейся каждым приехавшим, вне зависимости от его впечатлительности, экстрасенсорных способностей или веры. Описать это невозможно, необходимо увидеть воочию.
Монастырь стоит в окружении величественных утесов, возвышающихся над храмом подобно великану и обхватывающих своими объятиями ущелье реки Гохт. Часть помещений монастырского комплекса полностью выдолблена внутри скал. Такой труд сложно даже представить, настолько непомерна, тяжела и кропотлива проделанная работа. Другие сложные сооружения состоят как из построенных стен, так и из помещений, выдолбленных глубоко внутри утеса. Повсюду глаз отмечает вырезанные на стенах или отдельно стоящие хачкары – традиционные армянские каменные памятные стелы с крестами.
Я посвятила Гегарду стихотворение еще в свой прошлый приезд.
Если бы я была монахом-отшельником – выбрала бы для жизни Гегардское ущелье, пила воду из Кармиргет и размышляла о смысле жизни, беседуя с величественными склонами гор, ореховыми деревьями и храмом, медитируя под сталактитовым сводом притвора. Тени монахов шептали бы мне о величии Бога, видимого невооруженным взглядом через струящийся внутрь скалы свет. Но я всего лишь случайный турист, заглянувший во вневременное царство Армении. Что приятно – я тоже оставила там свой след, ведь душа моя прилетает туда во сне.Продолжение >скачать dle 12.1