Редактор: Ольга Девш
(О книге: Таня Скарынкина. Большой Чеслав Милош, маленький Элвис Пресли. М.: ПЛАНЖ, 2020.)Сборник эссе Тани Скарынкиной — известной белорусской писательницы, лауреатки премии Андрея Белого (2020) — проделал большой путь, прежде чем добраться до русскоязычного читателя. Белорусский оригинал увидел свет в 2014 году, попав в короткий список литературной премии им. Ежи Гедройца, а в 2018 году в Эдинбурге вышел перевод на английский, получивший премию Лондонского ПЕН-клуба. В прошлом году книга вышла в издательстве «ПЛАНЖ» в авторском переводе на русский язык. Несколько эссе, в дополненном виде вошедших в издание, можно прочесть в «Литеrrатуре» в подборке
«Три поколения домашнего фарфора».
Что любопытно, на этом пути эссе обогатились и продлились, приняв в себя новые обстоятельства жизни героев. Казалось бы, разве может развиваться однажды написанное – не просто подвергаться стилистической правке, а достраиваться на уровне самого плана повествования? Оказывается, может — если речь идёт о документальной прозе. На титульном листе Таниной книги прячется, более нигде не повторяясь, меткий подзаголовок: «Белорусские документальные сказки». Будучи по своей природе хроникой, такой текст может продолжиться естественным образом, т. е. с течением времени. И, как любая сказка, преображает течение времени и другие закономерности, но — не будем забегать вперёд.
Итак, перед нами две дюжины рассказов-эссе о жизни в Сморгони, белорусском райцентре. Шумит городской рынок, гостеприимно распахиваются двери и окна квартир, многократно проступает свет советского детства и первых прочитанных книг,
«определивших линию волшебства на всю жизнь». Из-за угла выглядывают лихие девяностые, а вдалеке виднеются манящие пункты назначения путешествий: Минск и Краков, Питер и Португалия. О чём бы ни писала Таня — о работе в редакции газеты или русалках, живших в детстве на заброшенной мельнице, о японской куртке
необыкновенного лососёво-шиповникового цвета или экранизациях «Братьев Карамазовых» — текст располагает читателя к доверительной беседе, трансформирующейся свободно и непредсказуемо.
Одна из ключевых особенностей этих автобиографических историй — упразднение границы между автором и субъектом действия за счёт высокой, практически предельной степени автопсихологизма. Этот процесс свойственен пограничному жанру документальной прозы, нередко вырастающей из формата заметки в сети. Рассказы, складывающиеся из повседневных наблюдений и историй из жизни, оформляются в стилистически единое художественное целое — и одновременно не перестают быть записями в хронике.
Читатели Фейсбука Тани Скарынкиной обнаружат в «Большом Чеславе Милоше» знакомые по постам мотивные и структурные элементы: обращение к сюжетам повседневности и семейной истории, всматривание в фотографии и кадры кинолент, любование одеждой и вещицами материального мира, которые начинают значить нечто большее. Наверное, в данном случае можно говорить о единой отправной точке, с которой автор, всегда равный и верный самому себе, отправляется в написание чего бы то ни было — будущего поста или будущего рассказа. Это сообщает тексту колоссальный импульс свободы: он волен развиваться как вздумается, а ещё у него для этого гораздо больше места и воздуха. Автор рассказов ничем не ограничен и не детерминирован, как и пользователь соцсети, перед которым мигает курсор: «Что у вас нового, Таня?» Новое щедро перемежается с прошлым, ныряет во многочисленные сны, заглядывает в архивы и молитвенники, переключается с прозаической речи на стихотворения, с русского — на белорусский или польский. Эта внутренняя раскрепощённость, унаследованная через жанр fb-поста у разговорной речи, определяет живую непосредственность рассказов и их пульсирующий коллажный стиль.
Автор позволяет своей мысли свободно путешествовать, перемещаясь с жизненного эпизода на множество других вещей. Перемещаясь — но не отвлекаясь от главного, а наоборот, подбирая к нему всё больше тонких ключей. В основе этого движения, как и живого человеческого разговора, лежат работа памяти и ассоциативный принцип. Результаты путешествия — этого разговора автора с самим собой, который нам посчастливилось услышать — бывают причудливы. Неожиданные сочетания пункта отправления и пункта прибытия мысли отражаются в названиях эссе, где гротескно соединяются вещи и явления, не привыкшие быть соседями: «Панама и смерть», «Про кино, старую церковь и космос», «Фигурные коньки и мёртвые одноклассники».
Что касается логики развития сюжетов, здесь видятся ключевыми два механизма, работа которых во многом формирует своеобразие авторского стиля. В основе первого механизма лежит доверие воле случая: на страницах эссе чрезвычайно многое происходит «вдруг» и «ненароком». Внимание автора неизменно обращается к случайным встречам и необъяснимым совпадениям. Их можно было бы назвать мистическими, если бы они не были в порядке вещей в этой странной действительности, щедро вбирающей в себя то, что на первый взгляд кажется недействительным.
Второй механизм питается от первого: это частое обращение к собственной интуиции. Предчувствия и другие необъяснимые движения души становятся для повествования сюжетообразующим фактором. «Тут я и почувствовала внутренний толчок посмотреть один фильм», — так завязывается сюжет эссе, давшего название сборнику. Авторское доверие внутреннему голосу делает возможным глубокий и внимательный разговор с самим собой. И с миром — его происшествия становятся друг другу
знаками и
предшественниками, случаются уже не просто так, являя скрытые алгоритмы развития событий. Случайность и интуитивность, условное Провидение и житейская мистика (например, обращение к духу поэта в рассказе «Иосиф Бродский невыдуманный») — вот иррациональные составляющие, которые определяют «сказочность» этой документальной прозы. Они рождают повторяющиеся мотивы, такие как, например, гадание по книге. В эссе «Хорхе, Лев и Владимир» мы становимся свидетелями паломничества к книге Набокова «Ада, или Эротиада», стоящей на полке Центрального книжного магазина Минска и стоящей слишком дорого. Всякий раз,
навещая книгу, автор открывает её наугад — и мы вместе наблюдаем, как сбывается одно из предсказаний и как меняется под его воздействием траектория сюжета.
Каждый из этих сюжетов поднимает своего рода волны, накатывающие друг на друга: воспоминаний, ассоциаций, аккомпанирующих текстов, сновидений, образов искусства. Искусство здесь — девятый вал: его значение в пространстве «Большого Чеслава Милоша» сложно переоценить. Образы из литературы и кинематографа становятся знаками, лежащими одновременно и в области реального (как компонент культурного кода), и в области ирреального: снов, предчувствий, необъяснимых закономерностей, знаков судьбы. Искусство становится пунктом на границе между этими двумя мирами, где наша героиня неизменно находит приют и проводит драгоценное время с фильмами (Феллини, Альмодовар, Висконти, Шахназаров, Тарантино…) и стихами (Овидий, Тарковский, Милош, Кавафис…). Неслучайно так часто здесь звучит мотив пересечения границы, заглядывания из одного мира и состояния в другие. Мотив находит буквальное воплощение в эссе «Окно в другую жизнь»: в новогоднюю ночь героиня заглядывает в чужое окно на первом этаже — лишённое занавесок, сияющее на всю улицу великолепием опустевшего застолья. А многие персонажи историй наделяются приметами проводников, помогающих в преодолении границы. Даже ангел, являющийся героине во сне, — «Не хранитель, но проводник».
В серебристом комбинезоне.Центростремительная сила искусства выстраивает металитературный сюжет, объединяющий тексты эссе. В его центре — писательница и поэтесса, живущая искусством и живущая в искусстве. Она создаёт и рефлексирует, постоянно находясь во взаимодействии с собственным творчеством: вспоминая уже написанное, переводя его на другие языки, подбираясь к новому и подбирая для него слова. Часто объектом повествования становятся скрытые процессы, связанные с созданием литературного текста как такового. Последовательное подсоединение к реальному голосов ирреального во главе с художественными мирами искусства — своего рода череда превращений внутреннего писательского диалога на одну и ту же (главную) тему: собственного творчества, своего слова.
В связи с этим вспоминается ещё одна поэтесса, известная читателю под уменьшительным именем. Вернее – поэтесса, писательница, певица, музыкант и «крёстная мама панк-рока» Патти Смит. В её автобиографической книге «Просто дети», охватывающей юные годы и первые шаги в искусстве, можно обнаружить стилистические и содержательные сближения со сборником Тани Скарынкиной. Это становится вдвойне любопытным, если учесть культурную дистанцию между Нью-Йорком конца шестидесятых и белорусским городком наших дней.
Обе героини с головой погружены в искусство – они им не «занимаются», но живут и дышат, не представляя иного образа жизни и мышления. Характерно «женское» в связи с этим уходит на второй план. Отношения, браки, разводы, рождение детей — всё это упоминается вскользь, когда сюжет нуждается в очертаниях житейских обстоятельств, но никогда не занимает героинь с общепринятой силой и не имеет решающего влияния на повествование.
Ещё одна поразительно схожая черта — своеобразные отношения, в которых Таня и Патти находятся с миром предметов гардероба, украшений, причёсок. В обеих книгах эти элементы материального мира наделяются большой смысловой и символической нагрузкой, играют роль знаков, что функционально сближает их с произведениями искусства. Наверное, всё дело в красоте, которой служит и то, и другое. А ещё – в специфике взгляда: в нём очень мало от тривиального «взрослого» понимания вещи как инструмента приумножения красоты и соблазнительности. Здесь превалирует детское отношение к вещи как атрибуту — с наделением её сокровенным значением, каким наделяются сплетённая в знак дружбы фенечка, кулон с половинкой сердца или одежда, означающая принадлежность к неформальным кругам. Вещи-знаки вспыхивают на этих страницах яркими искрами, от которых загорается повествование об иных, не столь заметных глазу вещах.
Происходит движение от быта к бытию, причём эти уровни не конфликтуют – напротив, их примирение и слияние в вечном творческом движении как бы отливается в этих формах, в этих плащах, кедах и головных уборах. Синяя «морская» панама Тани ведёт к «Смерти в Венеции» Лукино Висконти, белые кеды в эссе «Зимний лагерь» выдают
особенного персонажа, старинный домашний фарфор становится ключом к теме семьи. Патти питает ту же любовь к секонд-хендам, что и Таня, — и приобретает в одном из них длинный серый плащ, заканчивая таким образом фрагмент о паломничестве к статуе Жанны Д`Арк у Музея изобразительных искусств в Филадельфии, предпринятом, чтобы постоять рядом с ней в День Поминовения. Или, к примеру, отвлекается от рассуждений об искусстве на подробное описание экспериментов над причёсками, которые дружно ставились первопроходцами нью-йоркской рок-богемы в очередном порыве манифестации нонконформизма. Похожим образом этот аспект интересует и Таню: в эссе «Время причёски» стрижки и укладки становятся маркерами времени, увлекая повествование в детство героини и глубже, к семейным преданиям. Бытие и быт гармонично сосуществуют в этих примерах, как в названии сборника — большой Чеслав Милош и маленький Элвис Пресли.
Паломничество — ещё одна точка сближения книг: обе писательницы предпринимают неожиданные и удивительные путешествия к своим любимым поэтам. Таня – к Чеславу Милошу в Краков, Патти — к Артюру Рембо в Шарлевиль (предварительно обзаведясь «достойной этой затеи шляпой»). К встрече оба путешествия не приводят: 90-летний Милош уже не принимает посетителей, Рембо покинул свой дом столетие назад. Но они одаривают героинь встречами иного порядка, в том числе с самими собой, и имеют колоссальное духовное значение. Именно там, в кафедральном соборе Кракова, с героиней Тани происходит кульминационное событие центрального эссе, возводящее иррациональный компонент до чудесного. Это видение
поколений, плывущих неисчислимыми толпами, словно волны по ранней пустынной зале собора. «Казалось, время остановилось, чтобы дать им осуществить свой переход. <…> И когда я вечером раскрыла наугад стихотворение о "поколениях на границе миров", то поняла, что наша с Милошем встреча состоялась».
Завершить этот текст хочется по заветам документальной сказки — взяв с полки книгу. Вот что говорит нам сборник поэтической прозы Патти Смит «Я пасу облака», раскрытый наугад: «Сознание — единственная наша часть, способная на трансмутации, и, наверное, только его фортели спасают нас от превращения в исправную машину». Пожалуй, трансмутация — подходящий термин для описания тех превращений, что происходят в эссе Тани Скарынкиной с воспоминаниями и снами, предчувствиями и совпадениями, ассоциациями и случайностями. С материей вещного мира и, в конце концов, с самой материей языка, который переключается между разными наречиями и формами во всём своём непредсказуемом движении.
скачать dle 12.1
