ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 223 ноябрь 2024 г.
» » Дмитрий Ретих. ШОЧИМИКИ – ЦВЕТОЧНАЯ СМЕРТЬ

Дмитрий Ретих. ШОЧИМИКИ – ЦВЕТОЧНАЯ СМЕРТЬ

Редактор: Наталья Якушина


(докучная сказка)



Действующие лица:

БЕСТУЖЕВ-РЮМИН (25)
ПЕСТЕЛЬ (33)
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ (29)
КАХОВСКИЙ (29)
РЫЛЕЕВ (30)
ПЕРОВСКАЯ (27)
РЫСАКОВ (19)
ЖЕЛЯБОВ (29)
КИБАЛЬЧИЧ (27)
МИХАЙЛОВ (22)
ГАРАФЕНА, змея = БОРИС ВЛАДИМИРОВИЧ, князь Ростовский
ГАГАНА, птица = ГЛЕБ ВЛАДИМИРОВИЧ, князь Муромский
ЦЕСАРЕВИЧ АЛЕКСЕЙ (13)
ЛЕВ ТРОЦКИЙ (60)
ПЕРУН
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС
ПАВЕЛ I (46)


1826 год. 
Кронверк Петропавловской крепости. 
На деревянном помосте виселицы стоят пятеро:
Пестель, Рылеев, Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин, Каховский.
Они одеты в длинные белые рубахи, на головах белые мешки. На шеях затянуты петли. Веревки уходят высоко вверх.
Их руки связаны за спиной.
Тишина.

БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Что ж они медлят?
РЫЛЕЕВ. Как всегда в нашем отечестве – делегируют.
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Позорная смерть, господа. Удушают как самых ничтожных.
ПЕСТЕЛЬ. Однако же лучше четвертования.
КАХОВСКИЙ. Непременно лучше.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Да, гораздо лучше.
РЫЛЕЕВ. Несомненно. Пусть лучше повесят.
КАХОВСКИЙ. Пусть повесят!
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ (пауза). Однако было бы еще лучше, ежели бы отправили на гильотину.
ПЕСТЕЛЬ. Объяснитесь, Сергей Иванович, пока медлят.
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Нет ничего лучше для le révolutionnaire, чем принять смерть от ледяного, хорошо наточенного гильотинного булата. Все равно, как почить на поле боя от вражеского клинка. По чести и достоинству.
КАХОВСКИЙ. Но только кто же нам его наточит до остроты? Мужик возьмется, да и сломает топор. Барин не возьмется за грязное дело, а ремесленный только за серебро соизволит… А чиновний серебро это себе оставит, зачем холопа баловать.
ПЕСТЕЛЬ. Но служивый-то уж если и наточит, то наточит тяп-ляп, конечно же!
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Конечно! За нашего брата можно не сомневаться… Да и денек сегодня в Петербурге жаркий. Ваш ледяной булат раскалился бы уж добела, пока они медлят.
РЫЛЕЕВ. Пусть уж как есть – пусть душат... Всех не задушат.
ПЕСТЕЛЬ. Задушить не задушат, а стиснуть – стиснут.
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Так для того только и вешают. Чтобы остальные побоялись… А испуганный народец сам попрячется и всё почитай. Пять висельников – сущий пустяк. Но тишина-то на годы вперед.
КАХОВСКИЙ. Не верите вы в людей, Сергей Иванович. Народ у нас боязливый, но злопамятный и запросто ничего не прощает.
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Может и не прощает, Петр Григорьевич. Зато мы для этого народа только и есть, что разменная монета. Не вспомнят.
ПЕСТЕЛЬ. Вспомнят, Сергей Иванович. Поэзию Кондратия Федоровича хотя бы вспомнят.
РЫЛЕЕВ. Полно те, Павел Иванович. Не так уж и хороша моя поэзия. Всё ж не Пушкин.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Это да. Рылеев - это не Пушкин.
КАХОВСКИЙ. Не Пушкин, это точно.
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Совсем не Пушкин.
РЫЛЕЕВ (пауза). Пушкина следовало бы повесить.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН (пауза). И то верно, Кондратий Федорович. Следовало бы, конечно.
КАХОВСКИЙ. В первых рядах надо было бы на виселицу отправить.
ПЕСТЕЛЬ. Да, и народ бы поднялся, воспрял бы из-под гнета с образом Пушкина над челами.
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Потому как духом силен наш народ.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН (пауза). Надобно было выдать Пушкина как первого заговорщика.
РЫЛЕЕВ. Кто ж знал, что так всё будет. Выдали б, конечно.
ПЕСТЕЛЬ. Излишняя честность погубила.
КАХОВСКИЙ. Пусть хоть Пушкин о нас вспомнит. Воспоет наш подвиг. Всё же не за себя погибаем.
РЫЛЕЕВ. А что толку? Ну воспоет он. Может даже поэму сочинит. А дальше что? Пойдет читать мужикам?
ПЕСТЕЛЬ. М-да, всю Россию не обойдет.
РЫЛЕЕВ. Прочтут отдельные лица, да и сами испугаются прочитанного. Кому еще охота на виселицу?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. А нам разве ж охота была? Не-е-е-т, знал бы заранее, что так обернется и не пошел бы.
КАХОВСКИЙ. Да что вы такое говорите, Михаил Павлович? Неужто испугались?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Предсмертные фантазмы, Петр Григорьевич. Сколько еще несделанного остается, так другие пущай сделают за нас… Что же медлят-то?! (Кричит в адрес палачей). Эй там! Ну что же вы, до яблочного спаса томить будете?!
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Погоди, Михаил Павлович! Может о помиловании решают?
РЫЛЕЕВ (пауза). Действительно, Михаил Павлович, куда ты торопишься?
КАХОВСКИЙ. Стоим и выжидаем, Михаил Павлович. Не шумите.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Верно, господа, куда это я спешу?
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Пущай всё сделают по уму, с холодным сердцем.
ПЕСТЕЛЬ. Столь тонкая работа не требует спешки.
КАХОВСКИЙ (пауза).  Ничто в нашем отечестве не делается с таким пиететом, с таким щепетильным вниманием, нежели казнь над людьми. Верно, господа?
ПЕСТЕЛЬ. Верно, Петр Григорьевич. И это уже первый шаг к свободе и равенству.
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. От этого и надо отступать грядущим поколениям!
РЫЛЕЕВ. Неужели следует от казни двигаться к свободе, господа?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Так точно. Скрупулезность казни применить ко всем сторонам жизни русского человека.
КАХОВСКИЙ. Какая же дельная мысль, господа! Жаль только, что мы не можем передать ее государю. Эй, палачи!.. Мы желаем встречаться с императором!.. Палачи!
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Палачи! Мы хотим донести до его величества важный смысл!
ПЕСТЕЛЬ. Палачи! Мы хотим строить государство от казни!

В ответ тишина. 

РЫЛЕЕВ. Мне кажется, господа, мы не совсем верно осмыслили. Строить новое отечество на опорах казни – как-то это двояко.
ПЕСТЕЛЬ. Кондратий Федорович, не спешите. Если государь соблаговолит нас выслушать, мы всё дотошно разъясним. Палачи!

В ответ тишина.

МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Понимаете ли вы, господа, какая на нас миссия возложена? Мы сейчас же на собственном примере показываем народу, что является корнем и сердцевиной нашей государственности и нашего счастливого будущего.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Казнь!
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. С казни можно вести летоисчисление русского мира.
ПЕСТЕЛЬ. Так пусть же казнят нас немедленно!
КАХОВСКИЙ. Пусть казнят! Да начнется новая эпоха!

В секунду помост виселицы опрокидывается, и пятеро повисают. 
У троих рвутся веревки: Муравьев-Апостол, Рылеев и Каховский падают. Бестужев-Рюмин и Пестель остаются висеть.
Затемнение. 


1881 год.
Плац Семёновского полка. 
На деревянном помосте виселицы стоят пятеро:
Желябов, Перовская, Кибальчич, Михайлов, Рысаков. 
Эти стоят в черных балахонах, руки связаны за спиной. Мешков на головах нет. Петли затянуты на шеях. У каждого на груди табличка «Цареубiйца».

ПЕРОВСКАЯ. Молодец, Коленька, всех выдал…
РЫСАКОВ (дрожит). Я не мог иначе, Софья Львовна…
МИХАЙЛОВ. Испужался он, Софья Львовна.
ЖЕЛЯБОВ. Ни бомбу метнуть, ни язык за зубами…
КИБАЛЬЧИЧ. Полно вам. Дело сделано, так или иначе.
ПЕРОВСКАЯ. Если бы Игнат не подорвал царя, я бы тебя на том свете, Коленька, сыскала и повторно придушила.
РЫСАКОВ. Ну не мог я иначе, Софья Львовна! Скажите ей, Николай Иваныч, Андрей Иваныч…
ЖЕЛЯБОВ. Что тут скажешь. Знали, на что шли.
КИБАЛЬЧИЧ. Принесение жертв, требует жертв.
МИХАЙЛОВ (пауза). Чего это они медлят? Скорей бы уж того…
ЖЕЛЯБОВ. Это как всегда в нашем отечестве.
МИХАЙЛОВ. Может, помилуют еще.
ПЕРОВСКАЯ. Не говорите глупостей, Михайлов. Расплачиваться надо соразмерно.
КИБАЛЬЧИЧ. Это с нами еще мягко расправляются.
РЫСАКОВ (плачет). Только житие зачинаю…
ЖЕЛЯБОВ. Не ревите! Народ смотрит. Нельзя проявлять слабый характер. Что потом скажут? Царя убили по слабоволию? Нищие духом? Зачем тогда убивали? Что хотели этим сказать? Что хотели доказать? Что хотели изменить?.. Нет уж, прекращайте слезы, Коленька!
РЫСАКОВ (поджимает губы). Я стараюсь…
ПЕРОВСКАЯ. Лучше старайся. Возьми себя в руки в конце-то концов. Это теперь твоя главная цель и забота, раз вовремя не сумел побороть малодушие.
РЫСАКОВ (проглатывает слезы). Что ж они медлят?
ПЕРОВСКАЯ. Эй, палачи! Почему не торопитесь?
ЖЕЛЯБОВ. Палачи! Руки затекли!
МИХАЙЛОВ. Шея вона как затекла!
РЫСАКОВ. Вешайте уже!
КИБАЛЬЧИЧ. Молодец, Коленька, так держать.
ЖЕЛЯБОВ (пауза). Эх, не поднять этот народ. Сколько сил потратили, а всё зря. Люди спят мирно и цепь им не давит.
ПЕРОВСКАЯ. Не спеши, Андрюша. Не всему дОлжно случится сразу в один день. Это затравка, первый шажок. Они еще даже не понимают, только глаза продирают ото сна…
ЖЕЛЯБОВ. Даже на казнь не соизволили прийти.
МИХАЙЛОВ. Два хромых да три кривых.
ПЕРОВСКАЯ. Стоят, очи потупили.
КИБАЛЬЧИЧ. Хоть бы что крикнули.
ЖЕЛЯБОВ. Да хоть бы что гневное. Показали бы свой голос народный.
МИХАЙЛОВ. Будто мимо шли, а тут вона какое дело.
КИБАЛЬЧИЧ. Сейчас мы их позабавим…
РЫСАКОВ (кричит). Поглядите, люди добрые! За вас мы тут страдаем и муки свои терпим! Мы простые, из народа! Злого умысла не помышляли! За правду только и  боролись! Не судите нас народным судом, а судите по совести! Глаз не отводите, люди добрые! Запомните нас! И поминайте каждый раз, когда будут на ваших душах закрадываться сомнения! Не поминайте нас дурным словом, люди добрые!
МИХАЙЛОВ (пауза). Хорошо сказал.
КИБАЛЬЧИЧ. Молодец, Коленька. Начало достойное было…
ЖЕЛЯБОВ. В финале, правда, патетики было многовато.
ПЕРОВСКАЯ. Это да. Финал не слишком удачный. Но в целом впечатление приятное осталось…

Пауза. Рысаков начинает рыдать. 
Затемнение.


2826 год.
Остров Буян. 
Посреди острова стоит могучий Алатырь-камень. 
На камне сидит Гагана – птица с железным клювом и медными когтями. 
Камень обвивает змея Гарафена. 
Неподалеку от камня лежат Пестель и Бестужев-Рюмин. 

БЕСТУЖЕВ-РЮМИН (приподнимая голову). Павел Иванович, это вы?.. Мне право неловко, но, кажется, я обмочился.
ПЕСТЕЛЬ (приподнимая голову). Михаил Павлович, это вам еще повезло… Я вообще… Не к столу будет сказано…
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН (осматриваясь). Неужели мы умерли? Виселицу помню, разговоры наши помню, а потом только свет…
ПЕСТЕЛЬ (осматриваясь). Очень похоже на то. Унеслись на тот самый свет… Но где же тогда остальные?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. А что если мы в рай, а они в ад попали?
ПЕСТЕЛЬ. Или наоборот. 
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Да не может же Кондратий Рылеев в ад попасть. Поэты всё равно что блаженные.  
ПЕСТЕЛЬ. Да и вы не можете, Михаил Павлович. Молодой и праведный еще.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН (пауза). Не может быть, что государь их помиловал, а нас с вами нет?
ПЕСТЕЛЬ. Действительно не может такого быть… Отчего же нас не помиловал?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН (пауза). Вас, Павел Иванович, смею предположить за то, что вы принадлежите церкви Мартина Лютера. А меня… Быть может оттого, что я русского языка толком не знаю. Мне приказы только по-французски отдают…

Пестель и Бестужев-Рюмин тяжело поднимаются. В это время к ним подползает Гарафена. 

ПЕСТЕЛЬ. Горло болит, как холодного молока напился. Лучше бы голову отсекли…
ГАРАФЕНА. Вы готовы отвечать на мои вопросы?

При виде Гарафены декабристы замирают. 

БЕСТУЖЕВ-РЮМИН (Пестелю). Est-ce que ce serpent parle?
ПЕСТЕЛЬ (Бестужеву). Tout peut être.
ГАРАФЕНА. Сам ты змея говорящая. Я, между прочим, мифическое существо.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Мифическое?
ГАГАНА. Мы на острове Буяне охраняем священный Алатырь-камень.
ГАРАФЕНА. Вы готовы отвечать на наши вопросы, чтобы получить священный камень мудрости Алатырь? Он наделит вас бессмертием.
ПЕСТЕЛЬ. Каким бессмертием? Мы же почили… Разве нет?
ГАГАНА. Нельзя с уверенностью сказать, что вы умерли. Но утверждать, что вы живы – это было бы самонадеянно.
ПЕСТЕЛЬ. Это как понимать?
ГАРАФЕНА. Так и понимайте.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН (пауза. Пестелю). Полагаю, Павел Иванович, нам не стоит пререкаться с говорящими мифическими созданиями. Надо идти на сделку, хотя это чёрт-те что.
ПЕСТЕЛЬ. Полностью поддерживаю, Михаил Павлович.
ГАРАФЕНА. Итак, первый вопрос…
ПЕСТЕЛЬ. Погодите! А что будет, ежели мы не ответим?
ГАГАНА. Ответите, куда ж вы денетесь.  
ГАРАФЕНА. Первый вопрос звучит так: «Кто виноват?»
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН (отвечает немедленно). На наш взгляд рыба гниет с головы…
ГАРАФЕНА. Это неверный ответ!
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Позвольте, я же еще не кончил!
ПЕСТЕЛЬ. Михаил Павлович, не спешите с ответом. Рубить голову гниющей рыбе – бессмысленно. Рыба все равно сгниет. Надо понять, почему рыба сгнила? Может от старости, а может вода протухла и зацвела. Среда обитания испортилась, дышать стало нечем…
ГАРАФЕНА. Это правильный ответ.
ПЕСТЕЛЬ. Вот, пожалуйста. Не спешите. Давайте будем рассуждать и отвечать головой. Не в том смысле отвечать головой, а в другом смысле…
ГАРАФЕНА. Второй вопрос: «Что делать?»
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН (Пестелю). Это просто, Павел Иванович, я справлюсь. (Гарафене). Надобно все перестроить с учетом  интересов каждого человека…
ГАРАФЕНА. Это неверный ответ!
ПЕСТЕЛЬ (Бестужеву). Куда же вы спешите, Михаил Павлович?! Мы же с вами только что на виселице обсуждали, что надо от казни шагать. Строить государственность от казни и казнь брать за пример…
ГАРАФЕНА. Это правильный ответ.
ПЕСТЕЛЬ. Вот извольте!
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Каюсь, поспешил я, Павел Иванович.
ГАРАФЕНА. И последний вопрос… «Кем пожертвуем?»
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. В каком это смысле?
ПЕСТЕЛЬ (пауза). В том смысле, Михаил Павлович, что, по всей видимости, это необходимость. Необходимо кем-то жертвовать.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Как же так? Это же дикарство!.. Можно же иначе. Можно же без жертв. 
ГАРАФЕНА. Это неверный ответ!
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Как же так, Павел Иванович?! Объясните же вы этой гадине, что можно никем не жертвовать!
ГАРАФЕНА. Это неверный ответ!
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Можно же решить полюбовно! Ce n'est la faute de personne! Rien à faire! Ne sacrifiez personne!

Бестужев-Рюмин бросается на Гарафену и начинает ее душить. Гагана взлетает с Алатырь-камня подлетает к Бестужеву-Рюмину, клюет его в темечко, декабрист падает замертво.
Гагана возвращается на камень. 

ГАРАФЕНА (откашливается). Это верный ответ!
ПЕСТЕЛЬ (склоняясь над мертвым Бестужевым). Что же вы наделали?
ГАРАФЕНА. Был вопрос: «Кем пожертвуем?»
ГАГАНА. Был. А вот и ответ.
ПЕСТЕЛЬ. Что с ним теперь?
ГАРАФЕНА. Ничего. Отправится дальше.
ГАГАНА. Забирай камень, наслаждайся бессмертием.

Гагана улетает в небо, Гарафена уползает в море. 

ПЕСТЕЛЬ (пауза). Мы же на острове! Куда же я его?..

Затемнение.


1881 год.
Плац Семёновского полка.
Та же самая мизансцена на виселице. 

ЖЕЛЯБОВ. Что же они так медлят?
КИБАЛЬЧИЧ. Ждут отмашки с самого верха.
МИХАЙЛОВ. С самого-самого верха или выше?
КИБАЛЬЧИЧ. С самого-самого верха и еще выше.
ПЕРОВСКАЯ (пауза). Народ еле-еле подтягивается.
МИХАЙЛОВ. Может потому и медлят. Ждут, чтобы свидетелей поболе стало.
КИБАЛЬЧИЧ. Это вам не театр, Михайлов. Сюда и билетов не продают.
ЖЕЛЯБОВ. Чем не театр, Николай Иванович? Сцена есть, зритель есть. Даже актеры какие-никакие на сцене присутствуют.
ПЕРОВСКАЯ. Нет, Андрюша, тут не всё так однозначно. А если это мы – зрители, а они – актеры?
РЫСАКОВ. Только что умирать им не придется.
МИХАЙЛОВ. Всем умирать придется. И нашим и вашим, и праведным и грешным.
РЫСАКОВ (сквозь слезы). Раз нет никакой разницы, почему бы не казнить весь народ, а мы бы поглазели?
КИБАЛЬЧИЧ (пауза). Вот вы смеетесь, Коленька, а что-то в этой мысли есть такое искрометное.
ЖЕЛЯБОВ. Весь народ на лобном месте, а мы смотрим. Да, интересная картинка получается.
МИХАЙЛОВ. А еще получается, что только мы в живых и останемся. Что тогда делать будем?
ПЕРОВСКАЯ. Как что? Новый мир будем строить.
ЖЕЛЯБОВ. Новый прекрасный мир. С самого начала, с основания. Сладчайшая утопия.
МИХАЙЛОВ. Так значится, Софья Львовна от всех нас детей нарожает?
ПЕРОВСКАЯ. Попридержите язык, Тимофей Михайлович.
ЖЕЛЯБОВ. Получилось бы…
КИБАЛЬЧИЧ. Что получилось бы, Андрей Иванович?
ЖЕЛЯБОВ. Новый мир построить. Одним. Да без лишних людей.
МИХАЙЛОВ. Сначала надобно трупы упокоить. А-то как строить новый мир, когда смердит?
ПЕРОВСКАЯ. Сколько лет на это уйдет, чтобы всех захоронить? Проще оставить всё как есть, и уехать куда-нибудь.
КИБАЛЬЧИЧ. Отечество неоглядное. Есть земли пустые, девственные. Туда и отправимся.
ЖЕЛЯБОВ. Верно. И еще для того, чтобы не было искушения, глядя на эти царские дворцы, повторить участь народа.
МИХАЙЛОВ. Это ж добровольная ссылка получается. Сами себя ссылаем получается.
КИБАЛЬЧИЧ. Получается так. Но это как вынужденная необходимость, Тимоша.
ЖЕЛЯБОВ. Это как необходимая жертва, Тимоша… Палачи идут.
ПЕРОВСКАЯ. Плетутся, я бы сказала.
КИБАЛЬЧИЧ. Еле ноги волокут, я бы добавил.
МИХАЙЛОВ. А я ничего не добавлю.
РЫСАКОВ (сквозь слезы). Пусть помилуют, ради бога.
КИБАЛЬЧИЧ. Не помилуют, Коленька. Стисните зубы.
МИХАЙЛОВ. Мамочка.
ЖЕЛЯБОВ. Nous serons avec le Christ…
ПЕРОВСКАЯ. Un peu de poussière.

В секунду помост виселицы опрокидывается, и все пятеро повисают. 
Затемнение. 


2024 год.
Москва. Стадион «Открытие Арена».
В тотальной темноте, освещенный одним прожектором
сидит в песке Цесаревич Алексей и  рассматривает игрушечное ружье. 
К нему осторожно подсаживается Бестужев-Рюмин. 

БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Garçon où suis-je?
ЦЕСАРЕВИЧ. Я не мальчик. Я цесаревич Алексей… Это ты меня убил?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Убил? Нет, я никого не убивал.
ЦЕСАРЕВИЧ. Отца моего убил, императора Николая, матушку мою и сестёр моих?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Николая Павловича?
ЦЕСАРЕВИЧ. Николая Александровича.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН (пауза). Не знаю такого императора.
ЦЕСАРЕВИЧ (пауза, первый раз поднимает глаза на Бестужева). Блаженный что ли?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Никак нет. Подпоручик Бестужев-Рюмин. Висельник. Жертва обстоятельств.
ЦЕСАРЕВИЧ. Ты не жертва. Жертве надо пролить кровь. Это известно всем. Иначе жертва не засчитывается. А тебя придушили, как скот, всего лишь стиснули и всего-то… Вот я – жертва. Жертва новым богам… Когда они пришли, не было понятно, чего они хотят. Говорили на тарабарском языке и всегда укорачивали, будто бы в спешке. Рысдырпэбэ, ыркапэбэ, эркэкэа… Вот так и говорили, как звери рычали… А потом на всякий случай они решили принести меня в жертву. Меня, моего батюшку и всю мою семью. Много мы тогда крови пролили, весь подвал затопило…  
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Но зачем? Разве нельзя было иначе?
ЦЕСАРЕВИЧ. Чем страшнее жить, тем больше надобно принести жертв. В этом есть необходимость, чтобы заручиться поддержкой высших сил и избавиться от страха. В этом есть нужда, как в воде или воздухе. Как в хлебе.

Подлетает дрон. Цесаревич вяло пытается отогнать его ружьем, дрон уворачивается. 

ГОЛОС ДРОНА. В секторе 5 «Эф» новое поступление.

Дрон сканирует лицо Бестужева-Рюмина. 

ГОЛОС ДРОНА. Михаил Павлович Бестужев-Рюмин – в базу внесен… Включите свет.

Дрон улетает.

ЦЕСАРЕВИЧ (второй раз поднимает глаза на Бестужева). Не сердитесь, Михаил Павлович, но это необходимость…

Загорается яркий свет стадиона, ослепляя Бестужева-Рюмина. Очевидно, что Цесаревич и Бестужев-Рюмин в самом центре игрового поля. Вместо травы поле покрыто песком.  

ГОЛОС. Непобедимый Цесаревич Алексей против… подпоручика Михаила Павловича Бестужева-Рюмина! Да начнется битва!

Цесаревич встает и направляет игрушечное ружье на Бестужева-Рюмина. Декабрист непонимающе поднимается, осматривается. 

ЦЕСАРЕВИЧ. Это нам нужно как воздух и вода. Несколько капель крови и всё. И, может быть, где-нибудь там, наконец, услышат. И сжалятся… В следующий раз бери с собой оружие.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Постой, это же не может длиться бесконечно…

Цесаревич не дает договорить и стреляет в декабриста из игрушечного ружья. Раздается выстрел. Бестужев-Рюмин падает замертво. 
Затемнение.
В темноте восторженный гвалт зрителей на стадионе. 


2881 год.
Остров Буян. 
Полуголый апатичный Пестель сидит на Алатырь-камне и что-то бормочет. 
Неподалеку от камня лежат только что прибывшие: Желябов, Перовская, Кибальчич, Михайлов, Рысаков. 
Перовская уже залезла на Рысакова и пытается его задушить. Рысаков вяло сопротивляется. 

РЫСАКОВ (хрипит). Софья Львовна, Софья Львовна, помилуйте…
ПЕРОВСКАЯ. Я сказала, что придушу? Да, я сказала, что придушу…

Желябов  оттаскивает Перовскую, та сопротивляется. Остальные в это время встают. 
Михайлов замечает Пестеля. 

МИХАЙЛОВ (Кибальчичу). Николай Иванович, поглядите. Чай апостол Петр…
КИБАЛЬЧИЧ. Да нет, не похож…
ПЕСТЕЛЬ. Подойдите. (Первомартовцы осторожно подходят.) Вот это камень бессмертия подо мной. Задаю три вопроса. Отвечаете – получаете камень. Не отвечаете – ну, значит, не отвечаете. (Первомартовцы оглядывают друг друга.) Ну что, поехали?.. Кто виноват? Что делать? Кем пожертвуем? (Пауза.) Это уже вопросы пошли, отвечайте.
МИХАЙЛОВ. Что он такое мелет?
ПЕСТЕЛЬ. Это неверный ответ… и вопрос неверный.  
ПЕРОВСКАЯ. Объясните сначала, что здесь происходит!
ПЕСТЕЛЬ. Что-то наподобие игры. Как фанты. Вопрос – ответ. Проще не бывает.
ЖЕЛЯБОВ. Отвечаем неверно – попадаем в ад?
ПЕСТЕЛЬ. Давайте вернемся к вопросам!
МИХАЙЛОВ (пауза. Желябову). Я ему не доверяю.
ПЕСТЕЛЬ (Михайлову). Есть ли у вас выбор? Напоминаю, что все вы вроде как померли, и назад вроде как пути нет.
ПЕРОВСКАЯ. Что ж, задавайте свои вопросы.
ПЕСТЕЛЬ. Вот и чудно. Первый вопрос: «Кто виноват?»
ЖЕЛЯБОВ (пауза). Все виноваты. В разной степени, конечно, но виноваты все…
ПЕСТЕЛЬ. Ну допустим…
ПЕРОВСКАЯ. Вы что, сами не знаете ответов?
ПЕСТЕЛЬ (пауза). Знаю… Но тут важен ход мысли. Глубина рассуждений. (Пауза.) Продолжим. Второй вопрос:  «Что делать?»

Первомартовцы по цепочке переглядываются. В конечном итоге все смотрят на Рысакова.

РЫСАКОВ. Я бы вот эдак поступил… Весь народ бы казнил, а потом начал бы всё сначала…
ПЕСТЕЛЬ. Один бы всё и начал?
РЫСАКОВ. Ну это как пойдёт…
ПЕСТЕЛЬ (пауза, сам с собой). Жил-был царь, у царя был двор, на дворе был кол, на колу мочало; не сказать ли с начала? Жил-был царь, у царя был двор, на дворе был кол, на колу мочало…
ПЕРОВСКАЯ (Рысакову). Что ты городишь?
ПЕСТЕЛЬ. Ну довольно… Забирайте свой камень бессмертия.

Пестель тяжело сползает с камня, идет к берегу.

МИХАЙЛОВ. А последний вопрос?
КИБАЛЬЧИЧ. «Кем пожертвуем?»
ПЕСТЕЛЬ (останавливается, пауза). Не стоит… Это риторический вопрос… И еще… Там на камне сакральные надписи. Не надо их читать. Поверьте…

Пестель уходит в море. 
Затемнение. 


1826 год.
Кронверк Петропавловской крепости. 
На деревянном помосте виселицы стоят трое с мешками на головах и петлями: 
Рылеев, Муравьев-Апостол, Каховский.
Рядышком висят Пестель и Бестужев-Рюмин.  

РЫЛЕЕВ. Нет, господа, не потому они медлили, что кропотливо подошли.
КАХОВСКИЙ (откашливается). А оттого, что не готово было ни черта!
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Как всегда в нашем отечестве.
РЫЛЕЕВ. Пока казнят вот таким безобразным видом, от казни никакого проку не будет. 
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Дай-то бог со второго раза получится.
КАХОВСКИЙ. А разве ж дозволено повторно казнить в случае неудачи?
РЫЛЕЕВ. Сейчас узнаем, господа. Посыльного к императору уже отослали, будьте уверены.
КАХОВСКИЙ (пауза). Видели, господа, как Пестель мучился? Сапогами пол доставал, пытался встать, удержаться.
РЫЛЕЕВ. Безобразно устроена казнь, господа. Из рук вон плохо.
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Хоть самим берись.
РЫЛЕЕВ. Сам борись, сам берись и казнись…
КАХОВСКИЙ (пауза). Почитайте стихов своих что ли, Кондратий Федорович, пока медлят…
РЫЛЕЕВ. Господа, полноте…
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Действительно, Кондратий Федорович.
РЫЛЕЕВ. Так уж и быть… Из последнего…
Тюрьма мне в честь, не в укоризну,
За дело правое я в ней,
И мне ль стыдиться сих цепей,
Коли ношу их за Отчизну.
КАХОВСКИЙ (пауза). Браво, Кондратий Фёдорович… Хоть и не Пушкин…
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Да уж. Совсем не Пушкин…
РЫЛЕЕВ. Увы…
КАХОВСКИЙ. Да,  и коротковато. Похоже на эпиграмму. Только на печальную эпиграмму.
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. До такой меры не весело, что более даже на эпитафию похоже.
РЫЛЕЕВ. Увы, господа. И коротко и не весело. Но разве перед смертью что-нибудь толковое можно сочинить?  Весь ум занят только одной думой: отведет не отведет, случится не случится. Вот и как в таких условиях творить?
КАХОВСКИЙ. А сейчас как вы располагаете? Отведет или не отведет?
РЫЛЕЕВ. У меня особый взгляд на этот вопрос и сейчас я с вами поделюсь…

Помост виселицы опрокидывается, и трое повисают. 
Продолжительная пауза.

РЫЛЕЕВ (откашливается). Так вот, господа, у меня особый взгляд на этот вопрос…
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Особый взгляд на то, что мы вроде как повешенные, а вроде как продолжаем делиться нашими особыми взглядами. Верно?
КАХОВСКИЙ. Вопиющее  несовершенство казни в нашем Отечестве!
РЫЛЕЕВ. Возмутительно…
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Даже умереть по-человечески не дают…
РЫЛЕЕВ. Не казнь, а романтическая баллада с говорящими мертвецами…

Декабристы смеются.
Затемнение. 


1520 год
Теночтитлан.
На вершине пирамиды Уицилопочтли, на камне, животом к небу лежит Бестужев-Рюмин. Над ним нависает Лев Троцкий. Он в одеждах ацтекского жреца и с ледорубом в руках. 
Всю сцену Бестужев-Рюмин будто бы опьянен, он не в силах вымолвить и слово. 

ТРОЦКИЙ. Товарищи! Да не будет место колебаниям и сомнениям! Это говорю вам я Лев Троцкий!.. Вот, скажем, требование, чтобы на лестницах и в коридорах не плевали и не бросали окурков, есть мелочь, мелкое требование, а между тем, оно имеет огромное воспитательно-хозяйственное значение. Человек, который походя плюёт на лестнице или на пол в комнате — неряха и распустёха. От него нельзя ждать возрождения хозяйства. Он и сапог не смажет, и стекло вышибет по невниманию, и тифозную вошь занесёт…
Иному может показаться, что настойчивое внимание к такого рода вещам есть придирчивость и бюрократизм. Под борьбу с бюрократизмом у нас охотно подделываются неряхи и распустёхи. «Экая, мол, важность бросить на лестнице окурок!» Но это гнилой вздор. Неопрятное бросание окурков есть неуважение к чужому труду. А кто не уважает чужого труда, тот и к своему собственному относится недобросовестно. Надо неутомимо и непримиримо бороться с такого рода неряшливостью, некультурностью, разгильдяйством. Бороться словом и примером, проповедью и требовательностью, увещанием и привлечением к ответственности. Тот, кто молча, сторонкой проходит мимо таких фактов, как проплёванная лестница или загаженный двор, тот плохой гражданин, тот негодный строитель… К чему это я, товарищи?! А к тому, что гораздо легче пожертвовать своей жизнью во имя идеи, чем провести единство идеи через свою жизнь!.. А жизнь прекрасна! И пусть грядущие поколения отчистят ее от зла, гнета, насилия и наслаждаются ею вполне!.. О, Тескатлипока, прими же в дар кровь этого добровольца! Это он: шочимики – цветочная смерть! Возьми же его, Тескатлипока!

Троцкий с размаху вонзает ледоруб в грудь Бестужева-Рюмина. 
Затемнение. 


1015 год.
Киев.
У жертвенной ямы сидят князья-братья Борис и Глеб. 
Рядом с ними костюмы Гарафены и Гаганы. 

БОРИС. Ты, Глеб, философствуй сколь тебе угодно, но суть-то ты не утаишь.
ГЛЕБ. А в чем суть, по-твоему?
БОРИС. А в том, что жертву надо приносить, когда не знаешь, кого винить.
ГЛЕБ. Да как же это, Борис? Вот если бунт учинили, кто виноват?
БОРИС. Скажешь, те, кто учинили, те и повинны?
ГЛЕБ. Скажу.
БОРИС. Ну а если неурожай приключился или хворь какая лютая пошла по княжествам? Тут-то кто виноват?
ГЛЕБ. Печенеги или боги языческие, ясное дело.
БОРИС. Невежественная ты башка. Случай виноват, братец! Фатум, прости господи, мать её, латынь бесовская. (Сплевывает). И чтобы случай не приключился повторно, надо кем-то пожертвовать. Вроде как зарубку сделать, чтобы не забыть. На памяти зарубку. Чуешь?
ГЛЕБ. Ерунда это, Борис. Так бы и случаев никаких не повторялось. Все всё помнили бы тогда.
БОРИС. Значит, не глубока зарубка была, если повторили. Больше надо было крови пролить, чтобы отметина  не с мизинец, а с версту. С тысячу верст. Чтобы прошла зарубка по всем землям русским, по всем сёлам, по всем городам и весям, по каждому дому и на каждом человеке вдобавок вот так через всё тело пролегла. Чтобы издали видна была и никогда из памяти не пропадала.
ГЛЕБ (улыбается). Есть у меня одна зарубка пониже спины. Хочешь покажу?
БОРИС (улыбается в ответ). Да видел я твою зарубку! Думаешь, у меня такой нет? Сейчас и я тебе покажу!

Борис и Глеб смеются, к ним подползает на четвереньках промокший Пестель.

ПЕСТЕЛЬ. Вы опять? Шкуры поснимали…
ГЛЕБ. А ты чего за нами увязался?
БОРИС. Смотри ж ты, доплыл.
ПЕСТЕЛЬ. Несколько раз на дно уходил, а потом возрождался.
ГЛЕБ. А как ты хотел? Одного раза помереть хватит с человека. Потом только пытки.
ПЕСТЕЛЬ. Хватит с меня и бессмертия вашего. Зачем оно мертвым? Бесполезное время препровождения.
БОРИС. Да уж, для человека это бесполезный камешек. Он только для истории полезен.
ПЕСТЕЛЬ. Что мы вообще здесь делаем? Муки испытываем? Или суда ожидаем?
ГЛЕБ. Нет. Тут мы накапливаемся и крепчаем. Ну и ждем, конечно.  
ПЕСТЕЛЬ. И чего же мы ждем?
БОРИС. Неизвестно. Отпущения или другого чего.
ПЕСТЕЛЬ. И долго ли нам ждать?
ГЛЕБ. Долго ли, коротко ли – нет здесь такого.
БОРИС. Времена тут движутся в разные стороны.
ГЛЕБ. А суть такова, что стоят на одном месте. Время идет поверх этого места, как скорлупа у куриного яйца. А вовнутрь не забирается.
БОРИС. К такому привыкнуть надо. Представить сначала. Так просто не поймешь.
ПЕСТЕЛЬ.  Уж не лучше ли к черту провалиться? Хотя бы ясность появится.
БОРИС. Может и лучше. Да только никому неизвестно сие. А мы совсем другая категория мертвецов. Нам сюда дорога.
ГЛЕБ. Жертвенные агнцы мы. Вот у нас и иной ответ.
ПЕСТЕЛЬ. Я получается тоже агнец?
БОРИС. А ты как думал? Других здесь нет.
ГЛЕБ. У нас особенное место в истории.
БОРИС. Мы самое питательное, что только есть в Отечестве. Мозговая косточка.
ГЛЕБ. Чистый жир для истории государства Российского.
БОРИС. Без нас холодца не сваришь. А из нас ты знаешь, какой навар получается? Не оторваться! Густющий и самый питательный исторический бульон.
ГЛЕБ. Аж слюнки потекли. Только ложку доставай и наяривай.
ПЕСТЕЛЬ. Кому нужен этот бульон?
БОРИС. Как это? Всем нужен. На этом бульоне вырастают новые жертвы, а потом сюда, к нам.
ПЕСТЕЛЬ (пауза).  Что же теперь делать?
ГЛЕБ. А что тебе нечем заняться? Вон полезай в яму.
ПЕСТЕЛЬ. А это зачем?
ГЛЕБ. Ты чем слушаешь? Мы же ясно сказали, жирнеть надобно агнцам.
БОРИС. Полезай, полезай. Сам не повинуешься, силой отправим.
ГЛЕБ (пауза). Не понимаешь? Скоро всё поймешь и войдешь во вкус.
БОРИС. Что ты зенки-то выпучил? Полезай в жертвенную яму, говорят.
ПЕСТЕЛЬ. Господа, ведь я-то уже был на заклание!
ГЛЕБ. Был и был. Чего зря об этом поминать.
БОРИС. И мы были. Думаешь, одного раза хватит?
ПЕСТЕЛЬ. Объясните толком зачем?
ГЛЕБ. Для исторической надобности.

Глеб встает, подходит к Пестелю со спины.

ПЕСТЕЛЬ. Я, к вашему сведению, дворянин и в сырую яму непонятно зачем лезть не собираюсь.

Глеб достает из голенища сапога кинжал.

БОРИС. А мы мученики-страстотерпцы и ничего, не брезгуем и сырой ямой.
ПЕСТЕЛЬ. Вы сами-то понимаете, что тут такое происходит?
ГЛЕБ. Понимаем, Борис?
БОРИС. Это когда как. Сегодня вроде бы ясно, а завтра может и неясно станет… А сегодня ясно так. Алатырь-камень твой ненавистный он что-то вроде магнита. Притягивает к себе погибающих жертв и пишет нашу историю. А нам только и  остается, что делать эту историю нажористее. Собой жертвовать и другими. Понимаешь?
ГЛЕБ. Так что ты нам еще спасибо скажешь.

Глеб вонзает кинжал между ребер Пестеля, тот вскрикивает. Глеб толкает Пестеля. Пестель пропадает в яме. 
Глеб вытирает кинжал от крови, прячет в голенище, садится на то же место. 

ГЛЕБ. О чем это мы с тобой, братец, речь вели?
БОРИС. Сижу и тоже никак вспомнить не могу.
ГЛЕБ (улыбается). Про зарубку, что у каждого пониже спины.
БОРИС (улыбается). Точно. И ничего тут не прибавишь. Эта зарубка не рассосется.

Борис и Глеб смеются.

ГЛЕБ. Передохнули малость.
БОРИС. Лет сто, наверное, прошло. Теперь можно и назад.

Борис и Глеб надевают костюмы Гарафены и Гаганы. 
Затемнение.


2881 год.
Остров Буян. 
Утомленные бездельем  первомартовцы сидят и лежат вокруг Алатырь-камня. 

МИХАЙЛОВ. За что же такое наказание? Ведь чуяло мое сердце, что небогоугодное дело мы творим. Чуяло! Поверил, поддался, дурак…
ЖЕЛЯБОВ. Прекратите, Михайлов, стенать и предрассудками сыпать. Слушать ваши надрывы пуще любой каторги.
МИХАЙЛОВ. Это всё вы меня безбожники сбили с пути, внушили свои мысли дьявольские. Ладно я глупец. А Коленька чем заслужил? Молодой, светлый парень!
РЫСАКОВ. Заслужил я, ох заслужил…
ПЕРОВСКАЯ. Как же вы мне противны все. Совсем лицо потеряли.
КИБАЛЬЧИЧ. Бежать нам с острова надобно.
ПЕРОВСКАЯ. И ты еще, Николай Иванович, талдычишь одно и то же, одно и то же. Вы у нас тут инженер, вот сидите и думайте, как нам отсюда сбежать.
КИБАЛЬЧИЧ. Ничего тут не придумаешь. Никаких средств – голый остров. Да и законы здесь не действуют. Солнце стоит на одном месте и не двигается. А на море ни волны тебе, ни колебаний.
МИХАЙЛОВ. Так и скажите, Николай Иванович, что только бомбы умеете делать.
КИБАЛЬЧИЧ (пауза). А ведь вы хотели создавать новый прекрасный мир на пустой земле, вот вам и пожалуйста. Дерзайте! Земли немного, но никакого царизма, ни жандармов, ни идиотов. Стройте! Только не убейте друг друга, пока строите… А если хотите знать, то уж лучше утонуть, чем перегрызть друг другу глотки. Мы с вами за одно дело кровь пролили, а теперь цапаемся как уличные собаки.
ЖЕЛЯБОВ. Вы плывите, Николай Иванович, никто вас не держит. А если  доплывете до земли, кто знает, что вас там ждет. Мы с вами на сказочном острове, если забыли. А что это такое? Чистилище или ад? Другая какая-нибудь форма наказаний? Может и такое быть… Инженерия и здравый смысл тут и неприменим.
РЫСАКОВ. Руки целые, ноги целые, а всё равно мертвый. Как же это понять разумом?
ПЕРОВСКАЯ. От вас, Коленька, и в живом виде мало было пользы.  
КИБАЛЬЧИЧ. Вы как хотите, а я пойду на риск. Не вижу причин бояться дальше, раз уж мы  покойники.
РЫСАКОВ. А может и не покойники. Руки целые, ноги целые…

Кибальчич встает, начинает раздеваться.

КИБАЛЬЧИЧ. Кто смелый? Кто со мной вплавь? (Все молчат). Тимоша? (Тишина). Я думал, Михайлов, вы человек отчаянный. Ну что ж, я не осуждаю… Никто не желает со мной?

Рысаков лежит у камня и что-то шепчет. 

КИБАЛЬЧИЧ. Коленька, слышу, изъявил желание.
РЫСАКОВ (отвлеченно). Что?.. Нет, я не пойду купаться. Я читаю надписи на камне.
ЖЕЛЯБОВ. И что там такого сакрального начертано?
МИХАЙЛОВ. Нельзя читать! Сказано же.
КИБАЛЬЧИЧ. Читайте вслух, Коленька. Какая теперь разница? Разве хуже может быть?
РЫСАКОВ (читает). «Под камнем сим ничего нет, а камень сей как-никак есть историограф Николай Михайлович Карамзин собственной персоны… Я, Карамзин Николай Михайлович, вместе с рукописью «Истории государства Российского» окаменел  исключительно для исторической надобности. Не громоздитесь поверх, пожалейте почтенного старика. Если старика не жалко, пожалейте мой рукописный труд чрезвычайной важности для русского народа. Карамзин. Н.М.»
ПЕРОВСКАЯ. Для какой интересно знать исторической надобности окаменел Карамзин?
ЖЕЛЯБОВ. Как приказали, так и сделал. Известное дело.
РЫСАКОВ. Тут еще что-то.
КИБАЛЬЧИЧ. Читай, и я поплыву.
РЫСАКОВ. Коряво как-то, будто второпях  писалось… (Читает).
В его «Истории» изящность, простота
Доказывают нам без всякого пристрастья
Необходимость самовластья
И прелести кнута.
Пушкин А.С.
ЖЕЛЯБОВ. Уел, так уел старика.
МИХАЙЛОВ. Вставил свои пять копеек.
КИБАЛЬЧИЧ (пауза). «Под камнем сим ничего нет…» С чего бы это писать Карамзину о том, чего нет?
ПЕРОВСКАЯ. Действительно глупость какая. Ради красного словца.
МИХАЙЛОВ. Может для отвода глаз, чтобы не лезли туда, не проверяли.
ЖЕЛЯБОВ. А что, по-вашему, в «Истории государства Российского» он писал непременно то, что наверняка было?
ПЕРОВСКАЯ. Нет, конечно, врал бесстыдно. И тут врёт.
КИБАЛЬЧИЧ. Соглашусь, Софья Львовна. Есть там что-то под камнем как пить дать.
РЫСАКОВ. Толкнуть его надо и глянуть.
МИХАЙЛОВ. А ну-ка…

Михайлов встает и начинает толкать камень. 

МИХАЙЛОВ. Помогайте, один я не потяну такую глыбину.

Все подходят к камню и толкают его. Камень заваливается и укатывается в море. 

РЫСАКОВ. Тяжеленный какой этот ваш Карамзин.
ПЕРОВСКАЯ. Это не он. Это рукописный труд у него неподъемный.

Все подходят к углублению, где стоял камень. Смотрят. 

МИХАЙЛОВ. Кости.  
КИБАЛЬЧИЧ. Это понятно. (Перебирает кости.) Может, еще чего-нибудь.
РЫСАКОВ. Зря толкали, нет здесь ничего.
КИБАЛЬЧИЧ. Ничего нет? Хотите сказать, что человеческие кости – это ничего?
МИХАЙЛОВ. Вон их сколько много…
ЖЕЛЯБОВ. Может, для кого-то они что-то, а для нас эти кости уже ничего. Мы сами такие же кости.
РЫСАКОВ. Гляньте-ка, блестит чего-то.

Рысаков раскапывает среди костей большую книгу. Все собираются вокруг Рысакова. 

МИХАЙЛОВ. Читай, что написано.
РЫСАКОВ (стирает ладонью землю с обложки). «Настоящая история государства Российского. Карамзин Николай Михайлович».
КИБАЛЬЧИЧ. Не помню я такого труда у Карамзина.
ПЕРОВСКАЯ. Это потому, что не было у него такого труда. Была «История», а «Настоящей истории» не было никогда.
ЖЕЛЯБОВ. А теперь вот появилась. Читайте, Коленька…
ПЕРОВСКАЯ. Нет уж, дайте-ка мне. С Коленькой мы целую вечность читать будем.

Перовская забирает у Рысакова книгу. Раскрывает. Смотрит первую страницу, перелистывает, еще перелистывает, пролистывает всю книгу.

МИХАЙЛОВ. Что там?
ПЕРОВСКАЯ. Пусто!
ЖЕЛЯБОВ (берет книгу). Как это пусто? (Перелистывает.) В самом деле пусто.

Кибальчич отходит в сторону и внимательно смотрит на море. Рысаков перебирает кости в яме. Михайлов берет книгу, пролистывает, начинает смеяться. 

ПЕРОВСКАЯ. Это не смешно, Тимоша.
МИХАЙЛОВ. Да? Пустая книга. Такого же не бывает. Смешно, я так думаю.
РЫСАКОВ. О, целковый нашел! (Показывает монету.) Это - на удачу.
МИХАЙЛОВ. А ну, дай глянуть.

Михайлов рассматривает монету, потом залезает к себе в штаны и достает такую же монету. Показывает всем. 

МИХАЙЛОВ. Смотрите. Одинаковые монеты. От зуба след и там и там. Только одну я всегда с собой ношу, на счастье, а вот эта в яме была.
ЖЕЛЯБОВ. Никаких чудес. Разве не ясно вам? Под камнем сим лежат наши кости.
МИХАЙЛОВ. Многовато в нас костей.
ПЕРОВСКАЯ. Тут не только наши.
РЫСАКОВ. Не понимаю, как такое может быть…
ПЕРОВСКАЯ. Надо бежать скорее. Здесь времени нет, сказано же. А если времени нет, то мы тут во всех своих проявлениях находимся. (Указывает на кости.) Полюбуйтесь на наше будущее прямо сейчас.
КИБАЛЬЧИЧ. Верно, Софья Львовна… Взгляните-ка сюда. Здесь кое-что интересное.

Первомартовцы подходят к Кибальчичу, смотрят на море. Пауза.\

РЫСАКОВ. Не тонет камень.
МИХАЙЛОВ. Плывет аки пёрышко.
ПЕРОВСКАЯ. Как льдинка.
ЖЕЛЯБОВ. Как бумажный кораблик.
КИБАЛЬЧИЧ. Как аномалия… Я вам потом объясню всю инженерию, а сейчас нам надо… (Пауза. Начинает раздеваться.) Скорее к камню, пока не уплыл.
ПЕРОВСКАЯ. Прямо на камне поплывем?
МИХАЙЛОВ. Как на плоту будем плыть?
КИБАЛЬЧИЧ. И немедленно!

Все начинают суетливо раздеваться. Михайлов бросает книгу обратно к костям.
Затемнение. 


Х век.
Гиперборея. 
У жерла вулкана находится трон, на котором восседает Перун с палицей в одной руке.
К трону взбирается Бестужев-Рюмин. У него мученический вид. Белая рубаха стала красной от крови. 

БЕСТУЖЕВ-РЮМИН (приближаясь к трону, говорит сам с собой). Сколько же это может продолжаться? Почему я? Почему не Пестель? Почему не Рылеев? Почему не Пушкин?.. Видимо, как в армии. Самый младший пойди туда, самый младший сделай то, самый младший погибни с дюжину раз не пойми за что…

Бестужев-Рюмин подходит к самому трону. 

ПЕРУН (смотрит с недоверием). Существо на человека похожее…
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Je suis une victime… Понимаете? Жертва. (Встает на колени, кладет голову на колено Перуну.) Убивайте…  
ПЕРУН. Ты что, глупый, с чего мне тебя убивать?  

Перун сбрасывает голову Бестужева-Рюмина с колена. 

БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Не знаю, здесь правила такие… Убивайте же, я безоружный. По голове ударьте и всё. Или в жерло вулкана бросьте. Такого у меня еще не бывало.
ПЕРУН. Да что тебе надо?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Я подпоручик… Погодите. Вы что, никогда не приносили никого в жертву?
ПЕРУН. В жертву никого не приносил. Мне приносили жертву.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН (крестится). Неужели это ты, Господи?
ПЕРУН. Постой! Что ты сейчас такое сделал? Неужто ты христианский посланец? Милости моей требуете, да? За все унижения и гонения, что совершили? За то, что идолов моих сжигали, в реки бросали, в отхожие места сваливали. За то, что на моих жертвенных камнях потрошили моих жрецов и бросали в мои жертвенные ямы. Прощения пришли просить?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН (пауза). Перун… А я ведь догадывался, что не всё так просто …
ПЕРУН. Вспомнили, значит обо мне? Обратно теперь позовёте?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Я просто жертва, принесенная ради вас, вероятно… Раз уж других богов здесь нет.
ПЕРУН. Что, погрязли в раздоре, в болезнях и голоде?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Всего понемногу.
ПЕРУН. Помощь моя понадобилась?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Очень нужна помощь, Перун. Спасите людей от злобы и несправедливости. Меня примите взамен… Я человек простой, но достойный.
ПЕРУН. Лучше бы девку пожертвовали… Но и на том спасибо…  
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Вы справедливый человек, Перун. Помогите Отечеству в трудные годы.
ПЕРУН (встает). Ну что, тогда веди меня.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Куда?
ПЕРУН. Отсюда веди, из этого заточения. Иначе как я вам помогу?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. А отсюда разве нельзя помочь?
ПЕРУН. Над этим миром я не властен. Люди меня умертвили. Если хотите помощь Перуна, возвращайте к жизни.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН (пауза). Как же я ошибался…
ПЕРУН. Веди меня.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Вас тоже принесли в жертву…
ПЕРУН. Народ глупый.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Выходит, между нами нет разницы…
ПЕРУН. Между нами пропасть, несчастный. Веди давай.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Сейчас, сейчас отведу. Присядьте на трон, я вам скажу что-то крайне важное. Последнее слово от глупого человека.
ПЕРУН (садится). Говори.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Я хотел спросить. Люди совершали жертвоприношения для вас, а вы потом сами стали жертвой. Почему же так вышло?
ПЕРУН. Люди не ведают, что творят.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. А боги?
ПЕРУН. Боги всё ведают.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Всё ведают? Получается, вы знаете, что я сейчас совершу над вами?
ПЕРУН. Боги всё ведают.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Это хорошо. Об этом всегда лучше знать заранее. На собственном опыте уяснил.

Бестужев-Рюмин выхватывает палицу из рук Перуна и рассекает ему череп. Перун валится с трона. Бестужев-Рюмин толкает тело Перуна в жерло вулкана. 
Бестужев-Рюмин устало садится на трон. 

БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Да, боги всё ведают…

Затемнение.  


2024 год.
Москва. Стадион «Открытие Арена».
В ярком свете прожекторов друг напротив друга стоят два бойца. Цесаревич Алексей и Лев Троцкий. Алексей держит наготове игрушечное ружье, целится в Троцкого. Троцкий перебрасывает ледоруб из правой руки в левую и обратно.  На стадионе восторженно вопят зрители. 

ГОЛОС. Непобедимый Цесаревич Алексей против… члена Политбюро ЦК ВКП(б) Льва Троцкого! Да начнется битва!
ЦЕСАРЕВИЧ. Ты думаешь убить меня якорем?.. Глупый дед, ты станешь отвечать на мои вопросы? Еще раз повторяю, это ты расстрелял меня и мою семью?
ТРОЦКИЙ. Ты всем задаешь этот вопрос, верно?.. Что ж, я тебя поздравляю, Алёша. Я первый, кто скажет тебя «да». Да, это я убил твою семью. Доволен?

Цесаревич медленно опускает ружье. У него дрожат губы, появляются слёзы на глазах. Цесаревич роняет ружье, закрывает лицо ладонями, падает на колени.

ЦЕСАРЕВИЧ. Зачем?
ТРОЦКИЙ. Ты чего? (Озадачено смотрит на трибуны.) Вставай, не глупи!.. Вставай, Алёша, люди смотрят! 

Стадион недовольно гудит. Троцкий бросает ледоруб, подходит к Цесаревичу, садится рядом.

ТРОЦКИЙ. Ну и чего ты?.. По правде сказать, я только руководил этими людьми, которые убивали. Мы давали им распоряжения. Но лично я не приказывал убивать вас. Эти кретины, они не так всё поняли. Хотя приказы мы давали тоже не совсем ясные. Они испугались, видимо, и решили, что так будет вернее.
ЦЕСАРЕВИЧ. Что мы тебе сделали?
ТРОЦКИЙ. Сам знаешь, нужно кем-то жертвовать. Чтобы наши намерения были приняты всерьез. Вот мы и пожертвовали вами… Чтобы не было пути назад.
ЦЕСАРЕВИЧ. Мы могли уехать далеко…
ТРОЦКИЙ. Нет, Алёша. Революция должна идти насильно до самого конца. И никаких поблажек. Никому. Ни детям, ни старикам, ни женщинам.

Троцкий приобнимает Цесаревича за плечи. 

ЦЕСАРЕВИЧ. Ты получил своё? Добился?
ТРОЦКИЙ. Мы принесли вас в жертву революции, она стала свирепее и загрызла всех своих врагов… Но следом принесли в жертву и меня, как видишь… Нас с тобой боялись оставлять в живых. Это значит, что мы опасные, что мы сильные. Жертвуют только лучшими. Значит, это место для избранных, Алёша. Ты один из лучших, утри слёзы.  

Троцкий обнимает Цесаревича крепче.

ЦЕСАРЕВИЧ. Я не хочу быть лучшим, я хочу с папой в Царском Селе плавать на байдарке. 
ТРОЦКИЙ. Не хочешь быть лучшим, не будь им. Тогда будь самым приспособленным.
ЦЕСАРЕВИЧ. Зачем?
ТРОЦКИЙ. Теория естественного отбора говорит, что побеждает самый приспособленный.
ЦЕСАРЕВИЧ. Таким я тоже не хочу быть. Хочу в Крым, в Ливадию с сёстрами.  
ТРОЦКИЙ. Ты просто засиделся в этом месте, заскучал… Ледоруб.
ЦЕСАРЕВИЧ. Что?
ТРОЦКИЙ. Это штука называется ледоруб, а не якорь…
ЦЕСАРЕВИЧ. Что?
ТРОЦКИЙ. Я говорю, что хоть мы с тобой и одной породы жертвенных агнцев, но ты, Алёша, всё же посочнее и пожирнее меня. Невинная душа, почти добровольная жертва. Шочимики – цветочная смерть…

Цесаревич не успевает в третий раз спросить «что?», Троцкий сворачивает ему шею и осторожно опускает безжизненное тело на землю . Стадион сменяет недовольный гул на радостное ликование. 
Троцкий встает, воздевает руки. 
Затемнение. 


Х век.
Гиперборея. 
У жерла вулкана находится трон, на котором растекся Бестужев-Рюмин с палицей в одной руке. Он сидит с полуоткрытыми глазами, не двигается. 
Пестель в окровавленной сорочке, шатаясь и падая, поднимется к трону. 

ПЕСТЕЛЬ. Михаил Павлович, слава Богу это вы… Как же хорошо, что мы с вами нашлись. Нам нельзя друг друга терять, здесь убивают на каждом шагу…

Бестужев-Рюмин делает размах палицей, Пестель уворачивается. Бестужев-Рюмин опадает в прежнее измученное положение. 

ПЕСТЕЛЬ. Что вы делаете, Бестужев? Это же я Павел Иванович. Это я - Пестель. Взгляните на меня!
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН (невыразительно). Не знаю никакого Пестеля, не знаю никакого Бестужева…
ПЕСТЕЛЬ. Господи помилуй, вы что - забыли? Или разум потеряли?  
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Не знаю никакого разума. Я Перун – владыка всех язычников…

Бестужев-Рюмин замахивается палицей, но Пестель уже готов уворачиваться. 

ПЕСТЕЛЬ. Нет, нет, Михаил Павлович, Миша, придите в себя! Нам надо держаться сообща.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Мне надо одному держаться. Я громовержец, я с вами со всеми справлюсь. Подойди ближе, я снесу тебе голову.
ПЕСТЕЛЬ. Нет, Миша, одумайся! Им только это и нужно. Они хотят, чтобы жертвы не прекращались.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Мне всё равно. Я – бог и ведаю. А ты не бог и не ведаешь. Подставляй голову.

Бестужев-Рюмин делает замах, Пестель перехватывает палицу, подтягивает к себе Бестужева-Рюмина, тот невольно поднимается. Они оба не отпускают палицу. 

ПЕСТЕЛЬ. Миша, посмотри на меня. Вспомни, за что нас казнили. Мы не хотели зла, мы хотели только лучшего для Отечества и народа. Мы не думали о собственных нуждах и ничего не боялись. Но здесь мы не для того, чтобы живые помнили о наших подвигах. Здесь мы для того, чтобы живые верили в одну глупость. В то, что надо постоянно кем-то жертвовать, если хочешь что-то изменить. И чем больше будет жертв, тем значительнее грядут перемены. Чем больше крови, тем больше страха. Чем больше страха, тем больше покорности. Это жертвы делают народ покорным. Это мы с тобой сеем страх и покорность. А люди, люди не вспомнят нас по добру и не восхитятся нашими подвигами. Люди вспомнят нас со страхом наказания. Нам надо понять, что мы не жертвы, Миша. Очнись и пойми это! У нас больше нет необходимости поить это чудовище реками крови. Мы свободны! Вспомни, Миша! Свободны!..

Бестужев-Рюмин открывает, наконец, свои глаза. Он смотрит на Пестеля так, будто бы понимает его слова. Но вдруг на его лице вновь оказывается маска безразличия. Бестужев-Рюмин вырывает из рук Пестеля палицу и по инерции летит в жерло вулкана.
Пестель замирает, подходит к жерлу, смотрит вниз. 
Затемнение.


2882 год
Остров Буян. 
Гарафена и Гагана озадачено стоят рядом с углублением, где был Алатырь-камень. Борис и Глеб снимают маски Гарафены и Гаганы. 

ГЛЕБ. Ошиблись местом. Это не тот остров.
БОРИС. Тут один остров.
ГЛЕБ. А магнит куда подевался?
БОРИС. Да вот он тут… был. Косточки одни остались.
ГЛЕБ. Утащили камень?
БОРИС. А мне откуда знать? Может утащили, а может и сам ушел.
ГЛЕБ. И куда теперь жертвы будут слетаться?
БОРИС. Да не знаю я, братец… Зато никем жертвовать теперь не надо.
ГЛЕБ. Как это не надо? Надо.
БОРИС. Нет магнита – нету и жертв.
ГЛЕБ. Будут жертвы, Борис, будут.
БОРИС. И кем пожертвуем?

Глеб смотрит на Бориса двусмысленно.

БОРИС. Некем жертвовать. Вот и не будем тогда.
ГЛЕБ. Как это не будем если надо?
БОРИС. Да что ты заладил «надо, надо»? Кто сказал, что обязательно надо? Камень этот бестолковый?
ГЛЕБ. А кто сказал обратное?

Глеб медленно начинает подкрадываться к Борису. Борис медленно отступает от брата. Они двигаются вокруг углубления, то по часовой стрелке, то против часовой. 

БОРИС. Тебе разве не надоело всё это? Одежды эти скоморошьи. Мы ведь князья, братец.
ГЛЕБ. А чего ты раньше помалкивал? Камня раньше боялся, а теперь нет?
БОРИС. Ты чего это вздумал, братец?
ГЛЕБ. Я думаю, что не бывает так сразу, как ты говоришь. Вчера значит надо было, а сегодня уже не надо стало. История наша должна быть наваристой. Забыл? Не вздумай ее пустой водой разбавлять.
БОРИС. Ты это не смотри на  меня так.
ГЛЕБ. Как это?
БОРИС. А вот так. Я же тебе родная кровинушка.
ГЛЕБ. А я и забыл уже.
БОРИС. А я вот еще помню, братец.
ГЛЕБ. А ты забудь.
БОРИС. Убьешь меня - эта зарубка уже не на заднице будет. Это зарубина глубоко в сердце проляжет, братец.
ГЛЕБ. Ничего, Борис. Здесь это не страшно. Встретимся снова, и тогда ты меня в жертву принесешь.
БОРИС. Не встретимся больше, братец. Сам подумай. Я сюда не вернусь, а ты отсюда не денешься.
ГЛЕБ. Вот и договорились. Дай я тебя  убью по-хорошему? Тебе же всё равно надоело. Вот и посмотришь, что там дальше творится. Неужто не интересно?
БОРИС. Давай лучше посидим, подумаем. Не будем с этим спешить. Дело-то серьезное. Считай, что брат брата убивает.
ГЛЕБ. Как других убивать, так дело плёвое. А если брат брата, то уже неподъемное, скажешь? А ты вспомни, кто нас сюда отправил? Неужто запамятовал?
БОРИС. Как забыть? Брат наш Святополк и убил.
ГЛЕБ. И бровью не пошевелил… Выходит, что можно брату брата…

Борис набрасывается на Глеба, они валятся на землю. Оба душат друг друга, то один побеждает, то второй. 

ГЛЕБ (хрипит). Всё, хватит, Борис…

Отталкивают друг друга и падают на спины рядом. Тяжело дышат. 

БОРИС. Как же так, братец? Мы же мученики-страстотерпцы, а не абы кто. Откуда в нас столько гнева звериного?
ГЛЕБ. Не знаю, Борис…
БОРИС. Если бы мы каких злодеев убивали. А то ведь нет, друг друга и таких же мучеников. Для чего?.. Чтобы кому-то аппетит пробудить?
ГЛЕБ. Это всё камень. Это он нас надоумил.
БОРИС. Нет, братец. Камень тоже служит и тоже не понимает кому и зачем…
ГЛЕБ (пауза). Глянь, Борис. Облака плывут. Раньше стояли, а теперь плывут.
БОРИС. Значит, время сюда попало.
ГЛЕБ. Что делать теперь будем?
БОРИС. Будем смотреть на облака сначала… А потом море послушаем.
ГЛЕБ. А потом?
БОРИС (пауза). Не знаю, братец. Не знаю…

Затемнение. 



Бестужев-Рюмин появляется в пустом слабо освещенном  пространстве. Он выглядит жалко: окровавленный, грязный, в ожогах. Он с осторожностью смотрит по сторонам. 
Когда он говорит, эхо повторяет его слова. 

БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Y a-t-il quelqu’un?.. Эй... Здесь есть кто-нибудь?.. Люди… Боги… Кто-нибудь…

Включается прожектор, яркий свет слепит Бестужева-Рюмина, тот закрывает глаза, но все же пытается рассмотреть источник света. 

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Зачем пришел?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Не могу знать… А кто вы?
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Как ты сюда попал?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Меня принесли в жертву много раз. Десятки или сотни раз. И вот теперь я здесь… Но где я всё-таки?
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Интересно. Так и зачем ты здесь?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Я же говорю, меня принесли в жертву… Полагаю, чтобы вы нас услышали. Услышали наши мольбы и просьбы.
ЖЕНСКИЙГОЛОС. Я слушаю.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Так, с чего бы начать?.. Среди людей царит несправедливость.  Одни угнетают других. И от этого много страдания, люди живут в муках и умирают в муках…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. И что вы хотите?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Хотим, чтобы всё было по чести, по справедливости.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Зачем вам справедливость?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН (сомневаясь). Когда всё по справедливости, значит, каждый получает то, чего хочет и заслуживает.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Вы знаете, чего хотите?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Думаю, каждый про себя знает, чего он хочет.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Чего же заслуживает каждый?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН (пауза). Это сложный вопрос. Я, видимо, неправильно выразился… Каждый заслуживает быть счастливым и свободным. 
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Зачем вам быть счастливыми и свободными?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Быть может, чтобы понять, каково это быть счастливыми и свободными. Увидеть других людей таковыми… Мы пока живем, не видя и не понимая того, как это может быть… Счастье очень редко появляется в нашем мире. А свобода… Я не знаю, что вообще это такое… Если по Гегелю, то свобода это…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Занятно. А еще что вы хотите?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Еще?.. Еще у нас не прекращаются вражда, войны, крови проливается немереное количество…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Почему же?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Причины кажутся нелепыми. Даже как-то неловко говорить… Мы не можем землю поделить между собой. Разве это причина?
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Примечательно. Еще что-нибудь есть добавить?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Много чего еще. Мысли путаются, слишком много всего... Но это, полагаю, самое важное. Большего просить не буду… С остальным мы как-нибудь сами справимся.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Увлекательно, но не ошеломляет… Если на этом всё, то можешь идти.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Могу?.. И что, теперь у нас всё изменится?
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Это вряд ли. По крайней мере, я не вижу, чтобы к этому всё двигалось.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Как же это так? Я пережил столько страданий во имя людей. Неужели всё это было зазря?
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Помогать вам не входит в мои обязанности.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Почему? Вы не можете спасти своих детей от страданий?.. Тогда зачем мы вам вообще нужны?..
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Вы мне не нужны.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН (пауза). Я понимаю, мы грешники и мы сами виноваты. Но не все мы такие, совершенно не все… Вам надо, чтобы мы сначала покаялись? Хорошо. Я дам клятвенное обещание, что когда воцариться справедливость в нашем мире, тогда все станут праведниками…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Нет, праведники меня тоже не интересуют.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Да, конечно, это безумно сложно воплотить. Но вы же всемогущая. (Пауза.) Хорошо, я не буду просить за всех. Я попрошу только за свое Отечество. А Пруссию, Австро-Венгрию, Сицилийское королевство и все остальные страны не надо. На ваше усмотрение…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Мы что сейчас начнем торговаться? Уходи.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Можно еще урезать. То, что там за Уралом – тоже не надо. Всё равно китайцы отнимут. Сделайте счастливыми и свободными людей Европейской России и всё. Мы потом сами распространим счастье и свободу где надо.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Уходи…
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Москву? Петербург? Этого пока достаточно. (Пауза.) Я всё понял. (Падает на колени). Да, я понял, что нужно! Примите в дар меня! Я, подпоручик Бестужев-Рюмин, Михаил Павлович, заговорщик, убийца царской семьи, и тот, кто вероломно низвергнул Перуна! Я – добровольная жертва! Я – шочимики! Я – цветочная смерть! Я некто по имени Лев Троцкий и много кто там ещё. Всё это я в одном лице! Возьмите мою кровь и плоть, душу мою и разум заберите! Я полностью отдаю себя в вашу власть! Я готов ради людей пожертвовать собой еще раз и еще раз! Голову рубите, четвертуйте, вешайте, топите, на кол сажайте! Да хоть всё это разом делайте и можно по несколько раз подряд! Пожалуйста, возьмите меня, вот я весь в вашей власти!.. Хотите, придумайте какой-нибудь особый способ наказания для меня, я всё стерплю… Можно мне глаза вырвать, залить глазницы оловом, отрезать уши, прибить язык к кресту и…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Хватит, хватит уже, прекрати это!.. Боже, как это гадко. Как вам это вообще в голову приходит, люди? Что с вами не так?.. Выслушай меня, жертвы мне тоже не нужны. Мне не нужны люди ни в каком виде и ни под каким соусом. С гарниром или без - мне всё равно… Так что поднимайся и уходи. Прошу тебя.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН (пауза). Почему?.. Богу разве не нужны жертвы?
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Богу?.. Я не Бог, мне не нужны. Так что вся эта твоя трогательная речь была попусту. Прости, что ввела тебя в заблуждение… Я – время.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Время?.. А на что способно время?
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Все и так знают. Бегу, теку, двигаюсь, тянусь, иногда даже останавливаюсь…
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Оборачиваешься вспять?
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Нет уж, это ваша человеческая фантазия придумывает… У меня простые задачи. Я не решаю людских проблем. Я ничего не решаю. Ты хотел рассказать, поделиться – я выслушала. Это я тоже могу, но в меру... Если всё сказал, то можешь идти.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Как же нам быть? Мы запутались. Помоги нам. Хотя бы добрым советом, но помоги.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Не знаю даже. (Пауза.) Попробуйте меня ошеломить.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Что?
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ошеломить… Ну, удивить, поразить, сделать приятный сюрприз. Но лучше, конечно, ошеломить… Как тебе точнее объяснить? (Тяжело выдыхает.) Давай  я буду честна с тобой. Я тебя выслушала, а теперь ты меня послушаешь… Вы, правда, ребята, очень туго соображаете. Не обижайся, но… Как же вы меня задолбали за всю вашу историю. Как же я от вас устала, если бы вы только знали. Если бы я могла отряхнуться от вас, как от блох и спокойно идти дальше. Просто идти себе и наслаждаться тем, как какие-нибудь панды смешно падают с деревьев. Да чем угодно можно наслаждаться! И это будет во сто раз увлекательнее, чем смотреть за вами. Знаешь почему? Да потому, что вы постоянно делаете одно и то же из раза в раз. Вы не представляете себе, каково это тысячелетиями смотреть, как вы свергаете одних и жертвуете другими, терпите жестокость от одних, а другим не прощаете ничего!  А потом снова и снова и снова та же ситуёвина повторяется и повторяется! Может, хватит уже?!.. Меня просто трясёт от этого однообразного уныния! Вы что не видите, как трясёт время от ваших идиотских поступков? Меня так колбасит, что невозможно не заметить… Ну разве так сложно ошеломить меня? Разве? Меня веселят падающие панды! А вы ставите одну и ту же пластинку и делаете вид, что это новое веяние в музыке. Да это чертова пытка надо мной! На колу висит мочало, не начать ли всё сначала. Тьфу, позорище! Как же вы сами этого не видите?.. Ошеломите же меня хотя бы разок! Я разве многого требую? Всего-то поступите не так как привыкли…
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Я готов ошеломить…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Попробуйте для разнообразия…
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Я правда готов. И другие тоже будут готовы. Я обещаю… Только не осуждайте нас, мы часто не ведаем, что творим.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Какая же блестящая патетика. Что ни слово, то амброзия. Вы на словах всегда молодцы… Уходи уже, не нервируй.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Мы докажем на деле… (Встает с колен.) И куда мне теперь идти?
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Куда хочешь.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. А можно меня вернуть на виселицу?
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Возвращайся на виселицу, мне всё равно.  
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Меня и Пестеля Павла Ивановича тоже на виселицу… Мы вас ошеломим непременно… Непременно… Я ручаюсь…

Затемнение. 


2801 год.
Остров Буян. 
Алатырь-камень стоит на прежнем месте. Рядом с камнем лежат скелеты братьев Бориса и Глеба. Поодаль сидит Рысаков. Он промок до нитки, дрожит от холода. 

РЫСАКОВ. Обратно приплыл. Пустоголовый камень… Всё равно всех не потянул бы… Нет, ушёл бы ко дну, уж это как пить дать… Нет, не потянул бы… Уж больно хлипкий камень, из бумаги как-никак. Впитал бы себя воду и всех бы утянул на дно… А так, хоть я остался, и то хорошо. Мне Михайлов только ухо пришиб, а всё остальное в целости… Сами же стали топить друг друга, жить-то хочется. Я же только Софью Львовну топил… Все топили, и я топил… К Андрей Иванычу, может быть, еще руку приложил. Колено, то есть. Да и всё… Все топили, и я топил… А в чём моя вина? Нет моей вины. Это они же виноваты, сами начали с камня прогонять. А мне что делать было? А то же самое и делать - топить… Николай Иваныча зубов лишил, локтем двинул… раза три… Но ведь выжил, выплыл к счастью… Как же тихо стало вокруг. (Пауза.) Море замолчало. (Смотрит на небо.) И облака остановились – ветра нет… Выходит, время опять замерло…

Из-за камня появляется Павел в ночном платье. Он осматривается, не понимает куда попал, замечает Рысакова, но не спешит к нему подходить.

РЫСАКОВ. Что мне теперь делать?.. Изначально обсохнуть надобно… Голод не испытываю, в сон не бросает…
ПАВЕЛ I.  Эй, холоп!

Рысаков оглядывается. Павел опасливо выглядывает из-за камня. 

ПАВЕЛ I.  Ты зачем ко мне в сон проник?
РЫСАКОВ. Это не сон.
ПАВЕЛ I. Врёшь? Как, по-твоему, дурак, я сумел из Михайловского дворца на остров попасть? Не мог же я умереть?
РЫСАКОВ. Это запросто. Ничего хитрого в том, чтобы умереть, нет.
ПАВЕЛ I. Слуг сюда позови. Как бы ни спустить нужду во сне. Не люблю на мокром спать.
РЫСАКОВ. Каких слуг? Глупый ты, человек, если еще не понял.
ПАВЕЛ IНе смеешь, холоп, со своим государём так разговаривать.
РЫСАКОВ. А кто мне запретит? Кто меня накажет?
ПАВЕЛ I. Наглая морда… Не признал разве государя? Император Павел Петрович перед тобой… Нижнее белье не должно тебя, дурак, вводить в заблуждение.
РЫСАКОВ. Убили тебя, император Павел Первый. Говорят, собственный сын тобою пожертвовал.
ПАВЕЛ I. Теперь ясно вижу, что это сон. Потому как не может такого случится.
РЫСАКОВ (пауза). Как пожелаешь, государь. Пусть будет по-твоему… Видишь этот камень? Это камень бессмертия. Если хочешь жить вечно, то отвечай на мои вопросы. Готов?
ПАВЕЛ I. Какие вопросы?
РЫСАКОВ. А вот такие… Во-первых, кто виноват?
ПАВЕЛ I. Тот виноват, чья вина судом доказана.
РЫСАКОВ. Понятно, понятно… (Встает). Во-вторых, что делать?
ПАВЕЛ I. Что делать?.. Ежели поступать по чести и достоинству, ничего дурного сделать не удастся…

Рысаков подходит к скелету Глеба, вынимает из голенища его сапога кинжал. 

РЫСАКОВ. Ответ ясен. И последний вопрос… Кем пожертвуем?
ПАВЕЛ I. Для Государства нет великой разницы, кем жертвовать. А для жертвы отдать жизнь за Отечество есть великое свершение и истинное наслаждение. Это есть кристальный долг, выше всяких чинов и наград. 
РЫСАКОВ (подходит к Павлу I). А если жертва не желает испытывать наслаждение? Если жертва не понимает, что в том великого?
ПАВЕЛ I. Значит, это никакая ни жертва, а случайный человек, проходимец…
РЫСАКОВ. Значится, я проходимец. (Пауза.) Государь, мне надобно принести вас в жертву. У меня есть долг перед Отечеством. Я должен вас убить, иначе моя смерть не имеет никакого смысла. Казнили меня, получается, не за деяния, а за чужие помыслы. Волновался я чересчур, не сумел бомбу метнуть, смалодушничал, пожалел себя, разревелся… А теперь вот готов. Позвольте, государь, пустить вам кровь?
ПАВЕЛ I. Ежели это долг, то пустите, разумеется… Сон – есть сон. Проснусь и тотчас начну гадать, что всё это значит…

Рысаков вонзает кинжал в живот Павла I

РЫСАКОВ. Просыпайтесь, государь…

Рысаков вынимает кинжал, Павел I падает замертво. 
Рысаков садится между скелетами Бориса и Глеба и телом Павла I

РЫСАКОВ. Что мне теперь делать?.. Обсох, а дальше… Голод не испытываю, в сон не бросает…

Рысаков берет книгу «Настоящая история Государства Российского», листает. 

РЫСАКОВ. Ни единого слова… Были бы чернила да перо, я бы заполнил книгу, написал историю. Но и этого не могу…

Рысаков прикасается к страницам, смотрит на свои окровавленные пальцы.

РЫСАКОВ. Кровь… Вот они… Чернила...

Рысаков поднимает кинжал, внимательно глядит на острие.

РЫСАКОВ. А вот и перо.

Затемнение. 


1826 год.
Кронверк Петропавловской крепости. 
На деревянном помосте виселицы висят пятеро повешенных:
Пестель, Рылеев, Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин, Каховский.
На головах мешков нет.
У Рылеева, Каховского, Муравьева-Апостола глаза открыты. У Пестеля и Бестужева-Рюмина – закрыты.

МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Чем займемся, господа, пока они медлят?
КАХОВСКИЙ. Может, Кондратий Федорович нам опять стихи почитает?
РЫЛЕЕВ. Не верю, господа, что вы так любите мою поэзию.
КАХОВСКИЙ. Бывают у вас очень смешные моменты. Каждый раз новые нахожу…

Пестель и Бестужев-Рюмин одновременно открывают глаза, каждый делает по глубокому надрывному вдоху.

МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Очнулись!
РЫЛЕЕВ. А мы вас уже оплакали, друзья!
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН (Пестелю). Вы здесь, Павел Иванович?
ПЕСТЕЛЬ. Я здесь, Михаил Павлович.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Не обманула… Живые.
ПЕСТЕЛЬ. Как вам сказать, Бестужев. Не живые, но всё еще по эту сторону.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. А отчего нас не снимают отсюда, господа?
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Ужель вы не знаете, Михаил Павлович? Пока дремали, решили, что перенеслись в какую-нибудь Фландрию?

Все смеются. 

КАХОВСКИЙ. Нет, господа, всё по-прежнему. Время тут, как единожды остановилось, так и не хочет больше идти никогда.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Я могу подтвердить, господа, что время идёт, но поклянитесь, что не сочтете меня за сумасшедшего.
ПЕСТЕЛЬ. Я клянусь. Я был с Бестужевым бок о бок…
КАХОВСКИЙ. Что вы опять затеяли? Новый манифест?.. А, впрочем, я тоже даю клятву.
РЫЛЕЕВ. Сумасшедшим вас не сочту. Клянусь.
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Сочтете другим обидным словом, Кондратий Федорович?
РЫЛЕЕВ. Если это религиозное откровение, то я буду крайне разочарован.
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Ну и я, конечно же, клянусь. Рассказывайте!
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Павел Иванович не даст мне соврать, мы многое с ним повидали…
ПЕСТЕЛЬ. И в страшном сне не приснится…
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Да, это так. Однако Павел Иванович не слышал одного разговора. Одним из собеседников  был я…
РЫЛЕЕВ. Так и есть, религиозное откровение. Неужели с Богом разговаривали, Михаил Павлович? Такое случается от сильного удушья…
ПЕСТЕЛЬ. Кондратий Федорович, я в следующий раз вам поэзию перебью на середине…
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН (пауза). Хотите не верьте, но я разговаривал со Временем.
ПЕСТЕЛЬ. Что?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Да, я разговаривал со Временем, господа.
РЫЛЕЕВ. Это такой поэтический образ?
КАХОВСКИЙ. Лучше всех образов Рылеева.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Нет, господа. Это не образ. Это был самый настоящий, искренний разговор со Временем.
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Это вы каким способом: с солнечными или с песочными часами беседовали?
ПЕСТЕЛЬ. Господа, позвольте же досказать Бестужеву!
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Нет, это было самое настоящее Время, которое мы не замечаем. Время было разгневано на нас, господа. На всё человечество разом. Оно сказало, что мы повторяем ошибки и глупости из раза в раз. И так всегда, мы ничего не меняем. Мы повторяем одни и те же глупые шаги.
КАХОВСКИЙ. Нет уж, простите. Двести лет назад, если кого казнили, то у того обязательно борода была. И у палача тоже. А теперь взгляните на нас. На виселице одни только усы.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Вот вы и ответили, Петр Григорьевич. Бороды сбриваются, усы отращиваются, а людей как казнили, так и казнят.
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Сие факт, Михаил Павлович, хочет Время этого или нет. Таков уж народ. 
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. А я дал обещание, что мы сможем…
ПЕСТЕЛЬ. Дали клятву Времени?
РЫЛЕЕВ. А мы поклялись, что не сочтем вас за сумасшедшего…
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Время сказало, что его надобно ошеломить.
КАХОВСКИЙ. Ошеломить? Как это?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Вот если на нас с вами взглянуть. Мы создавали общества, тайком переписывали законы, строили планы, чтобы восстать, изменить уставы и законы... Но это заблуждение. Потому как всё это уже бывало. Надо было действовать иначе… Нам следовало ошеломить время.
КАХОВСКИЙ. Да разве наше время ошеломишь? Я уверен, что всё уже было, всё испробовано. И ничего нового невозможно.
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Не может этого быть, Петр Григорьевич… Надо направить все силы на поиск нового решения.  
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Это всё поэзия, Михаил Павлович. Вы видимо заразились от Рылеева.
РЫЛЕЕВ. Такого я не распространял.
ПЕСТЕЛЬ. Тишина, господа! Михаил Павлович, а что тогда следовало бы нам сделать, чтобы ошеломить время?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН (пауза). Кажется, я знаю, господа, как можно ошеломить время… Вообразите себе, господа… Вообразите такого правителя, который может оседлать дикого зверя. Медведя! Такого правителя, который умеет летать по небесам быстрее любой птицы, быстрее любого звука. Такого государя, который не стареет, а с годами же наоборот обретает детскую округлость лица. Такого, богаче которого не было бы нигде в мире… Разве такой могущественный правитель не сумеет ошеломить время?!

Пауза. Декабристы смеются, кроме Пестеля и Бестужева-Рюмина.

МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Кончайте, Михаил Павлович! Тяжело смеяться, веревка зудит!
КАХОВСКИЙ. Утопист вы, Михаил Павлович!
РЫЛЕЕВ. Идеалист и выдумщик, как какой-нибудь английский писатель, Дефо или Свифт.
МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Хоть царская власть и дарована Богом, но это еще не значит, что она равна божьей власти.
РЫЛЕЕВ (пауза). А слово то какое чудное - «ошеломить». Кто с ним знаком? Никто?.. В основе этого слова, господа, смысл такой лежит, что надо бы хорошенько так ударить по голове, чтобы даже шлем слетел.

Все смеются кроме Бестужева-Рюмина и Пестеля. Насмеявшись, затихают. Молчат. 

РЫЛЕЕВ. И это совершеннейшая правда… Кажется, господа, я созрел для стихов.
КАХОВСКИЙ. Ну не томите же, Кондратий Федорович!
РЫЛЕЕВ. Что ж… Тогда в этот раз прочту в адрес нашего романтика Михаила Бестужева-Рюмина… (Пауза.)
Хоть Пушкин суд мне строгий произнёс
И слабый дар, как недруг тайный, взвесил,
Но от того, Бестужев, еще нос
Я недругам в угоду не повесил…

Далее стихов Рылеева едва слышно. 
Свет выделяет из висельников Пестеля и Бестужева-Рюмина.

ПЕСТЕЛЬ. Миша, зачем же вы меня хотели убить?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Сознание сыграло со мной злую шутку, Павел Иванович. Это полное отчаяние меня к такому подтолкнуло. Простите уж, не сдержался, проявил слабость духа.
ПЕСТЕЛЬ. Это не слабость, это потеря направления. Как в темной комнате… Вы на меня тоже зла не держите. (Пауза.) Не подумайте, Михаил Павлович, я верю, что вы беседовали со Временем. Я сам немало повидал. Но поймите, Время действительно ничего не решает. Оно просто идет себе и идет, идет и идет... А вы поставьте себя на его место. Представьте себе, что вы идете бесконечно долго в неизвестном направлении. А под ногами постоянно одна только грязь. Грязь и ничего другого, совершенно как все русские дороги в начале весны… Так отчего вы утомитесь? От бесконечности своего пути?.. Нет. К ходьбе вы приспособитесь. А вот устанете вы от этой вечной грязи под ногами. И грязь возненавидите, и саму дорогу, и себя начнете презирать. Можно грязь эту убрать, но долго это и муторно. Можно грязь эту изящно украсить бумажными розами для утешения глаз, но это как-то глупо и бессмысленно. А может и сойти стоит с этой грязной дороги, что совсем уже страшно и маловыполнимо. Вот оно где самое настоящее отчаяние, а не то, что мы с вами испытали.… Вот и думайте, как теперь ошеломить время, как так ударить по голове, чтобы шлем слетел наверняка, а голова на месте осталась. (Пауза.) А вы знаете, что было написано на том камне бессмертия?
БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Нет, расскажите.
ПЕСТЕЛЬ. Расскажу с удовольствием. Я уверен, сейчас у нас для этого предостаточно времени. Тогда я читал больше пятидесяти лет к ряду, не мог оторваться. Достиг в этом крайнего исступления… Увы, оборвали моё чтение. Сейчас же я обязательно расскажу до конца… Так вот слушайте, что было начертано круговым образом на бессмертном Алатырь-камне, на магните исторического значения, на окаменелостях самого историографа Николая Михайловича Карамзина…  Итак…  (Пауза. Рассказывает каждый раз иначе, меняя акценты, настроение, темп.) Жил-был царь, у царя был двор, на дворе был кол, на колу мочало; не сказать ли сначала?..  Жил-был царь, у царя был двор, на дворе был кол, на колу мочало; не сказать ли сначала?.. Жил-был царь, у царя был двор, на дворе был кол, на колу мочало; не сказать ли сначала?.. Жил-был царь, у царя был двор, на дворе был кол, на колу мочало; не сказать ли сначала?..

Пестель продолжает рассказывать докучную сказку. Голос его становится чуть тише. Свет остается только на Бестужеве-Рюмине. 

БЕСТУЖЕВ-РЮМИН (обессилено).  Прекратите, Павел Иванович… Это невыносимо… Не надо больше… Сил нету более терпеть это… Прекратите же… Хватит…Что ж они медлят?.. Что ж они медлят?.. Что ж они медлят?.. Что ж они медлят?.. Что ж они медлят?..

Затемнение. 
Слышен голос Пестеля. 


Москва-Невинномысск, 2020 г.







_________________________________________

Об авторе:  ДМИТРИЙ РЕТИХ 

Драматург, сценарист, прозаик, цисгендерный поэт. Родился в г. Кудымкар. Окончил сценарный факультет ВГИК в 2012 году. В разные годы входил в лонг- и шорт-листы драматургических конкурсов «Действующие лица», «МОНОЛИТ», «Ремарка». Дипломант конкурса «Исходное событие - XXI век» с пьесой «Лета впадает в Стикс». Член Союза писателей Москвы. Публиковался в сборнике «Новые писатели», в журналах «Октябрь», «Юность», «Литерратура». Победитель конкурса «Цех драматургов» с пьесой «Шочимики – цветочная смерть».скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
1 565
Опубликовано 10 ноя 2020

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ