ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» Игорь Савельев. ЖЕНЩИНА СТАРШЕ (стр. 2)

Игорь Савельев. ЖЕНЩИНА СТАРШЕ (стр. 2)


– ...Та-ак, теперь сгущёнку... Делаем это так...

Панкушка лихо пробила ножом банку в двух местах, наклонила над баллоном, и потекло в него густое, кремовое, прихотливо расписываясь на внутренних стенках. Выжидающе посмотрела на остальных. Передавая нож по рукам, стучали по банкам; у Лёвы не получилось с первого раза.

– Ты потише, нож хороший, – сказал Всеволод не глядя.

Он вытянулся на кровати во весь свой рост, то есть – закинув ноги глубоко за спинку; его грязно-жёлтые с землистыми затемнениями ступни бросали совсем уж исполинские тени, и Лёва тушевался.

Сгущёнка висла в баллоне предательски медленно. Казалось, банка станет вытекать вечность.

Общая пауза усиливалась, и все как-то постарались занять себя сепаратными разговорами вполголоса. Забавно, что Джоплин проявляла всё больший интерес к Всеволоду. Забавно, что это становилось всё заметнее. Она задавала ему какие-то лишние топографические вопросы (где он тусуется в их родном городе, кого знает) и, кажется, натыкаясь на односложные ответы, только раззадоривалась.

– Смотри-ка, – шепнул Лев Сергею.

Они сидели на матрасе на полу, выставив тусклые жестяные банки, как дураки.

– Ага...

– Никогда бы не подумал. Мы же с ней вместе в поезде ехали. Такая вся... отвязная, палец в рот не клади, а смотри, откровенно клеится...

– Как малолетка.

– Хотя, по-моему, она его старше.

– Чё это вы шепчетесь? – с подозрением спросила панкушка, недобро глянув в их сторону. – Сгущёнка кончилась?

– Почти.

– Не тормози. У меня уже кончилась. Итак, мы имеем заполненную треть баллона. А чем заполняем остальное?

– Водкой? – пошутил Всеволод; у него была манера шутить не улыбаясь.

Джоплин хохотала слишком громко.

– Нет. Водой. Пацаны, бегом. Наполните их доверху.

– Прямо из-под крана?

– Ну нет, блин, в Волге зачерпни...

Они с Серёгой поднялись, вышли; по лагерю гулял ночной ветер, шатал сосны, пространство у сортира заливал бледный, будто и сам выхолощенный хлоркой, фонарь, и было тревожно. Где-то смеялись. Залаяла собака. Откуда здесь собака?

– Как ты думаешь, у них что-нибудь получится?

– Ну а почему нет? – Сергей пожал плечами, точнее это по его тону было понятно, что пожал плечами. Глаза не сразу привыкли к темноте, и Лёва ступал осторожно, и всё же запнулся о какой-то колышек. Скоро стало заметно, что хвоя, устлавшая землю, едва-едва отливает металлом. Ртутью.

– Просто они какие-то уж совсем разные. Вообще. Не знаю, как объяснить. Она такая экспрессивная, а он...

Не спеша дошли до умывальников. Сложности системы трубок могла бы позавидовать и химическая лаборатория, такая, какими их показывают в кино. Откуда-то под напором брызгала вода, столь мелким аэрозолем, что это едва ощущалось вздрогнувшей рукой.

– Ты знаешь... – вдруг заговорил Сергей после долгого молчания, когда казалось, что и тема-то уже исчерпана. – Это не показатель. Совсем не показатель. У меня, если хочешь знать, были долгие отношения... В общем-то, роман. С... девушкой, с которой мы были очень разные. Ну просто очень. Небо и земля. Разный жизненный опыт, разный статус, не знаю, вообще всё разное. До такой степени, что все окружающие не принимали наши отношения.

Лев поймал себя на мысли, что его спутник перенял выражения из каких-то новомодных телепроектов типа «За стеклом», и это явно сбивало весь пафос, точнее наоборот – пафос сбивал всё величие момента.

– Почему? – спросил Лёва, ибо надо было что-то спросить.

Сергей помолчал. Кажется, он даже колебался. Но тут баллон переполнился и с шумом едва не исторг из себя все компоненты благородного напитка. Пришлось спасать; несколько отвлеклись.

– Да все говорили: вам нельзя быть вместе, вам нельзя быть вместе. Ни один человек вообще не поддержал... А мы, тем не менее!.. Полтора года. И хоть расстались как-то... ну, болезненно, но я всё равно вспоминаю эти полтора года как самые счастливые, что ли.

Лёва туго соображал, что спросить ещё, чтобы не разрушить интонацию, и надо ли что-то спросить.

– А как её звали?

– Алёна.

– Вы в интернате познакомились?

– Ага. Скажи ещё – в Интернете, – Сергей даже как-то фальшиво хохотнул. – Думаешь, мне было десять лет, когда всё это было?.. Нет конечно. Я уже поступал в институт.

– Так она твоя однокурсница, что ли?

– Да что ты пристал! – сказано было, хоть и со смешком.

Неожиданно. Про «пристал». Лёва прикусил язык.

Они как-то непроизвольно пошли долгой дорогой, встретили кучку слегка возбуждённых вином ребят, кстати коллег Сергея по команде, поэтому пришлось переброситься парой стёртых фраз; когда открыли дверь – застали не секс, не поцелуи, но что-то близкое к тому уже застали. Собственно, ничего неприличного не происходило. Дженис Джоплин просто сидела на кровати, в изголовье, как у больного, и то ли гладила по волосам, то ли просто склонилась, но какая-то близость в этом жесте ощущалась, близость целомудренная; у Лёвы даже непонятно отчего всплыли перед глазами какие-то сёстры милосердия Первой мировой с каких-то газетных снимков; какие-то едва ли не великие княжны; Лев с Сергеем тут же вывалились, прикрыв дверь.

– Ого!

– Ага. Ну, что будем делать? Пить одни на пленэре?

– Интересно, как эта штука вообще пьётся...

Однако же не состоялось: дверь распахнулась, и панкушка вышла всё та же, как ни в чём не бывало, вернув себе маску бравой и хамоватой девицы, которой и сам чёрт не брат.

– Да вас только за смертью посылать...

Всеволод лежал всё с той же «Священной книгой оборотня», невозмутимый, как удав, Джоплин же принялась бурно объяснять, как довести «лаберетовку» до кондиции; казалось, этих двоих ничто и никогда не связывало.

– Так! Берёте баллоны! Завинчиваете их! И вот так вот – энергично! – трясёте. Долго, пока руки не отвалятся... Чем сильнее трясти, тем лучше получится. Вот увидите. Все ваши «беллисы» отдыхают.

– Я и не пробовал «беллис»...

Усевшись снова на пол, Лев с Сергеем принялись яростно болтать баллоны и не могли сдержаться от смеха, глядя друг на друга: теперь-то они выглядели полными идиотами. Дикарями племени мумба-юмба.

– Как там было у Бродского? – припомнил Сергей. – «Как заядлые онанисты...»

И Всеволод взглянул на него с уважением – со своего ложа.

– А почему вы расстались? – спросил Лев.

– С Бродским?.. – Сергею нужно было время, чтобы отсмеяться и уйти в другую тональность. – Я не знаю... Как-то так сошлось... Да я и сам у неё спрашивал. Долго. Я месяца два ей покоя не давал, звонил, писал, торчал на лестнице, я, кстати, даже ночевал в её подъезде несколько раз.

Панкушка вслушивалась одобрительно. Близкое.

– Такой всё-таки салага был, как подумаешь, – вяло улыбнулся Сергей. – Теперь-то я понимаю, что нельзя было по-другому...

– Личные драмы? – манерно вопросила панкушка, осклабилась, подражая кому-то, возможно – Раневской во «Встрече на Эльбе»; хотя – едва ли смотрела.

– А не готово ещё? – нарочно резко переспросил Лев.

Он не хотел никого пускать на свою территорию. Писательскую территорию. Engineering человеческих душ.

– Трясите, трясите. Рано.

И они продолжали ослабело, бессмысленно бить воздух этими баллонами...

– Как ты думаешь, хотя бы вкусно будет?

– Уже сомневаюсь...

Дни текли, как муть в той странной речке; семинары можно было пережить, Лев начал даже привыкать к этим ритуалам, точнее – почувствовал, что все теряют всякий энтузиазм и начинают воспринимать происходящее на эстраде и на большой поляне, как элемент общей бредовости бытия, притом – как ни странно – в первую очередь сами организаторы, эти мальчики и девочки старше, растратившие фанатичный блеск в глазах и показную неприступность. Теперь и они вещали с некоторой принужденностью. И костюмы тоже были заброшены...

По-настоящему неприятный эпизод вышел только один. Лев столкнулся с местными. Надо же было такому случиться именно с ним: о местных говорили здесь, как об инопланетянах, несколько лет их никто не видел, только пересказывали легенды, и вот единственное появление, единственная жертва... Легенды, собственно, сводились к тому, что у кого-то из организаторов их компания спросила скуки ради, буквально за день до происшествия: а зачем здесь эти мужики? Три коренастых типа возрастом под полтинник действительно ходили по турбазе, посмеиваясь, выставив заросшие животы.

– А это охранники.

И любопытствующим была поведана страшная легенда о том, что на этот лагерь – ежегодно и напряжённо принимавший то каких-то малообеспеченных детей по социальным программам, то и вовсе какую-то пострадавшую молодёжь из якобы мирной уже Чечни – одно лето участились набеги здешних пацанов. Объединясь, видимо, по несколько деревень, они шли на разведку боем, чтобы осмыслить, кого чёрт принёс в их края. (Единственно доступная форма осмысления.) Лозунг «Непонятно? Бей!» воплощался в жизнь всё более кроваво, и каждый новый набег становился всё эпичнее. Колотились окна в корпусах. Чистенькие пожарные щиты громились на орудия, и до сих пор следы окаменевшей жёлтой пены, не ото всех ещё щитов оторванные, напоминали о тех батальных временах. Кому-то проломили череп. Приезжало милицейское начальство. Когда избили крепко – до больничной койки – нескольких ребят, терпение начальства кончилось. Ибо запахло большим скандалом. Ибо ребята-то непростые... Оттуда. Набрали целую группу охранников, восстановили заборы, чуть ли не вышки расставили по периметру, и после нескольких показательных «контртеррористических операций» молодёжь поволжских деревень перестала сюда наведываться...

Не перестала.

То был типичный денёк для позднего августа – попытки солнца, облачка, предчувствие скорой осени. Отдыхали после обеда. Лев пытался что-то писать, шарил по темам, а строчить в блокноте в корпусе ему было как-то не слишком удобно (этого ремесла стыдятся все), и, чтобы избегать ненужных расспросов, он ходил в какую-то окраинную беседку не беседку. Сейчас, усевшись в ней на шаткую скамейку и положив блокнот на стол, в котором всё же угадывались шахматные клетки, он чувствовал редкостный подъём: да, он работает, он взламывает эту руду, он сможет, он добьётся... Идея романа по-прежнему витала где-то в стороне, едва ловимая, и иногда, слыша какие-то детали, он щёлкал пальцами: о!.. Нельзя было объяснить. Иногда просто чувствовалось, что это в масть. Что за этим что-то есть. И стоит только приоткрыть дверь... Здесь, в лагере, он, например, услышал краем уха, что неподалёку, где-то возле райцентра, есть кладбище солдат войны. Не погибших на войне (сюда она просто не дошла), а – то ли умерших от ран в местных эвакогоспиталях, то ли тех, кого здесь готовили к переброске на фронт; были же какие-то училища, или как это называлось... Про него говорили, что это кладбище отравившихся. Якобы в госпитале или училище случилось массовое отравление, и не все, конечно, кто лежит в этой подтопленной земле, но многие – погибли тогда и так. Вот в этом что-то было. Кладбище отравившихся. Рядом кладбище отравившихся...

Лёва так увлёкся записями, что не сразу заметил тревожное. А когда заметил, то какое-то ложное спокойствие, легкомысленность даже внезапная не дала ему подняться, захлопнуть блокнот и уйти. Потому что он был здесь не один. Вдалеке ребята – человек шесть – играли во фрисби (Лёва только здесь узнал это слово; в его детстве такое нехитрое развлечение просто называлось «тарелкой»), кто-то прошёл в сторонке, и вообще весь лагерь казался полным жизни, как большой правильный улей, на который не нападут. Шедшие со стороны леса и не были похожи на нападавших. Пацанва, лет шестнадцати. Они насторожённо озирались. Из корпусов на них тоже посматривали. Но никто никого не останавливал, всё было так буднично, что Льву и в голову не приходило, что кто-то на кого-то тут может напасть. Не то чтобы гости лагеря направлялись именно к нему, но как-то само собой получалось, что они приближаются к беседке.

– Э, ты кто? – спросил, видимо, главный неандерталец.

И даже тогда Лев не запаниковал.

Он рассматривал лица, похожие настолько, что это как бы намекало на лёгкие стадии генетического вырождения.

Набрав солидности в голос, он рассказал, что – журналист молодёжной газеты, приехал сюда в командировку, а здесь слёт лучших студентов из нескольких регионов... Казалось, что его плохо понимают.

– Это сатанисты?

– Кто? – опешил Лев.

– Сюда приехали сатанисты.

Пацаны внимательно оглядывали окрестности, людей, играющих во фрисби. Были там и длинноволосые. И было почему-то понятно, что пацаны это отмечают.

Они ещё задали несколько вопросов, односложных, обескураживающе бессмысленных, потому что – фактически – спрашивали одно и то же, совершенно не воспринимая, что им отвечает Лев. Потом один заметил блокнот.

– Чё это?

– Я же говорю, я – журналист... – начал Лёва дрогнувшим уже голосом, догадался вовремя вцепиться в блокнот, прежде чем его начали потихоньку, но всё более настойчиво выворачивать из рук; со стороны эта молчаливая сцена казалась, вероятно, ещё более абсурдной, ведь за ней наблюдали; «и только отец слишком оживлённо трясёт головой».

Победила молодость. Приосанившись, так ничего не выяснив толком про «сатанистов» – но прихватив хоть какой-то трофей, компания удалялась к лесу (по тому, как они озирались, чувствовалось: охранников по-прежнему опасаются); Лев же с изменившимся лицом кинулся из беседки к родному корпусу, кровь стучала в висках, и нельзя было смириться с позором и какой-то ужасной простотой, почти обыденностью произошедшего.

Он вбежал, остановился, постарался придать себе спокойный вид, просчитывая: много ли народу видело этот кошмар? Что сейчас будет? Ничего? (Хорошо бы, если бы ничего.) Или побегут за охраной, начнётся всеобщая паника, и придётся выступить вперёд, на вопрос «кто пострадавший?» ответить: «я»?.. Он даже мельком оглянулся в окошко у двери на поляну. Где по-прежнему вяло кидали тарелку.

– Что-то случилось? – спросил Сергей, оторвавшись от обобществлённой уже книжки Пелевина.

Заметил. Замечает.

– С чего ты взял?

– Какой-то ты странный... Бледный...

– Всё в порядке.

Ещё как в порядке. На вечерний семинар Лев шагал, как на казнь, ожидая, что сейчас свидетели опознают его, жалкого писаку, у которого какая-то сельская шпана без боя отобрала блокнот; что сейчас начнут показывать пальцами, узнает в итоге его команда, его компания, соседи по комнате... Примостившись кое-как на уголок скамейки, он даже и не смотрел уже никуда. Ждал, когда же начнётся промывание мозгов. Быстрей бы снять эту общую заминку, с разговорами, смехом, громоздкой коробкой дешёвого бесланского вина, передаваемой под скамейками. Быстрей бы...

Потом всё началось, и очередной ведущий семинара, некий менеджер, приглашённый аж из Петербурга, внушал им: вы – хозяева жизни, вы управляете людьми, вы...

Вот вам и хозяева жизни.

Если только жизни, наглухо замкнутой забором, заботливо охраняемой троицей амбалов, которые не везде поспевают.

Да все эти хозяева жизни обоссутся, если столкнутся с людьми из жизни настоящей один на один...

Ночь гуляла по лагерю свежим ветром, почему-то было особенно людно, гитары гремели уже на двух верандах, куда плотно подтягивались люди, становились на цыпочки, глядели над затылками друг друга. Многие ходили, выпивали, болтали. И Лев ходил, сначала со своей компанией, потом, уже поздно, просто с недопитым баллоном, прибиваясь к кому-то, а то и один; он как будто доказывал – запоздало – своё бесстрашие.

Полураспад семинаров продолжался, и однажды закономерным концом стало то, что Дженис Джоплин просто сказала:

– А ну их на фиг! Айда купаться!

– Что такое «айда»?

– «Пошли». Что-то татарское...

Лев припомнил Юсупову и вздохнул.

И действительно. Стоял редкостно жаркий день. Инфантильная молодёжь брызгалась возле умывальника, рассеивая радуги, девочки визжали, мальчики визжали. Пахло смолой и ещё чем-то, почти аптечным. Потеряв в бою блокнот, Лев почувствовал себя почти свободным; той пьяной ночью, после, провисая в панцире, прокручивая в голове свой публичный позор, он наобнадёживался даже до того, что теперь-то уж – на свободе – роман пойдёт. Лёгкое ощущение вольницы вполне располагало к тому, чтобы бежать на пляж.

– Купаться голышом! – взвизгнула панкушка.

Лев припомнил Юсупову и вздохнул.

Визг был по случаю того, что Джоплин заглядывала в комнату к Всеволоду; её энтузиазм по поводу этого молодого человека становился всё более восторженным (и оттого фальшивым), а заигрывания – всё водевильней.

Несколько человек соблазнившихся шли по окраине лагеря, неровно прочерченной берегом, и с некоторым сомнением поглядывали на воду.

– Не плавал ещё в болоте? – осклабился Сергей.

– Танки грязи не боятся.

И Лев лениво покрутил в воображении так и не состоявшийся в итоге афоризм, построенный – и недостроенный – на том, что танки – это японские стихи, а под грязью тоже можно много что понять.

Они и правда сдержанно, порой притормаживая, поскидывали с себя одежды и бултыхнулись в реку. Вода уж не была такой тёплой, как могло показаться внешне, в этот солнечный день «без возраста»: лето на самом своём исходе молодилось из последних сил. Плавать здесь особенно не получалось, хотя Всеволод, которому – с его двумя-то метрами роста – доходило едва до груди и в середине реки, принялся с усердием, свирепо даже, нырять и фыркать, нырять и фыркать. Лев с трудом, если не с опасливым отвращением, перешагивал по жидкому илу, ощущая, как ступни тонут в этой гадости целиком.

Ничего, где-то за многие десятки километров это станет уже полноценной Волгой, где не видать берега, а если проносишься «Зарёй» мимо бакена – то он как дом. Шарахается по волнам, как дом всё равно. Года два назад Лев ведь побывал в Чебоксарах, и на ветреной водной экскурсии на «Заре» – где ветер гремел экскурсоводше в микрофон, им рассказывали, что настоящие древние Чебоксары – под ними, на дне водохранилища... И всё же даже там, где Волга великанша, видно было, что она больна: к белому берегу, с накатывающими волнами, прибивало принесённые откуда-то шматки водорослей...

Теперь сидели и грелись. Лев потирал руки, ноги и грудь. Рыжая вода что-то нанесла на кожу, волосы на теле стали будто едва махровыми, и всё это, высыхающее, надо было стряхивать, как пыль. Дженис Джоплин пасторально отжимала волосы, склонившись, и у неё была обалденная попа. Обалденная. С какими-то веточками отпадающими, потому что перед этим она сидела прямо на земле; с какими-то красноватыми едва следами отпадающих веточек, и по интимной малозаметности, скрытости от чужого глаза это могло напомнить какую-нибудь японскую вязь с гравюр. Могло напомнить.

– Ты так не пялься, – жарко и со смехом прошептал Сергей.

Они сидели и швыряли камешки. Было просто хорошо. Лев наконец окончательно решил для себя: хорошо, что приехал.

– А знаешь, почему у нас с Алёной ничего не получилось? – вдруг спросил Сергей, пожёвывая травинку; глядя куда-то на воду.

– С кем?

– Ну, с Алёной.

– А-а. Почему?

– Она была старше.

– И что, прямо сильно старше?

– На двадцать лет. Почти. На девятнадцать с половиной.

– Ого!

Это многое объясняло. Точнее, вообще переворачивало с ног на голову весь сюжет.

Сначала они услышали мерное пыхтение, потом увидели, что где-то за ивняком, за кустами идёт теплоходик – прямо по полю. То есть по другому рукаву реки, но казалось. Сколько же их тут было. Не поймёшь.

– Так как ты с ней познакомился?

– Случайно... Долго рассказывать. В общем, я готовился к поступлению в институт, денег на нормального репетитора не было, на такого, который бы сидел в приёмной комиссии, ну, ты понимаешь. И я просто мотался по городу, искал какие-то книжки, с кем-то, с кем попало, занимался, ну и... в общем, вот. Это всё как-то не сразу началось... Конечно, мы скрывали, ну, то есть я рассказал своим друзьям, разумеется; они сначала смеялись, потом, когда увидели, что всё серьёзно, они были против. Это так ужасно, на самом деле, когда надо скрываться, нельзя никуда сходить вместе, всё время вдвоём, вдвоём, как преступники...

Они долго молчали. Кожу стягивало на солнце, в нездоровом золотце.

– Слушай, я поверить не могу, такой высокий, а у него такой маленький!.. – вдруг зашептал Сергей с хулиганскими нотками.

– Ну и что? Значит, у него большие амбиции.

– Да?.. А, ну да, он же у вас этот, как его, лидер группы...

– Не переводи тему. Так у вас с ней были что, прямо близкие-близкие отношения?

– А тебе это прямо так интересно?

– Работа такая, – усмехнулся Лев; и недалеко ушёл от истины.

Сергей выдержал паузу, взвешивая, что можно сказать.

– Вместе мы, конечно, постоянно не жили. Так, я мог заночевать день, два... А потом она меня всё равно начинала выпроваживать, ну, не выпроваживать, конечно, но как-то слегка намекать, что мне пора домой. Я-то, конечно, был не против, считай, что я – в общежитии?.. – нет, ты не подумай, конечно, что я с какими-то корыстными целями... – Он перевёл дух, собираясь с мыслями. – Я же с детства на чужой койке, в смысле на казённой, и меня общага совершенно устраивала и устраивает. Но просто я не понимал, почему бы нам не быть вместе. Потом-то я уже сообразил, что у неё своя жизнь, сложившаяся, с какими-то знакомыми, кругом общения, и я просто не мог в этой жизни появиться. Я был как какая-то тайна. У нас вообще первые встречи были в гостинице, она не хотела меня привозить домой. Это обижало, конечно...

Они молчали. Панкушка что-то нервно напевала в сторонке. Всеволод, кажется, вообще заснул.

Какое счастье смотреть, как течёт вода.

– Я помню, когда мы встретились в первый раз... Ну, не встретились, просто когда это всё случилось... Мы как-то само собой переместились из ресторана в гостиницу, она, кажется, уже знала, что здесь и как, заказала номер... А гостиница такая страшная, с пятнами от вина на обоях, но это неважно... Это была потрясающая ночь. Вот, Лёвчик, на самом деле потрясающая. Я не думал, что будет так хорошо... И что у меня вообще так хорошо сразу получится. Ну, на самом деле это всё от неё зависело, она была... такая понимающая, что ли... Бля, я разговариваю, как в книжках. (Они посмеялись.) Но на самом деле я вообще не об этом. Просто потом, уже перед рассветом, мы с ней вышли на балкон, прямо голые... Было так прохладно, и мы стояли на каких-то цементных крошках... Внизу, считай, почти пустой проспект, только какие-то «скорые» с мигалками иногда проезжали, впереди – прямо перед нами – луна, и так это было красиво... и она такая красивая...

Лев молчал. Иногда высшее достижение автора – промолчать, чтобы ничего не испортить.

А на обратном пути попали под внезапный, ошеломляющий ливень, и в корпусе сдирали с себя мокрые тряпки, замёрзшие, с грязными ногами, потому что шли босиком; но испортить день нельзя было даже этим.

Это был самый интересный и откровенный разговор за весь лагерь, и дальше поехали уже без остановки – к закрытию. Состоялся ещё один эпизод. Гораздо более волнующий, хотя и – с зияющим отсутствием как раз таки разговора. Светило солнце – какое-то уже неестественное, жемчужное, слюдяное, оно плавилось в синтетических сетях, которыми завешены окна столовой. Здесь было немало развлечений. Например, заброшенная сто лет назад радиорубка на втором этаже; это не этаж даже, это такой «аквариум» на крыше, как показывают иногда в советских фильмах про ГАИ. Отсюда, вероятно, следовало вещать забывшимся пионерам, что первую смену приглашают на обед, – в те времена, когда и народу бегало много, и умывальники, гнавшие ледяные тонны в полную мощь, не текли, и Волга была Волгой... Теперь всё не так, и забавное оборудование рубки, с тумблерами, лампочками, а главное – желтоватым, обмотанным изолентой пластмассовым микрофоном, похожим на телефонную трубку, всю рубленую, каковые входили в моду в 80-е годы, – всё это лежало в руинах, наполовину развинченное пионерами новыми, и странно, что кривую жёлтую кость микрофона не прихватили, как главный туземный трофей.

Льву выпала очередь дежурить. Увы, графики составлялись так, что не учитывали ни соседство, ни землячество, ни биение баклушей в одной «команде»; словом перекинуться было не с кем, когда он шагал через долгую поляну, наполовину уже подсохшую и помертвевшую – от бурного волейбола?.. Возле столовой собирался столь же растерянный народ, человека четыре. И тут через поле, со стороны другого корпуса, пошла она. Остроносые сапоги сменились на кроссовки. Но. Юсупова не торопилась никуда, она даже останавливалась поправить что-то в шнурках, возможно выдрать репьи, – надолго, и Лев напряжённо ждал: не ошибся ли он. Сюда ли.

Сюда.

Они вместе принялись дежурить. Мыть посуду, накрывать к обеду. Посуду-то мыл страшный советский агрегат. По конвейеру тарелки въезжали в чёрное и мокрое жерло крематория, прикрытое резиновыми полосами, хищно блестевшими; что происходило внутри – неведомо никому, но всё это длинное чудовище издавало странные звуки, шипело паром, капало стремительно теряющим силу кипятком. Тарелки выезжали. Хочется сказать «преобразившиеся», но увы. Пища частично оставалась. Почти все приходилось домывать вручную. Этим занимался Лёва. Юсупова изящно дефилировала с ведром.

Он дважды попытался с ней заговорить. В первый раз – просто ни о чём. Поводом послужила добротная железяка с надписью. В убористых, местами проржавевших правилах добросовестно растолковывалось, какие именно продукты нельзя готовить «пионэрам». Про молочное-то всё понятно. Испортится, отравятся.

– А почему нельзя яйца? – задался Лёва вопросом вслух.

– Сальмонелла, – загадочно, с итальянским очарованием, произнесла это слово Юсупова, так, что оно наполнилось далёкой музыкой; и это было первое слово, обращённое Юсуповой к нему, – и, как оказалось, последнее.

Лёва этого ещё не знал. Он воодушевился:

– А горошек-то зелёный консервированный – почему?..

Но она уже молчала, не демонстративно-грубо, а как будто рассеянно, не совсем осознавая, что он тут есть; если натолкнётся взглядом – то одарит растерянной полуулыбкой, стынущей на губах, потому что снова забудет...

Лев ещё попытался было с ней поговорить. Спросил, как её зовут. Это было важно. Потому что узнал окольными путями только фамилию. Но она как будто не расслышала... Или действительно не расслышала: почти одновременно какой-то олух грохнул об пол поднос с ложками, и расплескался со звяком тусклый алюминий... Лев психовал из-за неудачного момента, но переспросить не решился...

Под впечатлением от неудачи он даже как-то весь ослаб, выйдя на свободу с головой, полной влажного кухонного пара; Сергей вызвался таскаться с ним по лесной окраине лагеря. Кстати, здесь, в кустах, они наткнулись на полуржавые плафоны от фонарей, исполинские, как байдарки.

– Может, у неё кто-то есть? – предположил Сергей, готовый дать любое объяснение, но разрушить эту недосказанность с нездешней музыкой «сальмонелла» и загадочным молчанием в ответ на все вопросы.

Туманность в духе Блока была явно не его стихией.

– Ну, допустим. И что? Я же не тащил её в постель!

– Но девушки, у которых серьёзные отношения, обычно очень закрыты для любых контактов, вообще любых...

Льву стало неприятно, что Сергей корчит из себя этакого всезнайку в очках. Три балла на жёлтой дорожке. Захотелось его уязвить.

– А твоя Алёна? Что же, у неё мужа не было?

– Нет... Он погиб. Давно. За много лет до того, как мы стали встречаться.

Лёва что-то извиняющееся промычал, шаркая по траве.

– Он погиб в авиакатастрофе.

Они прошли ещё шагов десять, прежде чем Льва осенило.

– Погоди! В той самой?!

Дети, гуляющие во дворе интерната. Резкий шум. Пузо Ан-24, прошедшее прямо над ними. Весёлый ужас. Взрыв на пустыре. Самые смелые бегут смотреть. Остальные захлёбываются от восторга...

– Ну да, в той самой. А ты думаешь, у нас много других?.. Я и сам не сразу узнал, знал просто, что он умер, и всё. А что такого-то?

– Как – что! Как – что!

Лев расхаживал возбуждённо, мерил землю, как Пётр Первый.

– Ты сам-то понимаешь, какой это... сюжет, ну, в смысле, поворот жизни? Это же нарочно не придумаешь! У женщины погибает муж. В авиакатастрофе. Через десять лет она начинает встречаться с молодым парнем. А этот молодой парень, будучи ребёнком, видел ту катастрофу, в которой погиб её муж... Это же как-то очень символично всё... Всё так само сразу выстраивается идеально...

– Ты о чём?

– Ты просто не понимаешь...

Сергей и правда не понимал. Ничего. Это Лёва, как гончая, вышел на след. Это в нём проснулись все необходимые инстинкты. Писатель – как сверхсущество, которое дремлет до поры в обычном человеке. А потом щелчок, и он преображается вдруг, как трансформер в кино. Зрелище пугающее и завораживающее.

– А она знала?

– О чём?

– Господи, ну Алёна знала, что ты... это видел?

– Нет. Я ей не говорил. Мне как-то и в голову не приходило...

Лев уже по-деловому собирал фактуру, подпорки правды, на которые можно поднять сюжет.

Эта поездка случилась не зря.

И даже Серёга, который что-то рядом болтал, был уже... не очень-то и нужен? – всё самое главное состоялось, какие-то сюжетные цепи замкнулись, и роман проявлялся всё больше, как на фотографии в залитой красным комнате.

Они ещё побродили; посмотрели на Волгу...

Назавтра лагерь закрывался. И здесь энергетически не совпадало. Лев раскочегаривался, набирал высоту. Организаторы вымотались и уже даже не держали лицо, у них исчерпало фантазию – как изобразить собственную значимость, и они могли только вяло сообщить, что вечером «большой костёр». Но это была дань пионерскому антуражу. Модой, которую они относили к постмодернизму. Ожидалась просто большая пьянка. Все ходили приободрившись.

Сергей уезжал. Почему-то неотложные дела звали его на родину на день раньше (всех «пионэров» отправляли наутро автобусами), и никакими разумными доводами нельзя было убедить, что с самостоятельным отъездом из этой дыры (даже имея в виду и город) – геморроя больше. Кажется, Сергей просто упрямствовал, втемяшил себе в голову. Ладно. После обеда все слонялись в подвешенном состоянии. Сергей плавно, растерянно начинал собирать сумку.

– Теперь она пристаёт к тебе? – с улыбкой спросил он, когда дверь за Дженис Джоплин закрылась.

И это была правда. Лев и сам слегка недоумевал. На нём откровенно испытывались все те же методы, что они видели раньше. Панкуша не парилась.

– Сам в шоке. Интересно, чем ей не угодил Всеволод.

– У меня есть версии...

Усмехаясь для приличия, Лев тягостно подумал, что – что?.. Появилась перспектива провести эту ночь как-то по-другому? То, что редко бывало и дома? Долгожданное летнее приключение? Сегодня они будут пить водку весь вечер... Кровать Серёги будет свободна... Почему-то это, как неотменимая тяжёлая работа, не вызывало энтузиазма; Лев даже не мог просчитать, какова в этом безрадостном доля того, что ничто не случилось у них с Юсуповой.

Сюжет не сложился? Конечно. А у многих ли складывается?..

В распаде лагеря всегда есть что-то щемящее, даже если все эти дни – не прекращали дружно плеваться от происходящего, – в последний вечер всё равно шатаются чуть философские, и в едва уловимом дымке откуда-то из-за речки есть нечто щемящее.

Кудрявый, лохматый, небритый, как Че Гевара (из него так и пёрла жизнь), ходил по лагерю парень с «пенкой» для сидения – на заднице, и на «пенке» маркером было выведено: «Кто со мной отсюда в Крым?..».

Когда за Волгу заходило солнце, Лев проводил Сергея на автобус. Да, был автобус. Из города привезли на закрытие местных студентов. Прикоснуться к великим олигархическим делам. Посидеть скромненько за столом с избранными. (Которые при виде гостей и начали из себя корчить – избранных.) Предполагалось, что к ночи их и увезут, после бледненького официального открытия банкета. Но все уже понимали, что это невозможно. Водителю пазика объявили, что машина должна вернуться без пассажиров. Так Сергей, который думал, что ему придётся ехать до города стоя, если не в давке, сел в пустой автобус.

На прощание они обменялись со Львом имейлами и обещали списываться.

Какой это миф.

Когда в обиход войдут социальные сети, этот безжалостный закон жизни отчасти смягчится тем, что такие люди – которые после проведённых вместе интересных дней никогда не должны встретиться и даже созвониться или списаться, потому что к этому не будет «информационного повода», – эти люди хотя бы будут видеть друг друга в Сети, комментировать что-то и изображать некое общее пространство... Это равносильно лёгким фантомным болям после ампутации – как спасительный самообман организма насчёт того, что конечность всё ещё существует. Люди тешат себя иллюзиями, что не потеряли других людей. Но это всё – потом.

Водитель гнал, вздымая за собой столбы, и иногда Сергея почти швыряло; водитель включил подфарники. На грузовике, прогрохотавшем, швыряемом мимо, прочлось – «Мясо», на двух языках, с примечательной графикой национального, но Сергей ничего почти не запомнил. Солнце уже село, стоял светлый горизонт, и по печальным капустным полям полз уже какой-то дым.

Но это всё – потом.

Догорало сухое лето забытого года


Страницы: 1 . 2





_________________________________________

Об авторе: ИГОРЬ САВЕЛЬЕВ

Родился в Уфе. В 2005 году окончил филологический факультет Башкирского государственного университета (2000 – 2005). Живет в Уфе, работает заведующим отделом пропаганды права в уфимском социально-правовом еженедельнике «Версия Башкортостана» и преподавателем на кафедре истории русской литературы XX века Башкирского государственного университета. Литературным творчеством занимается с тринадцати лет. Своими литературными учителями считает Андрея Вознесенского и Василия Аксенова. Короткие рассказы и эссе Игоря Савельева печатались в уфимских газетах с 1999 года; первый большой рассказ – «На чемоданах» – был опубликован в уфимском литературном журнале «Бельские просторы» в 2002 году.

Книги: Saveliev Igor. La ville blême. Une histore d’auto-stop / Traduit du russe par Claude Frioux et Irene Sokologorsky. Editon bilingue. – Бледный город: Повесть про автостоп. Paris: Lettres Russes, 2010. – 104 p. [На французском и русском языках.] Терешкова летит на Марс: роман. М.: Эксмо, 2012.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
1 339
Опубликовано 04 авг 2014

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ