Есть такое выражение: «человек и пароход», что означает уважительную оценку выдающейся личности, ставшей определённой легендой, либо просто человека высокой репутации и, как правило, известного в узких кругах – что называется – знающих людей. Сегодня одному такому «человеку и пароходу», одному из создателей неподцензурного альманаха «МетрОполь» (1978, Аксёнов, Искандер, Евг.Попов, Битов, Рейн, Ахмадулина, Вознесенский, Вик.Ерофеев, Сапгир, Карабчиевский, Кублановский, Юз Алешковский, Горенштейн, Семён Липкин, Марк Розовский, Высоцкий) и альманаха «Каталог» (1980, Д. Ал. Пригов, Евг. Попов, Климонтович, Евг. Харитонов, Кормер, Берман, Козловский) – Евгению Анатольевичу Попову исполнилось 75 лет. И я думаю, точнее будет утверждение, что это не столько ему стукнула круглая цифра – здесь, по-моему, день рождения у целой литературной эпохи, и ведь не случайно, что из вышеупомянутых в мире живых писателей и поэтов остались только шестеро: сам именинник, Юз Алешковский, Юрий Кублановский, Виктор Ерофеев, Евгений Рейн и Марк Розовский – всех остальных, к сожалению, с нами уже нет, но они оставили после себя даже не глыбу или материк, а пожалуй, что целую солнечную систему – ту самую систему, в которой два этих альманаха были лишь одной из её густонаселённых планет, точно так, как её частью являлись другие, такие разные, совершенно иногда несочетаемые в одном контексте, но всё-таки слитые в единый литературный ландшафт второй половины 20-го века: «Архипелаг ГУЛАГ», «Сандро из Чегема», «Ожог», «Прокляты и убиты», «Сотников», «Пушкинский дом», «Николай Николаевич», «Москва-Петушки», «Живи и помни», «Дата Туташхиа», «Колымские рассказы», «В окопах Сталинграда», «Дом на набережной», «Между собакой и волком» и «Искупление» – и ещё десяток другой великих книг, написанных за половину столетия.
Фото 1. Альманах «МетрОполь» (Ю.Карабчиевский, Ю.Кублановский, С.Липкин, В.Аксёнов, Е.Попов, В.Высоцкий, Ф.Горенштейн, А. Битов, Вик. Ерофеев, Ф.Искандер, Г.Сапгир)
Фото 2. Альманах «МетрОполь» Е. Попов, Ф.Искандер, А.Битов, Вик. Ерофеев, Б.Ахмадулина, Б.Мессерер, В.Аксёнов, Майя Кармен, А. Вознесенский, Зоя Богуславская.
Фото 3. Альманах Каталог (Д. Ал. Пригов, Евг. Попов, Климонтович, Евг. Харитонов, Кормер, Берман, Козловский).
Прозаик и драматург Евгений Попов настолько неотделим от этой солнечной системы, что действительно по праву можно сказать: сегодня день рождение у целой литературной эпохи – эпохи «Пилигримов», которые
«Мимо ристалищ, капищ,мимо храмов и баров,мимо шикарных кладбищ,мимо больших базаров,мира и горя мимо,мимо Мекки и Рима,синим солнцем палимы,идут по земле пилигримы».В стране, где по Д. Ал. Пригову, крёстным отцом которого является Евгений Попов (в православном, а не мафиозном или метафорическом смысле):
«Чем больше Родину мы любим –Тем меньше нравимся мы ей…»И где:
«Милицанер гуляет строгийПо рации своей при томПереговаривается онНе знаю с кем — наверноС Богом»В стране, где по Венедикту Ерофееву:
«
Идешь направо — дурь находит,Налево — Брежнев говорит… …Мне нравится, что у народа моей страны глаза такие пустые и выпуклые… Полное отсутствие всякого смысла, но – зато какая мощь! (какая духовная мощь!) Эти глаза не продадут. Ничего не продадут и ничего не купят».Кстати, если говорить о типе художника, то Венедикт Васильевич принадлежал к тому же самому типу и, если угодно, творческому складу, к какому принадлежали и Евгений Анатольевич и упомянутый выше Дмитрий Александрович и Юз Алешковский, и Саша Соколов, потому что каждый из этих пятерых, во-первых, мог бы сказать словами Ерофеева:
«Служу антисоветскому союзу»
А во-вторых, раньше в советской литературе был особенно распространён компромисс именно цензурного и идеологического плана, но сейчас нет Главлита и РАПП, зато есть книжный рынок и его потребители, и это новая форма диктатуры – диктатуры рынка, своеобразного финансового тоталитаризма, в условиях которого многие писатели начинают мельчать, чтобы лучше продаваться. И только такие немногие не отягощали себя «компромиссностью» (будь то компромисс с читателем или, упаси Боже, с властями), но и естественной для любого автора мало-мальской корыстью, стремлением побольше заработать на своих текстах, то есть подороже их продать или получить за них какую-нибудь премию; они никогда не писали «в тренде», гнушались любой формы конъюктуры и не пытались попасть под новое веяние.
Фигура Евгения Попова в литературе уникальна ещё и в силу того, что она всегда стояла где-то между: на тонкой границе между самым настоящим литературным подпольем-андеграундом и между шестидесятниками, которых власть официально признавала – то есть Евгений Попов это и шестидесятник, и андеграунд, и реалист, и постмодернист, который дебютировал в «Новом мире» (1976г) с предисловием Василия Шукшина, и стал известным сначала на всю страну писателем, а после «МетрОполя» новоиспечённый член Союза писателей СССР через 7 уже месяцев исключённый оттуда и таскаемый в КГБ на допросы почти что «преступник», нашумевший и признанный на Западе – вот так вот дебютировавший в 76-ом, прорвавший наконец плотину отказов и запретов, Евгений Попов хлынул в литературу, как половодье, в начале 80-ых он уже был признанным мэтром русского андеграунда – вот как широко и по-сибирски шагал и шагает Евгений Попов, но даже с таким свободолюбивым напором он – один из самых убеждённых антисоветчиков, ненавидевший тоталитаризм – всё-таки не стал диссидентом: был слишком аполитичен для этого – свободный художник и анархист Попов всегда хотел заниматься только прямым своим писательским делом, он и шестидесятником-то себя никогда не считал, говорил на этот счёт: «
Я никогда не называл себя «шестидесятником», я «опоздавший шестидесятник». Это две большие разницы».
Если взять три ранних сборника малой прозы Евгения Попова «Жду любви невероломной», «Самолёт на Кёльн» и «Веселие Руси» (три этих книги, на самом деле – одна книга, так бы её и переиздать сейчас, в полном составе –этакий русский остров, заселённый нашими национальными характерами во всех их разнообразных и буйных красках), то получится одно масштабное полотно «русского Босха в литературе», как я сам для себя это определяю – у раннего Попова действительно чисто босховская манера (по густонаселённости и физиологичности) изображения человека во всем его многообразии, во всей своей красоте и неприглядности: все эти люди очень скученно и плотно заселяют его рассказы, они веселятся, грустят, валяют дурака, пьют, дерутся, мирятся, врут, откровенничают, совокупляются и любят... В прозе Попова, как в толстом канате, переплетены нити, стилистически перекликающиеся с Зощенко, Аксёновым, Шукшиным, Битовым, Чарльзом Буковски, Чеховым и Лесковым – в любом случае, о каждой книге Попова нужно говорить отдельно, потому что его стиль стремительно менялся, неизменными оставались только город К. на великой сибирской реке Е, а ещё жизнелюбие и свободолюбие самого автора. Проза Попова аполитична, начисто лишена патетики, каких-то
острых и
правильных тезисов, больше того, она как будто нарочно лишена даже здравого смысла; ни в одном тексте Евг. Попова нет ни единого намёка на затравочку для среднего читателя, то есть он, как автор, не пытается понравиться, не заигрывает, не увлекает сюжетом, которого зачастую нет совершенно (одна книга «Душа Патриота, или Различные послания к Ферфичкину» чего стоит, в ней главные герои Попов и Д. Ал. Пригов в день похорон Брежнева шляются по Москве, истово желая увидеть мёртвого Брежнева. Данную его книгу, вместе с «Накануне накануне» и «Прекрасностью жизни», многие филологи считают поворотом Попова к постмодернизму – сам Евгений Анатольевич этим филологам обычно отвечает, что понятия не имеет, что такое постмодернизм, и уж тем более он не знает, кто к кому и каким местом в действительности поворачивается: Попов к постмодернизму или постмодернизм к Попову – всё это, по-моему, очень напоминает отношение Венедикта Васильевича Ерофеева: «Просыпаюсь я как-то с дикого бодуна, с похмелюги. А вокруг меня сидят какие-то девочки из Тартуского университета. И эти девочки спрашивают меня: а вот концовка «Москва–Петушки» у вас не Кафкой навеяна? А я этого еб…го Кафку и в глаза не читал!»).
В этом смысле проза Евг. Попова вне каких-бы то ни было литературных, жанровых, направленческих законов и течений, а вот то, что является в ней определяющим, так это интерес к человеку, любовь к нему и к свободной радостной жизни во всех её формах и проявлениях – это здоровое гедонистическое начало во многом и есть стержень его прозы.
Фото 4. Е. Попов, православный философ Роман Горич, Дм. Ал. Пригов
Фото 5. Е.Попов и Д.Ал.Пригов
Фото 6. Евгений Попов и Юз Алешковский.
Иосиф Бродский, прочитавший книгу Евгения Попова «Прекрасность жизни», которую автор подарил нобелевскому лауреату при встрече, сравнил стиль этого «романа с газетой» с творчеством Дос Пассоса.
Сам Евгений Попов вспоминал эту встречу так:
«…После выступлений Чеслав Милош пригласил всех нас в шикарный Польский клуб (недалеко от Музея). Бродский подошел ко мне, сел за столик, и мы проговорили, думаю, около часа. Стыдно, но подробно рассказывать об этом практически нечего. Говорили о чепухе. Бродский пожаловался, что начинает забывать русский язык. «Как по-русски будет фенхель?» – спросил он. – «Фенхель» по-русски будет фенхель, – ответил я. – Фенхель в России не растет, при коммунистах не рос, фенхель при коммунистах откуда-то привозили. Откуда – точно не знаю… Такие вот разговоры… Еще Бродский настоятельно рекомендовал мне пить меньше водки и больше красного вина. Красного вина там было много, и я его пил. Бродский дымил как паровоз. Прикуривал одну от другой. Вдруг начался скандал. Дама, с которой он пришел, оскорбилась его невниманием к ней и тем, что он треплется с каким-то русским и явно незнаменитым мудаком. Она устроила ему истерику в дверях, стала демонстративно уходить. «Извини», – сказал мне Бродский. Поймал ее в дверях, вернул в помещение. Кто она такая, я не знаю. Больше он, душа компании, ко мне не подходил, без меня народу было полно. Он пил виски в жутких количествах и всё курил, курил, курил. А я донельзя нагрузился красным вином и решил отправиться домой. От пития виски отказался. По дороге блевал...Когда мы с Битовым наутро завтракали (снова «Гиннесом») он вдруг вспомнил:– Мне под утро Иосиф звонил насчет тебя. Кричал, что он догадался – ты Дос-Пассоса знал, когда сочинял свой «роман с газетой». Это Дос-Пассоса прием, вводить хронику в художественную прозу.Я, признаться, был польщен. Надо же – «кричал», «догадался». Большая честь для меня! Единственный, кто про Дос-Пассоса сразу же сообразил… Другие мои читатели, видать, Дос-Пассоса не читали. А он читал. И сразу всё просек, хоть я и не маскировался особо…».А я вот читаю эти воспоминания и думаю, много ли сейчас осталось людей, которые не только виделись, но и говорили по душам и (или) выпивали с Александром Вампиловым, Юзом Алешковским, Сашей Соколовым, Юрием Домбровским, Чабуа Амирэджиби, Виктором Астафьевым, Иосифом Бродским, Венедиктом Ерофеевым? Тех, кто ходил в подаренных Юзом Алешковским красных кожаных сапогах, провожал в эмиграцию своего товарища Юрия Кублановского, тех, кто дружил с Василием Аксёновым, Фазилем Искандером, Александром Кабаковым, Беллой Ахмадулиной, Вячеславом Пьецухом, Алексеем Парщиковым, и дружит с Борисом Мессерером, Эдуардом Русаковым, Вадимом Абдрашитовым, Валерием Поповым, Владимиром Салимоном, с никому неизвестным в своё время, но легендарным ныне Анатолием Гавриловым, чуть было не отчисленному из Литературного института «за бездарность» (и тексты которого Евгений Попов носил в то время по редакциям, чтобы их хоть где-нибудь опубликовали); много ли сейчас осталось тех, кто чуть было не подрался с Отаром Иоселиани из-за конфликта в мастерской Мессерера: что называется, уже сняли пиджаки, выставили кулаки, но рассмеялись, обнялись и пошли выпивать за новую дружбу; тех, кто дрался уже по-настоящему и жестоко, а потом мирился с боксёром Андреем Битовым, тех, кто крестил Д. Ал. Пригова?
Евгений Попов был знаком с Василем Быковым, Владимиром Войновичем, Вячеславом Вс. Ивановым, Витторио Страда, Петером Эстерхази, с Сергеем Параджановым, которого увидел впервые у Ахмадулиной, в Театре на Таганке, где Параджанов публично утешил Ю.П. Любимова, оказавшегося в опале, тем, что вот, ему, изгою, Папа Римский посылает бриллианты… Через несколько дней режиссёра посадили во второй раз, но Ахмадулина вытащила его из тюрьмы, встретившись с Шеварнадзе. Евгений Попов был у Параджанова в Тбилиси на улице Котэ Месхи, где тот лежал в постели и разговаривал с красивым священником, пришедшим к нему.
«Я показал ему рассказ ВОСХОЖДЕНИЕ из книги «Веселие Руси», где Параджанов был прототипом. т. к. рассказывал мне, что однажды жил сексуальной жизнью с раковиной «Рапана» (морская раковина), ублажая ее фальшиво блестящее нутро душистым кремом «Шарм» и французскими духами «Сава». Когда мы уходили, он крикнул нам: «ПОПА с собой заберите, а то у меня будет с ним роман и меня снова посадят!».С Аланом Робом-Грийе Евгений Попов познакомился в Румынии, в Констанце, на литературном фестивале. Евгений Анатольевич вспоминает:
«Когда я спросил Алана Роба-Грийе, на кой черт он сюда приехал, он ответил: «Ты вроде парень умный, а спрашиваешь такую чушь. Мне здесь премию дадут, 10 тыс. долларов». Говорили через переводчицу Милу, бывшую жену Владимира Салимона. По-английски он сказал, что не говорит. Хорошо отзывался об Аксенове. Пил в больших количествах красное вино. Он запомнил меня, и когда мы встретились через несколько дней в Бухаресте, в гостинице, сказал: (уже по-английски) «Здравствуй, Попов». Я познакомил с ним Геннадия Айги, за что Айги сильно зауважал меня». Был знаком со Львом Копелевым, благодаря которому альманах «Каталог» и был опубликован в «Ардисе»; дружил он и с близким другом Андрея ПЛАТОНОВА – старым сидельцем и талантливейшим скульптором Федотом Сучковым, хорошо, кстати, знавшим и Варлама Шаламова; Евгений Попов дружил с поэтом и переводчиком, фронтовиком Семёном Липкиным, рождённым в 1911 году, а потому пересекавшимся в своих жизненных и творческих путях с Булгаковым, Мандельштамом, Горьким, Пильняком, Бабелем, Зощенко, Платоновым, Цветаевой, Заболоцким, а оказавшись как-то с ночёвкой у поэта Семёна Кирсанова, расположившись под его столом, видел из-под этого самого стола, что ещё оригинальнее, Владимира Маяковского, потому что тот неожиданно нагрянул с Лилей Брик и вылезать при них было уже неудобно. Семён Израилевич Липкин был близко знаком с Ахматовой, считавшей его одним из лучших поэтов современности, а ещё он спас и сохранил единственный экземпляр романа «Жизнь и судьба» после того, как тот был изъят гбшниками у Василия Гроссмана… В любом случае дело не в том, к какому кругу Попов принадлежит или не принадлежит, а в том, какого уровня он художник сам по себе, впрочем, в ТАКИХ компаниях случайных людей и средних писателей быть, по-моему, не может. О его окружении я заговорил, скорее, потому, что Евгений Попов не только легендарный человек большого писательского дара, он ещё и человек, имеющий особый дар дружбы. Я сам не могу себе представить, как Евгений Анатольевич умудрился сохранить близкие и дружественные, искренние отношения с таким количеством самых разных, сложных и противоположных друг другу людей – это, по-моему, случай уникальный.
Хоть мир и тесен, а литературный мир тесен особенно, но вот как-то так сложилось, что почти не осталось сейчас тех, кто так же, как и Евгений Попов, настолько глубоко и повсеместно мог бы считаться плотью и кровью ТОЙ эпохи – неотъемлемой и важной её частью, основанной на косвенных или прямых взаимоотношениях со всеми этими людьми, и вместе с тем и в ЭТОЙ новой сегодняшней эпохе оставаться значительным культурным феноменом и легендарной личностью.
Фото 7. Е.Попов и А.Битов
Фото 8. Е. Попов и Отар Иоселиани
Фото 9. Е. Попов, А. Парщиков, С. Васильева.
Сергей Боровиков, на мой взгляд, очень точно и полно охарактеризовал творческую индивидуальность Евгения Попова:
«Евг. Попов самый русский из писателей, появившихся при первых звуках свободы. Про других не буду, но даже Вен. Ерофеев заметно был отягощён рефлексиями, скажем, не национального плана, хотя и выдержал вполне национальную судьбу; тогда как Евг. Попов сделался благополучным литератором, посещающим различные города Европы и Америки, охотно дающим интервью и, как положено мэтру, не менее охотно напутствующим молодых. Впрочем, испытание благополучием также входит в классическую судьбу русского писателя.Я утверждаю, что Евг. Попов у нас национальный писатель, и если это писатель не того масштаба, к которым мы привыкли, говоря о национальном писателе, то дело лишь в эпохе. Я, страшно сказать, не уверен, что Лев Толстой был национальный писатель, а вот что Лесков — был, уверен. В советскую эпоху национальным писателем был Михаил Зощенко. Следующим Василий Шукшин. Пора пришла, она влюбилась — что делать? то был Евг. Попов. Кто не согласен, назовите другого… Его проза одновременно прекрасна и безобразна, ясна и туманна, трезва и пьяна, как русский человек. И потому она знакома, как русский человек».А упомянутый уже мною Иосиф Бродский в своём программном эссе «Катастрофы в воздухе» определил место Евгения Попова в литературе следующим образом:
«…было бы лучше, если бы американская читающая публика узнала такие имена, как Юрий Домбровский, Василий Гроссман, Венедикт Ерофеев, Андрей Битов, Василий Шукшин, Фазиль Искандер, Юрий Милославский, Евгений Попов. Некоторые из них написали всего одну или две книги, некоторые уже умерли, но вместе с такими, отчасти более известными авторами, как Сергей Довлатов, Владимир Войнович, Владимир Максимов, Андрей Синявский, Владимир Марамзин, Игорь Ефимов, Эдуард Лимонов, Василий Аксенов, Саша Соколов, они составляют реальность, с которой всем, для кого русская литература и вообще русские дела имеют хоть какое-то значение, раньше или позже придется считаться.Каждый из этих писателей заслуживает разбора не менее длинного, чем на данную минуту уже стала моя лекция. Волею случая некоторые из них — мои друзья, некоторые — ровно наоборот.Втиснуть их всех в одну фразу — все равно, что зачитать список жертв воздушной катастрофы; но ведь именно в этом месте и произошла катастрофа: в воздухе, в мире идей. Лучшие работы этих авторов нужно рассматривать как пассажиров, уцелевших в этой катастрофе». Петер Эстерхази писал в своём предисловии к книге рассказов Евг. Попова, переведённых на венгерский под названием «Водку в глотку»:
«Осторожно! Взявшись за эту книгу, вы не сможете отложить ее. Вот он, истинный неортодокс! Наивный постмодернист. Что, по сути, логическое противоречие. Но это противоречие и есть Попов. Безжалостная ирония и естественная жажда повествования, в этом противоречии – тоже весь Попов.Настоящий герой его книг – язык. Так что я суечусь поблизости от него неслучайно. Но Попов иной. И не только потому, что он – Попов, он, кроме того, еще русский (больше того: сибиряк). Эти две ипостаси, и поповскость, и русскость, интересны сами по себе. И в силу естественных причин друг от друга неотделимы То, что касается русскости: где-то за всем этим, за этими текстами. мы слышим тяжелую мелодию не то всемогущего и бессмертного государева механизма, не то огромного русского медведя, словом, чего-то такого, что отбрасывает на все столь тяжелую тень – неизбежную, как судьба, и не дающую нам ответа, – что сразу и не понять, почему эта тень до сих пор нас не раздавила и почему мы до сих пор живы и разговариваем. Отсюда, из Центральной Европы, всего этого мы не видим. Но все-таки чувствуем глубже, чем, скажем, какой-нибудь парижанин… Так что быть таким оптимистом, как Евгений Попов, может лишь человек, изведавший все глубины мрака… Здесь, действительно, все имеет другие масштабы: здесь и беда бедистее, и надежды надежистей, и шлюхи шлюхастее, а коммунисты настолько уж коммунистее, что прямо хочется верить, и все тут… ну а водка, о чем разговор, сама собою шедевр. Словом, есть тут место игре. Но там, где играют русские, там трава не растет (как и в сердце моем, возжелавшем, чтобы на нем сыграл и венгр. Евгения Попова читать – это радость. Но осторожно! Кто взялся за эту книгу, пеняет пусть на себя».
Фото 10. Е.Попов, Б.Ахмадулина, Ольга Матич, американская славистка-соколовед, Майя Кармен (супруга В.Аксёнова), Б. Мессерер, Саша Соколов и его супруга Марлен Ройл.
Фото 11. Е.Попов и В.Астафьев
Фото 12. Е. Попов, Ален Роб-Грийе
Фото 13. В.Пьецух и Е.Попов
Вокруг имени Евгения Попова давненько уже не было того обычного грохота, какой преследовал его с первой публикации в 1976-ом и года примерно так до 2013-14-го где-то, после того, как отзвучали фанфары в связи с получением «Большой книги» за биографию «Аксёнова», написанную совместно с Александром Кабаковым. Сейчас грохочет в основном литературный
рынок, к которому Евгений Попов никогда не имел никакого отношения, но Попов и без грохота вокруг своего имени и так о себе всё знает. Яркая творческая биография и самоценность творческих заслуг Евгения Попова наглядно демонстрирует, что на фоне его биографии и литературной жизни, полученные им когда-то премии «Большая книга» и «Триумф» – это приятные, конечно, награды, но в полном смысле слова лишь красивые плюшевые бантики, прикрепленные к его литературной потёртой шинели большого мастера – они лишь украшения, потому что неважно, есть у него эти премии – нет их, сам Евгений Попов, как писатель и художник от Бога, нисколько не колышется от наличия или отсутствия этих и подобных литературных наград, точно так же, как не колышется живущий сейчас в Канаде Саша Соколов, вокруг которого тоже давненько не было никакого шума, живёт себе и живёт там потихонечку за океаном наш «русский Сэлинджер»; точно также давненько не было никаких сенсаций вокруг имени Юза Алешковского, живущего в США, и это всё потому ведь, что эти великие мастера прозы не выпускают раз в два-три года по новинке, получая за это какой-нибудь очень большой и завидный пряник с повидлом, да и сами литературные сенсации давно уже изменили свою природу: если в 20-ом веке сенсацией становились книги и журнальные публикации, как действительные поступки, в силу новизны и художественной ценности или настоящего откровения, то сейчас любая литературная сенсация может быть сфабрикована хорошим маркетингом или быть следствием обычной восторженной глупости, падкой на блестящую позолоту и на то, что в принципе способна эта глупость воспринять своим НЕ очень взыскательным вкусом – глупости не только со стороны многих «средних» обывателей-читателей, но и со стороны многих представителей литературных институций и литературного же истеблишмента, который всё больше начинает походить на шоу-бизнес: в российской литературе тоже теперь с недавнего времени есть и свои Егоры Криды, Монеточки, Максы Коржи, Басты, Тимати и Моргерштерны, пришедшие не так давно на смену разных Филиппов Киркоровых и Колей Басковых, точно так, как когда-то на смену вышеупомянутых молодых в российский шоу-бизнес вновь придёт новое поколение нового коммерческого барахла. Вот и в литературе что-то такое происходит.
Возможно, дело не только в том, что Евгений Попов не вписывается сейчас в эти новые рыночные законы, и потому его самого и то место, которое он занимает в русской и мировой литературе, знают только люди, в основном, старших поколений и почти совсем не знают поколения новые; возможно, здесь дело и в естественной склонности большинства ориентироваться на дистанции: от долгожданной новинки – до новинки, от лонга – до шорта очередного сезона очередной крупной премии; а возможно, ещё и потому, что зачастую слишком неудобен в своей жёсткой и неприкрытой прямолинейности Евгений Попов, не желающий плясать под чью бы то ни было дудочку. Достаточно вспомнить хотя бы два эпизода, характеризующие эту его неудобность: первый, когда в начале 90-ых в одном западногерманском тогда ещё кабаке, он сидел за столом, вместе с несколькими русскими концептуалистами и немецкими переводчиками, славистами, которые придумали следующую забаву: они напевали советские военные песни, издеваясь над их пафосом, и хохотали при этом до слёз. Логика их понятна, антисоветчик Попов, по их представлениям, должен был бы оценить эту игру, но дело в том, что есть советская власть, а есть Родина и её народ, и с этими самыми советскими песнями наши деды и прадеды шли насмерть. Думаю, это самое и задело чувства Евг. Попова, возможно он почувствовал противоестественность происходящего, даже какое-то предательство по отношению к 27 миллионам погибших на той страшной войне. Евгений Анатольевич тут же встал и загорланил на весь немецкий кабак песню фашистских эсэсовцев: «Форварт, форварт, форварт ЭС-ЭС марширен!». Немецкие слависты страшно перепугались и стали просить Попова прекратить, потому что подобное поведение в современной Германии является уголовным преступлением... Иностранные приятели тогда очень обиделись и, как я сам предполагаю, даже не сумели понять, почему вдруг матёрого антисоветчика Евгения Попова так задело высмеивание в немецком кабаке советских военных песен.
Фото 14. Евгений Попов (фотограф Василий Попов
) Второй эпизод произошёл в 2000-ом году, Евгений Попов почти сорвал международную Конференцию ПЕН-клуба, которая проходила тогда в России, если не ошибаюсь, в гостинице «Gold Ring», и была посвящена вопросу «геноцида», якобы осуществляемого Россией в отношении чеченского народа, который тогда, по мнению западной общественности, Россия оккупировала. Сам Евгений Попов вспоминает об этом так:
«Гостей было 400 с лишним человек. Во главе с бывшим эсэсовцем, Нобелевским лауреатом Гюнтером Грассом. Приехало дикое количество левых идиотов со всех континентов, которые вряд ли знали даже, где находится Чечня. Одна австралийская дура написала, что так уж и быть, она приедет в эту Россию, оккупировившую Чечню и осуществляющую «геноцид чеченской культуры», но ее условие – «НИКАКИХ ВСТРЕЧ С ПУТИНЫМ».Конгресс был совершенно русофобский. Каждый выступавший считал своим долгом сначала обосрать Россию вообще и за Чечню в частности, и лишь потом начинал читать свои стихи и т.д. Причем в России всеми считалось за честь, что международный Конгресс, как какая-нибудь Олимпиада, все же проводится не где-нибудь, а у нас… Я случайно узнал, что исправленная нами, Исполкомом Русского ПЕН-центра, смягчённая, ЦИВИЛИЗОВАННАЯ конечная резолюция Конгресса, которая составляется принимающей Конгресс стороной, вновь заменена с позволения X. и Y., на прежнюю жуткую, про «геноцид чеченского народа» и мерзкую Россию.Началась в конце Конгресса пресс-конференция, и мне не дали выступить. Но они не знали, с кем связались. Я подговорил знаменитую журналистку Аллу Латынину. Во мне все вскипело, и я от руки, на подоконнике написал ОСОБОЕ МНЕНИЕ, которое тут же подписали человек 20 (Василий Аксёнов, Лев Тимофеев – зэк и диссидент, тогда мы еще дружили – Валерий Попов, Юрий Кублановский, Владимир Маканин, Михаил Успенский, возможно Анатолий Королев и т.д.) Вот его текст: «Принятая резолюция, на наш взгляд, не отражает всей глубины и сложности трагедии, происходящей на Северном Кавказе. Вместе с пунктами, которые являются неоспоримыми и конструктивными, в резолюции есть положения, не дающие объективной картины того ужаса, который происходит на наших глазах. Мы боимся, что международный терроризм воспримет добрую волю писателей, как слабость». Алла, кстати, тоже подписала. Она невинно спросила, а что это за ОСОБОЕ МНЕНИЕ, о котором она слышала. Тут к микрофонам рванул я и зачитал это самое МНЕНИЕ, которое автоматически переводилось на английский, французский и испанский.И тут началось! «Левые» журналисты накинулись на меня. «Кого вы имеете ввиду, говоря о террористах? Чеченцев?», — спросил меня один из них, мне, разумеется, неизвестный. «Я имею ввиду под террористами террористов, — ответил я. — У них нет национальности».
Фото 15. В.Аксёнов и Е.Попов
Результат: Василию Аксенову, жившему тогда в Америке, которому до этого предлагали пост Президента Международного ПЕН-клуба, звонить и писать перестали. А меня заприметили, и когда в 2016-ом избрали президентом Русского ПЕН-центра, стали делать все, чтобы меня с этого поста убрать. Этот Конгресс обошелся мне потерей дружбы с моим многолетним финским другом, переводчиком и поэтом по имени Юкка Маллинен, который стал избегать и сторониться общения. И только через год потом ответил на недоумённое моё письмо: «В чём дело, ты спрашиваешь? Но я думаю, что ты прекрасно понимаешь, что дело в вашем «альтернативном» заявлении. На пресс конференции в Москве был корреспондент Helsingin sanomat и он передал всей Финляндии, что Е. Попов выступал с альтернативной резолюцией. Мы не такие дураки, как ты думаешь. Финны прекрасно поняли, что выступление это было сделано, чтобы угодить ВЛАСТЯМ…».Ниже привожу выдержку из ответного письма Евгения Попова (с его разрешения):
«Дорогой, Юкка! Спасибо, что ты ответил мне и расставил все точки над i. Если бы всё это написал чужой человек, я бы оставил письмо без ответа или послал адресата к еб..не матери. Однако более пятнадцати лет нашей дружбы диктуют мне необходимость высказаться… я не знаю, с чьей подачи и как изложил в вашей уважаемой газете неведомый мне корреспондент составленное и зачитанное ЛИЧНО МНОЮ «Отдельное мнение некоторых Членов Русского ПЕН-центра», меня он об этом не спрашивал. Могу только догадываться, что здесь не обошлось без разъяснений кое-кого из российских товарищей-конформистов, которые некогда прекрасно уживались с советской властью, а теперь вдруг стали ультра-демократами и «общечеловеками». Мнение это, кроме меня, подписали ещё 20 писателей. В их числе Василий Аксёнов, Лев Тимофеев и Юрий Кублановский. Люди, которые никогда не УГОЖДАЛИ ВЛАСТЯМ и никому никогда не лизали жопу, за что и заплатили – кто эмиграцией, а кто, как Лев Тимофеев, и тюрьмой, поэтому посылаю тебе полный текст того, что я тогда сказал… Ну и хорошего же ты мнения обо мне, если считаешь меня способным на подлость и хитрость! Как ты полагаешь, стал бы я тебе целый год звонить и посылать письма, если бы интриговал «за твоей спиной»? Ты ведь, вроде, знаешь меня, мою биографию, мою семью, наконец. Ты ведь был мне другом, так что ж ты так мгновенно СДАЛ меня и зачислил в людоеды и приспособленцы, даже не потрудившись объясниться со мной, не написав мне все, что обо мне думаешь тогда, а не сейчас? Может, тогда тебе легче было бы сказать этим самым «многим», от которых ты «имел серьезные проблемы»… Сказать, что Евгений Попов оболган перед «всей Финляндией», где хорошо знают его книги, его отношение к «талвисота» и Карелии, что он был и остается другом Финляндии, ненавидит тоталитаризм, любую войну, любое насилие, но является свободным человеком и имеет право на собственный голос. Уверяю тебя, что если бы ты попал в схожую ситуацию, я в первую очередь говорил бы с тобой, а уж потом с теми, кто навязывал бы мне свое негативное мнение о тебе. И уж во всяком случае не отмалчивался бы целый год, в конце которого не чеченцы, не арабы, не мусульмане, а именно МЕЖДУНАРОДНЫЙ ТЕРРОРИЗМ погубил тысячи невинных душ в Нью-Йорке». 
Фото 16. Евгений Попов (фотограф Василий Попов)
Закончить я бы хотел словами Евгения Попова, которые приведены в книге Михаила Гундарина (ожидает публикации) «СОЛНЦЕ ВСХОДИТ И ЗАХОДИТ. Жизнь и удивительные приключения Евгения Попова, сибиряка, пьяницы, скандалиста и знаменитого писателя»:
«Я написал и издал более двадцати книг, и моя проза переведена в Австрии, Азербайджане, Армении, Белоруссии, Бельгии, Болгарии, Великобритании, Венгрии, Германии, Голландии, Греции, Грузии, Израиле, Дании, Италии, Испании, Казахстане, Китае, Корее, на Кубе, в Латвии, Литве, Молдавии, Норвегии, Финляндия, Франции, Польше, Румынии, Сербии, Словении, США, Турции, Финляндии, Франции, Хорватии, Чешской и Словацкой Республиках, Швеции, Швейцарии, Эстонии, Японии. Даже на якутский меня недавно перевела молодая писательница Аграфена Кузьмина. Новая книга с несколько длинным и ухмыляющимся названием «В поиcках утраченной духовности. Рассказы, очерки, портреты, случаи, эссе и другие художественные произведения» в печати. Я посадил не одно дерево, а целую вымахавшую до небес сосновую рощу. Вырастил сына. Я люблю свою жену Светлану Анатольевну Васильеву. Женщин много, но это единственная женщина, которую я любил, люблю и всегда буду любить. Я люблю свою родину. Можно спокойно помирать, да что-то неохота. Единственное, чего я не могу понять – жизнь кончена или только начинается?»С днём рождения, Евгений Анатольевич!
скачать dle 12.1
