Гена
Все знали, что у него больная поджелудочная железа. А он пил на износ. Я думаю, мы морально уже приготовились к тому, чтобы однажды услышать: "Знаешь, Генка умер”. Он и звонить перестал уже. Потом начался кризис.
Все так же стучали поезда и мелькали яркие кинокадры окон. Но кино нашей жизни не развивалось. И я все чаще ловил себя на этом уютном желании: найти достойную работу, ходить в супермаркет, а потом смотреть со всей семьей какие-нибудь классные фильмы, смотреть бесконечно, и чтобы ничего больше, ничего.
Юрок
Теперь мы сами ходим за водой. Договорились с магазином через дорогу. Юрок разбогател. Говорят, продал дачу отца в Пахре своим бывшим однокурсникам из МГИМО. Пару раз я видел, как он вываливается из клуба "WHO is WHO” с двумя роскошными девицами под мышками. Баловень судьбы, типа.
Вовчик
Умирает. Вообще перестал двигаться. Лежит и смотрит на верхушки деревьев. За ним ухаживают и поддерживают в нем жизнь несчастные старухи, подруги его несчастной матери. У этих трясущихся женщин есть силы, у Вовчика нет. Порой я думаю, может быть, это сама природа отбраковывает гнилой материал. Видать, наши прадеды и деды были так раскалены мировой историей, что мы после них – шлак и зола, раздуваемая ветрами.
Вовчик любил употреблять умные слова и выражения. Ведь запоминал как-то, знал, где вставить и с каким чувством высказать.
– Социальные лифты в моем случае уже не работают, – говорил он и с горечью качал головой.
Гена
Я часто так сижу – утром на кухонном диванчике у окна. Глазею на двор. Вот девушка согбенно ковыляет на высоченных каблуках, но увидела кого-то впереди – замедлила шаг, надменно выпрямилась. Вот двое мужчин с детскими колясками. Какие примерные папаши. Уже вывезли детей в столь ранний час. Вдруг они оставили коляски и, как бы подкравшись к мусорке, с увлечением стали рыться в баках. Это были бомжи. Вынули, рассмотрели и положили что-то в свои коляски, чинно покатили дальше. Смешно. С недавних пор в наших местах появилось много молодых бомжей. Бабушка говорит, что они поселились сначала на пруду, целым табором с зонтами, баулами и детскими колясками. Потом их прогнала милиция. Сейчас где-то прячутся, не видно. И я вспомнил почему-то про Гену, что уже очень давно мы с ним не созванивались. Отыскал ключи и пошел к нему.
И вдруг замер, боясь увидеть то, что мне пригрезилось. Но когда открыл его двери, то увидел испуганную и полуодетую молодую пару. Они уже несколько месяцев снимают здесь жилье, а про Гену ничего не слышали.
Гена пропал, а никто даже и не знает об этом. Когда же он звонил в последний раз?
В тот ясный октябрьский день мы гуляли с Петькой в парке. Прошли мимо 751-й школы. Я смотрел на советское кирпичное здание и не верил, что сюда приезжала леди Диана. С каждым годом верится в это все меньше. Не может быть? Но на фото она все так же стоит в своем черном платье, с жемчужным ожерельем на шее. Петя дернул меня. Он хотел поиграть на детской площадке, но там были взрослые мальчики. Мы сами подурачились с ним на шелково-желтых осенних листьях, кажущихся горячими. Потом пошли покормить уточек в маленьком, поросшем камышом болотце. Потом двинулись дальше и вдруг решили перейти по мосту через МКАД на ту сторону, к "Ашану” и Мытищам. Так неожиданно началось наше первое большое путешествие с ним, и у меня почему-то замирала душа перед большим пространством, которое я легко преодолевал на 528-м маршруте чуть ли не каждую неделю. Мы двигались, будто впереди нас ждало что-то необычное, словно знали, что найдем чудо-дерево какое-нибудь. Мы зашли в лес. Солнце и холодная свежесть. На глади озера еще не ледок, но уже плоская матовость, на которой стоя застыли опавшие листья. Над озером блеклая бижутерия рябины, зелень елей и деревенская, нежная желтизна березовых листочков. Медленно опадает кленовый лист и вспыхивает, периодически улавливая солнечный луч.
Вдруг ладошка Пети вздрогнула, и он испуганно остановился. Я увидел в зарослях у озера поселение бомжей. Дымил костер. Мужики копошились в какой-то яме.
– Пойдем, Петь, посмотрим немножко.
– Я боюсь, папа.
– Мы просто мимо пройдем.
Меня тянул их быт. Влекло с особой силой, будто я встретил древних родственников или братство странников, или рыцарей таинственного ордена, к которому сам когда-то принадлежал. Только они обнищали и растеряли в боях свое оружие и доспехи.
Все они смутились от нашего появления, прекратили свои действия и не смотрели в нашу сторону, замкнулись. Они были похожи на западных хиппи семидесятых годов, наверное, потому, что все были в секонд-хендовских одеждах. Почти у самого озера сидел на корточках мужчина и брился, макая синий станок прямо в озерную воду. Молодая и даже красивая еще девушка держала перед ним зеркало от старого шкафа. Я вдруг почувствовал, что это Генка бреется. Если бы я не почувствовал, то, наверное, не узнал бы в этом суровом, голубоглазом мужчине прежнего размазню сценариста, обросшего, зачуханного алкаша. Мы посмотрели друг на друга. Гена остановил станок у щеки и покачал головой в ответ на мой радостный, изумленный взгляд. В глазах его было доброе спокойствие узнавания. У него была разбита переносица, точно копытом наступили. И это украсило его лицо, словно бы внесло недостающий штрих. Он стал похож на викинга. Мы прошли, и в поселке вновь появилось движение, послышался смех. Там две женщины готовили еду, мужчины копали яму, и неподалеку лежали разобранные электромоторы – землянку роют, цветмет сдают – зрительная информация постепенно доходила до моей головы.
Я достал мобильник и набрал Генкин номер, будто ждал ответа его городского двойника.
– Абонент недоступен или находится вне зоны действия сети…
Юрок
Пропал. Мать объявила в розыск.
Вася
Был жуткий холод. И тот час, когда разъезжаются последние клиенты ночных клубов. Я смотрел из будки, как выскакивают на мороз клиенты "Далиды” и "Касабланки”, суматошно машут руками, ловя такси. За ними, стиснув длинные ножки, стояли молоденькие девушки, чужие, но принадлежащие им.
Будка сотрясалась от порывов ветра. Я привстал, мне показалось, что хлопнула дверь автомобиля. С улицы, обойдя шлагбаум, к будке подходила высокая женщина. Она вошла и словно бы заполнила собою все маленькое, грязное пространство нашей конуры, осветила его.
– Привет! – со злостью выкрикнула она.
– Здравствуйте. – Я понял, что зла она на кого-то другого, так говорят с незнакомым человеком, в запале ссоры с кем-то из близких.
Она странно улыбалась, глаза ее блестели.
– Хочешь меня? – сказала она и, резко распахнув шубу, сбила антенну с телевизора.
Она была обнажена. Я едва не вскинул руки, чтобы закрыть лицо. Из-за того, что на ногах чернели чулки, она казалась еще более обнаженной. Тело ее слепило.
– Давай трахнемся!
Я не смотрел, не присматривался. Это ее оскорбило бы. Она обхватила мой затылок и прижалась теплой грудью к лицу. Я моргал ресницами меж ее сосков и все же увидел краем глазам мужчину за окном. Она прижалась сильнее. Я услышал, как снова хлопнула дверь и взревел мотор.
– Это что, скрытая камера? – браво усмехнулся я.
– А че не бреешься? – спросила она, запахиваясь.
Я часто встречал такое: на вид неприступная красавица при общении оказывается простым и дружелюбным человеком, даже более простым, чем какая-нибудь уязвленная дурнушка. Они словно бы снимают замершую маску с лица, а под ней оказывается классная девчонка.
– Может… чай-кофе? – браво спросил я.
Она брезгливо осмотрелась.
– Не бойтесь, я стакан с содой помою.
– Не суетись, дружище, я на зоне воду из туалетных бачков пила!
– Вы что, сидели?!
– А что, не похоже?
Я покачал головой.
– Ну спасибо за комплимент! – засмеялась она. – Забавный. Как зовут?
– Ва… Валадимир.
– Ты с какого года, Валадимир?
– С семидесятого.
– Ух, ты! – разочарованно удивилась она. – Хорошо сохранился.
Мы пили чай и молчали. Я догадывался, что внутри себя она все еще спорит с кем-то. Она вскакивала. Закуривала. Едва раскурив, швыряла сигарету в умывальник. Мне было очень уютно сидеть с этой женщиной просто так, смотреть на серую улицу из окна. Как с сестрой по несчастью, без всякого напряга. Ей позвонили, она вынула из кармана шубы мобильник и брезгливо сморщилась. Мужской голос.
– Я тебя не понимаю! – вдруг сказала она в тишине. – Это не означает, что нужно повторять, просто будь честным и вдумчивым.
Она еще немного послушала и схлопнула "раскладушку”. Докурила. Еще раз осмотрела будку. И, будто вспомнив, глянула странными глазами.
– Ну так что? – Она спустила шубу на пояс. – Трахнемся?
Я почувствовал приятный, теплый запах ее тела. Может быть, я ей нравился?
– Я не понимаю… Вы меня разыгрываете, что ли?
– Я серьезно, что ли!
Наваждение. Наверное, эта женщина за все и всегда расплачивается сама, даже за эту будку и искусственный чай хочет вот так расплатиться. Я удивился и немного разозлился на нее. А она на меня:
– Небось, всю ночь дуньку кулакову гонял?
И она еще не протрезвела. Я покраснел. В отрочестве от одного только вида этих плеч я бы спустил. В юности за одну ночь с этой женщиной я бы пошел в тюрьму, года на три, легко. В метро я бы не отрывал глаз от нее и сзади скрытно снимал бы на мобильник. Но сейчас я ее не хотел. Я почувствовал эту похотливую пружину в себе, но душа не хотела. Поразительно. Я догадываюсь, что Юльдос волшебница – виртуально я всегда готов ей изменить, но, когда дело доходит до живого предмета, я не могу и не хочу, вокруг образуется безвкусная пустота и легкость нежелания. Видимо, у нее сильные ангелы, и они невидимо конвоируют меня.
– Извините, блин, – с легким и насмешливым сердцем ответил я. – Действительно, всю ночь порно смотрел.
– Что за город, одни извращенцы! Метро далеко?
– Рядом.
Она осмотрела себя, застегнула шубу. В свете нового дня стали заметны морщинки на ее лице, и в глазах появилось что-то новое, такое, отчего мне было стыдно за ее наготу, да и ей самой, наверное, тоже. Пойдет сейчас, ветром подгоняемая.
– Заходите, если что. Чаю попьем.
– Да пошел ты! – Но высокомерие тут же сменилось испугом, растерянностью и смущением. – Стой… Извини. Дай на метро, сколько там, я отдам!
Вот и все. Что это было? Подстава? Тоска в отсутствии любви? Капризные игры пресыщенных взрослых людей начала двадцать первого века?
Это приходила моя старость. Она убила эротомана. Холодным зимним утром я похоронил его.
Холодным зимним утром я смотрел на себя в зеркало и торжествовал, я отмечал День победы, День великого освобождения от сперматозоидного рабства. Почти тридцать лет мучительной каторги. Ежедневное издевательство природы над слабым, растерянным и покорным отроком, юношей, молодым человеком.
Сорокалетняя душа моего Калигулы освобожденно смеялась и ликовала. Я смотрел на девушек за окном, на красавиц, выпирающих с экранов телевизора и монитора, и вроде бы по-прежнему их хотел, но уже умозрительно, без мучительной судороги и постоянной пытки, от которой можно было спастись лишь на краткий миг. Женщины земли еще не знали, что нет уже их страшной власти надо мною, и даже не подозревали, какие разочарования их ждут впереди.
Виталик
Это был обычный серый вечер середины лета, когда природа уже устала, листья потемнели, глянцево затвердели. Мы возвращались с прогулки. Уже близко был наш дом, когда из-за мусорного кузова, куда складывают строительный мусор, появился Виталик. Я вздрогнул и резко встал, даже Петя дернул меня вперед. Это шел другой человек – худой, стройный, легкий. Я еще издалека понял, что случилось с ним что-то невероятное.
– Привет, Вась! – сказал он, будто мы только вчера расстались. – Давай пива у тебя попьем…
И я вдруг увидел, что он абсолютно седой. Мы поздоровались – твердость и крепость появились в его обычно вялой ладони. Петя задвинулся за мою спину.
– Так, а это кто? Я тебя во-от таким видел. Ну давай познакомимся! Виталий…
– П…п…п…
– Петр! – представил я его. – Он, когда волнуется, заикаться начинает.
– Пройдет, у меня тоже такое было.
И я вдруг заметил, что у него изменилась, словно бы разгладилась, недобрая половина лица. Поднялось веко и кривой уголок губ.
Я суетился на кухне, не знал, за что хвататься.
– Так. Чай-кофе… Вот нарезка есть, Виталь. У Юльдоса где-то рыбка была… Она же любит пиво, ты знаешь.
Он молчал. А потом странно посмотрел на меня.
– Вася, ты веришь в бога?
Так спросить мог только Виталик. Он один мог так требовать от людей окончательных, искренних ответов. Я вдруг задрожал, и душа моя обрадовалась за него. Будто мне по воздуху уже передалась какая-то значимая информация от него. Я стал догадываться, что произошло.
– Конечно, Виталик. Я верю, верю! – Я словно бы спешил уверить его.
Я вдруг понял, что мне больше не надо бояться его зависти, что я полностью могу открываться и доверяться своему другу. На склоненном лице его играла неслыханная добрая улыбка.
– Я поел грибы! – торжественно сказал он. – Меня пригласил в лес один художник. Это надо делать в лесу.
– А-а, понял, понял, какие грибы.
– Знаешь, я съел много. Двойную дозу, чтоб легче было умереть.
Он вспомнил про пиво и отхлебнул, словно воду. Мы молчали. Я слышал, как Петя брюзжит губами, изображая мотор машины.
– И я услышал голос… Вначале я почувствовал силу. Знаешь, варвары ели перед боем специально. Мне показалось, что я щелчком могу сбить дерево. Потом подбежала собака и стала дышать передо мной с высунутым языком, я хотел ее отодвинуть мизинчиком… И вдруг услышал голос. "Спрашивай”! – сказали мне сверху. Я спросил про себя. "Ты гниешь, посмотри на свои руки”! И я увидел червей на своих пальцах, я плакал и грыз их, будто они резиновые.
Пальцы его действительно были в ранах.
– Мне показали страшно уродливого и злого бомжа. "Это ты. Ты хочешь стать таким”? Нет. "Спрашивай”. И я спросил про своего любимого Уэльбека. Мне сказали, что это писатель не очень, он пишет не от добра и в него нельзя верить. Ты был прав, Вася... Я говорил на своем древнем языке. И художник слышал этот невероятно красивый язык. Мне показали мою дату смерти. Ты знаешь, у меня еще много лет впереди, оказывается.
Он вдруг снова вспомнил про пиво. Поднял бокал, задумался и отставил.
– Я даже про "голубых” спросил. – Он ясным и спокойным взором посмотрел на меня. – И мне ответили, что это любовь и нет их вины в этом.
И я вздрогнул. Я почувствовал, что он говорит настоящую правду. Потому что этих людей он ненавидел патологически.
– Я видел время в объеме, в ширину и высоту… Я спросил про религии. И мне ответили, что это всего лишь разные национальные домишки под единой божественной крышей. И в чем правда? "Правда в том, что тебе говорили мама и бабушка, например, в добрых сказках. Правда с рождения в твоей душе”… Мои пальцы вились, как кишки. Не страшно, – сказал я. И они исправились. Я слышал, как топает по земле паук. И вдруг он превратился в монстра. Еще чуть-чуть и… Потом выползла змея и превратилась в змея! Не страшно! Потом Вервольф! Не страшно! – кричал я. Ты знаешь, это была чистка – от гордыни, злобы, зависти, депрессии, похоти и… И я увидел вдруг сияющую душу свою. Я ее видел, вот как тебя! Даже ты, может быть, не настолько реален, как я ее тогда видел! Я как бы знал, что душа есть, но я не знал, что она действительно есть! И я увидел рай, душистый такой лужок, а сбоку от самого горизонта стало клубиться нечто, принимая то вид голой морщинистой старухи, то черепашьей головы, то какого-то ужаснейшего глаза в проруби кожаных морщин, как у слона, то просто дыры, из которой высовывалось что-то мерзкое и ужасное.
Он тихо опустил бокал на стол.
– Вась, – сказал он. – Извини… Представь, что твой Петя играет на балконе, встает на табурет и выпадает…
У меня исказилось лицо. Я слышал, как в большой комнате мирно брюзжит мотор.
– Страшно? А теперь усиль этот страх в миллиарды раз – вот такая ужасная безвоздушная дыра надвигалась на меня, все ближе и ближе… Понимаешь, слова живые. И я сейчас не могу их вырастить так, чтобы ты ощутил весь мой ужас, перед которым меркнет животный и вообще какие бы то ни были страхики земные. Это была дыра адова! Ад! За что? Ведь я не убил, не зарезал… Я заплакал, Вася, и, знаешь, когда дыра накрыла меня, я сказал: ВЕРЮ!.. МНЕ СТРАШНО, ГОСПОДИ! ГОСПОДИ, СПАСИ И СОХРАНИ!
Он замолчал, потрясенный в который уже, наверное, раз тем, что открылось ему. Руки его тряслись.
– Виталик! Вот о чем ты должен написать великий роман!
– Я сейчас нахожусь в каком-то божественном облаке. Я протянул в этот вихрь мизинец, а меня всего затянуло. Раньше я из-за больного зуба мог повеситься, а теперь хоть пусть член отвалится! Роман – это так мелко! А потом, если я хоть одну душу после этого подсажу на грибы – грех мне, нельзя так, понимаешь?
Юрок
Нашли. Милиция каким-то невероятным образом отыскала и опознала его труп среди останков бомжовского могильника. Встретил на улице его мать. Она похорошела и помолодела. Я прошел было мимо, но она остановила меня.
– Слушайте, а вы в икре что-нибудь понимаете? – вдруг спросила она.
– В чем?
– В икре! – раздраженно повторила она. – Тут студенты с Владивостока, которым я сдаю квартиру, привезли икру. И вот, знаете, хорошо, я посмотрела – на крышечке белая закорючка. А когда я утром глянула, она поменяла положение, была вот сюда, а стала сюда и с другим изгибом – червячок… А если б я съела? Ведь они личинки могут отложить. Вы представляете? Мне потом Полякова сказала, что плохо посолили. А там грамм триста, представляете?
Виталик
Теперь, когда вижу "черных”, вспоминаю слова Виталика: "А ты не зли себя на них искусственно, Вася. Ты люби их, и они полюбят тебя, они не будут чувствовать этот город агрессивной, враждебной средой. Я вот познакомился с Ахмедом и обалдел – ходил себе чурка-дворник, а оказалось, человек с университетским образованием, философ, которому тамошние исламисты житья не дают. Он теперь мой друг. Ты поставь себя на их место. Это тебе здесь жить не хочется, а отправь тебя дворником в Германию, ты ого-го! Да, у меня была к этому Ахмеду легкая неприязнь, а теперь ничего, я вижу человека, а не цвет его кожи и разрез глаз. Понимаешь, если заниматься дружбой, то будет дружба, а если ненавистью, будет ненависть. Просто на самом деле. Это уже пошло, но даже его дед воевал вместе с моим на Втором украинском фронте”.
Я перехожу Оружейный и выбегаю на аллею. Красивым козырьком зависают над нею изогнутые сучья. Вон воюет с листьями инопланетянин Сашка-узбек. Настоящее имя его до того сложное, что он сам не в силах произнести это по-русски. Говорит еще очень плохо, и потому у него сильно развилась мимика. Из-за любого вопроса он вначале пугается, а потом широко улыбается и энергично пожимает плечами. Все, кто не понимает языка, будь они хоть Сократами, выглядят всегда глуповато. Каждое утро, едва завидев меня, он начинает радоваться и суетиться. Сегодня я спешу.
– Я опаздываю, Саша! Бегу, бегу! – показываю в сторону будки.
Он сначала поднимает большой палец, а потом догадывается, что я опаздываю. Включает свою трубу и поддувает мне вслед, колдует, а я машу руками, будто меня сносит ураганом, подпрыгиваю и бегу еще быстрее.
– Спасибо, друг, выручил! – кричу я.
Руками и мимикой он объясняет: мол, обращайся, если что, всегда помогу тебе!
Старик Богданов обиженно поджимает губы – я опоздал. Молча сдает смену, я ничего не спрашиваю, сам потом разберусь. Мне радостно, настроение хорошее, и неловко перед ним. Я не показываю ему своей радости. И воды мне не оставил по смене. Пока он разогревает свой "Жигуль”, я хватаю две канистры и бегу к магазину. Шланг от стены загибает за угол. Всовываю пистолет в канистру, водяная струя с шумом упирается в дно, приятно подталкивая ладонь. От палатки торговцев доносятся вкуснейшие запахи, и я вижу сквозь кусты, что они подогревают что-то на электрической плитке.
– А что это у вас? – не выдерживаю я. – Пахнет так вкусно!
– Шорпа! – Пожилой мужчина, мой ровесник, наверное, рад моему интересу, одобрение мое ему очень приятно.
– А-а, ясно. Шорпа!
Он смотрит на меня чуть дольше положенного.
– Будешь с нами? – вдруг приглашает он.
Он смотрел, чтобы понять, может меня обидеть его приглашение или нет.
– Не-е, спасибо, ребята, я дома поел.
– Через пять минут будет готово, приходи.
– Я на работе, спасибо вам. Приятного аппетита.
Мужчина огорченно цокает языком и разводит руками.
Бегу. Вода плюхает в канистрах. Я чувствовал некую истеричность и фальшь своей радости, окончательного примирения с новым видением еще не произошло в моей душе.
Поставил чайник. Пересчитал "пояски”, почитал замечания и смешные споры ночных сторожей в "бортовом” журнале. Потом включил телевизор. На "Культуре” говорили о том, что у москвичей повысился интерес к танго. Показывали, как люди собираются на набережной Москвы-реки и танцуют. Мило.
Оп-оп! Поднимаем шлагбаум. Приехала банкирша, кодовое обозначение "бабулька”. Поставил ее джип возле будки, это место "левое”, и сто рублей за день мы кладем в карман, ночь – двести.
Интересно, утром она переходит дорогу осторожно, а вечером, после работы, идет не глядя, словно жить не хочет.
Я сидел и радовался, что заработал неожиданный стольник. В натуре удачный день. На другом канале показывали выставку ретро-автомобилей. Они действительно очень красивые, творческие.
Вот появился кавказский вор в законе Апокелла – внешность профессора Кембриджа, только у него в горле дырка и он курит, вставляя специальный мундштук в эту дырочку. Видит меня за стеклом и уважительно приветствует.
– Иди-иди, коллега! – шепчу я.
Во мне уже появилось это холопское превосходство обслуги над клиентами, беззлобное и насмешливое ворчание.
– Давай-давай, шевели каблуками! – презрительно шепчу я вслед старой актрисе Туманской. – Машет еще тут.
Она самая настоящая звезда и кумир поколений, на ней все еще играет отсвет алых советских костров, за ней тянется призрачный шлейф из всех сыгранных красавиц, а мне все равно – перед обслугой все равны.
На ТВЦ говорили о винтажной одежде. Вообще вся эта нынешняя любовь к ретро, винтажу, танго – говорит о безвременье, о бесцветности и безысходности.
Оп-оп! На своем джипе БМВ влетела Язвицкая. Фамилия под стать характеру.
– Давай-давай, чухай на тринадцатое. Женщина за рулем – убийца.
Но она вдруг взвизгнула тормозами в центре прохода. Плохой знак. Вышла и резко к будке, следом вылезла ее мамаша.
– Что такое, мать вашу?!
Выхожу.
– Добрый день, Марина.
– Ошибаетесь!
Сердце ёкнуло.
– Что-о такое? – Я добродушно развожу руками и едва не приседаю.
– Извините, мы же предупреждали, что будем забирать сегодня машину! – она показывает на кокетливый "ниссан микра”, которому слегка загораживает выезд джип "бабульки”. – Вам разве не передавали по смене?!
Конечно, старик Богданов либо забыл передать, либо намеренно не передал. Но ей-то что? А завтра скажет, мол, передавал, не надо спать на посту. И "бабульку” эту не вовремя принесло, она же позже приезжает всегда.
– Марина, вы, на самом деле, сможете выехать, давайте я поруковожу.
– Ёпст тудей! Дя я без вашего руководства вижу, что тут не выедешь! Вызывайте эвакуатор!
Шандец. Приехали.
– Марина!
– Эвакуатор!
– Марина, извините, пожалуйста! – Я уничиженно умоляю ее.
– Так! Я, во-первых, Марианна! А во-вторых, нам сегодня срочно на торжество в Ленинских Горках. Действуйте! – она закуривает. – Время пошло!
Мне тоже страшно хочется закурить, а сигареты кончились.
– Извините, можно у вас попросить сигаретку? – Я будто со стороны слышу свою наглую просьбу.
Она замирает, задыхается и с неприязненной, молчаливой ненавистью протягивает тонкую пачку. Я вынимаю сигаретку "зубочистку”, отрываю фильтр и закуриваю, руки дрожат.
– Эта машина не является членом нашей автостоянки! – проявляет бдительность ее мать.
Я курил, и от волнения ломило в груди. Надо сказать, что муж молодой Язвицкой – генерал МВД и глава какого-то фонда, где тоже фигурирует эта аббревиатура. У них четыре машины, и они являются ужасом и головной болью всей нашей стоянки МГСА. У самого генерала две таких роскошных иномарки, перед которыми "лексус” кажется машинкой из детского конструктора.
– Нет, главное дело, я что, буду ждать, пока вы покурите, что ли?!
– Вот, Марианна, вы видите здесь следы от прежней машины, и они не задевают этот джип. Можно вырулить.
– Прекратите включать дурака! Вы давно на этой стоянке?
– Не очень, простите.
– Мы будем жаловаться Владлену Николаевичу. Делайте что-нибудь. Иначе я вызову эвакуатор за ваш счет.
Я звоню "комбригу”. Объясняю ситуацию. Выслушиваю его ругательства. Даже трубку хочется отстранить от уха.
– Дайте сюда! – Марианна выхватывает трубку. – Дима! Что это такое?!
Я слышу его плачущий, растерянный голос.
– Как вырулить, Дима? Это невозможно! Вы меня за дуру, что ли, держите?! Да, эвакуатор! "Дорожный ангел”! Четыре тысячи.
"Четыре тысячи, твою ма-ать. Что же делать? Что же делать”?
– Да знаю… Да знаю я. Эта машина "левая”, Дима! Она вообще не должна перегораживать мамину машину, понимаешь? Это здесь не стояло! А у него вообще вид сонный какой-то… Мы будем ставить вопрос перед вашим руководством! – Она передает мне трубку.
– Посмотри в записных книжках телефон "бабульки”. – Голос его по инерции рыдает. – Василий, слов нет, сколько раз я тебя предупреждал, особенно по Язве. Поздравляю, ты попал на бабки и на проблемы!
Трясущимися руками роюсь в пыльных книжках. Обе дамы нервно курят. Вот, слава богу, телефон "бабульки”. Звоню. Женщины подходят ближе и настораживаются.
– Извините, – слышу я холодный голос в трубке. – Извините. Я понимаю, но я не могу, я уже еду на дачу.
– На да-ачу! – У меня обрывается сердце.
– Да на какую дачу?! – взрываются мать с дочерью. – На дачу как раз на своих машинах ездят. Пусть не врет! Она еще не могла на дачу уехать. Мы ее сейчас эвакуатором на обочину выкинем! Вас здесь не стояло!
– Извините, извините, – тихо говорю я банкирше и кладу телефон на стол, как надгробный камень на свою могилу.
– На дачу уже уехала! – повторяю я.
скачать dle 12.1