Человек - это голос

22 января, в пятницу, в Театральном Особняке прошёл вечер под названием «Стихи в темноте»: Дмитрий Артис, Анастасия Строкина и Надя Делаланд.


Поэзия – явление прежде всего акустическое, и в стенах Театрального особняка это её родовое свойство чувствуется как нельзя точнее. Вот и в пятницу, пробираясь «тёмными тропами по бесконечным ущельям Москвы» на вечер трёх поэтов с загадочным названием (идея – совместная Андроника Романова и Нади Делаланд), вспоминал особенную атмосферу этого места. Памятно ещё и то, что в 2007-м я впервые (не считая институтских семинаров) читал здесь стихи публике в рамках коллективного вечера. Вспомнился отзыв о том мероприятии, услышанный через несколько лет: «Боря, ты лучше всего читаешь, когда не думаешь о зрителе. Ты перенервничал в тот день, и когда ты вышел к залу, тебе было всё равно: ты закрыл глаза, просто отключился и читал будто самому себе. Это выступление запомнили все». Но в Театральном, кажется, по-иному невозможно – когда выходишь к залу, перед тобой сплошное чёрное пятно, и только две розовые рампы бьют в глаза; кому-то мешает, мне всегда помогало не отвлекаться на мимику зрителей, перейти в состояние полного погружения в материал. И, спеша по заснеженной дороге на вечер, представляя на том «своём» месте другого поэта, ожидал увидеть его взгляд поверх зала, определённую дистанцированность от публики.

Но вначале дистанции не было, наоборот: перед выступлением поэты активно общались с публикой, и подумалось, что для такого перформанса (выступление прошло в полной темноте) просто необходимо зрительское отключение от визуализации образа. К примеру, голоса поэтов возникли бы перед публикой внезапно, где-то сменялись бы аудиочтением, в определённый момент поэты вышли бы к публике невероятно одетыми («или раздетыми», пошутил Артис, когда я поделился с ним соображениями по окончании вечера). Но история не любит сослагательного наклонения, так что эти плоды разыгравшейся фантазии – скорее для будущих вечеров, благо после мероприятия Надю Делаланд, по её признанию, завалили предложениями гастролировать со «Стихами в темноте».

Пока же – вернёмся в реальность. Собирался народ, Дмитрий Артис деловито готовился к чтениям, раздавал экземпляры своей книги «Детский возраст», презентация которой прошла здесь же осенью 2014-го (дуэт с Ольгой Аникиной, с которой они органично сменяли друг друга, читая по одному стихотворению друг за другом). Запаздывала Настя Строкина, виновато вбежавшая в начале вечера, к окончанию психологического тренинга, который провела с присутствующими зрителями Делаланд, – благо ей позволяет не только компетенция (докторская диссертация Нади посвящена воздействию поэзии на сознание), но и практика занятий, которые с недавнего времени Делаланд ведёт с пациентами одной из психиатрических клиник Москвы. «Закрыть глаза, сделать три глубоких вдоха и выдоха животом…», «Забирайте всю энергию из прошлого в настоящий момент… Почувствуйте, что в кончиках пальцев зарождается свечение…» Затем ведущая расспросила о впечатлениях зрителей, у которых обострилось синестетическое восприятие: у кого-то оранжевый и синий цвет, которыми в ходе тренинга предлагалось наполниться, традиционно ассоциировались с апельсином и баклажаном соответственно, а для кого-то салатовый стал цветом проявления активности.

Следом зрителей попросили отключить мобильные и не фотографировать, зал погрузился в темноту, из которой доносились три совершенно разных, контрастных, но в чём-то и взаимодополняющих голоса. Чтение Нади Делаланд – гипнотически воздействующее на слушателя и мягко, по-женски ненавязчиво ведущее его в направлении, твёрдо выбранном самим поэтом, но так, что реципиент об этом не догадывается («любая женщина пойдёт за мужчиной туда, куда… она захочет», вспомнилась старая шутка). В одной из рецензий мне уже приходилось сравнивать её поэзию с голосом сирены, запертым в железной шкатулке. У воспринимающего – при всех разумеющихся скидках на податливость, «звуковой пассивизм» (свойственный и поэту), как сказал бы Чуковский о Блоке, – не может возникнуть энергии сопротивления. Однако при малейших попытках пробраться вглубь этой шкатулки сопротивляется уже небесная музыка, чьи акустические свойства обретают безупречность только при полном доверии, вне прозекторского стремления разложить услышанное на логические составляющие. Кажется, именно при чтении Нади Делаланд отделённость голоса от визуального облика имела в тот вечер основополагающее значение.



* * *

Тело мое, состоящее из стрекоз,
вспыхивает и гаснет тебе навстречу,
трепет и свет всё праздничнее и крепче,
медленнее поднимаются в полный рост.

 

Не прикасайся – всё это улетит
в сонную синеву и оставит тяжесть
бедного остова, грусть, ощущенье кражи,
старость и смерть, и всякий такой утиль.

Эту музейную редкость – прикосновенье
и фотовспышка испортят и повредят.
Можно использовать только печальный взгляд
долгий и откровенный.



* * *

поезд поезд скоро ли я тронусь
что там ест похрустывая Хронос
где-то на границе с темнотой
плачут дети жалобно и громко
что же я как мне спасти ребенка
каждого кого окрикнуть стой
ой-ёй-ёй охотники и зайцы
раз два три увы не хватит пальцев
сосчитать грядущих мертвецов
у тебя щека в молочной каше
не умри женился бы на Маше
Вере с Петей сделался отцом
не стреляй у мальчика Миколы
скрипка он идет домой из школы
повторяя мысленно стихи
Пушкина все взрослые остались
теми же и даже тетя Стася
добрая и нет вообще плохих
положи на тумбу пистолетик
посиди немного в туалете
никого не следует убить
луковое горе наказанье
я же десять раз уже сказала
выбрось пульки постарайся быть


Дмитрий Артис – «поэт-театр», как метко охарактеризовала его рецензент в годы учёбы в Литинституте. Поражает количество оснований для такого сравнения: бывший директор Театрального особняка, внешне похожий на Высоцкого, актёр в каждом художественном жесте, развивающий и в стихах тему мучительной раздвоенности. Слушая эти стихи, думал, как же трагически подслеповато его будут не понимать и считать простоватым, тогда как это поэтика имплицитных, почти акварельных художественных средств, где от читателя требуется почти невозможная тонкость слуха (вот, например, чтобы в этом перечислении «четвёртого» и «пятого» дня расслышать библейскую аллюзию, ухищрённо маскируемую под вялое бормотание обывателя):



* * *

Четыре дня. За ними пятый.
Без изменений. Хорошо...
Идёшь ни разу не помятый
вдоль по квартире нагишом.

Не преисполненный отваги,
но будто бы навеселе.
Белее сна листы бумаги
лежат на кухонном столе.

Как за покойником помыты
полы, повсюду тишь да гладь,
и если пишешь слово мытарь,
то лишь бы рифме подыграть.

Перерабатываешь вроде
страстей вторичное сырьё -
почти приравнено к свободе
всё одиночество твоё.

Тебе ни голодно, ни тошно,
совсем расслабленный, пустой,
и никакого смысла в том, что
за пятым днём идёт шестой.



* * *

Ничего не бывает вдоволь,
даже морю не хватит пены,
и когда отходили воды
у жены моей самой первой,

я держал на одной ручище
эту влагу любови дольней,
и, казалось, не будет чище,
и не будет меня довольней.

Вот и проза
совместной жизни,
разлагающая на числа:
там дружили и там дружили,
тут лечился и тут лечился,

на волну набегали волны,
и бросали детей на скалы –
не бывало то море вольным,
пока руки мои ласкало.

Только ночи царили в доме,
и волна поднималась выше,
округляя мои ладони
водопадами белой вишни,

и меняли друг друга жёны –
от предвечных
до первых встречных –
будто множили отражённых
в отражениях бесконечных.



Анастасия Строкина в стихах говорит со слушателями через развёрнутую сквозную метафору, кажущуюся на первый взгляд поверхностной, самоочевидной, однако сквозь неё мерцает собственный голос. Кажется, голосу Строкиной легче пробиться через плёнку этой метафоры – будь то монолог сумасшедшего деда Арсения, становящегося провозвестником главной, страшной правды – будучи «пассионарно неуместным», как сказала бы Татьяна Бек, чьей традиции воспевания блаженных, юродивых наследует Строкина, выпускница её литинститутского семинара; или метафора менее явная – взгляд в прошлое через зрачки пойманного лосося; или голоса мёртвых, которых «много на улицах, в остановках, в метро», или просто живые, осязаемые фигуры отсутствия. Каждое стихотворение кажется просто устроенным, каждая комната – знакомой, но в итоге уводит далеко по лабиринту до полной невозможности выбраться. Этот голос, чуть сомнамбулический, сомневающийся, иногда удивляет нотой внезапной, спокойной жёсткости: констатация («Времени много») или наказ: «Не встречайся со мной». Именно то, что Анастасия открывала вечер, с самого начало создало определённую энергию сопротивления голоса (тут уже не столько о языке, сколько о манере исполнения): надрывного, чуть болезненного, словно пытающегося прервать вынужденную темноту, в которую погружён был поэт в этот вечер. И именно её строки как нельзя лучше передают атмосферу прошедшего вечера (из стихотворения «Воспоминание о том, как мы слушали пластинку с записью стихотворения Беллы Ахмадулиной «Сказка о дожде»):



Черное солнце пластинки рифленой.
Слушаем быль про поэта и дождь.
Ты, говорят, не по детству смышленый,
Мне, говорят, – ничего, дорастешь.
Я в эти звуки врываюсь с разбега,
В сказочный дождь из обычного дня.
Только звучи, неумолчная «Вега»,
Тонкой иголкой царапай меня.
Тонкой иголкой – до боли, до жжения,
Тон-полутон – до головокружения,
Тон-полутон
И чужого слова
Робко во мне поднимается колос.
Тон-полутон
И понимаю,
Что
Человек – это голос.

 

скачать dle 12.1