ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 222 октябрь 2024 г.
» » Анаит Григорян. АНГЕЛЫ ПОД ПРИКРЫТИЕМ

Анаит Григорян. АНГЕЛЫ ПОД ПРИКРЫТИЕМ


(О книге: Алексей Винокуров. Ангел пригляда. – Харьков: «Фабула» / «Ранок», 2017)


В литературе существует набившая уже некоторую оскомину присказка: «Важно не то, о чём именно написано, а то, как написано», которую роман Алексея Винокурова пытается в значительной мере опровергнуть. В этом году у писателя вышло сразу два больших романа: мифологический, сложный, повествующий о совершенно вневременных материях «Люди Чёрного дракона» (Издательство «Э», 2017) и злободневный, эклектичный, предельно эмоциональный и противоречивый «Ангел пригляда», которому по понятным причинам не нашлось издателя в России.

«Война – то место, где грань между небом и преисподней стёрлась. В Донбассе, в безлюдном мёрзлом поле, которое простреливается со всех сторон, открывается воронка – портал из другого мира, откуда к нам являются двое в человеческом обличье: архангел Михаил, принявший вид сельского священника, и святая Екатерина Александрийская, погибшая мученической смертью в далеком IV веке и ставшая ангелом. Позже к этой паре присоединятся ещё двое – капитан украинской армии Голощёк и старенький дьячок Антоний. Ангелам и людям предстоит добраться до Москвы, попасть там в водоворот невероятных, пугающих событий, сразиться с многоликими воплощениями Тьмы и попытаться исполнить почти невыполнимую миссию: на конкретном примере разобраться, отчего дела земные обстоят сегодня настолько скверно и можно ли ещё исцелить человечество, не прибегая к самому радикальному лекарству – Армагеддону?..» (Роман Арбитман, «Новая газета» №77 от 19 июля 2017 г.).

Алексей Винокуров отказывается в своём тексте не только от правила «не писать о злободневном» (всё-таки события сегодняшнего дня, ещё не сошедшие с газетных передовиц, – достояние журналистики и публицистики, а никак не художественной литературы), но и от отстранённой позиции всезнающего, всё понимающего и всё примиряющего наблюдателя, и с жаром, даже с каким-то отчаянием принимается доказывать свою правду. Загвоздка состоит в том, что, пусть истина и всегда единственна, правда у всех разная, а на войне и подавно никакой правды нет – и не потому даже, что многие лгут сознательно, но потому, что человек вообще не может без интерпретации, и, даже если видит что-то собственными глазами – всё равно интерпретирует, исходя из собственных убеждений, уровня и области образования, степени владения проблемой, в конце концов, сиюминутного настроения. Вообще, чтобы взяться за подобный текст, требуется немало убеждённости в собственной правоте и ещё больше – владения проблемой. Первого Алексею Винокурову не занимать, однако, несмотря на узнаваемость многих ситуаций, роману очевидно недостаёт конкретики, каких-то мелких деталей, из которых складывается повседневность – в отличие от «Людей Черного дракона», в котором доскональное знание материала позволяет автору в мельчайших подробностях прорисовать романную действительность. Из-за этого мир «Ангела пригляда» утрачивает правдоподобие, сквозит прорехами, а его персонажи теряют объёмность, превращаясь в движущиеся и говорящие идеи. Мне в своё время запомнился один литературоведческий пример: «Чтобы сказать, что Эмма Бовари замерзла, Флобер заставляет свою героиню придвинуться поближе к очагу». Персонажи «Ангела пригляда» не «придвигаются поближе к очагу», но постоянно говорят, а если не говорят – то думают сложносочинёнными предложениями; ну честное слово, солдат в окопе, будь он хоть семи пядей во лбу, не станет мыслить языком Достоевского и Булгакова, и ясно, что это автор мыслит за него, сидя в тихой комнате за письменным столом. И получается так, что, несмотря на довольно динамичный сюжет и, в общем-то, обилие событий, действие периодически пробуксовывает, а сам сюжет начинает рассыпаться, растекаться ручейками в разные стороны, отчего за ним в конце концов следить становится не столько трудно, сколько утомительно, но самое огорчительное – нарушается равновесие между «эмоционально написанным текстом» и «текстом, вызывающим эмоции», и героям вдруг перестаёшь сочувствовать, потому что сочувствовать можно только человеку, живому и страдающему, но не говорящей идее.

Вне всяких сомнений, Алексей Винокуров – замечательный стилист, и в «Ангеле пригляда» встречаются фрагменты, написанные характерным для автора плотным, насыщенным, изобилующим неожиданными метафорами языком: «Вокруг вихрился бледный стылый туман. Ледяная снежинка легла доктору на щеку, потеплела, изошла горячей слезой, скользнула по подбородку, упала на землю, выжгла в насте мельчайший дырявый кратер и пропала навеки. Метель взвыла: она мела и свистела теперь по всем четырем сторонам света, над головой и по земле. Доктора передёрнуло – выходить прямо в пургу показалось страшно… Зябко, холодно, неуютно, но больше всего – страшно. Снег стоял в воздухе столбом, словно мертвец поднялся из гроба, ветер хлопал полами его савана, белые глаза глядели слепо». Всё-таки, видимо, магия литературы состоит именно в этом пресловутом «как написано», и на протяжении всех пятисот страниц романа верить, сопереживать и разделять авторскую позицию начинаешь именно тогда, когда голос автора растворяется в стиле, в кружении снега в стылом воздухе, в моросящем с московского неба дожде и тяжести надвигающегося на приезжего города-левиафана, одновременно прекрасного и страшного. Но таких фрагментов, увы, немного, и в большинстве случаев автор говорит с читателем прямо, «в лоб», и в тексте вдруг появляются какие-то общие, из разряда «всем известно – никому не интересно» пассажи: «В Москве и вокруг нее было много такого, заброшенного… Когда-то, когда деньги текли в страну рекой, бизнесмены и бандиты горло грызли друг другу за места в городе. Чтобы захватить недвижимость и землю банкротили целые предприятия, убивали владельцев, расселяли и ломали крепкие дома: бизнес показывал городу и миру свои волчьи зубы. "Ничего личного, – как бы говорил он, – только бизнес…”». Читать о том, что Москву зовут белокаменной «в честь положенной на тротуарах вместо асфальта кафельной плитки» или что один – бездарный, но зато патриотически настроенный – писатель советует другому – талантливому и либеральному – писать намеренно плохо, чтобы издательства брали и печатали, – читать обо всеём этом в большом, очевидно задуманном не как нечто сиюминутное романе по меньшей мере неловко. Если в романе «Люди чёрного дракона» сатира Винокурова была очень тонкой, филигранной и потому убедительной, то в «Ангеле пригляда» чувство меры то и дело изменяет автору. Нет, конечно, нельзя поспорить с тем, что люди бывают разные: бывают хорошие, бывают не очень, встречаются и просто злые, но не существует ни одного человека, который соответствовал бы собирательным и, как правило, оскорбительным определениям социальных групп, которыми пестрят страницы «Ангела пригляда», как будто Алексей Винокуров решил написать не роман, а гневный пост в фейсбуке, когда накипело и человек не может сдерживаться, и ему хочется взять и высказать всё своим противникам, а чтобы не жаль было этих противников, так изобразить их не то что чёрной краской, но черным маркером, оставив от человека только контур. И, вроде бы, один из центральных персонажей романа сам говорит, что «легче сбросить ядерную бомбу, чем пробовать добраться до глубинной сути человека», а всё же проникновения в глубинную человеческую суть в «Ангеле пригляда» не происходит, и там, где, в общем-то, ожидаешь психологизма и конструктивного диалога, все тонет в раздраженной и резкой риторике.

В «Ангеле пригляда» и действуют, правда, в основном не люди: люди появляются только в первых главах и довольно быстро уходят на второй план вместе с их бедами и войнами, и на смену им являются гении места, ангелы, демоны и прочие обитатели иных сфер. Если в «Людях чёрного дракона» двоемирие было скорее гофмановским, то «Ангел пригляда» очевидно отсылает читателя к творчеству Гоголя и ещё более очевидно – к «Мастеру и Маргарите» Булгакова, причём автор сознательно делает свой текст похожим на булгаковский, цитируя не только внешность и речь персонажей, но и сам сюжет. Однако если у Булгакова в тексте с лёгкостью уживались дьявол и подсолнечное масло, рыцари-альбигойцы и управдомы, то у Винокурова мешанина языческих богов, ангелов, архангелов и святых никак не взаимодействует с повседневной реальностью московских квартир и донецкой психиатрической лечебницы, в которой отчасти происходит «земное» действие романа. В «Ангеле пригляда» действительно сошлось слишком много действующих лиц, начиная от современных политиков, журналистов и писателей и заканчивая учеными даосами, и некоторым из них просто не хватило места, чтобы рассказать свою историю, они появились на миг и тотчас канули в Лету, чтобы ещё на один миг вынырнуть из неё на последних страницах, как бы извиняясь за то, что писатель счёл их сюжетную линию не слишком важной или попросту о них забыл. Впрочем, второстепенным персонажам грех жаловаться, потому что автор бросает на произвол судьбы и главных действующих лиц, включая и самого Люцифера.

«Да, так все эти сдержки, противовесы и рокировочки исправно выполняли свои функции – две башни люто ненавидели друг друга, а между ними блуждало всевидящее крокодилье око и имело от всякого столкновения свой гешефт. Однако война войной, а в главных вещах башни объединялись. Ибо тайны, в которые были они вовлечены, было даже невозможно себе вообразить. Правда была так страшна, что никакой Асанж, никакой Сноуден, да и никто вообще не решился бы ее озвучить. Такие черные пустоты крылись за всем их существованием, что все остальное меркло перед ними. Бездны, бездны открывались всякому, кто имел возможность заглянуть за высокие эти стены. Глядеть в эти бездны было всё равно что в перерезанное горло: ничего не видно, только кровавый туман висит над бескрайним полем, когда-то залитым солнцем, зелёным когда-то... И всякий, кто туда заглянул, переставал уже быть человеком или попросту погибал.  Если бы тайны эти вышли на поверхность, власть башен не продержалась бы и суток. И не потому, что возмущенный народ не стерпел – стерпел бы, он всё терпел, ему ни до чего не было дела – но ударили бы из всех ракет, изо всех ядерных боеголовок онемевшие от отвращения и ужаса наши западные партнеры. Но никто не знал, и никогда не узнает, тайны хранились свято, хранились насельниками обеих башен».

Если бы в романе было поменьше подобных рассуждений, лишённых всякой конкретики, одна сплошная конспирология, демонизация идеологических противников (справедливости ради нужно заметить, что ни один из противников по имени в романе не назван, в отличие от протагонистов) и намёки на мрачные тайны, – может быть, нашлось бы место и человеческим, да и нечеловеческим историям тоже, и роман бы в конце концов сложился в роман, а не в неудачный политический памфлет, но чем ближе к финалу, тем более невнятным становится текст. Для романа в нём слишком мало художественности и внутренней логики, для политического памфлета – слишком много размытых метафор и практическое отсутствие предмета разговора: орки, демоны, две башни – причем здесь вообще Саурон, Саруман и заодно с ними – принц Нуада из комиксов про Хеллбоя? В общем-то, понятно, при чём: то, что всякая война и всякое человеческое страдание неправильны, что их не должно быть – не должно быть никогда – очевидно и само собой разумеется, как очевидно и само собой разумеется то, что они были, есть и, скорее всего, будут всегда – или пока существует род человеческий. Но признать, что это естественный ход вещей – выше человеческих сил, и потому во все времена литература пыталась объяснить, отчего происходит именно так, а не иначе, ведь если нечто возможно объяснить – значит, это возможно и исправить.

Но очевидно, что никакая боль сама по себе не может стать литературой, да и вообще никаким искусством: когда человеку больно (неважно, физическая ли это боль или душевная), он просто кричит. Однако одно дело – кричащий от боли человек (в этом случае никому не придет в голову рассуждать об эстетике или логике), и совсем другое – кричащая от боли книга, за неимением аргументов предъявляющая чистые эмоции. Если литература призвана противостоять действительности, принуждая действительность стать менее жестокой, должна ли литература сама уподобляться этой действительности, отражённой в новостных лентах и не слишком конструктивных интернет-дискуссиях? Истину искать сложнее, чем отстаивать собственную правду; поиск истины, если уж на то пошло, – и вовсе задача невозможная, но если у литературы нет этой единственной задачи, то, может быть, нет и самой литературы.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 038
Опубликовано 23 янв 2018

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ