Колонка Михаила Квадратова(
все статьи)
(О книге: София Синицкая. Сияние «жеможаха». Трилогия. – СПб.: Лимбус Пресс, 2020.)Во времена перемен (перестройки, передела) происходят изменения не только на социальном и материальном уровнях, но и на планах более тонких и зыбких. Вокруг крошат и низвергают, и вдруг поднимается говорящая пыль, бурлит придонный ил, хтонические сущности просыпаются и рвутся на воздух. Потревоженные недотыкомки покидают гнезда, довольно потягиваются, красят флаги и выходят в общество. Рассыпается очередная гранитная идеология; старая философия, пробулькивая, поворачивается к зрителям склизким мясным боком. «Неугасающего света, льющегося с небес, никогда не было и нет, – поют гномиусы на партийных заседаниях. – Мы правнуки веселых обезьян, праправнуки рыбок гуппи, выбравшихся из океана, сверхлюди». Через столетие все происходит с точностью до наоборот, разбросанные кубики собирают, что-то подрисовывают, но действующие лица все те же, те же собрания. Эй, товарищ, оглянись, что ты называешь людьми? Кто это?
Сейчас, на рубеже тысячелетий, появляется особенно много свидетельств о проникновении загадочных сущностей в мир людей. Потусторонние существа всегда где-то рядом. Но раньше устройство мира и правила общежития в нем предписывались мифами. Античные боги жили среди людей, помогали в битвах с чужаками, воевали между собой, учили и наказывали людей; несанкционированные проникновения в другие миры, такие как путешествие Орфея под землю, случались редко. Иногда, раз в несколько столетий, люди скрещивались с духами стихий, например, так появился на свет волшебник Мерлин; вяло шалили инкубы и суккубы, безобразие происходило всегда по инициативе сущностей. Границы соблюдались. Однако постепенно тонкие стенки между миром людей и зазеркальем растрескивались. Человек со своей безумной энергичностью начал проникать в области, куда ему забредать не стоило.
Чуткий художник знает: вокруг что-то не так. Он честно рассказывает обществу об увиденном, но кому нужна такая правда. Вот, скажем, строгих граждан возмущает, что в трилогии «Сияние “жеможаха”», описывается, как необычные персонажи участвуют в значимых исторических событиях. Стойте, так не положено. По крайней мере, подождите, пока прошлое должным образом не замифологизируется, а тогда уж…
Вот цитата из трилогии, здесь хтонические сущности грубо вторгаются в мир людей, хотя кому-то это может показаться обычными взаимоотношениями времен счастливых перемен.
«Поздним вечером комиссия как следует выпила и распорядилась расстрелять Савиных. Тут же пошли их будить, вывели всех взрослых к реке. <…> Серёжа и Алёша сквозь сон услышали выстрелы. Они спали у ненавистной Джоновны – комиссия перевернула детскую вверх дном, дном, а у англичанки брать было нечего, в её спартанской комнате царил порядок. Няня сидела одетая, она понимала, что происходит. Когда пришли за Серёжей и Алёшей, англичанка Савиных оказала сопротивление революции – бросилась, как встревоженная птица, к мальчикам, закрыла их грудью и в волнении зашамкала своим ртом с горячей картошкой. Стрелки применили оружие, красноармеец Дырдин ткнул штыком ей в бок». Страшны времена установления очередного нового мира. Но строгие граждане размышляют о пользе и прогрессе, их не пугают издержки и погрешности, а скорее всего, ничего такого и быть не может, и не бывало никогда, воспоминания о репрессиях и жестокостях войн – это выдумки и провокации.
Текст трилогии плотный, значительная часть написана минималистично. Поэтому в относительно небольшом объеме разместилось несколько семейных саг. В книге три повести – «Гриша Недоквасов», «Система полковника Смолова и майора Перова» и «Купчик и Акулька Дура, или Искупление грехов Алиеноры Аквитанской». Уже по названиям видно, что поле повествования охватывает разные социальные слои, времена и географические области. Хотя все сюжеты и пересекаются.
«Иван Андреевич тяжело заболел, Гриша терпеливо за ним ухаживал, не хуже фельдшера. Похоронив отца, поскучал, потом кинулся с головой в работу, дома только спал: с утра бежал в кукольный театр, выходные проводил в парках со своим Петрушкой или в «Красных зорях», иногда заходил к Сергею Мироновичу поболтать о книгах и театре, а заодно поесть. Как-то раз Гриша пошёл к Миронычу обменять стопку прочитанных романов на «Молот ведьм» на французском».В трилогии не просматривается ангажированности, пламенные борцы за любую из граней общественного обустройства могут как порадоваться, так и рассердиться над строкой. Каждый может найти для себя в сюжетных линиях как интересное, так и отталкивающее.
«Малолетние враги народа оказались похожими на Гришиных чучелок: на них было наверчено столько тряпок, что самого врага не сразу удавалось разглядеть. Несмотря на то, что печки гудели без перерыва и в бараке висел банный пар, полы были холодные, гуляли сквозняки. Совсем юные враги сидели в кроватках – обструганных деревянных ящиках на ножках. <…> Гриша со своим подручным должен был создать театр, который мог бы идейно воспитывать сбившихся с прямого социалистического пути обитателей ползунковых, младших, средних и старших детских групп, а также гастролировать по зонам, поднимая рабочий дух как зэков, так и вохровцев»В лагере любили кукол, мастерили их из подручных средств, так создавался другой, маленький мир, теплый, совсем не похожий на мир окружающий, свирепый, якобы настоящий. Создание игрушек, игра в марионеток и солдатиков – подражание демиургу, в человека заложено и это. Кукольный театр не зря проходит через все повествование. Параллельно мы следим за очередной попыткой человека вообразить себя новым мировым творцом, не только через насильственное изменение духа, который демиург когда-то вдохнул в глиняный сосуд, но и через переформатирование самого сосуда – тела человека. Но глиняное тело не поддается и превращается в черепки.
– Нет, лучше, чтобы в ад героя увозил картонный автомобиль, – советует неизвестный голос за занавесом Грише Недоквасову – молодому артисту ленинградского театра кукол. Да, так кукольный спектакль будет жизненнее.
Советую трилогию прочитать, но делаю это не настойчиво, ведь у кого сейчас есть время для чтения, да и тем более, кто читает статьи, поэтому какой смысл давать здесь советы. И пересказывать книгу тоже нет смысла. Просто воспользуюсь прекрасным текстом Софии Синицкой, чтобы проиллюстрировать некоторые мысли. Тем более, это не рецензия, а отзыв по мотивам. Ведь отзыв на книгу можно написать даже после того, как она просто упала на вас с полки и рассердила. Но это замечание совсем не про трилогию «Сияние “жеможаха”», а так, к слову.
Нельзя охватить все сюжетные линии, но никто не запретит рассмотреть, например, часть, связанную с битвой архетипов и «поездом мертвецов».
«Ястреб летел за белым голубком с полевой сумочкой – в ней было важное донесение, подробные координаты. Почтарь бил крылышками, спешил в Херово к Гермогену Ивановичу и радисту Петрову, а за ним на страшной скорости неслась фашистская птица: немедленно перехватить связного! Нот, Зефир, Борей задули со всех сторон, голубок с трудом противостоял силам природы неприятеля. Ястреб набросился на почтаря, он хотел в клочья разорвать его вместе с координатами, но с моря повеяли стрелами внуки Стрибога и отогнали любимца вражеских стихий. <…> Он слышал, как в рощах хохочут над его бессильной яростью Сирин, Гамаюн и Жар-птица. В решающий момент они находились в состоянии полной боевой готовности и вылетели на подмогу связисту, но внуки их опередили».Пришла беда, бьются за родину сказочные персонажи и герои мифов. Встали на защиту архетипические сущности. Кроме мифических персонажей, сражаются и призванные с Того света. Ведь в мире одновременно сосуществует масса объектов – люди живые, люди умершие, неявные сущности, образы, вызванные человеческим воображением.
Трилогия периодически переходит из жесткого реализма в фантасмагорию, есть персонажи разного рода, время от времени меняется их природа. У начальника лагеря, расположенного на болотах, майора Калибанова
«…в кармане лежало удостоверение в обложке, оклеенной красным сукном, – верное средство от лихого глаза, от думы своей, от разноглаза, от двоезуба, от троезуба, от мужика от колдуна, от бабы от колдуньи, от девки-долговолоски, от бабы-пустоволоски, от лесного, от водяного». Кроме того, в тех местах необходимо «
для разгона нечистой силы читать устав». Калибанову не страшна нечисть лесная, но за нетвердую партийную позицию майор был разжалован и расстрелян коллегами. Однако вскоре стал
«…незаменимым отважным бойцом, неоднократно умирал за Родину, всякий раз проявлял сознательность и просился с Того света на линию фронта».
«…фронту нужны опытные специалисты, пусть даже дважды усопшие, кадров катастрофически не хватает. Я с самим Смоловым говорил по душам, он входит в состав особой тройки. Кстати, Смолов не гнал меня обратно. Просто спросил, готов ли я вернуться в ряды и продолжать борьбу. В соавторстве с майором Перовым он придумал и претворил в смерть оригинальную систему перековки, принятую и утвержденную на высшем уровне. Написали руководство по перестановке кадров и кадавров». Те же самые специалисты, Смолов и Перов, до этого внедряли систему перековки в лагерях. Поэтому привлекли в разработку и своего знакомого, расстрелянного не без их участия, Калибанова, впоследствии ставшего неубиваемым воином.
«Мы стараемся исправить положение, придумали универсальную систему перековки и перестановки. Усопших возвращаем к жизни с целью урегулирования вселенского конфликта и скорейшего исправления ошибок». Важные сцены и диалоги происходят в поезде, где едут с задания погибшие герои. В повествовании этот мир и Тот свет связываются разными способами, в частности, железнодорожными путями, которые лежат в обоих направлениях. «С протяжным рёвом мчался на Тот свет поезд».
Здесь уместно вспомнить роман Павла Пепперштейна и Сергея Ануфриева «Мифогенная любовь каст», вышедший в конце прошлого века. В нем все тоже начинается с поезда, с эвакуации завода; станки и работников увозят в тыл на товарняке, главные герои на него опаздывают, попадают под обстрел, уходящий состав еще долго видится во снах. В страшных обстоятельствах они оказываются в параллельном мире. И это не мир за гробом. Может быть, просто галлюцинации, а может коматозное состояние после контузии. Кто отделит одно от другого. В книге под особым углом описываются персонажи сказок, древних и не очень, которые участвуют в войне.
Странные действия, непонятные человеческой логике, война на другом уровне существования.
«Мифогенная любовь каст» – роман классически постмодернистский, с полагающимися элементами деконструкции, в значительной степени присущими тому времени – менялся социальный строй, менялась парадигма. «Парторг оборонного завода» был уходящим архетипом, если такое можно говорить об архетипах, структурах устойчивых, но все же не вечных. Когда-то не было и человека, со временем он исчезнет, а с ним и архетипы. Универсальные символы типа «диктатуры пролетариата» и им подобные в то время исчезали, так и не став универсальными. Правда, их место заняли не менее, если не более токсичные. Так вот, уходящий архетип бьется со сказочными вражескими персонажами, тоже архетипами, будь это герои народных сказок, карлсон с мотором или еще кто. Уходящему сочувствуют, болеют за него, но в то же время недолюбливают.
Скорее всего, постмодернизм в какой-то степени дает приблизиться к верной картине мира: иерархии желаемы и взыскуемы, но у демиурга они не очень-то и получились; чем дальше, тем сильнее возврат к исходному хаосу. Хотя белковым организмам не стать свидетелями хаоса полного: белок некрепок и распадается при относительно невысоких температурах, такие термометр показывает где-нибудь в пустыне в полдень.
Следуя сюжету, автору иногда нужно как-то переправить героя в параллельный мир. И литературные персонажи попадают в другую реальность разными способами. Если такое проникновение происходит без взлома границ – это обычная мифология, прихоть богов; если после смерти – и вообще обыденность, не надо придумывать ничего особенного. Если в другой реальности оказываются герои живые – здесь ситуацию можно списать на химическое отравление, повреждение тканей мозга, кому, клиническую смерть. У автора есть набор способов отправить героя в параллельный мир, вот мол, ударили по голове, контузило взрывом или мозг повредили вирусы. Хотя можно перед читателем и не оправдываться. Ведь переправлялись же на лодке Харона? Почему бы не добраться туда на поезде.
Вообще поезд в русской литературе – символ смерти, от которой не убежишь. В недавно вышедшем путевом романе Владимира Березина «Дорога на Астапово» проанализирован образ поезда в русской литературе, от момента появления железных дорог. В России куда без поездов.
«
Фатализм особого железнодорожного пути тяготеет над всей русской литературой. <…> Вокзал – место встречи толстого и тонкого, мужчины и женщины, мирной встречи человека и поезда. Но есть и более страшный способ единения человека с поездом, когда первый сливается с искорёженным железом и оба – с землёй».
«
Она хотела подняться, откинуться; но что-то огромное, неумолимое толкнуло её в голову и потащило за спину» (Лев Толстой).
«…плечом метнулся под громаду паровоза. Паровоз толкнул его легонько в щеку…» (Иван Бунин)
Сначала поезд появляется в русской литературе как удобное средство для пересечения бесконечных пространств, из окна много чего увидишь, только записывай. Потом как символ смерти неотвратимой, от которой не убежишь. Затем уже и как символ перевозчика из этого мира в другой. Вот ты садишься в вагон в сумерки, за окном ещё просматриваются привычные пейзажи, потом положено лечь спать и сон этот будет неудобный и беспокойный. И вот утро – пейзажи чужие, ты совсем в непривычном месте. Точно так же, скорее всего, может выглядеть переход из этого мира в другой.
В романе Юрия Мамлеева «Другой», вышедшем в начале века, есть глава о составе, который идет в ад и далее, далее. Поезд Москва-Новосибирск обращается в электричку со станциями «Преисподняя», «Ад ничтожных душ», «Рассеянные во Вселенной», «Обители», конечная – божественная сфера. Пассажиры там самые разные, живые, как бы живые, мертвые, люди невещественные, зачатки иных, неведомых существ.
«Весьма разные, иностранцы, местные господа и товарищи, коммерсанты и домохозяйки, толстые и тонкие, важные и тихие – все оказались тут».
«…в пассажирах все настойчивей и исступленней проглядывали иные, далекие от людей твари, иногда дурашливые и даже задушевные, порой, наоборот, отпугивающие или небывало-потаенные». Мамлеев знает о смерти многое.
В жизни все крошится и перекручивается, переплетается, путается. Если присмотреться – никаких прямых линий и не существует. Однако кому-то нужно тянуть прямой сюжет, например, паровозу, приговоренному к рельсам. Ни вправо, ни влево, если только не случится авария. Крупная, со смертельными исходами. Но крупные случаются редко, на них все прекращается, и поэтому для самого процесса перемещения, как ни парадоксально, они – явления незначимые, потому что незаметны во внутренней системе координат (ты не знаешь, что уже умер). И, кроме того, опрокидывания вредят красоте графиков движения.
скачать dle 12.1
