О стихах Андрея Анипко (1976 – 2012)
Смерть речи – или смерть языка – возможно, главная болевая точка современной поэзии. Языка – в смысле той метафизической инстанции, которой служит поэт, – по известной мысли Бродского. «Если Бог для меня и существует, то это именно язык». И вот язык – речь – оказывается таким же тленным, таким же уязвимым.
умирает речь остаются книги
умирает Бог остаются ноты
дождь осыпается монотонно
чайки расшаркиваются перед
ангелами. нагишом и нагло
но не хватает земли для шага
можно попробовать не дышать
но в ужасе лопаются мембраны
нам долго внушали но не внушили
что время шар – на периферии
злые зазубрины первых слов
и с жалобным клекотом стая фурий
комбинезоны не по фигуре
лейте стихи полируйте планки
кому-то в сортир и стирать пеленки
а здесь одинокий парит баклан
в поисках корма; болты и шайбы
и мокрая на берегу распластана
тень, и тоскливая тишина
котлом над киосками и колясками.
Это стихотворение открывает подборку
поэта Андрея Анипко в «Лиterraтуре»; я привёл его целиком. Невозможно урезать, вылавливать из этого свободного стихотворного потока наиболее «характерное», «удачное».
Лейте стихи – и стих действительно льётся. С диссонансными рифмами, с минимальной пунктуацией, с парадоксально возникающими образами. С внутренними созвучиями – со всеми этими «нагишом и нагло», «в сортир и стирать», «киосками и колясками», – но без назойливой звукописи.
Умирает речь остаются книги. Речь омертвляется в книгах; из живой и текучей становится сухой, плотной, тяжёлой. Есть поэтические поколения, которым приходится пробиваться – не сквозь кору цензурного асфальта, а сквозь страницы и корешки прочитанных книг. Анипко принадлежал именно к такому поколению. Оно входило в литературу в конце 1990-х, когда можно было всё, и даже больше, чем всё. Печатай что хочешь; выходи читать стихи хоть голым. При этом – внутренняя несвобода от ощущения сказанности, написанности всего и вся. Пробиваться приходилось сквозь слой десятков, сотен поэтических традиций, образовавших плотный водяной столп.
Вода. Переливаю из пустого
в порожнее. Всё опустошено.
Всё опорожнено. Ничто не ново,
ничто не вечно. Всё – вода. На дно –
и замереть. И видеть рыболова...Умирает речь остаются книги. Борис Кутенков, побывавший в прошлом году в Мурманске, в квартире Анипко, рассказывал о его огромной библиотеке. Поэт был, кроме прочего, профессиональным переводчиком: переводил Новалиса, Бенна, Георге, Целана... Непросто с таким грузом подниматься, искать свою интонацию, свой голос. Проще и правда:
на дно – и замереть. Отсюда, возможно, игра в бесконечные псевдонимы, маски, под которыми писал Анипко. Андрей Небко, Арсений Северин, Йордан Кейн, Андрей Савельев...
Несколько слов о Мурманске: Анипко был мурманским поэтом (мурманско-питерским); в Мурманске вышел его первый сборник – «Увертюра» (2002); в прошлом году – объемная и добросовестно составленная «Флейта»
[1]. Собственно, сам этот очерк первоначально задумывался как рецензия на «Флейту» – но быстро перерос рамки рецензии.
Итак, о Мурманске – точнее, не столько о конкретном городе (я в нём не был), сколько о провинциальном центре, городе N. Достаточно крупном, чтобы в нём была какая-то своя литературная микрофлора, своя словесность; но недостаточно – чтобы эта словесность была интересна за его пределами. В нестоличном городе N могут возникать и литературно существовать заметные имена, но они как бы висят в воздухе, и воздух этот слишком разряжен. В таких городах хорошо обдумывать и сочинять – но неясно, для кого и для чего. «В провинциальных страшных городах...» – как писал другой рано ушедший поэт, почти ровесник Анипко, Сергей Королёв. «Страшных» не сами по себе – но именно для поэтов. Из таких городов они обычно сбегают – и носят их в себе потом всю жизнь; порой возвращаясь в них – и снова сбегая. Такой вот «феномен Кайзерсашерна», по имени города из манновского «Доктора Фаустуса», родины композитора Адриана Леверкюна. «Отпустил ли его Кайзерсашерн? Не оставался ли при нём, куда бы ни вели дороги Адриана, и не Кайзерсашерн ли определял эти дороги, когда Адриан полагал, что сам выбирает их?»
Ещё раз повторю: конкретно к Мурманску отношения это не имеет. Почти у каждого второго современного русского поэта есть свой «личный Мурманск» («личная Кострома», «личный Красноярск»...) Место рождения и умирания, любви и презрения. Того, из чего рождаются стихи и в чём сгорает жизнь.
Андрей Анипко уезжал из Мурманска – и возвращался в него. «Мурманск – это ты, и я, и прочий / сброд: повесь мелодию на крюк...». Уезжал в Питер; питерская неоклассическая нота чувствуется во многих стихах.
Не окликаю, незачем: на звук
слетится мошкара и потревожит
спокойный сон всесильных этих рук,
уже обросших перьями, быть может.
Как листьями. Туманом и дождем,
и ветром облюбованная крона –
и ты изобличен и сопричтен
к пернатым, их полку, их легиону.
Я различаю голоса, но лиц
не разглядеть – так пасмурно и дымно.
И мы с тобой сродни одной из птиц,
одной из сих, безмолвствующих дивно.
Стихотворение сильное, отточенное, завершённое – но мне ближе те вещи, в которых классическая просодия ломается и хрустит, как фольга в кулаке, а образы движутся по самым неожиданным смысловым траекториям.
опадают листья, подёрнулись воды
серебром и свинцом, и оставлен кубок
дряни какой-то недопитым; всюду
следы, следы голубков и голубок –
парами, парами! а этот рупор
захлебнулся слюной и пропал из виду.
(Ты, иже водишь этой рукой и
роскошью этой: идти зажмурясь
в полные до краёв покои
тишиной, торжеством, –
окажи мне милость:
объяви, препираться с Тобой доколе?)
Как писал Анипко в одной из рецензий: «Читая глазами, слишком просто, а отбивая ритм – заводясь, полумашинально – каблуком, – затягивает». Эта сбивчивый ритм, точно выстукиваемый каблуком, – пульсирует и в лучших стихах самого Анипко. Что при сгущённости, уплотнённости метафорической ткани (чувствуется школа немецких экспрессионистов) давало надежду на новый шаг, новую высоту, которая будет взята.
Умирает речь остаются книги.
Мёртвых поэтов, как известно, не бывает. В самом слове «поэт» уже содержится непричастность разложению и смерти.
«Мёртвый поэт» – это стихотворец, пишущий мёртвые стихи. В остальных случаях мы говорим о живом поэте – не важно, жив ли он сейчас биологически.
Соблазн взгляда на поэта «с точки зрения смерти» – а не «с точки зрения поэзии» – разумеется, всегда присутствует. В некоторых случаях он неизбежен: литературе нужны не только апостолы, но и мученики. Но чаще всего он неполезен, если не сказать большего. (Недавний выход в «ЖЗЛ» биографии Бориса Рыжего – печальное тому подтверждение.)
Анипко не стало пять лет назад, когда поэту было 35 лет. Белой полярной ночью, как рассказывают. Здесь это к делу не относится. Для меня этот поэт жив – поскольку живы его лучшие стихи.
Ещё не вечер. Лица – навсегда.
Ещё лопочет затхлая вода,
сбегая по ступеням бородатым.
Еще шуршит опавшая листва,
еще не раззнакомились слова,
ещё грохочут желуди по скатам...
___________________
Анипко А. Флейта. Сборник стихотворений / Предисл. Л. Ивановой. Мурманск: Мурманское книжное издательство, 2016. – 120 с.
Фото Санджара Янышеваскачать dle 12.1
