ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Ирина Горюнова. АРМЯНСКИЙ ДНЕВНИК. Часть IV

Ирина Горюнова. АРМЯНСКИЙ ДНЕВНИК. Часть IV

Часть I . Часть II . Часть III »

(продолжение)
 

Часовня с могилой Месропа Маштоца является одним из наиболее посещаемых мест в Армении. Каждый год, в сентябре, многочисленные первоклассники учат первую букву армянского алфавита именно в этой церкви: после торжественной клятвы, у его могилы. Я не произношу клятв, а просто прошу Роберта показать мне первую букву моего имени. Провожу пальцами по ажурным завиткам, пытаясь удержать в памяти ее очертания.

С улыбкой вспоминаю притчу о создании грузинской письменности, пересказываемую армянами друг другу как анекдот, но которую ни в коем случае нельзя рассказывать при грузинах.

В 345 году Месроп Маштоц создал письменность для армянского народа. Шло время... Соседи-грузины увидели армянский алфавит и захотели такой же себе, поэтому решили послать делегацию к Месропу Маштоцу.

Пришли к нему грузины, когда он трапезничал, но они не стали ждать, а решили обратиться сразу:
– Послушай, Месроп, ты вот армянам создал письменность и нам создай, а то почему у армян есть, а у нас нет.

Месроп отвечает:
– Хорошо, вот только поем и напишу, а вы ступайте пока.

Но нетерпеливые грузины начали просить:
– Нет, нам нужно прямо сейчас, некогда нам ждать.

Месроп Маштоц в ответ:
– Да поймите вы, я ем. Доем и сразу возьмусь.

А грузины все просят и просят:
– Нам срочно нужно, именно сейчас.

Месроп разозлился,  взял  тарелку  с  лапшой,  которую ел, и кинул на стену со словами:
– Зарисовывайте свои буквы – вот ваш алфавит.


Так и появилась грузинская письменность...


***

Дорога оказалась долгой, и, не заселяя в гостиницу, нас везут обедать. Несмотря на усталость, каким-то чудом у всех открывается второе дыхание, и после обеда мы начинаем танцевать. Официанты делают музыку громче… Так, танцуя, мы и уходим из ресторана, чтобы сразу пойти на экскурсию, пока на город не опустились сумерки…
Гюмри, бывший Ленинакан, странное место, такое же вневременное в своем роде. Этот город сумел сохранить часть старинных домов, несмотря на страшное Спитакское землетрясение, трагедию, потрясшую в 1988 году весь мир… Тогда в Армении погибло более двадцати пяти тысяч человек…
Цавд танем, Армения!..
Каменные приземистые домики одно-, двух- и трехэтажные когда-то строились добротно и на века. Тогда еще умели строить и не знали слова «халтура». Чаще всего творения человеческих рук разрушает не природа, а сами люди, варварски уничтожая то, что было создано, сотворено с любовью…
Проходим мимо парикмахерской, сохранившейся еще с советских времен… Смешные разлапистые красные кресла из кожзаменителя, подугасшие, чуть мутноватые зеркала со сколами и щербинками, цирюльники/брадобреи в белых халатах с опасными бритвами и пенными помазками в руках степенно и важно обихаживают клиентов, ведя с ними традиционные неспешные беседы… Заметив наш интерес, они улыбаются и широким радушным жестом предлагают зайти внутрь, но мы идем дальше…

На одной из центральных улиц, прямо наверху, между окнами протянуты веревки, на которых сушатся постельное белье, свитера, штаны и подштанники. Очевидно, пыль от проезжающих машин совершенно не смущает владельцев пока еще белых пододеяльников с трогательными ромбами-отверстиями, предназначенными для одеял. У входа в магазин, находящийся на первом этаже, вывеска: «Ната. Салон женской одежды». Слово «салон» вызывает смешок, если учесть его объемы, представленный товар и интерьер, но смешок необидный… Наивная гордость своим детищем владельца магазина и его попытка привлечь клиентов вызывают одобрительное умиление. Гадаю, не его ли кальсоны красуются наверху, развеваясь, вернее, гордо рея, подобно флагу?!

Вечернее небо затягивают тревожные свинцовые тучи, под которыми заполошными вкраплениями-галочками в небесный потолок летят-мельтешат на юг птичьи стаи… На центральной площади бок о бок ютятся, но все никак не могут притереться друг к другу: по-советски тяжелое здание с огромными нагловатыми буквами SAMSUNG, за ним благородно-старинного вида кинотеатр «Октябрь», в проемах которого диссонирующе висят афиши идущих кинофильмов, потом стеклянно-лаконичный фасад некоего банка и уже в конце – старый, полный сдержанного достоинства храм в серовато-черных тонах… Его массивные шпили упали во время землетрясения и остались лежать на газоне как памятник — один из символов недолгой человеческой  памяти…

Отели в Гюмри не очень большие, поэтому участников расселяют в три гостиницы, кого куда. Меня, Гурама, Василия, Олега, Зюську, Давида и двух армянских поэтесс поселили в отеле, не только похожем на музей, но и носящем гордое название «Вилла Карс». Захожу в номер. Все сделано под старину или является ею на самом деле: темно-коричневый ажурный шкаф девятнадцатого века, старые стулья с витиеватыми ножками, комод, кокетливо выставляющий напоказ металлические литые ручки, расписной сундук, кресло-качалка, маленький письменный столик с притаившейся на нем чернильницей и древними статуэтками… На стене – часы с неработающим механизмом, опустившим вниз онемевший медный язык… Пастельная голубовато-зеленая потолочная роспись с чуть поплывшей треснувшей штукатуркой… На окнах покрашенные белой краской дубовые ставни… В маленьком стенном углублении зачем-то прячется полуигрушечный чугунный утюжок… На стенах – нежные акварели с видами Гюмри. Восхищенная интерьером, настороженно заглядываю в ванную комнату, чтобы удостовериться, нет ли и там подобной оригинальной старины. Перевожу дыхание – там все по-европейски.

Ужин проходит в чудесной таверне. За нашим столом вино не пользуется спросом, поскольку Давид приносит абрикосовый самогон от своих родственников. Обычно я такие напитки не пью, но тут отбрасываю все условности и присоединяюсь. Музыка манит в пляс, и скоро больше половины участников «Ковчега» отплясывают под армянские мотивы быстрые и не очень танцы… Время пролетает незаметно.

С чувством сожаления и нетерпения одновременно отправляюсь в номер, уже зная, какие строки выйдут из-под моих пальцев…

На одном из торжественных ужинов, измотанная борьбой со своим разумным/рациональным «я», отпускаю тормоза – перестаю считать количество выпитого, заливая им неудавшееся прошлое, чтобы утопить его окончательно, и голос разума, нудно твердящий здравомыслящие сентенции… Жизнерадостно кудахтающие, сохраняющие серьезный вид, важные господа и госпожи, их спутники и прислужники с мультипликационными движениями рисованных персонажей, изображающие свою влиятельность, демонстративно льстивые, вежливо-невыразительные, возведшие заурядность в эталон совершенства и политкорректности, они выстраивались здесь, выставляя себя напоказ среди пронырливой журналистской братии, высвечивающейся среди остальной толпы вспышками особо продажных сальных физиономий, деланно-равнодушных, но с озабоченно бегающими глазками, оценочно сканирующими пространство и каждого из присутствующих на предмет новых скандальных материалов. Растущая неприязнь к этой безликой массе требовала периодически восстанавливать уровень напитков в моем бокале.

Мы танцуем вместе все танцы, Артак сначала бережно и виртуозно, а потом, поддаваясь музыкальному гипнозу и главенствующему ритму, все более яростно, ускоряя темп, кружит меня по залу, буквально отшвыривая и снова притягивая к себе. Мы сплетаемся в сумасшедшем, обезумевшем танго, сгорая в его запредельном ритме, недоступном большинству… Меланхолично двигающиеся пары постепенно отдаляются от нас, теснятся к стенам, оставляя пустой круг, разрастающийся с каждой минутой, с очередным движением, выпадом…

– Ты все время стараешься вести, так нельзя, – упрекает он, – женщина должна повиноваться мужчине, отдать инициативу, хотя бы в танце… Перестань все контролировать, прекрати доминировать… – укоризненно шепчет мне на ухо Артак.

Я пытаюсь.
– Научи меня, – прошу его, – я буду стараться.

Грандиозный танец стихий, воды и огня, сражение без победителя, бои без правил, мощь силы, сотворяющей мир из антиматерии, рождающей сначала его огненное, немыслимого жара ядро и постепенно окутывающей менее пылающими слоями различных элементов, пока акт творения не будет закончен и новая планета не будет явлена взору Творца… Музыка стихает… Мы замираем…
Он зарывается в мои волосы, вдыхает их запах и говорит, что они пахнут фиалками…

Медленно, как в полубреду, идем в гостиницу, наслаждаясь мягкой звездной ночью, беззвучно-теплой, нежной, обволакивающей…. Он провожает меня до номера, и… нас бросает друг к другу, словно две незримые могучие ладони, устав ждать, вдруг нетерпеливо подтолкнули наши тела навстречу… Мелькающая мысль «я не могу допустить такого романа» мгновенно тает.

Безумие, творящееся между нами, не нуждается в определениях, пояснениях, расшифровке и не поддается контролю… Нас несет сокрушающая природная сила, как бурлящий поток тащит две тонкие веточки, сплетенные между собой, как ветер влечет, играясь, кружащиеся листья, как тайфун или цунами может нести стволы деревьев, людей, автомобили, дома… Противостоять ей невозможно… Я смотрю на моего юного спутника, но вижу перед собой мужчину – настоящего, не испорченного американским феминизмом и русскими женщинами, привыкшими тащить на своем горбу все, включая супружника, женщинами, свято исповедующими вбитую в них веками пословицу: «Пусть плохонький, зато мой».

Непомерность природно-дикого слияния, когда происходит все возможное и невозможное, что только может быть, когда я действительно отдаю себя в его полную власть и его сила царит надо мной, уничтожая, перерабатывая, подчиняя до боли, протестующего крика, задыхающегося желания и невозможности завершить этот первородный акт, неизмеримость эта потрясает, уничтожая все пройденное и испытанное когда-либо, словно и не было ничего до этого момента… Запертые в памяти тела дымные клочки прошлых слияний рассеялись и унеслись прочь…
Не помню, когда мы провалились в сон, но я постоянно просыпалась, понимала, что он рядом, и засыпала вновь…

Утром, когда он еще спал, я пошла в ванную… С любопытством разглядывала следы его страсти: расплывающиеся на коже разноцветные пятна синяков, царапины, кровь на бедрах, опять кровь, хотя до женских дней еще далеко… Это не было насилием, но – не ограниченной ни одним табу нестерпимой страстью, не умеющей сдержать полыхающее желание, прорвавшееся сквозь истончившееся отстранение, существовавшее между нами до поры.

Я улыбалась, дотрагиваясь до этих отметин принадлежности…
Улыбалась, приводя себя в порядок, смывая расплывшуюся старую косметику и нанося новую. Улыбалась, одеваясь, и когда будила его, недовольно сонного, отмахивающегося, капризно морщившего нос в попытке уйти от пробуждения…

Меня наполняла энергия невероятной силы, полнившейся, разраставшейся, выплескивающейся… Его рука сонно пробиралась сквозь мою одежду, притягивая к себе, привлекая и прижимая все крепче, и только понимание, что срочно надо вставать, невероятным усилием воли прервало наши объятия…


***

Утром, собираясь умываться, не отойдя ото сна, я с ужасом уступаю дорогу какой-то упитанной сороконожке, явно чувствующей себя здесь хозяйкой, в отличие от меня. Думаю заорать, но, поскольку никого нет рядом и действо это совершенно бессмысленно, молча жду, когда она уберется подальше. Одеваясь, искоса заглядываю в обувь, пытаясь понять: не удостоила ли она или кто-то из ее сородичей мои кеды честью стать им спальней или гостиной? Но – обходится. Очевидно, это была демонстрация силы и тактический марш-бросок в другое место…

Рядом с отелем, где проходит наша конференция, чумазые ребятишки играют в камушки, сидя в пыли и коротая время, пока их матери отовариваются в соседнем магазинчике продуктами. Широко открытые глаза доверчиво расцветают любопытством на их личиках. Рядом с лестницей покатый спуск, который они без затей превращают в горку, скатываясь по ней раз за разом вниз. Самый младший, двухгодовалый, осторожно следует за мальчишками чуть постарше. Вверх он карабкается на четвереньках, неуклюже переваливается, задирает голову и, увидев, что я наблюдаю за ним, улыбается… По моей просьбе Арташ, снимающий все наше путешествие на видео, делает его снимки…

На конференции мы обсуждаем с Давидом Мурадяном и другими участниками проблемы современной литературы, жанров, смыслов, того, о чем и зачем писать, сидя перед белым листом бумаги, не превратится ли в конечном итоге литература в буковки на мониторе экрана, легко появляющиеся и также легко исчезающие по мановению руки… На мой взгляд, бумажная книга обладает иным весом и звучанием, чем книга, не имеющая физического воплощения… Я сама многое читаю с компьютера, но любимые книги предпочту иметь в бумажном эквиваленте, пусть их будет не так много…

Когда мне дают слово, говорю о проблемах воспитания и обучения в школе, о том, что заботу о читателе надо начинать с детства, что всем нам необходимо обратить внимание на подготовку учителей и директоров, что педагогическая школа утеряна и педагогов от Бога можно пересчитать по пальцам…
К сожалению, перед моими глазами красноречивый пример, поскольку моя дочь учится в средних классах. Я сама нахожу в ее домашних и школьных работах ошибки, причем в уже проверенных преподавателем работах. А когда я, директор фестиваля и премии имени Корнея Ивановича Чуковского, обзванивала московские школы с предложением, чтобы к ним на встречу приехали известные писатели, пишущие для детей, в большинстве случаев слышала в ответ завуалированный отказ-просьбу перезвонить через несколько месяцев, а лучше через полгода… Вежливо и культурно, не так ли?.. Когда моя дочь училась еще в другой школе, я принесла директору афишу – приглашение на праздник «День рождения дедушки Корнея», – которую всего лишь надо было повесить на доску объявлений. Вход на праздник был свободный, бесплатный и для детей, и для их родителей. Думаете, афишу повесили?.. Тогда как рекламой платных спектаклей и других детских представлений пестрят все стены.
 
А потом мы жалуемся, что наши дети мало читают и почти все время проводят за компьютером… Что же вы хотите?.. В российских школах увеличивают часы физкультуры, заботясь о физическом здоровье детей, сокращая их за счет… уроков русского языка!.. Преподавателей  катастрофически не хватает.
Учитель по физкультуре, бывший тренер (не помню, в каком виде спорта), категорически не хочет поглядывать на часы, чтобы вовремя окончить занятие. Если у детей лыжи на территории школы, то за временем следит охранник или тот из преподавателей, который свободен. Иначе класс будет еще половину следующего урока переодеваться, рассаживаться за парты, доставать учебники, тетради, пеналы, и единственное, что сможет в итоге сделать несчастный педагог, – задать домашнее задание к следующему уроку. Русский язык у моего ребенка ведет преподаватель психологии. Учитель по физике пришел из университета и не слишком хорошо понимает, как давать знания начального уровня детям, а не студентам… И печальный рассказ можно продолжить…

Задумываюсь о том, что если в Армении все от мала до велика знают писателя Туманяна, то российскому читателю он зачастую совершенно незнаком. Спроси любого на улице Москвы или Санкт-Петербурга – отрицательно покачают головой. А если наоборот? Наверняка армянские дети знают сказки Чуковского… Думаю – да… Но наши дети читают сказки Астрид Линдгрен, к примеру, да и других зарубежных писателей… Тогда почему? Ведь мы много читаем! Господа чиновники, российские и армянские, что это вы так? Кто будет вашу культуру пропагандировать, распространять ее? Ну ладно, может, в России это на данном этапе не очень актуально, ну а вам-то? Вы же гордитесь своими знаменитыми соплеменниками! Давайте-ка вместе этот вопрос решать! Нельзя сохранять культуру в узком кругу! Что из того, что Туманян переведен на множество языков мира?.. Не отделывайтесь общими фразами, устройте опрос, подумайте, решите…
Ладно, это был единственный камень в ваш огород, больше не буду – не за что.
Но я почему горячусь? Мне стыдно, да, но когда еще два года назад я в первый раз приехала в Армению, презентация моих книг проходила именно в музее Туманяна. Но я ничего о нем не знала! И вам должно быть стыдно за то, что мне стыдно! Вот!
Я не поленилась, посмотрела в Интернете. В 2011 году была выпущена почтовая марка России, посвященная Туманяну. При чем тут марка?! Друзья мои, я не перегибаю палку, правда! Вижу цифровую аудио-книгу 2012 года, букинистические издания, которых нет в продаже, книги Маршака (но не Туманяна!), который его переводил, книжку Туманяна 2009 года, которой нет в продаже и которая была выпущена малоизвестным издательством (тираж почему-то не указан)…
В общем, думайте сами, классик-то ваш…


***

На лесной поляне мы, участники «Литературного Ковчега», читаем стихи. Давид Матевосян, чтобы смысл текстов был понятен всем, синхронно переводит с русского и армянского на английский, с английского на русский и армянский, с армянского на русский и английский… Зюзанна Клепова переводит стихи Антуана Симона с французского на английский…
Антуан подобрал где-то по дороге большую суковатую палку-посох и, читая стихи, с воодушевлением бьет им о землю и марширует, иллюстрируя активную устремленность своей поэзии к движению… Поначалу многие удивлялись, что французский поэт в ноябре месяце разгуливает в сандалиях на босу ногу, но потом привыкли. Оказывается, Антуан не признает другой обуви, даже зимой… Есть в нем что-то такое, загадочное… Кроме того что он смахивает на Ноя и Санта-Клауса одновременно, его образ тянет сравнить с образом старика-лесовика, Хранителя Леса, ведуна… Палку он забирает с собой, входя вместе с ней с царственным видом в отель. Я не видела, как он уезжал в аэропорт, но подозреваю, что волшебный посох он тоже прихватил с собой – вместо традиционных сувениров.


***

– Нерсес, – говорю я полузадумчиво-полушутливо, когда все обитатели «Ковчега» сидят за столами во время очередного ужина, – Нерсес, я бы попросила политического убежища в Армении.
– Без проблем, – отвечает он невозмутимо. – Давай напишем президенту.
Конечно, я преувеличила, политическое убежище мне не нужно, но вот армянское гражданство я бы получила. Многие мои знакомые недоумевают, как это так можно: в свое время я отказалась от постоянного местожительства в Америке, пресловутой green card (письма из посольства упорно приходили года четыре подряд). Люди, которым я это рассказывала, считали меня ненормальной… Отказаться от таких перспектив? Немыслимо. Но для меня это не вопрос выгоды, а вопрос любви…
Если вы меня слышите, каким-то чудом читаете этот дневник, господин президент Серж Азатович Саргсян, то я таким незамысловатым образом признаюсь в любви Вашей стране…
Эта любовь непонятна и странна, в ней нет стремления к физическому комфорту и безопасности, к лояльным и удобным законам, к теплому климату или высокому общественному положению, к высокооплачиваемой работе, нет желания подарить детям более справедливую, цивилизованную страну, лучшее образование и медицинское обслуживание на высшем уровне… У вас нет моря и вечного лета, я ничего не знаю про ваши законы, уровень образования, медицинское обслуживание, и мне никто не предлагал работу… Но ваша страна, ваши люди настолько полны внутреннего достоинства, почтения к предкам, любви к своим корням, традициям, устоям, настолько открыты и готовы любить каждого, кто придет к ним не с мечом, а с оливковой ветвью, что это оказывается самым простым способом пленить сердце. Это чувство лишено жажды обладания, оно стремится разделить и радость, и боль, осознавая самое главное – отсутствие фальши, пошлости, скабрезности, привычной и удобной каждодневной лжи…

После ужина расставаться с новыми друзьями не хочется, несмотря на неумолимо грядущий ранний подъем. Залихватски жертвуя дополнительными часами сна, я, Зюська, Гурам, Татев, Роберт, Арташ, Асатур собираемся в одном из номеров гостиницы. Смотрим разные видеоролики: грузинские танцы, клипы армянских популярных певцов, рассказываем анекдоты (в первую очередь о грузинах и армянах – и никто не обижается), делимся мнениями о современном кинематографе, вспоминаем забавные случаи из жизни… Вроде бы простые, незамысловатые разговоры, но так весело и здорово, что мы с сожалением расстаемся около двух часов ночи. Арташ и Татев идут провожать меня, Зюську и Гурама до нашего отеля. Татев скачет как мячик, и я поражаюсь ее неуемной энергии. На улице полная тишина. Гюмри спит, непривычный к подобным бдениям. Мироздание щедро раскидало горстями по ночному небу звездную россыпь, ошеломительно сверкающую над нашими головами и макушкой очередного старинного храма, царственно вырисовывающегося из темноты.

Голова ясная, сна ни в одном глазу. Приходится садиться за работу…

В один из дней мы сбегаем, искушенные возможностью устроить праздник. С нами отправляется один из друзей Артака со своей девушкой. Мы едем в горы, к прячущемуся в их объятии прозрачно-синему озеру, которое томно раскинулось среди холмов. С беззастенчивой ленцой оно хвалится изгибающимися линиями обнаженных берегов, раскинувшихся на пожухлых травяных простынях. Лаконично гордый ландшафт, невообразимая, захватывающая дух древность гор, хранящих вековые тайны, приняла нас в свои объятия, молча соглашаясь временно признать нас частью себя.

Друг Артака бережно, с ощутимым почтением достал из футляра саксофон, любовно прилаживая к нему губы, растягивая паузу, не решаясь прервать эту тишину, но, будто дождавшись незримого знака, он вдруг заиграл. Озеро ошеломленно встрепенулось, чуть покачивая волнами в такт мелодии. Прилетел взбудораженный музыкой легкий ветерок. Даже горы выпрямились, строже держа осанку, приподнялась лежавшая в изнеможении трава, удивленная неожиданным экспромтом, а саксофон пел о любви и немыслимой тоске, снедающей в разлуке с любимой, о слезах, рождающихся в глубинах морей, сочувственно плачущих вместе с остальным миром, о надрывном крике сокола, безвременно утратившего свою подругу… Мы сидели, обнявшись, склонив головы, на небольшом каменном уступе, глядя на луч солнца, дрожащий в воде, рисующий свои неразборчивые эскизы, и мое сердце замирало от непередаваемых чувств, теснившихся в нем, еще не названных, смущающих необходимостью дать им, рано или поздно, некое определение. Чуть позже, ускользнув вдвоем в сторону, вскарабкавшись по склону наверх, мы находим тесную пещеру с природным столом-постаментом посередине. Поддавшись влечению, Артак решительно распластывает меня на нем. Будто принося жертву богам, он высекает из меня стоны, приподнимает, раскачивая на своих бедрах, и проливает на каменный алтарь семя жизни – единственный возможный дар.

Древние храмы, величественно-простые и безыскусные, сохраняют естественность, не пытаясь отбелить ее, прихорошить позолотой, загромоздить ненужной и вычурной лепниной, подобно провинциалке, старательно копирующей гламурный вид звезд дешевыми китайскими подделками. Эта их отличность, гулкая, пронзительная естественность, пробирает до мурашек, вибрирующих, перенастраивающих структуру всего существа вкупе с его многочисленными эфирными телами. Даже при их религиозной составляющей такие храмы лишены оттенка лжи, спасительной или призванной облегчить кошельки прихожан, им веришь, потому что иначе нельзя, они – непреложный контекст мира, данность, константа, точка отсчета, с которой все начинается заново…


***

Утром мы едем в Мармашен – это десять километров к северо-западу от Гюмри. Поначалу радостно выбравшиеся из автобуса ковчежане не подозревали, что их ждет довольно долгая прогулка к месту назначения (громоздкому средству передвижения там не проехать), но при хорошей погоде и отличной компании какое это имеет значение?..
Идем вместе с фотографом Асатуром. Он рассказывает, что когда-то учился на юридического психолога – специалиста судебной медицины, в обязанности которого входит определить, насколько был вменяем тот или иной человек при совершении преступления. Во время студенческой практики Асатур столкнулся со случаем, когда человека осудили на более долгий срок, чем тот заслуживал, поскольку находился тогда в состоянии аффекта. Но никому до этого не было дела… Этот человек (назовем его, к примеру, Зохрак) жил вдвоем с больной матерью и снимал квартиру. Иногда ему случалось на пять-десять дней задерживать оплату за жилье, и тогда владелец приходил к матери Зохрака, угрожал выселить квартирантов за неуплату и осыпал пожилую женщину ругательствами. В один из таких дней мать, наслушавшись угроз, упала в обморок, о чем соседи тут же сообщили Зохраку. Тот должен был получить зарплату в понедельник, но была суббота, мать плакала, после того как сын привел ее в чувство. И Зохрака понесло… Его захлестнула дикая ярость, затуманившая разум… В исступлении он схватил нож и ринулся искать обидчика… Пытавшийся остановить мужчину сосед получил легкую рану в бедро, а потом случилось то, что случилось. Убийство. Зохрак перерезал хозяину квартиры горло… Долго и тупо смотрел он на мертвое тело, валяющееся на земле в луже крови, на нож, зажатый в своей руке… Потом опустился рядом с поверженным врагом, застыв в странной, неестественной позе… Когда Зохрак очнулся, то бросился бежать, в ужасе от содеянного им… Друзья и родственники уговорили несчастного прийти с повинной, что тот и сделал, но… Суд не признал состояния аффекта, не подтвердил невменяемость на тот момент подсудимого, и Зохрак получил полный срок. Мать умерла, не дождавшись из тюрьмы сына. Несколько лет к нему ходила невеста… Дождалась ли – история умалчивает. Асатур помолчал, а потом добавил, что после практики решил найти себе другую профессию. Меняем тему. Асатур говорит, что его имя означает «данный Богом»…

Ближайшая окрестность примечательна разве что несколько унылым пейзажем: у дороги насыпь с нагромождением разной величины и формы камней, выжженная солнцем трава, чуть поодаль – песчаные холмы, перетекающие один в другой… Изредка можно заметить испуганно прижавшиеся друг к другу маленькие группки стыдливо-зеленых посреди этой песчаной желтизны деревьев… Голубое небо местами укрыто тонкой белой пелериной облаков…

Вижу, как далеко внизу вырисовывается Мармашен, прикрытый от чересчур пристального взгляда яблоневым садом. Обходить по удобной дороге далеко, поэтому, чтобы срезать часть пути, спускаемся вниз по холму, не очень крутому и вполне проходимому склону, если, конечно, на тебе удобная обувь, а не шпильки. Слава богу, я такую обувь не люблю, а уж на экскурсии мне и вовсе не придет в голову надеть нечто подобное.

Храм, возведенный из красного туфа, представляет собой купольный зал. Такое ощущение, что весь он как натянутая стрела, устремленная в небо, к Богу. Фасад – крестообразной формы, с арочными нишами и узкими окнами, что по задумке архитектора создает игру света и тени. Зонтичный купол покоится на граненом барабане. Захожу внутрь, привычно ставлю свечи.
Чуть поодаль от главного здания – руины еще одного здания церкви, округлые, состоящие из цоколя и двух нижних рядов кладки стен… Впереди – река Ахурян. Слева (если стоять спиной ко входу в храм) фрагменты древних построек монастыря, хачкаров и плит.
Иду в сторону воды – вижу, что на самом красивом месте, высоко над рекой, сидят Василий и Олег. Присоединяюсь. Все дышит благословенным покоем…
Яблоки тут, кстати, вкусные.
На обратном пути замечаю очередные развалины, урбанистический пейзаж, похожий на иллюстрацию: мир после катастрофы. Причудливые огромные железные бочки, поваленные набок, куски арматуры, вдавленные в землю, но еще держащиеся на своем месте ржавые ворота на запоре, ведущие в никуда, остатки каменной кладки и что-то похожее на бомбоубежище.
Нам навстречу идет пожилой мужчина, местный сельчанин. Он степенно останавливается рядом с каждым из нас, здоровается, пожимает руку и идет дальше. Здесь так принято. Невозможно себе представить, чтобы с тобой не поздоровались, не оказали уважение…
Меланхоличные коровы лениво жуют пожелтевшую траву, искоса бросая на нас взгляды…

Нас уже несет стремительным потоком времени в другое место – Тегер, к церкви Сурб Марьям Аствацацин (Святой Богородицы), что стоит на склоне горы Арагац, – туда мы добираемся по умопомрачительному серпантину, возносящему путников все выше и выше, кажется, что к самой высокой точке Армении, хотя это не так...
Церковь Сурб Марьям Аствацацин типа купольного зала возведена из темно-серого базальта в XIII веке, позднее к ней был пристроен притвор. Комплекс был построен по повелению Мамахатун, жены принца Ваче Вачутьяна. Автором монастырского комплекса, как гласит надпись на колонне притвора, был священник Ахбайрик. И крепость, и церковь упорно цепляются за скалы…

Вскарабкиваюсь на крепостную стену, построенную на самом краю ущелья. «Ира-джан, – обеспокоенно кричит мне Давид Матевосян, – слезай! Либо ты упадешь, либо крепость рухнет!» Снова смеюсь. Пространство пустоты завораживает, но не пугает. Поэт Антуан из Франции, похожий на самого старика Ноя или Санта-Клауса, выхватывает, словно из другого пространства, белого кота, шерсть которого такого же снежного оттенка, как цвет его собственных, пушистых одуванчиковых волос, и радостно гладит животное. Кот довольно пускает слюни и щурит глаза от редкой и явно непривычной ласки.
Все улыбаются…
 
Местная хранительница искоса смотрит на меня и спрашивает, не нужно ли мне в туалет. Вместе с двумя другими спутницами я решаю заглянуть туда на всякий случай и, увидев это чудо архитектуры, громко хохочу. Практически на самом краю, перед ущельем, стоит некое хлипкое сооружение, состоящее из дыры в земле, нескольких деревянных брусков, вкопанных в землю, и с трех сторон завешенное старыми тряпками от нескромных взоров, зато четвертая сторона, где обычно находится дверь или имитирующая ее занавесь, ничем не прикрывается и смотрит прямо на ущелье… Между прочим, с данной «смотровой площадки» открывается один из самых потрясающих видов. Занимаясь опорожнением организма, можно одновременно наслаждаться величием природы и думать о вечном…


***

Вечером сидим вдвоем с другом-писателем в кафе за бокалом вина.
– Напиши одну историю, если интересно, – предлагает он. – Печальную историю любви…



Продолжение >скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
3 675
Опубликовано 28 июл 2015

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ