Обзор поэтических подборок «Журнального Зала»

Александр Кушнер. Камеронова галерея

http://magazines.russ.ru/znamia/2018/5/kameronova-galereya.html

Все последние подборки Александра Кушнера одновременно и хороши, и плохи тем, что в них встречаешь ровно то, что ожидаешь увидеть: Петербург, античные образы, нежный разговор о прошлым под стройные переливы силлабо-тоники. Идеально в этом смысле название подборки. Камеронова галерея — это галерея выстроенная в Царском Селе при Екатерине II, в которой она собирала скульптуры и бюсты — реплики с римских оригиналов. Среди них — боги, императоры, писатели и философы.

И читая подборку, ты как бы гуляешь по этой галерее. И если в первом тексте «А ну-ка скажи, как возникла земная...» ты еще стоишь на земле и смотришь на лестницу, по которой предстоит забраться, то далее в текстах «Неровность, шершавость стены городской...» или «Перед тем как потерять сознанье» ты уже там — разглядываешь «Розы в вазе, статую Минервы», «Цветы», «Сельскую речку», взбираешься на самый верх лестницы и понимаешь, что: «Вези, автомобиль, меня, счастливый сон // Показывай: то склон, то рощу, то пригорок, // Завесу от тоски набрасывай, заслон. // Жить восемьдесят лет. Быть может, лучше сорок?»

Приведу здесь стихотворение, которое дало название подборке. Оно всё же оставляет нам надежду, что там — наверху лестницы — нас, конечно, ждёт конец, но зато только там мы сможем поговорить и с «Гомером — запросто».

Камеронова галерея
 
На галерею Камеронову
Ведёт раздвоенная лестница.
Мне, с юных лет в неё влюблённому,
Она и помнится, и грезится,
И вдруг пойму, что я неправильно
Живу, не видясь с нею, каменной,
Годами, — снегу предоставлена,
Дождю и летней неге пламенной.
 
Она стоит, в свои объятия
Принять готова посетителя,
И удивительна симпатия
Её к нему, и снисходительно
Её парадное величие,
Веков присутствие не тягостно,
С Платоном в бронзовом обличии
Поговоришь, с Гомером — запросто.

 

Наум Коржавин,  Геннадий Кацов,  Феликс Чечик  Татьяна Вольтская (присвоен статус «иностранного агента»), Семён Крайтман,  Владимир Гандельсман. По страницам молитвы: к 70-летию Израиля

http://magazines.russ.ru/druzhba/2018/5/po-stranicam-molitvy.html

Журнал «Дружба Народов» сделал <прилагательное> подборку к 70-летию Израиля. И тут не подберешь подходящего эпитета, потому что подборка прекрасная, но вещи там описываются ужасные. И мы, как в стихотворении Сапгира о принцессе и людоеде, должны смириться с этой дихотомией. 

Начинается подборка со знаменитого стихотворения Наума Коржавина «Дети в Освенциме», которое многие знают по первой строчке «Мужчины мучили детей». Геннадий Кацов пишет о Судном дне, и неуходящей ночи с шестиконечными звездами Давида. Как всегда лаконичный Феликс Чечик пишет о «Возвращение блудного сына в «говорящий на идише ров». Татьяна Вольтская (присвоен статус «иностранного агента») сушит слезы «пылью под ногами бредущих в Аушвиц». Семён Крайтман, вспоминая погромы в Волыни и повешенную на воротах тётю Симу, заканчивает так: «тётя Сима, как прежде, висит, // тётя Мара горчит… // тётя роза ветров изменилась». Заканчивает подборку Владимир Гандельсман со стихотворением-молитвой «Из псалмов Давида».

Наум Коржавин. Дети в Освенциме 
  
Мужчины мучили детей.
Умно. Намеренно. Умело.
Творили будничное дело,
Трудились — мучили детей.
И это каждый день опять:
Кляня, ругаясь без причины...
А детям было не понять,
Чего хотят от них мужчины.
За что — обидные слова,
Побои, голод, псов рычанье?
И дети думали сперва,
Что это за непослушанье.
Они представить не могли
Того, что было всем открыто:
По древней логике земли
От взрослых дети ждут защиты.
А дни всё шли, как смерть страшны,
И дети стали образцовы.
Но их всё били.
      Так же.
         Снова.
И не снимали с них вины.
Они хватались за людей.
Они молили. И любили.
Но у мужчин «идеи» были,
Мужчины мучили детей.
  
Я жив. Дышу. Люблю людей.
Но жизнь бывает мне постыла,
Как только вспомню: это — было!
Мужчины мучили детей!



Борис Херсонский. В эти темные дни
http://magazines.russ.ru/interpoezia/2018/1/v-eti-temnye-dni.html

Подборка Бориса Херсонского называется «В эти тёмные дни» и проникнута ощущением темноты, отчаяния и ожидания. Такого ожидания, какое было, наверное, перед приходом Иисуса Христа. Недаром постоянным рефреном здесь звучит библейская тема. Это и первое стихотворение «ни двора ни кола»,  и искусствоведческое «Художник Иванов торжественно отмечает двадцатый год», и историческое «Памяти Хаджибея».

Место действия почти всех стихотворений — юг и восток, но при этом юг этот не классический жаркий, а скорее темный и холодный, как «одесский зимний пейзаж». У читателя возникает полное ощущение предапокалипсиса. И только автор знает спасутся ли кто-то из этого мира, «где в профиль // ленин сталин и этот щекастый кажется муссолини // и этот носатый с рожками как его мефистофель». Но даже если кто-то и переживет апокалипсис, то спасения и вознесения всё равно не будет, потому что всё обречено повторяться, и «эпохи идут по кругу, как зэки в тюремном дворе».

* * *

надоели бокс каратэ и борьба на
всех площадках нет хорошего фильма без порно
отовсюду слышится гром барабана
крик архангельских труб и пионерского горна
значит мир качнулся вправо тираны кричат браво
кандидаты в тираны боязливо жмутся друг к другу
право выжить не действует право выжать достойное право
как зэки в тюремном дворе эпохи идут по кругу



Лета Югай. Урок Чистописания

http://www.nm1925.ru/Archive/Journal6_2018_5/Content.aspx

В своей подборке «Урок чистописания» Лета Югай хочет уйти от образа странствующего фольклориста. Почти нет напевных баллад о домовых и русалках. Темы стихотворений подчеркнуто актуальные: «К стихотворной форме тяготеют сообщения», «Девушка открывает сумку — ручка, тетрадки, зеркало, конституция».

Но при этом все эти истории поданы в форме сказа так, что даже современные реалии здесь кажутся чем-то давним и забытым. Советское прошлое будто было не 30 лет назад, а 300, и пионервожатая звучит в этом контексте ведуньей. И если действительно время, по Югай, — это пустота между спицами колеса, то эта «телега жизни»  не несется, а тихонечко едет по лесной тропинке из XII века в XXI.

Урок Чистописания

Отец не держал обиды на советскую власть.
Можно сказать, камня за пазухой не хранил.
Переписывая набело: любил.
Может быть. чего и хотел рассказать, но мать ему не давала.

У матери и своя мать, моя мать, тоже сидела.
На полях: она была очень честная, даже слишком.
Дала зерна двум солдаткам с детьми,
Кто-то и настучал.
Всех троих посадили.

Переходя к главному тексту:   
И мать написала письмо т у д а.
А почерк у нее был — такой ровный, красивый, что загляденье!
Через полгода выходит как-то из школы, а там бабушка,
Похудевшая, в отрепьях, стоит поодаль.
Смотрят друг на друга, а обняться не смеют (мама учительница, мало ли что). 

Так бабушка и пошла в свою деревню еще пять километров. А мама
Обратно в школу,
Вести урок: «У Шу-ры ша-ры. Ма-ма мы-ла ра-му».
Много ведь писем писалось. Говорят, не все читались,
А ее — такое красивое, ладное, загляденье — прочитали.
Вывод: (мама всегда говорила) учитесь красиво писать, учитесь, учитесь, учитесь.

Вот мы научились, разъехались,
И никакой в нас обиды.
Вот это мама. Вот это мама с отцом.
А бабушкиной фотографии не сохранилось.



Сергей Жадан / Перевела с укр. Ия Кива Беременность

http://magazines.russ.ru/kreschatik/2018/2/beremennost.html

В журнале «Крещатник» вышли переводы верлибров Сергея Жадана. И в общем-то это небольшая подборка может претендовать на новое апокрифическое евангелие — евангелие от Жадана. Оно начинается с беременности, во время которой родители — Мария и Иосиф — выбирают имя для будущего сына или дочери. Затем действие переносится в «Прифронтовой городок в ожидании Рождества» , потом на летний вокзал, где « ...впереди всех бежит Иисус, // с крестом на спине, // спешит, // прихрамывает, // подгоняет отставших», а люди вокруг «Быстро прибегают к месту назначения, // быстро распинают Иисуса, // быстро оставляют спать сонную стражу».

Но для Сергея Жадана евангельская история — это не частная история одного еврейского мальчика. Это одна из историй, потому что «За две тысячи лет человечество предало всех своих гениев» и любой мальчик на «фанерном распятье» может быть им.

* * *

За две тысячи лет человечество предало всех своих гениев.
Мир запутался в попытках найти оправдание.
Мир оказался безнадежно неприспособленным к жизни.
И для отмазки он придумал художественную литературу.

И вот мальчишки выбегают из воскресной школы.
И останавливаются возле распятия во дворе.
Белый снег слепит им глаза своим совершенством.
Мир кажется аттракционом,
в котором побеждает храбрейший.

Бросаются снежками в тело спасителя.
Целятся прямо в грудную клетку.
Лепят окоченевшими пальцами снег.
Соревнуются в азарте и меткости.

И спаситель на фанерном распятии
все сносит покорно, как он умеет.
Принимает смерть за грехи этих детей.
И единственное, что его беспокоит, – не замерзли ли у них пальцы.

И думает, что смирение все оправдывает.
Думает, что тихим словом можно исцелить церебральный паралич.
Поэтому молча подставляет сердце под искрящийся снег –
такой совершенный и такой смертельный.

Дело в том, что на самом деле он ошибается.
В действительности подлость ничем нельзя оправдать.
И тихим словом можно спровоцировать разве что конвоира.
И самые храбрые из этих мальчишек обязательно станут
поэтами и пророками.