(О книге: Имя разлуки. Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой / Предисловия Е. Бершина, М.Кудимовой. -
М.: Новое литературное обозрение, 2017)
Книга «Имя разлуки. Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой» охватывает период с 1990 по 2000 годы и, по словам последней, включает в себя лишь треть всех писем, которыми они обменивались с матерью. Но и одно десятилетие – очень много, особенно в таком случае, как этот, когда из отдельных фрагментов в их последовательности складывается картина внутренней жизни двух людей, внешняя жизнь которых сильно изменилась: Макарова уезжает жить в Израиль, Лиснянская остаётся в России. Поэтому первой задачей читателя становится поиск подхода к книге, который позволит выявить внутренние связи, удерживать их и прослеживать в развитии.
Конечно, сама форма переписки задаёт ясную структуру - читай по порядку, следи за сменой дат (все они указаны перед каждым следующим письмом), вот и подход. Но в этом плане книга устроена не так просто. Сама Макарова в начале уточняет: «
Мама писала свитки в 8 метров длиной – с обеих сторон, – в те годы в факс-машину заправлялись рулоны, и мама, узнав, скажем, что кто-то поедет в Израиль через месяц, писала весь месяц. Иногда письма запаздывали на несколько месяцев, иногда она отправляла короткие по почте или ещё с кем-то вдруг, – так что расстановка наших писем по датам все равно не даёт ощущения диалога, мол, спрашивайте – отвечаем». В процессе общения участвует и телефон, поэтому некоторые из писем «отвечают» не только на предыдущее, но и продолжают телефонные разговоры. Возможность регулярных звонков с 1997 года влияет и на тон писем: «
они стали похожи на очерки, из которых вырастала её [Лиснянской] проза». Ещё одна особенность писем – их «дневниковость», записывание историй, одновременно рассчитанных на прочтение конкретным адресатом, но в то же время будто и нет.
Поэтому одной лишь хронологии при чтении книги может быть недостаточно, и здесь стоит отойти от формы и обратиться к содержанию. Наверное, самой естественной и понятной точкой входа в книгу становится идея оппозиций, а точнее, их взаимодействия. Во вступительной статье Макарова пишет о письмах: «
Читая их спустя много лет в одиночестве отстранения, я поняла, насколько многоярусной была наша связь: мать - дочь, великий поэт - нерадивый писатель, интроверт - экстраверт, глубина - широта, усидчивость - неугомонность и т.д. При этом невероятная близость, часто ранящая нас обеих». Читатель, изначально занимающий отстранённую позицию, прежде всего считывает именно эту особенность книги, подсказанную самой структурой: переписка двух, а значит необходимо определиться, какие две точки зрения представлены, между какими ролями, позициями, идеями разворачивается взаимодействие.
Некоторые из них лежат на поверхности, известны заранее (мать - дочь, поэт - прозаик), некоторые рефлексируются в письмах, постепенно выявляются и называются (острейшее чувство разлуки с обеих сторон подталкивает к постоянному размышлению о том, с чем исключительно своим осталась каждая из них, и что их при этом объединяет), а некоторые, наверное, ими не замышлялись, но проявляются для читателя. И на этом уровне та же явная идея частного-общего проявляется куда интереснее.
Помимо всего прочего, мать и дочь объединяет время. А его характер в этот период стремительно меняется. Обе это замечают: «Это же всё-таки веселое время, когда за год проживаешь несколько эпох. Это ж надо быть очень везучей, чтобы к старости проживать один год, как калейдоскоп столетий и десятилетий - то внутри себя, то глядя вокруг» (Лиснянская), «
Наши представления о времени, пространстве и скоростях настолько отличаются от представлений прошлого века! Человек тогда был внутри времени и движения, а теперь скорость самолёта, например, ты не можешь ощутить, находясь внутри самолёта, то есть теряется связь с пространством и временем в процессе перемещения». Но такое довольно масштабное явление проявляется в конкретных вещах – в рассказах о быте, каждодневных заботах и самочувствии. Как если бы одна душа разделилась на две части.
Та часть, что живёт в матери, продолжает существовать в старом времени, плавнотекущем, позволяющем выхватывать из потока не самые крупные события. В одном из писем Лиснянская рассказывает, например, как увидела двух петухов на улице, которые почти подрались, но не успели, хозяйка одного их них пресекла стычку. Рассказывает и добавляет: «
Я это так подробно описываю, т.е. даже кратко, ибо это было, пожалуй, единственное мое соприкосновение с внешним миром за последние 8 месяцев, - с живым внешним миром». Но главное, что и из него делается выход на что-то более общее, общеценное. Потому что художественному видению оно открыто в любых фрагментах внешнего мира - если удаётся в них вглядеться.
Письма Макаровой, в которой вторая часть души, отличаются даже по темпу. Иногда резкая смена скорости ощущается очень явно, особенно в тех случаях, когда ее письмо следует за длинными рассказами матери. «Послеобеденная сытая философия» сменяется перечислением перемещений, разговоров и договоров. Не только это, конечно, составляет письма Макаровой, но «деловая» часть чаще всего задает темп:
«
Вчера с Билли мы выехали в 5 утра снимать рассвет над Вифлеемом. Немыслимая красота. <…> С другим фильмом, про Фридл, документальным, израильским, есть тоже продвижение. Вчера говорила с продюсершей Алоной Апт, она оптимистично настроена, в сентябре будет точно известно, сколько денег дали, – и тогда… 21-го иду на встречу с человеком, который начальник всей работы со студентами из Восточной Европы, включая Россию. Он мне сам позвонил и пригласил меня. Это - шанс. Шанс на мои частые поездки к тебе. Сегодня возьму все материалы для альманаха (Иностранная литература), 24-го у меня встреча, к которой я должна прочесть 250 стр., но Серёжа обещал прочесть половину, чтобы сказать свое мнение, и тогда надо будет раздать все переводчикам.Думаю, к концу месяца вздохну на день-другой и тогда попробую сесть за детскую книжку. Мамик, мне кажется, что ты понаписала уйму стихов. Думаю, что не ошибаюсь в этом».
Большая, но необходимая цитата. Мелькание лиц, дат, встреч и разговоров - такая скорость движения во времени (наверное, вполне привычная современному читателю?). Но цитата важна не только этим, здесь же проявляется первая точка, в которой части души на самом деле сходятся. «Понаписала уйму стихов» - это тоже про скорость, быстроту жизни, только не внешней, а внутренней.
В сентябре 1992 Макарова пишет: «
Не знаю, хватит ли мне жизненного времени, чтобы все, что понимаю и ощущаю, вложить в какую-то форму, но мне кажется, что есть что-то существенное в том, как я живу, чем, - это всё равно как-то будет продолжено, это не слова самоуверенности, а ощущение какой-то верности, адекватности вечного временному, т.е. моей жизни». Эта тема часто повторяется и в других письмах: для того, чтобы вглядываться в мир, приходится выискивать время и возможности, точнее не так - чтобы вглядываться в мир и чувствовать всю полноту процесса, полноценно разглядеть предмет, пока быстрый поток дел и забот не унёс его дальше по течению. «
Я, наверное, более восприимчива к внешнему, но зато и более поверхностна в своих раздумьях».
Тут же вторая сторона этой же темы - запечатление увиденного в слове, когда «
слова без употребления деревенеют или костенеют, <...> становятся словно бы из морозильника», а регулярно писать не получается. Да и сама природа словесного творчества отличается от тех видов деятельности, в которые она ежедневно вовлечена: подготовка выставок, работа с детьми, визуальные искусства, встречи с режиссёрами и музейными работниками, поиск архивов и людей. Как в одном из писем очень точно сформулировала Лиснянская, в писательстве «
зерно брошено, а дерева ещё никто не видит. Это - не выставка, где наглядная реакция на сделанное тобой». Макарова пытается всё это совместить. Поэтому и кажется возможным говорить не о двух вариантах жизненного пути, а частях души как одного целого – эта часть тянется к тому, что доступно другой.
И наоборот. Говоря о событиях уже 2003 года, Макарова пишет: «
Случилось Иерусалимское чудо - мама стала самостоятельно выходить на улицу. Ей нравилось ходить за покупками, благо магазины были на углу, улицу переходить не надо. Однажды мама вернулась из похода в новой шляпе. Вид победоносный. «Сама себе купила!» — повторяла она, крутясь перед зеркалом». Здесь обратное — установление контакта с внешним миром, который даётся непросто. В письме Лиснянской от 22 сентября 1996: «
Душа что губка - впитывает в себя всё, но не надо давать губке просыхать, её лучше отжимать. Я тебя не поучаю, это я как бы сама с собой говорю. Но моя душа - губка (по звуку душегубка) — очень мало что впитывает из внешнего мира. Обидно». Так история разлуки воспринимается уже не буквально (разделены границами), а символически что ли, на внутреннем, художественном уровне книги (который, хотя это и чистый нонфикшн, в некоторой степени себя проявляет, позволяет воспринимать текст вне конкретики биографичности и историчности). Оказавшись в разных потоках, разных по скорости течения, они пытаются соединиться. И после реального воссоединения с переездом Лиснянской к дочери.
К чему внимание заострять
На том, что вместе мы и поврозь?
Стрела амура - чтобы застрять.
Стрела Господня - чтобы насквозь.
Жить только во времени, осмысляя его и перемещаясь в нем посредством поэзии, не получается, равно как и жить только в пространстве, часто преодолевая государственные границы. Мать и дочь каждая по своему пытаются соединить сломанный (кем? сломавшийся? по каким причинам?) хронотоп: у Макаровой здесь одновременное изучение Катастрофы, работа с архивами Яд Вашем и Терезина и работа с детьми в музее, личное творчество и огромная работа по представлению творчества Фридл; поэтическое осмысление мира у Лиснянской и поэтическое существование на пространстве СССР (опала, «там- и «самиздат», история с альманахом «Метрополь», постепенное признание). В «Имени разлуки» удалось наиболее точно передать это взаимодействие внутреннего-внешнего - процессам, разворачивающимся у каждого участника переписки, соответствует сама эпистолярная форма, где личное сплетается с историческим.
скачать dle 12.1
