Кирилл Еськов и Михаил Харитонов. ROSSIJA (reload game)

Редактор: Марина Яуре


(фрагмент)



Последний из Шерлохолмсов

И уж лучше все эти Поплавские, Сологубы,
Асфодели, желтофиоли, доски судьбы, –
Чем железные ваши когорты, медные трубы,
Золотые кокарды и цинковые гробы.
Дмитрий Быков,
«Нет, уж лучше эти, с модерном
и постмодерном…»

Мария Васильевна Розанова, прочитав этот роман, сказала:
«С некоторых пор я замечаю у Сорокина клычки, такие
вампирские клычки», хотя именно она первой напечатала
роман «Очередь», который принес Сорокину славу.
Дмитрий Быков
«Владимир Сорокин “Сердца четырех” 1991 год»: 100
лекций о русской литературе XX века».


Журнал «Новый Мiр», № 7, 2024 год
Неизвестная рукопись Конан-Дойля.  Перевод и предисловие Н. А. Аблеухова

1.

Прошлогодняя находка рукописи неизвестного рассказа сэра Артура из его «шерлокианы» стала, разумеется, сенсацией. Подлинность документа остается предметом ожесточенных споров между экспертами – что не помешало издательству «Harper & Random» приобрести его за сумасшедшие деньги и дважды уже допечатать сумасшедший для небольшого рассказа тираж. Читателей ничуть не смущает (а, возможно, даже и привлекает) то, что они в любом случае имеют дело с явно недоработанной вещью: она не имеет авторского названия (первая и последняя страницы рукописи утеряны), а упоминаемые в тексте политики и деятели культуры фигурируют под своими реальными именами – что было абсолютно недопустимо по тогдашним этическим нормам.
И уж в особенности эти обстоятельства не смутят, мы полагаем, русского читателя, у которого перед глазами прецедент «Дубровского»: вещь и незаконченная, и необработанная для печати, и даже название ей придумано публикаторами – а вот поди ж ты: оказалась одним из самых популярных произведений Пушкина…

–  –  –

История же обнаружения рукописи вполне достойна расследования самогό Великого сыщика. Эти листки in quarto были заложены между страниц изданной в 1884 году в Нью-Йорке монографии «Биметаллизм и золотой стандарт» оригинального, но полузабытого ныне канадского экономиста Джеймса Мюррея – так, надо полагать, и не перелистанной толком за без малого век. Перелистать же означенный фолиант удосужился наконец кембриджский студент-палеонтолог Ричард Уилберфорс, приехавший со своей девушкой погостить в родительское имение. По его собственному признанию, слово «биметаллизм» было ему смутно знакомо лишь по памятному с детства едва ли не наизусть роману «Затерянный мир» (прочтение коего, как он считает, во многом определило его жизненный путь): разговорами о том непонятном «биметаллизме», если кто забыл, вгонял в смертную тоску отважного репортера Мэлоуна его несостоявшийся тесть. Короче – снял студент с полки в родительской библиотеке старую-престарую непрофильную книжку – и всё заверте…
За ланчем студент показал книгу с листочками леди Уилберфорс: «Ма, ты не знаешь – что это за забавная конспирологическая графомания?» Леди не знала и, как водится при такой нужде, кликнула дворецкого, Тома – эдакую черепаху Тортиллу ста двух лет от роду; тот (не лазя, естественно, ни в какие девайсы-гаджеты) тут же доложил: «Насколько мне известно от моего предшественника Джона, миледи, книга с таким названием была приобретена по случаю, среди прочих, при распродаже букинистического магазинчика старика Уинслоу в Кроуборо, в 1927-м…  Ох нет, миледи! – простите старика, память подводит: не в 27-м, а в 28-м – старый лорд уже перестроил тогда правое крыло, где библиотека!»
При слове «Кроуборо» студент обронил свою серебряную вилку с головой коронованного леопарда на жалобно звякнувшую веджвудскую тарелку: «А можно поподробнее, дядюшка Том?» Что Конан-Дойль писал свой «Затерянный мир» именно в Кроуборо (и, соответственно, вполне мог, чисто для бэкграунда, накупить научно-популярных книжек, в том числе и про не слишком нужный по сюжету биметаллизм, а по завершении работы отнести их в местный букинистический) он знал точно – и вовсе не потому, что был каким-то уж там суперфанатом сэра Артура. Просто если палеонтологу (даже третьекурснику) сочетание слов «Конан-Дойль» и «Пилтдаун-Кроуборо» не говорит ничего, то… Как бы вам сказать…
Для читателей же наших (не являющихся, в большинстве своем, ни палеонтологами, ни антропологами) дадим необходимое пояснение. Именно в тех местах, в том самом 1912 году, имела место одна из успешнейших фальсификаций (или мистификаций?..) за всю историю естественных наук: так называемый «пилтдаунский человек» или «эоантроп». В причастности к ней (именно как мистификатора, разумеется) не без оснований подозревают сэра Артура.
Тогда в плиоценовых отложениях восточного Эссекса, вскрытых гравийным карьером на окраине городка Пилтдаун, археолог-любитель Доусон нашел несколько фрагментов черепа и нижней челюсти ископаемого антропоида, сочтенного долгожданным «недостающим звеном (missing link)» между человеком и обезьяной, и чин чином нареченного Eoanthropus dawsoni. Следует заметить, что континентальные антропологи с самого начала скептически отнеслись к единственному-неповторимому и преудивительному эоантропу (с его вполне человеческой черепной коробкой при совершенно обезьяньей челюсти), но их островные коллеги патриотично упирались аж до начала 50-х годов. Финальную точку в той полемике поставили абсолютные датировки – по фтору и по радиокарбону (показавшие: «Свежачок!»), но то, что «древнейший европеец» являет собой аберрантный череп современного человека с челюстью орангутана (разломанные на кучу фрагментов – мастерски подшлифованных и прокрашенных «под старину») подавляющему большинству исследователей было ясно уже давным-давно.
Основным подозреваемым тут стал, разумеется, сам Доусон – благополучно успевший к тому времени отойти в мир иной, греясь в лучах славы. Однако некоторые «расследователи» стали утверждать, будто означенный археолог-любитель (по основной профессии – стряпчий) не обладал достаточными для столь качественной подделки познаниями и навыками в анатомии и химии.
Но зато ими обладал quantum satis живший тогда в соседнем Кроуборо – в семи милях от пресловутого карьера! – и достоверно пару раз общавшийся с Доусоном доктор Конан-Дойль. Мотив? – пожалуйста: сэр Артур реально недолюбливал дарвинизм. Ибо как раз в те годы авторитетом седобородого классика, покоящегося в Вестминстерском аббатстве, принялись беззастенчиво подпирать свои собственные самострои «социал-дарвинисты» и иные социал-людоеды.  Совершенно непонятно, правда, почему он тогда так и не развенчал публично свой фейк, когда наживку успешно проглотило осрамившееся научное сообщество (ради чего вроде бы и затевался тот хеппининг?..) – но «не будем цепляться к мелочам» …
Короче говоря, если затевать литературную мистификацию со сфабрикованным от имени Конан-Дойля текстом, то более подходящего места для «находки» рукописи, чем окрестности Кроуборо, и вправду не сыскать.
Ричард Уилберфорс же на то рассудил, что чем черт не шутит, сунул листочки в карман и по возвращении в университет вручил их своему приятелю-филологу Питу Меррету. Ну и, как уж водится, проклял тот день и час – задерганный потом дурацкими вопросами и ехидными намеками.
Как бы то ни было, на нынешний день мнения экспертов разложились примерно так.
Специалисты по бумаге и чернилам (с интересом): «Полное соответствие эпохе и региону, вплоть до весьма тонких и мало кому известных деталей».
Графологи (осторожно): «Значимых отличий от почерка Конан-Дойля не выявлено; если подделка – что называется, на сливочном масле».
Литературоведы (раздраженно): «Да ЭТО даже на грамотную стилизацию не тянет!  Такого рода сиквелов “про Шерлохолмса” – тысячи их, тысячи!»
Внимательный читатель (недоуменно): «Позвольте, но когда всё-таки это написано? До или После?»
Массовый читатель (восторженно): «Да какая разница! Если это не Конан-Дойль – тогда автора на сцену! И – аффтар, пеши есчо!»
Ну и, как водится, сразу отыскалось множество персон, клятвенно утверждающих, будто загадочная история с неким «пропавшим рассказом» о Шерлоке Холмсе широко, хотя и вполголоса, обсуждалась в писательско-издательском мире того времени (правда, все ссылки на конкретных свидетелей при этом вели в никуда), и что к той «пропаже» приложили руку сильные мира сего; ну, «власти скрывают правду» – это вообще безотказный маркетинговый ход.
В общем – «выбирай на вкус».

–  –  –

У читателей шерлокианы частенько возникает впечатление, будто альтер эго автора – это честный, но недалекий военврач Ватсон, от лица которого ведется повествование; верный Санчо Панса при рыцаре – супермене-антиницшеанце – что спешит на выручку жертвам Зла, кто бы они ни были (не отвлекаясь при этом на борьбу с ветряными мельницами: «Я борюсь со злом по мере моих скромных сил, но выступать против самого прародителя зла было бы несколько самонадеянно с моей стороны»).
На самом же деле таким рыцарем без страха и упрека был как раз сам сэр Артур. Можно припомнить тут, например, «дело Эдалджи». В окрестностях городка Грейт-Вирли стали находить зарезанных коров и лошадей, а полиция и газеты получили письма, грозившие «Скоро мы примемся за маленьких девочек», и переводившие стрелки на молодого юриста индийского происхождения.  Полиция и суд пошли на поводу у местных обывателей-ксенофобов, и бедолага получил семь лет тюрьмы. Конан-Дойль по собственному почину взялся за расследование, вел его 18 месяцев за свой счет и добился освобождения Эдалджи. Для этого ему пришлось не только доказать невиновность осужденного, но и установить настоящих преступников, резавших тот скот и рассылавших те подметные письма.
Еще ярче, пожалуй, это проявилось с «делом Слейтера», когда сэр Артур вписался за обвиненного в грабеже с убийством мелкого жулика – шулера и перекупщика краденого – да еще и немецкого еврея в придачу: да, джентльмены, персонаж, конечно, мизерабельный – но это еще не повод вешать его за чужое преступление! Здесь успех был частичный: вытащить осужденного из-под виселицы удалось, но собрать неопровержимые улики против настоящего убийцы Конан-Дойль так и не сумел, хотя кто он – раскопал, и сказал незадолго до смерти: «Полиция покрывала этого человека, поскольку он был известным горожанином, который очень хотел добраться до личных бумаг убитой. Он ушел от наказания, но для меня гораздо важнее, что невиновный на свободе».
В общем, сэр Артур был человеком твердых моральных принципов, весьма проницательным и не боящимся при нужде идти наперекор общественному мнению. Ничуть не удивительно, что его терпеть не могла почти вся тогдашняя литературная тусовка – от социалистов Шоу и Уэллса (с коими он вел жесткую публичную полемику) до эстетов-декадентов вроде Уайльда. Дружбу же он водил со Стивенсоном, Киплингом и Джеромом Джеромом – как говорится, «Quality, not quantity».
Напомним: его цикл о ставшем английским национальным героем Шерлоке Холмсе включает четыре повести и пять сборников рассказов, сформированных чисто по времени написания. Если (если!!) найденная рукопись принадлежит перу Конан-Дойля, то рассказ этот, по идее, должен был бы войти в предпоследний, изданный в 1917 году сборник «Его прощальный поклон» (His Last Bow). Он включает семь рассказов, публиковавшихся в периодике в 1908 – 1913 гг., плюс «Его прощальный поклон», написанный в 1917 году. И этот последний рассказ, давший название сборнику (первоначально, в журнальных публикациях, цикл назывался «Воспоминания о Шерлоке Холмсе» (Reminiscences of Sherlock Holmes)) во многих отношениях странен и стоит особняком во всей шерлокиане.
Это подчеркнуто последний рассказ о Холмсе, последний по времени действия; оно, вопреки обыкновению, зафиксировано абсолютно точно – август 1914-го, последние дни перед Мировой войной, германский шпионаж на Острове. Это – единственный рассказ, где повествование ведется не от первого лица (да, такое есть еще в «Камне Мазарини», но «Камень» – случай особый: это просто адаптация ранее написанной пьесы). И, наконец, он – просто худший во всей шерлокиане, с большИм отрывом худший: шпионско-патриотический лубок, будто бы вышедший из-под пера не сэра Артура, а какого-нибудь, прости господи, Иэна Флеминга. (На случай, если кому померещилось, будто Великий сыщик к тому времени настолько осточертел своему создателю, что тот решил вновь покончить с ним, обойдясь на сей раз без Рейхенбахского водопада – никак нет: позже писатель еще не раз возвратится к своему герою. Следующий, пятый и последний, сборник «Архив Шерлока Холмса» (1927) включает подлинные вершины шерлокианы, такие, как «Москательщик на покое» и «Вампир в Сассексе».)
С «Его прощальным поклоном» же вот еще что важно: на время войны Конан-Дойль вообще прервал занятия беллетристикой, полностью посвятив себя военной публицистике (или, если вам угодно, пропаганде). И вот он единственный раз, внезапно, прерывает четырехлетнее писательское молчание – ради этой плоской шапкозакидательской агитки? Простительной разве что в ту самую первую неделю Войны, со всеобщим тогдашним патриотическим угаром? И ключевое слово в этом нашем обвинительном заключении – не «плоская», а «шапкозакидательская». Ведь писано-то это – в 1917-м! Брат, сын и два племянника сэра Артура ушли на фронт и погибли, вся обстановка в стране к бодряческому ура-патриотизму не располагала никак, и даже тогдашняя военная пропаганда строилась уже совершенно иначе... Случайно нашел он в бумагах завалявшийся черновик (и вправду предвоенной поры), в котором пенсионер Холмс лихо побивает картонным мечом всю германскую разведку, и решил: «Не пропадать же добру»? Гм…
А если… А если допустить на минуту, что конспирологические слухи о «пропавшем рассказе» – причудливое эхо неких реальных событий? Как говорится, «если у вас паранойя – это еще не гарантия того, что за вами не охотятся»… А что, если сэр Артур (ничуть не утративший былой проницательности) действительно додумался тогда «дедуктивным методом» до чего-то настолько важного, что счел необходимым немедля поведать о том Urbi et Orbi в виде притчи о всенародно любимом англичанами герое? И угадал настолько точно, что рассказ тот пришлось не только срочно изымать из печати, но и настоятельно попросить автора – дабы пресечь просочившиеся слухи – «выдать на-гора» новый, ему на подмену. Ну, а уж на это и бодренький предвоенный черновик сойдет…
И вот теперь некто, достаточно могущественный для столь тщательно проработанной мистификации, решил восстановить ход мысли покойного классика. И доказать таким вот любопытным способом, что «рукописи не горят».
Получилось ли у него? – судить читателю…


2.

<…> а плосковершинные Сассекские холмы, когда отцветает дрок, становятся вдвойне бесприютными.  Начинало ощутимо накрапывать, и Ватсон мимолетно посочувствовал Холмсовым пчелам.
– Так вы заночуете тут, сэр, или вернетесь на станцию? – возница завершил сложный маневр по развороту шарабана на узеньком полузаросшем проселке, обрывавшемся у высокой обомшелой изгороди, сложенной из плит песчаника; ясно было, что хозяин фермы живет анахоретом и не злоупотребляет общением с внешним миром. – Ежели возвращаться к семичасовому уайтчепельскому, то у вас не больше получаса...
– Это уж как разговор пойдет, – пожал плечами Ватсон, раскрывая зонт. – Подождите эти самые полчаса – свои два шиллинга сверху вы получите в любом случае.
Надсадно скрипнула притаившаяся в выемке стены металлическая калитка, поодаль от ворот.
– Холмс? – доктор обернулся на звук, успев подумать про себя: «Неужто и петли ему уже смазать лень?» – однако первое, на чем, как ни странно, зацепился его взгляд, был характерным образом оттянутый карман Холмсова дождевика: ага-а... И только лишь затем он разглядел хорошенько лицо сассекского отшельника, не виденного им уже почти три года, и тихо ахнул:
– Господи, Холмс!..
Тут даже не требовался врач с опытом Ватсона: диагноз на том лице читался как на отпечатанном бланке с результатами вскрытия.
– Приветствую вас, дружище! – голос великого сыщика, однако, остался почти прежним, чуть каркающим, а рукопожатие ничуть не утратило твердости.  – Приехали попрощаться, а заодно истребовать с меня тот должок?
– Я не знал... – растерянно отозвался доктор.
– Но поспели как раз вовремя, – усмехнулся Холмс и деловито сообщил. – Боли уже начались, так что пришлось, минуя кокаин, перейти сразу на морфий. А поскольку анализ позиции показывает, что пора уже сдавать эту партию, – с этими словами он похлопал себя по тому карману, – вы могли и опоздать. И тогда должок тот – увы! – так и остался бы неотданным: с той поры, как ушел Майкрофт, живых свидетелей, кроме нас с вами, не осталось, а никаких официальных записей, разумеется, никогда и не было.
Засим Холмс двинулся к ожидающему чуть поодаль шарабану и дружески поприветствовал возницу:
– Привет, Джерри! Джентльмен остается, заберешь его завтра, к утреннему бодсвортскому. На станции – ничего нового?
– Вчера объявились двое туристов, сэр. Спортивные такие ребята, вышли к нам через пустоши – будто бы из Финчборо. Вроде желали поглядеть тут на какой-то шпиль, но не нашли. Посидели часок в пабе, дожидаясь вечернего поезда. Перекинулись парой слов с Фредди, но ни приезжими, ни пчелами специально не интересовались – это точно.
– Спасибо, Джерри, этих я и сам хорошо разглядел. Это свои, из контрразведки. Продолжайте нести службу.
– Рады стараться, сэр! – шиллинг перекочевал в руку возницы.
Морось перешла тем временем в обложной дождик. За исключением вполне аккуратненьких разноцветных ульев в отдалении, ферма смотрелась не то чтоб заброшенной, но какой-то неухоженной. Даже траву во дворе, похоже, подстригали настолько спустя рукава, что, когда доктор двинулся, след в след за хозяином по узенькой, поскрипывающей гравием, тропинке, отвороты его брюк сразу вымокли насквозь.
– Вы бы, Холмс, хоть собаку себе завели что ли...
– У меня сторожевой попугай, как у Нэда Келли, – рассеянно возясь с запором, откликнулся тот – явно поняв вопрос по-своему. – Входите, прошу вас!
– Однако!.. – только и вымолвил Ватсон, оглядев комнату.
Полевой бинокль на подоконнике не удивил его нисколько, но вот висящая на стене винтовка «ремингтон» с новомодным телескопическим прицелом – всё-таки да... А с жердочки над камином их поприветствовал хриплым возгласом попугай – только не хохлатый какаду, как у австралийского робингуда, а обычный, зеленый.
– Присаживайтесь ближе к огню, Ватсон. Прошу извинить за ваши промокшие брюки, но та неподстриженная трава призвана скрывать кое-что от глаз незваного визитера... Вам, возможно, покажется странным, что человек в моем положении и на моей стадии уделяет столько внимания личной безопасности, но я твердо решил поставить точку в своей жизни сам – обойдясь в этом без посторонней помощи. Считайте это моей маленькой причудой.
– Обыкновенно я довольствуюсь на ужин холодной говядиной, однако сегодня, поскольку я предполагал ваш внезапный визит, – продолжил он с усмешкой, – нас с вами ждут ростбиф, утка с луком и беконом и мой собственный мед к чаю: вы обязаны его попробовать! А пока – бренди, как в наши добрые старые времена?
– Да, сделайте одолжение!  Так, значит, вас нынче опекает контрразведка?
– С чего вы взяли? – удивился Холмс, тоже придвигая кресло к огню.
– Ну, эти двое... туристы со шпилем...
– Понятия не имею, кто это, – равнодушно пожал плечами сыщик.  – Впрочем, разглядел я их достаточно хорошо, – с этими словами он кивнул на «ремингтон», – и счел, что прямой и непосредственной угрозой они не являются.
Тепло от бренди неспешно растекалось по жилам. Казалось еще чуть-чуть – и из тени, сгустившейся позади лестницы на мезонин, возникнет миссис Хадсон в чепце и переднике и укоризненно промолвит: «Доктор, повлияйте же наконец на мистера Холмса! Вас он хоть изредка, но слушает!..» Миссис Хадсон уже три года как в раю... Ну, а где ж ей еще быть? – если уж и ее резюме не прошло проверку тамошних кадровиков, то вообще незачем содержать подобное заведение…
– Послушайте, Ватсон, – прервал наконец молчание Холмс. – Я чрезвычайно ценю и вашу тактичность, и вашу пунктуальность. Обещание раскрыть вашу роль в той игре, куда я вас тогда втянул, было дано ровно десять лет назад, в три пополудни. Вы явились за ответом час в час – даже поездом воспользовались не утренним. Так что лишний раз отговаривать вас, взывая к вашему благоразумию, как я понимаю, бесполезно.
– Правильно понимаете, – буркнул доктор, не отрывая взгляда от багрово переливающихся углей в камине.
– То, что вас интересует – государственная тайна, топ-секрет, – напомнил Холмс. – Вас самогО-то это не смущает?
– Нисколько. Я, кажется, ни разу за годы нашего знакомства не дал вам повода усомниться в моем умении хранить тайны… в том числе и по ходу этого дела. И потом, вы же помните эту мою добродетель, Холмс: я не сую нос в чужие секреты – будь то человек или государство. Заметьте: в ЧУЖИЕ! А вот о том, что произошло лично со мной, я имею право знать. Я так думаю...
– Неплохо сказано, мой дорогой друг, неплохо сказано. Дьё э мон друа, как написано на нашем гербе: «Бог и мое право». Для нашей с вами нации это практически одно и то же. Когда дело касается его прав, даже самый робкий англичанин становится львом. ...Ладно: это ваше право – и ваш выбор. Но сперва я хотел бы выяснить, в каком виде та история сохранилось в вашей памяти. Начинайте!
Ватсон чуть отодвинулся от огня: влажная ткань начала припекать ноги. Задумчиво коснулся усов – когда-то рыжих, а теперь почти седых.
– Вы вели то, последнее ваше расследование больше года, не отвлекаясь ни на что, – приступил он к рассказу. – К концу его на вас было страшно смотреть, – мимоходом укорил он, – вы, кажется, неделями держались на одном кофе, и даже вернулись к кокаину… Я догадывался, что вы работаете на правительство – иначе откуда бы у нас регулярно появлялись те саквояжи, набитые фунтами в банковской упаковке? – и знал, что непосредственно отчитываетесь вы перед Майкрофтом: ваша конспиративная связь частично шла через меня…
– Не совсем так, – мягко поправил его Холмс. – Степень секретности там была такова, что правительство ни во что не посвящали; ни правительство, ни Секретную службу – к чему имелись особые причины. В курсе расследования были трое: Майкрофт – как его инициатор, я – как исполнитель, и Его Величество Альберт-Эдуард, царствие ему небесное – давший нам карт-бланш.
Простите, Ватсон, но я всё-таки спрошу, в последний раз. Вы точно хотите стать четвертым посвященным? Я сейчас уже не о праве говорю: оно у вас есть. Просто вам тогда придется узнать очень скверные вещи. Это токсичное знание, оно может реально отравить всю картину мира – я не шучу. Даже вам, с вашим завидным душевным здоровьем.
– Я слишком долго ждал, чтобы теперь идти на попятный, – упрямо качнул головою Ватсон. – И вроде бы имею право на внятный ответ. В тех границах, понятно, какие вы установите.
– Да я не об этом! – досадливо поморщился Холмс. – Позволю себе такое сравнение. Представьте себе, что вы живете в прекрасном доме. И вдруг узнаёте, что предыдущий его владелец – маньяк, который в спальне душил своих жертв, на кухне расчленял их, а потом, в столовой, пожирал – в сыром виде, макая нарезанную ломтиками человечину в ворчестерширский соус. Сможете ли вы и дальше спокойно жить в таком доме? Сидеть за столом, в который въелись пятна человеческой крови?
– Холмс, – устало сказал Ватсон, – в Афганистане я занимался полевой хирургией, бросая в ведро ампутированные конечности. И у меня не всегда было время на посещение офицерской столовой. Пятна человеческой крови на обеденном столе, говорите? Вот после вскрытия гнойного абсцесса…
– Не продолжайте, я понял. Я выбрал неподходящее сравнение, – вздохнул сыщик. – Что ж, воля ваша: давайте дальше.
– Минуту, вы сбили меня с мысли, – Ватсон потер лоб.
– Вот это поможет, – Холмс без улыбки придвинул к доктору графин. Тот плеснул себе бренди на два пальца и выпил единым духом:
– Да, так гораздо лучше… По ходу расследования вы несколько раз использовали меня как связного и курьера. Так что в вашей просьбе первого марта передать срочное секретное сообщение – из рук в руки – графу Монтенегро я не нашел ничего странного. Вы честно предупредили меня тогда, что дело опасное, а действуем мы хоть и на благо Британии, но по ту сторону закона. И тем не менее… – тут Ватсон испытующе поглядел на своего друга.
– Вы хотите сказать, – отвлекся тот от раскуривания трубки, – что я обязан был уточнить для вас – и характер той опасности, и то, насколько далеко мы намерены зайти на ту сторону?
– Именно так, Холмс. Я готов был на что-нибудь вроде ночной прогулки по охотничьим угодьям Баскервильского пса или на кражу со взломом в доме шантажиста Милвертона. Но вот оказаться арестованным по делу об убийстве… Да еще когда расследование ведет не патриархальный наш Скотленд-Ярд, а костоломы из Секретной службы… И будучи при этом связан данным вам словом хранить, «в случае чего», полное молчание…  В общем, на такой экстрим я не подписывался!
– «Отчаянные времена требуют отчаянных мер», – вероятно, Гай Фокс изрек в свое время эти исторические слова с теми же примерно интонациями, как и процитировавший их сейчас Холмс.  – Впрочем, если бы миссис Ватсон к тому времени не ушла в мир иной, даже те чрезвычайные обстоятельства не побудили бы меня втянуть вас в такую игру – клянусь честью.  Продолжайте, прошу вас.
Доктор лишь вздохнул и продолжил:
– Согласно вашим инструкциям, я должен был встретиться с графом в Вестминстере, на пересечении набережной Виктории и Вестминстер-Бридж-роуд, ровно в семь вечера, минута в минуту – это вы подчеркнули особо: «Часы Биг-Бена вам в помощь, доктор!» Мы должны были неспешно следовать навстречу друг другу – он со стороны набережной, я со стороны моста, – сблизиться в толпе так, чтобы почти соприкоснуться плечами; в этот миг мне надлежало незаметно для окружающих вложить ему в руку запечатанный конверт – и уходить не оглядываясь. Граф должен был узнать меня по зонтику под мышкой – странному при установившейся тогда ясной погоде, – а я его – по показанным вами газетным фотографиям.
Я спросил, отчего бы мне не отнести письмо прямиком в особняк Монтенегро, раз уж вы по какой-то причине отказали в доверии английскому почтовому ведомству? Вы ответили, что вся почта графа, разумеется, перлюстрируется, а особняк его находится под неусыпным наблюдением Секретной службы – которой совершенно незачем знать о ваших с ним контактах. Я сказал, что сведения мои об этом загадочном балканском аристократе исчерпываются общеизвестными: что тот несметно богат и крайне экстравагантен; демонстративно презирает свет, но с величайшей щедростью финансирует искусство и его творцов, так что вряд ли отыщется сколь-нибудь заметный писатель или художник, не побывавший на «Пятничных вечерах» в его особняке на Друри-Лейн; но есть закавыка – среди причуд этого оригинала упоминают, будто бы сам он практически никогда не покидает тот особняк. Вы же в ответ рассмеялись: «За этим письмецом, дрогой Ватсон, наш черногорец – впрочем, он такой же черногорец, как я корсиканец – самолично отправился бы даже в Антарктиду с капитаном Скоттом, будь он уверен, что оно поджидает его на Южном полюсе».
А ушел я на ту встречу, как позже выяснилось, за считанные минуты до того, как к нам на Бейкер-стрит вломились агенты Секретной службы, защелкнули на вас наручники и увезли к себе… Оставив миссис Хадсон в предынфарктном состоянии.
– Да, – кивнул Холмс, – в такого рода делах тайминг рассчитывают поминутно, а иной раз – и посекундно.
Ватсон некоторое время подождал объяснения; не дождался и возобновил свой рассказ:
– В Вестминстере ничто не предвещало беды. Начинались сумерки, но мы с графом узнали друг друга издали и двинулись встречь. Единственное – народу на набережной в тот день оказалось заметно меньше обычного; на всем нашем тротуаре я насчитал лишь человек пять-шесть и успел подумать, что, сблизившись на встречных курсах «так, чтоб почти соприкоснуться плечами», мы невольно привлечем к себе внимание. Я уже держал конверт, незаметно извлеченный перед тем из кармана, в опущенной правой руке, выпростав из рукава пальто лишь его краешек.
– До Монтенегро оставалось не более десяти шагов, – доктор явно старался припомнить сцену во всех деталях, – когда тот схватился за сердце и беззвучно повалился навзничь. Поскольку я всё-таки военный врач, у меня даже мысли не возникло про «внезапный инфаркт»: было ясно как день – «пуля». А поскольку ничего похожего на звук выстрела было не слыхать – то есть стрелять должны были с очень приличной дистанции! – в моем диагнозе немедля появилось и второе слово: «снайпер». Я даже успел прикинуть, что в той стороне, откуда стреляли, лучшая для него позиция – на Биг-Бене…
Но в следующий миг руки мне заломили за спину и впечатали физиономией в мостовую: агенты Секретной службы – их оказалось вокруг аж четверо – дело свое знали… Письмо оказалось в их руках – тут я сделать ничего не успел, уж простите, Холмс.
– Им, кстати, – усмехнулся сыщик, – тоже пришлось объясняться за свое присутствие на месте покушения – перед другими ведомствами: ведь приказа-то, как выяснилось, они тоже не имели. И версия, будто они-де просто штатно патрулировали окрестности своей штаб-квартиры – она там и вправду в двух шагах, на Виктория-стрит, 64 – не прокатила. Что оказалось весьма немаловажным впоследствии.
– Да, Виктория-стрит, 64… Там мой злосчастный зонтик разломали на мельчайшие кусочки в поисках оружия, с рук моих сняли парафиновый тест на порох, а сам я попал в объятия майора Кэмпбелла. Тот для начала спросил, известно ли мне содержание письма, которое должен был передать графу Монтенегро. Я ответил, что никакого Монтенегро знать не знаю, никаких писем никому передавать не собирался, а что до того плотного голубоватого конверта без марки и адреса, то я нашел его за пять минут до того на тротуаре и просто собирался вручить первому же встреченному полисмену. 
«Давайте, доктор Ватсон, я растолкую вам всю уязвимость вашей позиции, – усмехнулся Кэмпбелл. – Во-первых, само письмо. Его отправитель предупреждает графа о появлении в Лондоне хитроумного маньяка, который вбил себе в голову, будто многолетняя ролевая игра Монтенегро в графа Дракулу – это никакая не игра: «Если некто объявляет себя вампиром, выглядит как вампир и ведет себя как вампир – он вампир и есть». Автор письма убеждает графа не слишком полагаться на охраняющую того Секретную службу – ну, эти инсинуации мы оставим в стороне, – и предлагает обезвредить того маньяка за скромную сумму в сто тысяч фунтов. Всё это смахивало бы на третьесортный шантаж – кабы не нынешнее убийство».
«Работал там, несомненно, снайпер высшего класса: такие наперечет, и мы его, конечно же, вычислим, – продолжал он. – Чтобы звук выстрела не донесся до места убийства, стрелять надо было минимум метров с трехсот – а там из подходящих позиций только Биг-Бен, который сейчас обшаривают по квадратным дюймам мои парни. Да приплюсуйте сюда еще и начавшиеся сумерки... – (Как видите, Холмс, наши с Кэмпбеллом мысли двигались по одной траектории.) – Разрывная пуля же, извлеченная из грудной клетки графа в больнице Святого Варфоломея – это истинное произведение ювелирного искусства. Остроконечная безоболочечная винтовочная пуля калибра 7.62 из чистого серебра, с крестообразным надрезом головной части и экспансивной полостью, заполненной ртутью: поистине ужасающая штука! Всё это и вправду смахивает на придумки хитроумного маньяка из романов… Кстати, граф, которому пуля разворотила все внутренности, умудрился успешно перенести операцию и скончался лишь по ее окончании. Какая-то и вправду нечеловеческая живучесть, хех!»
«А теперь сложим эти факты воедино, доктор, и положение ваше станет крайне незавидным. Если письмецо это – ваше (сказочку про то, что вы его только что нашли, мы и рассматривать не станем, для экономии времени), то вы оказываетесь единственным, кто знал точно, где и когда граф окажется вне своего неприступного особняка; соответственно, вы и подвели его под снайперскую серебряную пулю – больше некому. Соучастие в убийстве тут пойдет однозначно: петля – не петля, но лет десять каторги вам обеспечены.
А вот если вы – лишь связной, а автор письма – ваш друг Шерлок Холмс – это же и так всем понятно, зачем нам играть в прятки? – то ситуация волшебным образом меняется. Главное – она больше ничем не грозит никому из вас: да, Холмс пытался продать графу собранную им информацию, но опоздал со своим предупреждением. Круг посвященных сразу расширяется, где-то в той цепочке произошла утечка, где – мы выясним со временем; но сам-то он в момент покушения пребывал у нас под стражей, – (так я узнал о вашем аресте, Холмс), – так что алиби у него стопроцентное.  И вы один сейчас можете помочь своему другу!»
– О, майор Кэмпбелл бывал весьма убедителен в амплуа не только злого следователя, но и доброго, – усмехнулся Холмс.
– Да, всё это звучало убаюкивающее логично, – согласился Ватсон. – Только вот с этим «помогите своему другу» он чуток переборщил... Так что я решил твердо стоять своем – как и обещал вам: повторил, что письмо то мною найдено, и это мое первое и последнее слово.
После чего мне пришлось познакомиться... э-ээ... с некоторыми достижениями современной электротехники… До меня доходили смутные слухи, будто эти ребята практикуют подобное в Ирландии, с тамошними сепаратистами, но чтоб вот так вот – в Вестминстере, на полдороге между Аббатством и Уайтхоллом!.. Впрочем, что я вам объясняю, Холмс: вы ведь провели в обществе майора Кэмпбелла заметно больше времени, чем я.
– Не будем слишком строги к майору, Ватсон, – отмахнулся тот. – Пару лет назад, в Дублине, некая очаровательная ирландка всадила ему три пули в живот – раздробленный позвоночник и инвалидное кресло до конца жизни… А вот ваше мужественное молчание спасло тогда нас обоих от крупных неприятностей. Мы продержались, отрицая всё на свете, пока Майкрофт не выцарапал-таки нас из подвалов Кэмпбелла: добился передачи дела из Секретной службы – «как явно заинтересованной стороны», конец цитаты – в патриархальный наш Скотленд-Ярд; где расследование тихо скончалось. И это избавило меня тогда от необходимости прибегнуть для вашего спасения, доктор, к вот этому «Ultima ratio regum – последнему доводу королей» в самом что ни на есть буквальном смысле.
С этими словами Холмс, подойдя к каминной полке, достал четвертушку плотной голубоватой бумаги с водяными знаками в виде львов с единорогами и протянул ее доктору. Текст записки был краток и выразителен: «Что сделано подателем сего, сделано по моему приказу и на благо Британии.  Эдуард».
– Господи, – изумился Ватсон, – я и не подозревал, что такие средневековые ордера могут существовать в нашем – двадцатом – столетии!
– А его и не существовало.  Никогда, – с необычной для него суровостью отвечал Холмс.  – Надеюсь, это вы понимаете достаточно ясно?
С этими словами он смял бумагу в горсти и швырнул ее в камин. Королевский ордер ярко вспыхнул, обесцветив на миг оранжевые уголья вокруг.
– Постойте!! – Ватсон непроизвольно дернулся к распадающимся черным хлопьям, но взял себя в руки. – Ведь это же!..
– Исторический документ, вы хотите сказать? – иронически переспросил Холмс. – Именно так! И именно поэтому он и обрел сейчас самое надежное из хранилищ: в нашей с вами памяти...
– Вообще-то, хранить все эти годы ту бумажку было с моей стороны изрядным безрассудством, – продолжил он, вновь откупоривая графин с бренди. – Но слово было тогда вам дано – «объяснить ВСЁ по прошествии десяти лет», – а долг дружбы священен...
– А кстати, если не секрет, – вдруг заинтересовался Ватсон, подставляя стакан, – где вы хранили в этом, насквозь прозрачном, домишке такую опасную ценность?
– У моих любимых пчелок, разумеется – периодически сменяя улей... Итак, резюмируйте, доктор, собственные соображения: чему вы стали тогда свидетелем и невольным участником?
– Ну, я полагаю, что наш загадочный балканский аристократ, травестирующий попеременно то графа Монте-Кристо, то графа Дракулу, затеял играть в игры еще и с Секретной службой. Ну и, как частенько случается, заигрался при этом – и те решили его убрать. Вы пытались его предупредить – персонаж был малосимпатичный, но вклада в развитие британской культуры у него никак не отнять, – однако потерпели неудачу. Переданное через меня предупреждение опоздало, а вас они предусмотрительно арестовали. Ну а потом на нас же еще и попытались навесить то убийство: двойной профит!.. Впрочем, возможно майор Кэмпбелл и снайпер-ликвидатор с Биг-Бена просто принадлежали к разным, соперничающим, подразделениям Конторы: в секретных организациях правая рука сплошь и рядом не ведает, что делает левая. Правда, в эту картину не очень-то вписывается несуществовавший ордер: всё-таки тема мелковата для Его Величества, на мой вкус.
– Браво, Ватсон! Вы сейчас изложили именно ту версию, что в итоге успешно скормили, под большим секретом, «Высшему руководству страны». Благо, тем еще и не портил картину оставшийся им неведомым королевский ордер. Что же до истинного положения вещей – ваше здоровье!.. – то оно таково: Секретная служба и вправду стерегла графа как зеницу ока, а убили его – мы. При вашем деятельном участии.
– К-как убили?!? – у доктора вполне натуральным образом отвисла челюсть.
– Так и убили: серебряной разрывной пулей калибра 7.62.
– Нет, – помотал головою Ватсон, обретая утерянную было почву под ногами. – Нет, не верю! Вы можете возводить любую напраслину на себя лично – бог весть зачем. Но я никогда не поверю, что Добрый король выписал вам лицензию на убийство!
– Да, добрый король Эдуард и вправду был одним из лучших монархов на английском престоле за всю историю, – кивнул Холмс. – Но вас не должен вводить в заблуждение списанный с него образ принца Флоризеля... Впрочем, и стивенсоновский герой тоже никак не был плюшевым пони. Его Величество был умнее нас с Майкрофтом вместе взятых и при том отважен, решителен, а при необходимости – беспощаден к врагам своей страны и своего народа.
– Хорошо, оставим это... пока, – Ватсон, пытаясь привести мысли в порядок, взял технический тайм-аут. – Тогда объясните – КАК вы это сделали?  Ведь вы несколько раз повторили: в курсе дела были лишь вы трое – ну, плюс я, самым краешком. Но ведь вы привлекли к делу еще и того суперснайпера с Биг-Бена – как быть с ним?
– Нет, – покачал головою Холмс. – Никакого суперснайпера там не существовало вовсе: и Секретная служба, и, позже, Скотленд-Ярд искали прошлогодний снег. Что было нам очень на руку.
– Но как, Холмс?!?
– Ну, Ватсон, уж вам-то это должно быть яснее, чем незадачливым следователям! – рассмеялся тот. – Вы, помнится, сопутствовали мне при расследовании убийства высокородного Рональда Эйдера – обернувшемся затем порчей моего прекрасного воскового бюста работы Оскара Менье пулей некого индийского охотника на крупного зверя...
– Духовое ружье! – воскликнул доктор.
– Оно самое!  Пневматическая винтовка, созданная в одном экземпляре по заказу профессора Мориарти гениальным слепым механиком фон Хердером, и являющаяся по сию пору жемчужиной оружейной коллекции Скотленд-Ярда.  Посылала тупоконечную револьверную пулю на «винтовочную» дистанцию – что ставило следствие в тупик.  Главное – не то чтоб вовсе уж бесшумно, но практически незаметно в обычном шуме большого города...  Ну а у нас – задача обратная: стрельба остроконечной винтовочной пулей с «револьверной» дистанции.  Для чего потребны лишь самые элементарные стрелковые навыки.
– Но ведь... ведь то ружье так и хранится в Скотленд-Ярде?
– Разумеется.  А мы воспользовались винтовкой Толстопятова – это такой не менее гениальный оружейник-самоучка из Тулы.  Он пошел другим путем, нежели фон Хердер: его винтовка представляет собой усовершенствование почти забытого ныне «ветряного ружья (Windbüchse)» тирольца Жирардони, со сменным баллоном сжатого воздуха в прикладе; сейчас, насколько мне известно, «толстопятовки» приняты на вооружение тамошних диверсионных подразделений. Его Величество привез опытный образец этого оружия из своего визита к русским союзникам в 1908-м, ну а потом оно возьми – да и затеряйся, такие дела...
– А где оно сейчас?
– Покоится на илистом дне Темзы, под Вестминстерским мостом. Небрежно сброшенное туда из проезжавшего по мосту одноместного экипажа, примерно через полторы минуты после инцидента на набережной Виктории, в разгар суеты и неразберихи на месте преступления.
– А если бы всё же кто-то из свидетелей обратил внимание на тот плюх, и водолазы отыскали бы сброшенный ствол?
– Ну, тогда они долго искали бы в том деле «русский след» – такой же прошлогодний снег, как и «снайпер с Биг-Бена»...
– Постойте-постойте, Холмс! – сообразил вдруг Ватсон. – Но ведь вы в это время были уже под арестом...
– Ну да: идеальное алиби. Должен вам заметить, что спланировать собственный арест на строго определенное время весьма непростая задача. К счастью, лорд Уилмор – тогдашний шеф Секретной службы – славен был именно такой вот своей пунктуальностью.
– Но тогда...  Кто же тогда правил тем одноместным экипажем??
Холмс лишь красноречиво развел руками.
– Нет! – отпрянул Ватсон. – Нет и нет!!  Этого не может быть! Какая там ни будь «беспощадность к врагам своей страны и своего народа»!..
– Дорогой мой Ватсон, – укоризненно воззрился на него Холмс, – у вас всё же излишне богатое воображение!
– Но тогда...
– Что – тогда?
– Но ведь это тоже невозможно! – хоть и по другим причинам...
– Отбросьте всё невозможное, и то, что останется, и будет ответом, каким бы невероятным он ни оказался, – напомнил Холмс. – Вообще-то отваги и решительности моему покойному брату было не занимать, а соперничать в навыках снайперской стрельбы с полковником Мораном от него совершенно не требовалось. Только лишь подгадать момент выстрела под те семь ударов Биг-Бена.
– Ну хорошо, ну ладно, – постановил Ватсон. – Так быть могло, согласен. А теперь ответьте правду, Холмс. Вы его застрелили, этого странного графа?
– Натурально. Как же его не застрелить? Его обязательно надо застрелить.
– За то, что тот слишком уж артистично изображал из себя вампира?
– Не «за то что», а «потому что». Потому что он и был вампиром.
– Холмс, я серьезно!
Великий сыщик взглянул на друга в упор:
– Ватсон, мое нынешнее положение совершенно не располагает к дешевым розыгрышам.
– Нет, нет, подождите, – доктор замахал руками. – Ну да, потом ходили всякие слухи, даже и в газеты попадало, будто граф проводил какие-то мрачные ритуалы… При луне, из золотых чаш, что-то они там пили. Ну, может даже и кровь, может даже и человеческую – я и это готов допустить… Господи, да у них же там, на тех его «Пятничных вечерах», декадент на декаденте – обычная их театральщина! Я-то думал, граф крупный шпион…
– Будь он шпионом, – саркастически фыркнул Холмс, – дело б не стоило и выеденного яйца. Для европейского аристократа шпионаж – пустяки, дело житейское, самый обычный способ поправить расстроенные финансовые дела; Майкрофт бы с ним просто договорился по деньгам – и дело с концом. Нет, дорогой Ватсон, какой там шпионаж! Тут дело фантастическое, страшное…
– Я отказываюсь верить своим ушам, Холмс, – озадаченно покачал головою доктор. – Вы, образованный и рационально мыслящий человек двадцатого века, всерьез говорите о существовании – ВАМПИРОВ?
– Видите ли, Ватсон… Есть некоторое количество твердо установленных медицинских фактов, не укладывающихся в наши привычные представления. И именно рационально мыслящий человек не вправе отмахиваться от такого рода неувязочек ради сохранения своего душевного комфорта… Например, вам, как медику, наверняка известна мрачная история Арнольда Паоле.
– Ну конечно, – легко согласился Ватсон, – есть загадки, неразрешимые пока, на уровне наших нынешних знаний о природе. История Паоле, да, или вот, скажем, история Жеводанского зверя – где сами по себе зловещие факты, тут вы правы, надежно документированы и сомнений не вызывают…
– В помянутой вами всуе истории Жеводанского чудовища, – поморщился Холмс, неторопливо набивая трубку, – нет ровно ничего загадочного. Среди семи десятков овернских крестьян, ставших его жертвами, мужчины были редчайшим исключением, а подавляющее большинство – дети. Это сразу должно было подсказать властям, что причина – не в исполинском волке, на которого они год за годом безуспешно устраивали облаву за облавой, и что нуждаются они – не в королевских ловчих и драгунских патрулях, а в сыщике. Там даже Лестрейд бы справился, полагаю.
– И кто же был тем серийным убийцей?
– Местный лесник Антуан Шастель, разумеется. Собственно, он и был на подозрении, но доказательств не собрали. Доказательств, достаточных для французского суда в просвещенном восемнадцатом столетии, а не для средневековой инквизиции.
– И как же он это всё проделал? Оборачивался вервольфом в лунные ночи? – скептически усмехнулся Ватсон; усмешка та, впрочем, выглядела несколько наигранной.
– Шастелю не было в том нужды, – поморщился Холмс, – да и нападения, как правило, происходили средь бела дня. Орудием убийства маньяку служил крупный волкодав, натасканный на людей. Это элементарно, Ватсон.
– А как же волки? Ведь те королевские ловчие убили-таки здоровенного волчину, якобы даже серебряной пулей, а в его желудке…
– Ну, когда у вас по лесам регулярно валяются неприбранные человеческие трупы, местные волки тоже, знаете ли, приобретают соответствующие наклонности… Впрочем, мы отвлеклись от темы: от истории отставного сербского ополченца Арнольда Паоле. Итак?
– Насколько я помню, – задумался Ватсон, – вскоре после его кончины умерло десятка полтора односельчан; все они утверждали перед смертью, будто бы Паоле являлся к ним по ночам и высасывал кровь. Австрийские власти к слухам этим отнеслись вполне всерьез, ибо опасались эпидемии и мора, и прислали комиссию, из старших офицеров тамошнего гарнизона и военных врачей. Всех погибших эксгумировали и провели вскрытие; обнаружилось, что тела большинства из них «совершенно не тронуты разложением», а «в жилах наблюдалась свежая, не свернувшаяся, кровь». Местные тут же проткнули тела «вампиров» осиновыми кольями, а затем сожгли. О чем комиссия составила соответствующий отчет, который потом попал и в газеты.
– Вот именно, дорогой Ватсон: в архивах имеется официальный рапорт, со всеми входящими-исходящими, за подписями подполковника фон Линденфельса и троих полковых хирургов – Иоганна Флюкингера, Иоганна Зигеле и Фридриха Бумгартена. А ведь дело-то происходило не в раннем Средневековье, а в самый что ни на есть век Просвещения, в цивилизованном государстве – Австрийской империи; регион, правда, специфический – Балканы… Вряд ли ваши коллеги, военные врачи, не умели отличать свежую кровь от свернувшейся; и вряд ли офицеры, находясь на службе, шутки ради выдумали бы из головы все эти удивительные подробности… Заметьте: на Балканах такое случалось не раз и не два, и некоторые из тех случаев – например, с Петром Благоевичем – задокументированы не хуже истории Паоле. Ну-с, доктор, что вы на это скажете?
– Летаргический сон?.. – пробормотал тот – без особой, впрочем, уверенности в голосе.
– Да-да, конечно, – ядовито откликнулся Холмс. – Эпидемия летаргии. Не забудьте добавить в эту успокоительную микстуру еще и парочку мензурок месмеризма – ну, надо же как-то объяснить еще и те групповые галлюцинации!.. Впрочем, нам с вами пора уже вернуться в Лондон десятилетней давности, – и с этими словами Великий сыщик снова потянулся к каминной полке; на сей раз он взял с нее небольшой конверт из плотной синей бумаги. – Меня вы уже выслушали – предоставим теперь слово другой стороне.
– Как вы, возможно, помните, Ватсон, граф Монтенегро – будем называть его этим именем – бесследно исчез из госпиталя Святого Варфоломея. Едва лишь врачи зафиксировали остановку сердца, как тело забрали агенты Секретной службы по ордеру, подписанному самим лордом Уилмором – поддельному, как было объявлено впоследствии. Затем всех их след простыл, а особняк на Друри-Лейн опустел сразу и навсегда.
Так вот, существо это обладало совершенно невероятной для человека живучестью. «Граф», оказывается, еще некоторое время был не только жив, но и в сознании, и успел надиктовать прощальное письмо для меня. Подписи в конце нет, но авторство у меня лично сомнений не вызывает: там упомянут ряд деталей, известных лишь нам двоим.
С этими словами Холмс извлек из синего конверта несколько аккуратно сложенных листков дешевой писчей бумаги.
– Итак, вы – согласно своему твердому решению – станете сейчас четвертым человеком, который видел этот документ собственными глазами. Когда вы закончите чтение, я отправлю его в камин. Поставив точку в том зловещем деле.
Ватсон развернул первый листок и придвинулся ближе к огню – в комнате было темновато.


Мистеру Шерлоку Холмсу, эсквайру.
Durak ty, Holmes.  Umny, umny – ah durak.
Очень жаль, что вы не владеете русским языком. Na tvoem anglitskom horosho tol’ko na bazare torgovatsa, dah. Английский уместен в торговле, в политике и прочих публичных делах. Но он лишен полутонов.  Например, та фраза, с которой я начал. Ее точный перевод – «вы глупец, Холмс, несмотря на весь ваш замечательный интеллект».  Это передает смысл, но не оттенки смысла.
Впрочем, можно и по-английски. Помимо всего прочего, это язык новостей. А у меня для вас очень плохие новости, Холмс. Вы даже не догадываетесь, насколько они плохи.
Сейчас вы, вероятно, сидите у себя в кабинете, дышите дымом и пьете кофе. И самонадеянно полагаете, что освободили Британию от ужасающего монстра, то есть – от меня.  Моих последышей, как вы надеетесь, перебьют чистильщики Майкрофта. И милый вашему сердцу Остров снова погрузится в то болото блаженного идиотизма, который вы числите за добродетель.
Что ж, кое-чего вы добились – причем случайно, сами не понимая, что сделали. По-русски это называют: durakam vezyot… простите, Холмс, не знаю, как перевести. Наверное, так: «Глупость и некомпетентность компенсируются удачным стечением обстоятельств статистически чаще, нежели это должно бы следовать из той же статистики». Ваш случай именно таков.
Вы отчего-то вообразили, будто меня можно убить единственной пулей из серебра, пусть даже и разрывной. С тем же успехом вы могли бы запустить в меня головкой чеснока, или обрызгать «святой водой». ...Ну ладно, ладно! – тут я, конечно, слегка преувеличил. Такое ранение надолго уложило бы меня в постель, и окончательно встать на ноги, даже при должном лечении и уходе, я сумел бы не раньше, чем через пару-тройку месяцев. Если бы, конечно, речь шла о чистом серебре.
Не сомневаюсь: вы даже и не подозревали, что серебряно-ртутная амальгама воздействует на нас куда губительнее. А ртуть вы использовали как начинку для вашей самодельной дум-думки просто для компенсации дефицита плотности: серебро – металл легкий, а суммарная масса пули и ее баллистика не должны были отличались от стандартной, свинцовой. Как бы то ни было, вам повезло с той амальгамой... Любопытно: старое английское название ртути, quicksilver – вроде бы «быстрое серебро», а на самом деле «живое серебро» – как-то связано с этим обстоятельством?
Я диктую эти слова и понимаю вдруг, что за последнюю жизнь и вправду сделался образованным человеком. Образованный человек – вовсе не тот, кто может читать Гомера в подлиннике. По прошлым жизням я помню немало людей, которые в совершенстве владели не только латынью с греческим, но даже древневавилонским и синдарином, оставаясь при этом тупоумными начетчиками. Образование – то, что позволяет на пороге мрака неизвестности занимать свои мысли баллистикой и филологией, грехом и гидравликой...
Да, вы правильно поняли. Я не сказал «на пороге смерти». Я и не намерен умирать. Я всего лишь ухожу в спячку. Возможно, на этот раз я из нее не выйду – но этот риск сопровождает нас всегда. Незапланированность нынешнего шага сильно снижает мои шансы, но не до нуля. И, в любом случае, вы не узнаете, вернусь я или нет. Этот вопрос будет вас терзать весь остаток жизни.
Кстати о терзаниях. Мне ничего не стоит отдать напоследок приказ: подвергнуть вас мучениям, какие вы и вообразить-то себе не можете. Мы очень хорошо умеем работать с человеческим телом. Сейчас для этого не нужно даже пыток... Хотя, признаться, иногда я представлял вас на колу: просто интересно, как бы вы сохраняли невозмутимость британского джентльмена в подобных обстоятельствах?.. Но кол – это архаика: полтора суток, в лучшем случае. А вот взять, хоть то же электричество... А ведь есть вещества, при введении которых в кровь вы ощутили бы себя в настоящем аду. Ваш замечательный мозг поджаривался бы, как на гриле. Вы неделями, а то и месяцами спускались бы, ступенька за ступенькой, туда, где человека уже нет, а есть ревущая от боли скотина, все мечты которой – лишь о том, чтобы ее поскорее забили. И никакие меры предосторожности вас не уберегли бы, разве что упреждающая пуля в лоб!
Думаю, сейчас вам стало не по себе. Вы-то понимаете, что я не шучу и не преувеличиваю свои возможности. Что ж, я вас немного успокою: я не отдал такого приказа. И вовсе не из какого-то там сентиментального «уважения к достойному противнику».  Я хочу, чтобы вы увидели свой проигрыш собственными глазами. Чтобы вы успели полюбоваться на дивный новый мир, наступлению которого вы самонадеянно мнили воспрепятствовать. Собственно, он уже тут, и я ухожу в спячку с чувством выполненного долга. Моему сменщику предстоит лишь мелкая рихтовка – скучная, канцелярская по сути работа, от которой сам я, наверное, не вылезал бы из сплина.
Ибо вы проиграли партию, Холмс. И взятый вами на предпоследнем ходу черный ферзь ничего не меняет. Ваш король заперт в углу доски, и нам осталось решить, какой фигурой его брать. Мат, Холмс, на доске этюд «мат в два хода»... Удивительно, что вы этого так и не осознали. Несмотря на весь ваш хваленый интеллект.
Я мог бы, в качестве утешения, сказать, что вы с вашим братом оказались самыми сильными противниками из всех, с кем мне довелось столкнуться. Но это было бы неправдой. Вы были всего лишь самыми одаренными. Однако немцы справедливо говорят, что «усердие побеждает талант»; или, в иной, более близкой мне, формулировке – «порядок бьет класс». Вы столкнулись с Системой, Холмс, – а приняли ее за интригу одиночки, вроде небесталанного дилетанта Мориарти. Мне это отчасти льстит, вам – нисколько.
Если бы я не был абсолютно – слышите, абсолютно! – уверен в нашей победе, я не стал бы продолжать дальше.  Одно из немногих правил, которым следуют все наши – это запрет на сообщение каких бы то ни было сведений о нас, даже общеизвестных.  Ни один из нас не подтвердит и не опровергнет даже того, что вампиры боятся серебра и не любят чеснок. Как говорили наши наставники – «пусть они знают, но пусть они знают это не от тебя». И я бы тоже придерживался этого правила, но сейчас особая ситуация. Очень скоро многое о нас и так будет открыто, и это неизбежно…
...Простите, прервал диктовку. Эта всё ваша чертова амальгама! Может, всё-таки поистязать вас недельку-другую? Непоправимого вреда вашему здоровью это бы не нанесло, но существенно улучшило ваш внутренний мир. Вы стали бы тихим Холмсом, смирным Холмсом, маленьким и грустным Холмсом. Правда, я не смог бы насладиться этим зрелищем лично, а нынешний синематограф не столь совершенен, чтобы передать подробности вашего укрощения. Но если я потеряю сознание еще раз, то, возможно, все-таки отдам такой приказ… Или не отдам. Это будет зависеть от моего настроения в последнюю минуту.
А пока я доставлю вам немного удовольствия. Я всё-таки расскажу вам кое-что из того, что вы так хотели знать и с таким трудом узнавали.
Итак, кто мы? Если совсем просто: мы – комьюнити, состоящее из двух каст, прирожденных и обращенных. Слово «касты» употреблено мною как строгий биологический термин: аналогия с рабочими пчелами и царицей тут весьма точна. Разделяющая касты биологическая пропасть несопоставимо глубже той социальной пропасти, что отделяет наследника английского престола от выслужившего баронетство персонажа «Мэри Глостер» – при всей полезности вторых для первых.
Прирожденных ничтожно мало, все мы связаны между собой узами крови (ха-ха!), и войти со стороны в этот круг невозможно в принципе. В различных наших семейных линиях способности могут дремать поколение за поколением – но потом непременно проявят себя, подобно фамильной «габсбургской губе». Надо полагать, мы все происходим от одного прародителя.
Кстати: для вас это, вероятно, станет откровением, но внутри своего круга мы столь же различны между собой, как и вы. В частности, персоны, склонные радеть об общественном благе – вроде вашего покорного слуги – равно редки и у вас, и у нас. Большинство же, увы, предпочитает копошиться в уютной тине частной жизни.  Разумеется, наша тина куда элегантнее вашей, но сути дела это не меняет… Честно признáюсь: сам я отношусь к этим бездельникам, зарывающим в землю свой талант, ровно так же, как помянутый мною герой «Мэри Глостер» к своему беспутному отпрыску. При том, что многие из этих бездельников не моложе меня, а кое-кто заметно старше. Но кровь не водица (ха-ха!), так что приходится терпеть все их «Гарварды и Тринити-колледжи»...
Иное дело – обращенные. Для того, чтобы стать таковым, достаточно получить в кровь немного нашей слюны или чего-то подобного. Простейшим способом является, как вы понимаете, укус. Но есть и другие, прелесть которых в том, что они вовсе не напоминают о вампирах. К тому же они не оставляют следов на теле – по крайней мере, снаружи. Некоторые традиционные наклонности английских джентльменов делают этот стиль проникновения особенно удобным на вашем чопорном Острове. К этой теме мы еще вернемся, если только я сейчас не…
...Ну вот, я опять потерял сознание. Что это означает для вас – я пока не решил... Пожалуй, всё-таки воспользуюсь морфием. Вы будете удивлены, но я ни разу до сих пор не снисходил до людских наркотиков: не имел в том нужды. Не знаю, как мой организм среагирует на опиаты, но напоследок попробовать определенно стόит.
Мы, кажется, прервались на том, чем мы отличаемся от вас. Уж конечно, не диетой: человеческая кровь – это всего лишь потребность в соединениях железа, которую, в принципе, можно удовлетворять и другими способами... Кстати, ЭТИ – ну, из Гарвардов и Тринити-Коллеждей – так и делают; мало того – еще и создали свою отдельную, совершенно омерзительную, субкультуру суррогатов: химия взамен природной среды. Игнорируя то, что суть не в веществах, а в духовной скрепе, ибо... Впрочем, не буду «vynosit' sor iz izby» – лень искать сейчас адекватный английский аналог.
Так вот, в том, что касается базовой анатомии и физиологии, мы устроены точно так же, как вы. Различие между нами пролегает не по горизонтали, а по вертикали. Мы не иные, чем вы – мы выше вас, вот в чем всё дело.
У людишек, знающих о нашем существовании, есть смешная манера называть нас «нелюдями» или даже «нежитью». Это тем более забавно, что в реальности всё обстоит ровно наоборот. Собственно говоря, только нас-то и можно называть людьми в подлинном смысле слова. Только в нашем организме и раскрываются до конца все возможности, заложенные некогда природой – или, если вам так угодно, Творцом – в биологический вид Homo sapiens. Вы, в сущности, грубые заготовки, недолюди и нижечеловеки – унтерменши: немецкий термин здесь наиболее адекватен. Нас, в свою очередь, можно назвать…
...Кстати, морфий действует неплохо.  Любопытные ощущения.  Пожалуй, я все-таки пощажу вас. А может, и нет. Этого я ещё не решил.
На чем мы?.. – а! Итак, нас можно назвать – сверхлюдьми.
Мы сильнее, быстрее, а главное, энергичнее обычных людей. Там, где слабый и безвольный человек останавливается, мы продолжаем движение. Как говорил один недурной писатель – ни ангелам, ни смерти не предаёт себя человек, кроме как через бессилие слабой воли своей. Наша повышенная «живучесть» имеет именно эту природу: мы просто умеем усилием воли мобилизовать внутренние резервы организма. В вашем распоряжении их ровно столько же, но у вас нет ключа от этого сейфа, а у нас – есть. Вот он – истинный триумф воли!
Наши чувства всегда обострены. Мы лучше видим, лучше слышим, а что касается обоняния, то обычное человеческое не идет ни в какое с ним сравнение. И вовсе не потому, что наши органы чувств совершеннее! Просто в вашем мозгу природой поставлены своего рода фильтры, глушащие слабые сигналы – дабы ваш слабый разум не захлебнулся от переизбытка информации. Мы же от этих фильтров избавились, заставив мозг работать на полную, данную ему природой, мощь.
Благодаря этому мы с одного взгляда познаём то, для чего вам необходимо рассуждение. Например, я всегда вижу, говорит человек правду или лжет. Людям же для решения таких вопросов требуется логика и психология... Хотя, признаться, по этой части мы вас недооценили: за последние пятьсот лет вы, опираясь на эти костыли, убрели довольно далеко. Впрочем, теперь всё это уже неважно.
Так вот, переходим к главному: да, мы способны обращать обычных людей в свои подобия. Брать этот комок «праха земного» и лепить из него нечто «по образу и подобию своему» – в точности повторяя процедуру, запатентованную шесть тысяч лет назад неким мистером Саваофом.  Что именно лепить? – да ровно то же, что и тот: рабов своих!  Вам ведь не претит, Холмс, быть «рабом Божьим» – не слугой даже, а именно рабом?  Или всё же претит, а?..  Читайте свой контракт – там ясно сказано: «образ и подобие», не более того.
Вот и мы тоже творим из людей свои образы.  Обращенные подобны нам.  Они тоже нуждаются в крови, у них обостренное восприятие, они энергичнее вас.  Сами обращенные испытывают от этого настоящую эйфорию.  В каком-то смысле они – счастливейшие из людей.  Чтобы добиться похожего эффекта, обычным людям приходится принимать наркотические препараты, но там эффект недолог, а восприятие со временем притупляется.  Вам ли этого не знать, Холмс? 
Вспомните первые месяцы употребления кокаина – или то, что вы чувствуете, раскрыв сложное дело.  Так вот, обращенный чувствует себя так всю жизнь.  Правда, недолгую, но разве это важно?  Жизнь измеряется не годами, а мгновениями сильных ощущений, не так ли?  Как сформулировал один из моих обращенных в Московии: «Чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что Бог даст!»
Но главное для них даже не это.  Обращенные преданы тому прирожденному, который их обратил.  Они служат нам, и это служение для них – почти физиологическая потребность.  Собственно, это единственный путь для унтерменша хотя бы приблизиться к сверхчеловеку – с тем, чтобы «поцеловать край одежд его». 
А главный дар, получаемый от нас обращенными – способность самим учинять обращение окружающих унтерменшей. Правда, феодальное правило «вассал моего вассала не мой вассал» здесь не действует: обращенный, укушенный моим обращенным – это мой обращенный. Как будто с укусом передается некая субстанция, исходящая от одного источника и не меняющаяся на протяжении всего пути передачи. О ее природе можно строить догадки, но вряд ли этот секрет когда-либо будет разгадан. Хотя бы потому, что мы этого не допустим...
...Так, добавьте-ка еще морфия!
Не будем отвлекаться. Итак, каждый из нас способен таким способом создать себе армию безоговорочно преданных служителей, причем довольно быстро. Но мы этого не делаем; во всяком случае – не делали до сих пор. Проблема в том, что мозг обращаемых реагирует на этот процесс очень по-разному: заметный процент их превращается в злобных психопатов. А кое у кого высшая нервная деятельность и вовсе подавляется полностью; таких называют зомби, и ваше счастье, что вы почти не сталкиваетесь с этими отходами производства: мы ликвидируем их сами... Так вот – мы, прирожденные, умеем распознавать и регулировать такие процессы, тогда как обращенные действуют исключительно методом тыка. Что не раз приводило к неприятным казусам в виде порчи ценного человеческого материала.
Вам, Холмс, наверняка памятна отвратительная история с наследным принцем Альбертом-Виктором. Сама по себе идея – обращенный на английском престоле! – была весьма перспективной; только вот действовать надлежало предельно аккуратно, а тут кое-кто поспешил и проявил усердие не по разуму. У принца и без того был полон шкаф скелетов – гомосексуальные скандалы, бордельные похождения, нелеченый сифилис – а после обращения он просто, что называется, поехал кукушкой и загулял по Лондону «Джеком-Потрошителем». К тому времени мы твердо взяли курс на власть над умами через эстетику декаданса – а тут нате вам: потрошеные проститутки, фу таким быть! Нет, в чем-то это даже прикольно, но тут даже какой-нибудь эпатажник Шоу может приужахнуться: «Не-не, эстетические разногласия!..» В общем, этот молодой человек настолько компрометировал собою комьюнити, что пришлось заманить его в Сандрингем и там устроить ему скоропостижную кончину от гриппа. Одна отрада: нам удалось выдать это за «заботу об авторитете Династии» и стяжать на том немало тайных бонусов.
Или вот Ницше. Весьма ценный был кадр, очень успешно нес правильную идеологию в широкие народные массы. Но вот беда: после обращения мозг его совершенно утратил контроль над его языком, и он принялся выбалтывать направо и налево сведения, для ширнармасс никак не предназначенные.  Бедняга всего-то и нуждался, что в грамотном медикаментозном лечении – «Два куба пациенту Ницше!» – но в германском комьюнити отчего-то запаниковали, ну и распорядились вгорячах: «Философствующий санитарный инспектор? В печку его!»  И самым натуральным образом расплавили тот выдающийся мозг…
…Еще морфия!.. Я сказал! Это мне решать!!
Как бы то ни было, если бы мы намеревались захватить этот мир, мы бы давно им овладели. Однако большинство из нас, как я вам уже говорил, вовсе не желает взваливать на себя подобную обузу. Почти всё приятное, что есть в положении властителя, они имеют и без того – будучи при этом избавлены от вороха проблем, неотделимых от любого властвования.
Однако сейчас ситуация изменилась. Когда я оказался в вашем мире, то с некоторым даже испугом убедился: наука за триста лет моего вынужденного отсутствия очень глубоко влезла в опасные для нас темы. Эдак вы можете проникнуть и в тайны крови, а то и познать нашу природу! Да, я считаю это крайне маловероятным – но исключить такую возможность не имею права. Как говаривал один ваш коллега, Холмс, сам будучи твердокаменным атеистом: «Если в нашем доме вдруг завоняло серой – мы обязаны предположить, что где-то рядом объявился чёрт с рогами, и принять соответствующие меры, вплоть до организации производства святой воды в промышленных масштабах»…
Короче говоря, мне удалось убедить Семью, что опасность реальна – сломав сопротивление и саботаж наших, если так можно выразиться, замшелых обывателей и пацифистов. В итоге Семья санкционировала мои действия, завершившиеся ныне успехом...
…Что вы мне ввели – какой-то другой тип опиатов? Я не ослышался – «средство от кашля»? Ах-ха-ха-хааа!..
Так вот, об одержанной нами – да-да, одержанной! – победе: как мы к ней шли. Во все времена нам было сложно внедряться в элиты. Покусать политически значимую персону, или даже нескольких – не проблема. Беда в том, что они тотчас выдают себя – достаточно одного солнечного дня или серебряного бокала на светском мероприятии. Ну а дальше – животный инстинкт самосохранения всех остальных элитариев всегда срабатывал безотказно…
Как вы уже знаете, проблему с солнцем мы решили – чисто технически. Этому немало поспособствовали исследования досточтимого доктора Менгеле, коему я некогда покровительствовал в Московии. Жаль, очень жаль, что вам не доведется пообщаться с этим выдающимся исследователем! Он сделал интереснейшие открытия в области кровообращения, но что самое для нас важное – разработал средство, предохраняющее нашу кожу от солнечных укусов. Для тех его острых опытов мне пришлось пожертвовать кучей обращенных – из числа менее ценных или проштрафившихся – но результат себя вполне оправдал.
К сожалению, кожа от этого защитного крема становится белой, что опять-таки сразу выдает пользователя… И тогда нам пришла спасительная идея: выложить то, что необходимо спрятать, на самое видное место. Нужно перестать прятаться и сделать аномально белую кожу модной! Попросту говоря – ВВЕСТИ МОДУ НА НАС.
Разумеется, это было не так уж просто. Лорд Байрон – ему, собственно, и принадлежала идея – не сумел довести дело до конца. Виной тому было его тщеславие: ему нравилось самому красоваться на подмостках, привлекая сердца и умы подражателей. Он вообще был никудышным командиром: всё сам да сам, впереди на лихом коне – за что и поплатился в Миссалонги... Я же, вовсе не претендуя на лавры «творческой личности» и действуя скорее как администратор, четко сформулировал задачу и нашел средства для ее решения. Не надо ставить на какой-то конкретный образец для подражания, пусть даже и гения («порядок бьет класс» – помните, Холмс?); надо сформировать целое саморазвивающееся течение – художественное, философское, нравственное, – которое исподволь сожрет мозг у европейской элиты.
Первая и главная заповедь: не пытаться впрямую реабилитировать вампирство, идя наперекор естественному человеческому инстинкту самосохранения! Однако все привычки, все обыкновения, даже внешний облик вампиров – это подлежало продвижению. Например, культ ночи – заметьте, не тьмы, а именно ночи! Веками поэты воспевали солнечный свет, пока мы не сделали популярными Новалиса и безумного Эдгара. Столь же тщательно мы поощряли культ изысканного увядания, безжизненной бледности, обветшалых средневековых зáмков и тому подобную некрофилию, от которой должно мутить любого здорового человека. Слово «вампир» еще не было произнесено, но оно уже стало тем невидимым центром кристаллизации, вокруг которого выстраивалась вся культура décadence.
Век обращенного недолог: пятнадцать-двадцать лет, изредка тридцать. Но мы сумели обернуть себе на пользу даже и это.  Видите ли, обращённые не стареют, по крайней мере внешне. Для определенной категории мальчиков и без того свойственен страх утраты юной красоты, но мы раздули его до панического. Ужас перед старостью, страх перед каждой морщинкой, культ молодости любой ценой – это очень помогает интересным молодым людям сделать правильный выбор. «Портрет Дориана Грея» оказался в этом плане полезнейшим сочинением.
Не менее полезным для нас оказалось и творение мистера Стокера: оно искусно рождало у читателя ощущение сладкой жути, не имеющей – хвала Всевышнему! – ни малейшего отношения к той реальности, что за порогом его уютной квартиры. Плюс второй слой повествования, даже, пожалуй, более важный: вампир может быть только и исключительно маньяком-одиночкой – и никакой Системы, что вы, что вы! Так что мы…
…А это ваше «средство от кашля» весьма недурно – получше морфия! Дайте два!!
Поскольку мы всё равно победили, я – так и быть – не утаю от вас и наши неудачи. И даже предвосхищу ваш вопрос: а что там было с переносом коронации Эдуарда VII – единственного случая за всю английскую историю – по случаю «аппендицита»? Отвечаю: опять дурацкая низовая инициатива, и опять усердие не по разуму. Кое-кто наслушался в комьюнити разговоров, что-де сей восходящий на престол «принц Флоризель» для нас весьма опасен (а это действительно так), и решил отважно «жизнь положить за други своя». Как это было пόшло, Холмс! Пошло и напрасно. Чертов Ландштайнер, со своими чертовыми свежеоткрытыми группами крови, как раз случился в Лондоне, на международном конгрессе физиологов... В итоге чертова «Флоризеля» всё равно спасли – срочно сделав ему двукратное замещающее переливание крови – а нам это крайне осложнило всю дальнейшую работу. Ну, про эпизодические неприятности с мозгами обращенных вы уже в курсе.
Теперь – встречно – о ваших ошибках. Как ни странно, они пошли вам скорее на пользу. Это касается пресловутой «серебряной темы». Ваш брат верно уловил связь между нашим появлением и оскудением в стране серебра. Прошлое мое пришествие случилось три века назад в Московии, где власти доигрались с заменой серебряной монеты на ассигнации. В вашем же случае «спусковым крючком» стал отказ от биметаллизма с переходом к золотому стандарту. О московском прецеденте Майкрофт наверняка знал. Он столько времени проводил в закрытых архивах Ее Величества, что просто не мог пройти мимо такой любопытной информации.
Правда, из верной посылки он сделал неверный вывод: решил, будто «серебряные кризисы», что нам поспешествуют, рукотворны, и что МЫ САМИ их и провоцируем. Он потратил кучу времени и усилий для ответа на вопрос cui prodest – какие именно элитные группы продвигали золотой стандарт? – полагая тех нашими агентами. Он сделал на этом пути много верных промежуточных выводов (вроде того, что в целом за биметаллизмом стоит «производительный, промышленный капитал», склонный к госрегулированию экономики, а за золотым стандартом – капитал «финансово-спекулятивный», почитающий фритредерство), пока не понял: к делу всё это не относится никак.
Ибо мы лишь используем ситуацию, но не создаем ее. Биметаллизм умер вовсе не потому, что вредил финансовым спекуляциям банкиров, а потому что был открыт пояс богатейших месторождений серебра на Тихоокеанском побережье Америки. Рыночная цена на этот металл упала столь резко и необратимо, что серебряные монеты превратилась фактически в купюры, себестоимость которых намного ниже их номинала, и были вытеснены из обращения бумажными деньгами абсолютно естественным образом. Вот тут-то и вышли на сцену мы – но ведь не мы заложили те серебряные рудники! Равным образом – не мы тогда заслали в Московию из Европы «финансового гения» Фауста, успешно превратившего в руины тамошнее денежное обращение... Майкрофт это, конечно, понял – со временем. Но время то, потерянное им на поиски черной кошки в темной комнате, где ее нет, оказалось, возможно…
...Я не удержался и попробовал немного своей крови. Из-за лекарств и прочей дряни вкус безнадежно испорчен. Это отвратительно, Холмс, и виноваты в этом вы! Всё-таки ждите гостей.
Самое же поучительное в этой истории вот что. Европейские интеллектуалы обошлись нам дешево, совсем дешево. Некоторым пришлось платить (это чепуховые для нас расходы), но чаще эти гордые, независимые умы становились нашими за рюмочку похвалы и решение мелких личных проблем. Убирать же приходилось совсем уж единичных персон. Это в политике индивидуальный террор бесполезен, ибо там «незаменимых нет» – и надо сразу вытаскивать на площадь гильотину. С интеллектуалами же всё иначе. Как говорил один неглупый человек: «Вычеркните из мировой истории триста человек, и мы все снова очутимся в каменном веке».
Вот эти-то фигуральные «триста человек» – истинные Творцы, каждый из которых по определению уникален – и есть предмет нашей неустанной заботы. А теперь оглядитесь вокруг себя, мистер Холмс: во всей этой творческой среде тех, кого нам не удалось за эти годы ни соблазнить, ни купить, ни запугать – можно перечесть по пальцам.
Например, в России, которую мы используем как полигон и экспериментальную площадку (благо, мне там многое знакомо, по предыдущему моему пришествию), нам пришлось реально убрать одного-единственного властителя умов: Антона Чехова. Дальше всё у них там покатилось как по маслу. Владимир Соловьев покусал ранних символистов, ранние покусали поздних, поздние – акмеистов, футуристов и прочих; одним словом, «Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова» – и далее по тексту. Кстати, тамошнее комьюнити самоназванием выбрало – «Серебряный век», и нашему здешнему комьюнити очень импонирует этот русский юмор.
Да и у вас здесь – всё примерно так же. Стивенсон отнесся к угрозе со всей серьезностью, но почему-то решил, что сумеет укрыться от нас на тропическом тихоокеанском островке, в деревушке, где все всех знают и любой чужак на виду. Это было не столь уж глупо, и добраться до него и вправду оказалось непросто; ваше расследование того «странного инсульта в 44 года, оборвавшего на полуслове лучший из его романов» навело вас на ряд верных умозаключений – нельзя не признать.
А дальше в Англии вообще всё обошлось бескровно (ха-ха!). Крайне неприятной и опасной для нас фигурой был, да и по сию пору остается Киплинг – но тут нам опять повезло. Как ни странно, дело опять оказалось в благородных металлах.  После того, как серебро вышло из игры, насовсем, Британии, как держателю мировой резервной валюты, срочно понадобилось золото – много-много золота. Австралийский Балларэт уже не спасал, и судьба Южной Африки была решена. Тамошним бурским республикам просто не повезло – они оказались в неправильном месте в неправильное время; черт бы с ними, с алмазами Кимберли, но без золота Витватерсранда Империи было просто не выжить...
Война та была откровенно грабительской – подвести ее под «несение бремени белого человека» невозможно ни с какого конца – и заслуженно непопулярной в Англии, не говоря уж о Континенте. Киплинг вписался тогда за Томми Аткинса, дружно оплевываемого интеллектуалами и пацифистами – на чем и погорел, без особого проку «положив на алтарь Отечества» преизрядную долю своей популярности. Разумеется, за кампанией общественной травли «железного Редьярда» стояли мы, успешно навесившие на него ярлык «Соловья Генштаба» – но мы тут выступали лишь катализатором бытовавших в обществе настроений...
Ну, кто еще-то у вас остался, из реально читаемых авторов? Честертон, с его сводящим скулы морализаторством? Джером-Кей-Джером, Конан-Дойль? – ну, тут уже просто не тот масштаб литературного дарования…
...Нет, кончайте уже всю эту возню. Проклятая амальгама поразила ткани. Я чувствую это. Не тратьте времени, готовьте меня ко сну. Вот только закончу с этим письмом…
Да, времени у нас осталось совсем мало. Буду краток.
Вы глупец, Холмс. Вы были так близки к своему жизненному идеалу, и прошли от него в двух шагах. Даже не поняв, от ЧЕГО отказываетесь.
Ваш мозг замечателен, Холмс – для человека. А теперь представьте себе, чем бы он стал после вашего обращения.
Как я уже говорил, мы разбираемся в таких вещах. Так что уж вам-то риск стать «злобным психопатом» точно не грозил. Вы стали бы истинным гением. Ваши умственные способности возросли бы многократно. Сложные дедукции, которые сейчас занимают у вас несколько суток, стали бы для вас не сложнее арифметических задачек. Вы наблюдательны, вы умеете заметить сломанную спичку в грязи и аромат духов от письма. Насколько же возросли бы ваши способности в этом отношении! Вы различали бы людей по запаху, а их лица стали бы для вас открытой книгой.
При этом вы ничего не потеряли бы даже во времени жизни: вам ведь, Холмс, не так уж много и осталось. Вы всю жизнь издевались над собственным телом, и оно уже готово отомстить вам за это. Я бы дал вам лет семь-восемь, в самом лучшем случае. Дальше – та самая болезнь, которая не поддается никакому лечению, даже хирургическому. У вас же был шанс прожить этот срок – а может быть, и дольше – в самом расцвете сил.
Что касается преданности: вы и так к ней склонны, это ваша личная особенность. Только сейчас вы преданы Майкрофту, за чьей спиной вам почему-то мерещится не Контора, а «грозный алтарь Аббатства, связующий англичан». Обе эти сущности на самом-то деле вам безразличны, особенно первая. Они просто оправдывают вас перед самим собой за это идолопоклонство. А после обращения вы смогли бы позволить себе роскошь быть честным. И это не говоря о том, что служение будущему…
…Уберите к дьяволу эти трубки!  Начинайте усыпление!
Так вот, о будущем. Надеюсь, вы увидите его, Холмс. По крайней мере, его рассветные лучи.
Поскольку Майкрофт уже многое знает, скажу и вам. Мы начнем на Континенте, поддержав молодые силы. Они неизбежно придут к власти, а вместе с ними и мы. Сотни молодых вампиров – юноши бледные со взором горящим – только и ждут своей минуты. А потом тысячи, десятки тысяч обращённых разорвут ваш мир, все эти ваши Империи, на лоскуты! Страна за страной будут склоняться перед нами, безо всякой войны. Когда же, наконец…
Впрочем, оставим эти детали.
Потом будет период реконструкции. По-русски – perestroika, это слово мне кажется более точным. Это изменение мира, в котором мы, наконец, выйдем на свет – на такой, который нам не повредит. И уже напрямую возьмем рычаги управления миром в свои руки.
Каким оно будет? Я уже давно разочаровался в идеях всеобщей справедливости. Было время, я отдал им дань и даже построил страну, где они были реализованы, хотя и не самым совершенным образом. Правда, для этого потребовалось немало кольев (ха-ха!). Однако мне это в конце концов надоело: слишком много мелкой возни и ручного управления. Мой следующий эксперимент, в Московии, оказался и вовсе неудачным, хотя и обогатил меня полезным опытом властвования из-за кулис. Но теперь ошибок не будет. Люди должны получать то, что им причитается: КАЖДОМУ – СВОЕ.
Создаваемый нами мир укладывается в три круга. Внешний круг, для унтерменшей, будет клоакой, стоком, адом этого мира: все подонки общества стекутся туда, вся пьянь, рвань, дрянь, все садисты и прирожденные убийцы, насильники, агрессивные хамы, извращенцы, зверье, нравственные уроды – гной, шлаки, фекалии социума. Тут будет их царствие, тут не будет наказаний, тут будут жить по законам силы, подлости и ненависти. Это будет мир доноров, чью кровь будут пить без малейших сожалений и колебаний.
Средний круг составят люди, доказавшие свою полезность. Таких мы будем изымать и помещать в лучшие условия. Их задачей будет квалифицированный труд. Плодиться мы им не позволим, зато все обычные блага жизни будут в их распоряжении. Править этим кругом будут обращенные. То есть удостоившиеся укуса и не превратившимися в бессмысленных тварей. Но имеющие немалый счет к внешнему кругу, из которого мы их и будем брать.
И, наконец, в самом центре будет третий круг – Мир Справедливости. Теплый, приветливый, безопасный мир духа, творчества и свободы, населенный исключительно людьми талантливыми, славными, дружелюбными, свято следующими всем заповедям самой высокой нравственности. Разумеется, между собой. Туда будут допущены даже некоторые неприрожденные – разумеется, самые лучшие, самые умные, самые талантливые.
О, кстати! Вы же читали Мальтуса, Холмс? Так вот, мы решим проблему перенаселения раз и навсегда. Всю Землю мы разделим на три части, устроенные совершенно одинаково – те же три круга. Внешние круги будут погружены в вечную войну между собой.  Единственным ее смыслом будет утилизация биомассы.  Конечно, на уровне второго круга войны уже не будет. Быдло и скоты будут умирать сотнями тысяч и миллионами за какую-нибудь «Евразию» или «Остазию» (или как мы там назовем эти куски территории), а наши обращенные будут тем временем ездить как туристы в Нью-Йорк, Москву, Мекку, или куда угодно. Что касается высшего круга, он, разумеется, будет един и неделим, как всё совершенное…
…Всё, больше ничего не вижу, даже с моим зрением. Но еще успею сказать кое-что, напоследок!
Холмс, вы всё ещё не поняли, почему я не убил вас раньше? Я готовил вас для себя, Шерлок. Я видел в вас исключительно ценный человеческий материал, алмаз, которому нужна огранка, чтобы он заблистал по-настоящему. Но вы предпочли Майкрофта, тех «англичан» и тот «Алтарь» – жалкая и ничтожная вы личность!
Кстати, об алтаре – и о Священном Писании. Напомните-ка, что там говорится о предательстве? А ведь вы совершили предательство, которое удивило даже меня. Парадоксально, но именно на этом вы меня переиграли.
Я понимал, что ради выигрыша вы пожертвуете кем угодно. Может быть, даже Майкрофтом. Но я не думал, что вы пошлете на смерть своего единственного друга, Ватсона. Вы были так верны ему всю жизнь, что даже я поверил: уж его-то вы никогда не используете как наживку на крючке. Теперь-то я понимаю: вы издавна готовили его именно для такого случая. Вы выращивали его, как свинью на убой. Ради него вы делали всё, даже подвергали себя смертельной опасности. И только для того, чтобы в один-единственный момент…
…Кажется, всё. Я устал, я ухожу. Прощайте, Холмс. Пожалуй, я все-таки не скажу вам, какое решение принял насчет вас. Вы знаете, что я не…
…забьетесь в какую-нибудь нору и проживете свои последние годы, наблюдая, как воплощается в жизнь наша мечта и ваш худший кошмар…
…мы везде. Этот мир – НАШ!


Доктор аккуратно сложил листки и протянул их Холмсу. Потом налил себе еще бренди.
– Пожалуй, – сказал он после продолжительного раздумья, – я бы не поверил. Если бы не абзац про свинью. Примерно так я и думал…
Холмс кинул на него вопрошающий взгляд.
– …и давно вас простил, – закончил Ватсон. – Я и раньше догадывался, что дело обстояло именно так, а теперь – удостоверился. Как там, в классике? – «Англия не ожидает, чтобы каждый стал героем. Англия ожидает, что каждый исполнит свой долг». Вы исполнили свой долг, как смогли. А мне, по счастью, не пришлось из-за этого сделаться героем.
– Я надеялся это услышать от вас, Ватсон, – вымолвил великий сыщик, протягивая руку к камину. Листки ярко вспыхнули над почти погасшими уже углями.
– В свое оправдание могу сказать, что граф все-таки ошибся. Да, всё начиналось в том деле именно так. Мне нужен был помощник, которым я мог бы в самом крайнем случае пожертвовать. Но я слишком привязался к вам. Вы действительно были моим другом. Я говорю «были», поскольку наша дружба очень скоро завершится. 
Мне пора. Я сделал бы ЭТО сразу после вашего завтрашнего отъезда, но мне нужна еще пара дней, чтобы закончить с делами: вычитать корректуру своей статьи для «Научного обозрения» об открытии у пчел – вы не поверите, Ватсон! – самого настоящего «языка жестов», сжечь кое-какие бумаги, из другого улья, и осушить бутылку очень редкого Chateau Lafite-Rothschild.  Старые знатоки сравнивают его с «вином кометы». Обычно после вина у меня начинается страшная изжога – но на сей раз она мне не грозит.
Он взял кочергу и поворошил угли в камине.
– Мое завещание лежит у «Стерлинга и сыновей». Вы – мой единственный наследник, Ватсон. Возможно, вы удивитесь, но после смерти Майкрофта я стал весьма состоятельным человеком. Вы всю жизнь много и тяжело работали, причем занимались нелюбимым делом. Попробуйте получить от денег хотя бы немножечко удовольствия. Пообещайте мне это. И еще – не продавайте попугая. Возьмите его себе. Вот увидите, он скрасит ваш досуг.
Ватсон поразмыслил над новостями.
– Хорошо, я попробую, – наконец сказал он. – Но раз уж вы заговорили об удовольствии – удовлетворите мое любопытство до конца. Если граф написал в письме правду – почему наш мир не похож на те «три круга», что он нам напророчил?
– Потому что в той шахматной партии оставался один непредусмотренный им ход: перевернуть доску со всеми фигурами. Начиная с той, на которую граф так усиленно намекал. Тут он, кстати, сам себя перехитрил. Он оставил очень… – Холмс пощелкал пальцами, подбирая слово, – толстую подсказку о том, в какой именно стране придет к власти их ставленник. Именно для того, чтоб мы не поверили: «Не может же он вот так выдать свои планы!» Но к тому моменту Майкрофт и так уже знал многое, почти всё…
– Кажется, даже я догадался, – медленно выговорил Ватсон.  – «Империи, порванные на лоскуты»? Там тоже была амальгама?
– Нет. Пули были обычные. Его перевезли в резиденцию губернатора. И там оказали медицинскую помощь.
– Это я понять могу. Но то, что последовало дальше…
– Иначе было никак. Граф не зря ненавидел и опасался Киплинга, узнав себя в Нагайне: «Сидите и не двигайтесь. Я еще не готова. Если вы шевельнетесь, я ужалю его. Если вы не шевельнетесь, я тоже ужалю».
Вот и – шевельнулись. Чтобы обезвредить ядовитые деревья, хитро спрятанные в лесу, пришлось сжечь весь лес. Даже несколько лесов. В общем, нашлись двое… Думаю, вы догадались, о ком я говорю, Ватсон… Кому хватило на это решимости.
И, глядя остановившимися глазами на синеватые угарные огоньки над углями, он медленно продекламировал:
То ли хлор, то ли, может, уже и зарин.
Миномет на земле, а в руке парабеллум.
Аспирин, сахарин, маргарин, стеарин
и пространства, где черное видится белым.
Холмс замолчал, Ватсон ошеломленно воззрился на него:
– И всё это сотворили они?!  Вдвоем?!
– По сути дела – да.  Они грамотно запустили автокаталитический процесс.  Всем остальным ничего не осталось, кроме как последовать за ними. 
И потом, Большая война открывает большие возможности для Большой чистки элиты. Майкрофт провел ее весьма элегантно: всем тем джентльменам был предоставлен выбор: отправиться либо в окопы, либо на виселицу, якобы за шпионаж: «Каждое яйцо кобры – это та же кобра». В детали он меня не посвящал – и слава богу.
…Воцарилось долгое-предолгое молчание.
– Прошу прощения, Ватсон, – прервал его наконец Холмс, – но вам придется некоторое время побыть наедине с собственными мыслями: мне пора принять лекарство, – и привычным движением закатал рукав.
«Это я еще рассказал вам не всё, Ватсон, – вздохнул он про себя, когда боль попятилась на пару шагов, – но с вас и этого хватит!  Кое в чем вы, мой бедный друг, при всем своем жизненном опыте и осведомленности об изнанке жизни, сохранили поразительную незамутненность – достойную какого-нибудь булочника из Крауч-Энда.  И есть вещи, которых этот ваш внутренний булочник не переварил бы никогда.  Например, ТЕ ПЕРЕГОВОРЫ…»
Он и сам невольно зажмурился. Вспомнилась темнота, беспросветная подземная тьма. Луч искусственного света, идущего неведомо откуда. И освещенное им лицо – страшное, голое, покойницки-бледное лицо человеческого существа давно вымершей расы.
Глаза того были наполовину затянуты желтоватой пленкой. Заостренные уши – покрыты седым, вылезающим мехом:
– СЕМЬЯ ИСПОЛЬЗУЕТ ЛЮДЕЙ, КАК ЕЙ УГОДНО. НО СЕМЬЯ НЕ ЗАНИМАЕТСЯ ДЕЛАМИ ЛЮДЕЙ. ТАК БЫЛО. ТАК ЕСТЬ. ТАК БУДЕТ…
ТОТ, КОГО ВЫ НАЗЫВАЕТЕ ГРАФОМ МОНТЕНЕГРО, СНОВА ЗАНЯЛСЯ ДЕЛАМИ ЛЮДЕЙ. ЭТО СТАНОВИТСЯ УТОМИТЕЛЬНЫМ…
МЫ НЕ БЛАГОСЛОВЛЯЕМ ЕГО. ТЕХ, КТО ПОШЕЛ С НИМ, МЫ НЕ БЛАГОСЛОВЛЯЕМ ТОЖЕ. СЕМЬЯ НЕ НАКАЖЕТ ВАС ЗА НИХ…
ТЕПЕРЬ – ИДИТЕ.
«Не только не наказали, но даже и помогли, – усмехнулся про себя Холмс. – С амальгамой, и не только… Не надо было так демонстративно третировать обывателей и пацифистов, граф! Особенно замшелых. Они молодым сто очков вперед дадут, и <…>







_________________________________________

Об авторе:  КИРИЛЛ ЕСЬКОВ 

Кирилл Еськов – учёный-палеонтолог, писатель и публицист. Родился и живёт в Москве, окончил биофак Московского университета, работает в Палеонтологическом институте РАН. Автор романов «Евангелие от Афрания» (1996), «Последний кольценосец» (2000), «Баллады о Боре-Робингуде» (2005), «Америка (reload game)» (2015), «Чиста английское убийство» (2018), «Rossija (reload game)» (в соавторстве с М. Харитоновым) (2021), эссе «Наш ответ Фукуяме» (2001). Обладатель премий «Странник» (2001, 2002), «Бронзовая Улитка» (2002).




_________________________________________

Об авторе:  МИХАИЛ ХАРИТОНОВ 

Михаил Харитонов (настоящее имя – Константин Крылов, 1967–2020) – писатель-фантаст, публицист, журналист. Родился и жил в Москве, окончил МИФИ и философский факультет МГУ. Автор романов «Путь Базилио» (2016), «Факап» (2016), «Золото твоих глаз, небо её кудрей» (2019), «Rossija (reload game)» (в соавторстве с К. Еськовым) (2021) и многочисленных повестей и рассказов.скачать dle 12.1