(рассказ)
I
Засыпал Аристарх тяжело, долго и одинаково. «Давай уже погружайся», — говорила Рина. Погружение отличалось некоторым замиранием чувств. Глаза видели, но картинка не двигалась, как будто остановили изображение. Уши слышали, но не слова, а какую-то тягучую прямую музыку. Над головой нависало облако, по плотности похожее на ткань. Ткань эта постепенно, складками, разворачивалась и закрывала неподвижный горизонт. После чего, собственно, и начиналось погружение.
Аристарх любил воду и не боялся ее.
Этой воды было так много, что она теряла главное свойство. Тело не становилось мокрым, как при купании, хотя пропитывалось водой насквозь. Пространство сухой тяжелой воды сливалось с тканью облака, и первое погружение на том заканчивалось. Потом Аристарх вдруг выскакивал на поверхность, словно заново рождался, и так же, как при рождении, начинал кричать от ожога новым дыханием. Если Рина оказывалась рядом, крик сам по себе прекращался от ее шипа. «Ч-шш, ч-шш», — говорила Рина и ритмично похлопывала его по плечу. Хуже обстояло, когда Рины рядом не оказывалось. Крик продолжался до ее появления и будил Аристарха. Но и тогда сразу не останавливался, потому что успевал набрать силы. «Уймись, — говорила Рина. — Пост номер один под охраной».
Иногда вместо Рины появлялась Таша и путала карты. Но Аристарх смирялся с подменой часового и не накладывал взыскания. Вторая проверка была связана с естественным неудобством изнутри. Внизу живота разворачивалось свое облако и просилось наружу странным возрастанием плоти. Аристарх долго держался, пытаясь рассосать облако сном, но Рина непостижимо чувствовала его неудобство и, переводя Аристарха в сидячее положение, помогала не проснуться окончательно. Облако вырывалось странно пахнущей жидкостью, и Аристарх, слабый, тряпичный, погружался в прежние глубины.
Третья проверка происходила, когда он во сне понимал, что Таша нуждается в его присутствии. Для того чтобы успокоить ее, Аристарху приходилось вплавь пересекать комнату, не выныривая на поверхность, держа дыхание в себе, миновать еще одну комнату, наступая ногой на что-то, погруженное с вечера на дно вместе с ним, подмерзать в пространстве кухни и снова открывать кингстоны, уже привалившись к старому Ташиному телу. Впрочем, эта процедура часто была связана с окончательным выныриванием, и тогда Таша много раз недовольно повторяла: «Опять встал чуть свет», и Аристарх мучительно искал этот
чутьсвет в проступающих очертаниях дома.
Рину
чутьсвет, кажется, смущал мало. Или он для нее просто не существовал. Аристарх привык к тому, что она никогда не спит, что у нее есть на это какое-то высшее право, и не завидовал. Ну, разве очень редко. Он любил проводить
чутьсвет в пижаме, не переодеваясь в дневную одежду. Рина не прекословила, только по многу раз просила его обуть тапочки. С пола сильно дуло. Аристарх знал это как никто, проводя на полу много времени.
— Во сколько я встал?
Это был его любимый и упорный утренний вопрос, взрослый и конкретный, в отличие от метафизического
чутьсвета, и ни Рина, ни Таша никогда не отказывали ему в ответе. Но Аристарх ответ забывал и настойчиво повторял вопрос несколько раз. Ответы отличались интонациями. Ринина была насмешлива, Ташина драматична. Ей любое время казалось
чутьсветом.
— Давай завтракать.
Это была любимая утренняя фраза обеих. Аристарх мог бы сказать им, что «завтракать» предстоит завтра. Но он не очень точно понимал, что значит «завтра». Обычно это было нечто, связанное с покупками нужных ему вещей, — водяного пистолета или великолепных угольно блестящих наручников, которыми можно было приковать Ташу к креслу, а самому спрятаться в шкафу. Или мотоциклетного шлема с закрывающимся рыцарским забралом, который мама обещала ему купить, но, наверное, забыла и нуждалась в напоминании. Вот Рина никогда ничего не забывала! В общем, Аристарх не стал сосредотачиваться на лежащем на поверхности каламбуре, а отвечал на однообразное предложение с непререкаемым постоянством такое же одно и то же:
— Аппетит еще не пришел.
Он любил ритуалы, несменяемость паролей и отзывов и переживал любые отклонения, горько выговаривая Рине:
— Ты в прошлый раз не так говорила.
Рина, надо отдать ей справедливость, редко нарушала правила. Вот и на неприход аппетита она отозвалась с похвальным постоянством:
— Так давай его позовем.
Призывание аппетита было рассчитано на довольно долгий, но не бесконечный срок. Аристарх не использовал ритуалы во зло. Его понимание времени как оттяжки неприятного ограничивалось грядущим гулянием, почему-то без завтрака невозможным. Сборы тоже обещали ряд фокусов, и Аристарх с удовольствием их предвкушал. Как он будет бегать с одной надетой штаниной, а Рина ловить его с нарочито зловещим лицом. Как он будет вертеть головой, чтобы шапка наделась криво и закрыла глаз, и тогда Аристарх закричит с истошным ликованием: «Я пират! Я пират!», а Рина вороньим голосом начнет каркать таинственное: «Пиастры! Пиастры!»
— Давай позовем, — соглашался Аристарх и заводил первым: — Аппети-и-ит! Приходи-и-и!
— Приходи, подлый трус! — мультяшно подхватывала Рина, и они долго смеялись, падая на пол и задирая ноги.
Ослабнув от смеха, Аристарх давал обещание, которое старался выполнять, несмотря на ускользающую суть:
— Аппетит придет
ровно через
пять минут.
Что означало «ровно» применительно к пяти минутам, оставалось загадкой. Но фраза также была частью ритуала, и не стоило анализировать ее излишне долго. Рина каким-то образом знала, когда истекают эти ровные минуты, и тогда уж Аристарх сдавался безоговорочно.
Иной раз «ровно пять минут» обставлялись добавочными действиями, не нарушавшими общего порядка.
— Давай помедитируем, — говорила Рина.
Обычно это бывало в период или сразу после болезни. Поначалу, когда только начинало сладко разымать сочленения, болеть Аристарху нравилось. Лежать он не любил. Главным образом сидел, привалясь к Рине спиной и вдавив затылок в ее щеку, мало-помалу врастая в нее, сливаясь с ней и испытывая от этого непонятное дополнительное наслаждение. Много против обыкновения спал, проваливаясь глубже здорового состояния, иногда, как выражалась Рина, «бредил». То есть оказывался в небывалых местах вместе с небывалыми созданиями, и если пугался их, всегда можно было громко и безнаказанно зареветь и вынырнуть на поверхность.
Через несколько дней, когда спать уже не хотелось, а гулять еще было нельзя, становилось как-то ожесточенно весело, хотелось носиться по дому, висеть на дверях и забираться под кровать, хватая оттуда Ташу за ноги. Выход впервые после болезни во двор составлял, возможно, самое счастливое ощущение в жизни Аристарха, особенно если за время сидения выпал снег или, наоборот, прекращался дождь, но оставались глубокие непрозрачные лужи, наступление на которые сопровождалось переливом теплой и невыносимо приятной воды в сапоги.
Медитация сопровождалась усаживанием на большом диване в определенной позе и заключалась в складывании рук ладонь к ладони перед животом и медленном произнесении нараспев одних и тех же слов с акцентированными паузами:
— Я/больше/никогда/не буду/болеть.
Произносить это Аристарху нравилось, тем более что откладывало завтрак за грань
ровно пяти минут.
Ритуал завтрака отличался разной степенью успешности в зависимости от кормящего. Таше полагалось рассказывать историю о девочке, которая зачем-то пошла в одиночку в лес, где, естественно, попала в неприятную ситуацию с медведями. Аристарха всякий раз изумляла непроходимая глупость девочки, не просчитывающей элементарных последствий одинокой прогулки, и это часто мешало ему глотать кашу или омлет, а то и заставляло бунтовать против их якобы высокой температуры. Рина не выносила одинаковых историй, и ее неожиданные фортели сбивали с толку, а когда Аристарху удавалось сбалансировать новый сюжет с прежним, было поздно — тарелка оказывалась пуста. К тому же Рина знала секрет приготовления вареников, против которых Аристарху выработать противоядия не удавалось.
Рано или поздно домашние ритуалы заканчивались, и они с Риной, взявшись за руки, спускались с крыльца, после чего наступала пора внешних, прогулочных церемониалов. На крыльце их встречал Сяма. Аристарх находился с Сямой в непростых отношениях, граница которых проходила через его сердце, принадлежащее Рине. Борьба за обладание ею была изначально неравна. В хорошие минуты оба справлялись с ревностью, и тогда прогулка начиналась с ритуала выведения Сямы. Рина держала его за ошейник, Аристарх же ухватывал за самый конец поводок. Они чинно проходили по улице, синхронно приговаривая:
— Делай дела, Сяма.
В конце улицы сворачивали к лесу. Там, в строго определенных местах, Сяма присаживался в позе низко стартующего легкоатлета (Аристарх любил смотреть с Риной спортивные передачи), после чего, произнеся ритуальные похвалы, они отправлялись тем же порядком в обратный путь. Аристарх, надо признать, не всегда переносил эскортное сопровождение и, бросив поводок в пыль или, того хуже, в грязь, бурно лидировал, а то, наоборот, бросался назад к калитке и запирал ее изнутри. Ревность, как он понимал, трудно поддавалась жесткому контролю. По возвращении Рина делала вид, будто ничего не произошло, а Сяма вообще обращал на Аристарха значительно меньше внимания, чем тот заслуживал.
— Куда отправимся? — задавала Рина устоявшийся вопрос, и Аристарх не решался нарушить протокол возражением, что на каждое «отправимся» вероятно свое «отлевимся».
Он изображал усердный поиск вариантов, поднимая указательный палец и упирая его в лоб, и наконец произносил: «О!» За этим восклицанием следовало озвучение выбранного маршрута, каждый из которых подавался как великое географическое открытие. Иногда, достаточно редко, Аристарх преступал границы. Вот и сегодня он с наигранным оживлением сделал предложение, на которое Рина давно не отвечала с полной определенностью.
— Может, в дом то́рча?
Аристарх и сам не знал, зачем он мучает Рину и почему она так настроена против этого маршрута, что даже не поправляет его: «Не то́рча, а творчества!» и не предлагает произнести это длинное и неинтересное слово, как-то связанное с обычной оценкой Таши некоторых его действий: «Что ты творишь!» Но ему постоянно хотелось убедиться в ее сверхвозможностях. Это было так важно, что он не успевал удержаться от провокации. Менее приятным для Рины был только вопрос: «Когда приедет мама?» Но с тех пор, как между мамой и Риной случилось
громкое, Аристарх стал осмотрительнее, и этот вопрос задавал только тогда, когда желание увидеть маму делалось уже совсем невыносимым. Против неопределенного «вряд ли» или оскорблявшего Рину в глазах Аристарха «да что там делать!» он впервые за много больше, чем
ровно пять минут, услышал обнадеживающее:
— Можно попробовать.
— Ура! — с сомнением сказал Аристарх.
Он вдруг совершенно расхотел в дом то́рча, но отступать было поздно, да и ни к чему. Рина выкатывала из сарая велосипед, и Аристарх уже предвкушал усаживание — с одергиванием и всесторонним подтыканием куртки — в свое заспинное кресло; встраивание ног в специальные выемки; пристегивание туговатыми космонавтскими ремнями с громкой защелкой; и — о небо! — трогание с места, когда Рина, удерживая равновесие, отталкивалась от асфальта и успевала попасть в педаль за мгновение до неизбежного падения. Аристарх чуть перевешивался влево, обхватив Рину за корпус и заглядывая в ее невидимое лицо, и произносил: «Поехали!» А она, уже занятая рулением и удержанием равновесного состояния, исхитрялась оборотить голову, так что Аристарху становился виден абрис ее щеки с обозначившейся скулой, и пропевала:
— Га-га-а-рин, я вас любила, о!
Он знал, кто такой Гагарин, но делал Рине замечание — сколь возможно деликатно: «Не пой!» — не потому, что Рина пела плохо, а потому, что публичное пение казалось ему не вполне приличным времяпрепровождением.
II
Перед собой Аристарх видел только Ринину спину с двигающимися при нажиме на педали лопатками, а вертеть головой скоро надоедало, и ему ничего не оставалось, как размышлять и следить за переменой дорожного покрытия. Асфальт кончался вместе с их улицей, и велосипедные колеса мягко проседали под прекрасными мелкими камушками, которые Рина называла щекотным словом
щебенка. Они зачастую останавливались тут, и Аристарх набирал полные карманы этих камушков разных размеров и конфигураций, чтобы выкладывать из них у себя во дворе иероглифы. Но сегодня, когда Рина так легко согласилась на несбыточное, об этом не могло быть и речи.
Как это Рина, такая умная, говорит
дачтотамделать, думал Аристарх. А песочница с оставленными прошлыми детьми игрушками! А горка без гвоздей, рвущих штаны! А турник! А златокудрая девочка, которая высыпала ему на голову полное ведерко песка! Изрядная доля сыпучего тела попала в глаза, создав высокий уровень дискомфорта, но девочка была так обворожительна, что Аристарх, против обыкновения, не пищал, даже когда Рина вымывала ему этот песок из волос, хотя он мечтал бы остаться с барханом в голове, дабы при новой встрече продемонстрировать девочке неоспоримую верность и отвагу.
Аристарх знал, что в доме то́рча временно живут постоянно сменяемые писатели и что это такие люди, из которых получаются книги. А к книгам, хотя непрочность их исходного материала доставляла ему немало хлопот, и вообще к письменности Аристарх относился с почтением. Он всегда дотошно выспрашивал, что написано на разных вывесках и табличках, потому что Рина умела их читать. А в доме то́рча в газон была воткнута фанерка, на которой, по утверждению Рины, значилось:
Тихописателиработают. Работали они без преувеличения очень тихо и невидно, и Аристарх ломал голову над тем, когда же писатели играют в песочнице и скатываются с горки. Наверное, по ночам. А днем щедро предоставляют эти объекты своим и окрестным детям. Только однажды Аристарх своими глазами видел писателя, который нарушал установленное правило. Он шел по дорожке и кричал что есть мочи в телефон плохие слова, которые Аристарх слышал от сантехника Глушкова и потом долго повторял, пока не забыл. Вероятно, кто-то сильно мешал этому писателю работать.
Они проехали мимо разросшихся вдоль забора лопухов, где Аристарху некогда фантастически повезло. После дождя лопухи были облеплены маленькими улиточками с роговыми панцирьками и толстыми запятыми слизней. Аристарх набрал их полную пазуху, как ни увещевала его Рина не делать этого. Моллюски оказались страшно пачкучими, и рубашку, покрывшуюся космическими разводами, отстирать не удалось. Но удовольствие добычи было не сравнимо ни с чем. Рина остановилась аккурат перед железной калиткой, как всегда, ювелирно рассчитав тормозной путь, так что переднее колесо с калиткой только соприкоснулось. Они обычно входили здесь, хотя в доме то́рча был парадный вход, но это требовало значительного объезда. Как-то раз калитка оказалась запертой на такой же замок с синим тросиком, каким Рина крепила велосипед, когда шли в магазин, и они поехали кругом и увидели собаку в вольере. Собака бросалась на рабицу и хрипела. Это и называлось парадным входом.
Рина слезла с седла, потому что впереди находились мелкие, но коварные ступеньки, и повела велик в сторону детской площадки мимо прудика, в котором ни в коем случае нельзя было купаться. Аристарх порядок знал и не просил высадить себя из заспинного кресла. Этому надлежало произойти не раньше достижения дуба, к которому прислонялся велосипед на время гулянья. Аристарх любил трогать слоновий древесный ствол, в чьи морщины помещались почти все его пальцы. Поставленный на землю, он еще какое-то время должен был терпеть проверку боеготовности — новое всестороннее обдергивание и ощупывание на предмет вспотелости. Потом его наконец отпускали на волю. И знание, что за ним неусыпно следят, не вмешиваясь, и в любой момент придут на помощь, позволяло Аристарху совершать вылазки и кульбиты, на которые он никогда бы не решился без подстраховки.
Помпон появился в тот момент, когда Аристарх уже взобрался на горку и стоял, как на капитанском мостике, на площадке, огороженной холодными сварными трубами мелкого диаметра, крашенными красной слоистой эмалью. Он уже готовился опуститься на пятую точку и соскользнуть вниз, чтобы при этом Рина картинно схватилась за сердце. Аристарх знал, где находится сердце, с тех пор как ему подарили анатомическую таблицу. Только он пока не уяснил, как в теле женщин сердце сочетается с грудью. Поэтому, по его мнению, Рина театрально хваталась за грудь, из хитрости называя ее сердцем.
Он терпеть не мог, когда на Рину в его присутствии посягал кто-то посторонний. Ему сразу делалось беспокойно и суетливо, в животе начиналось безотчетное волнение, и единственным его желанием было немедленно любым путем избавиться от соперника. Любой путь заключался в капризном канючении или надоедливом вторжении в разговор дурацкими репликами. Одно дело, когда приходили соседи или дальние гости, которые хотя бы приносили конфеты и пирожные. Их некоторое время можно было потерпеть. Но прогулка — дело святое, а святость состояла из его с Риной парной неразделимости. Во время прогулки никакое вмешательство в процесс категорически не допускалось, и здесь уже шли в ход крайние меры в виде хорошо организованной истерики.
Помпоном Аристарх окрестил его сразу же, потому что дорого бы дал за такую кепку с шариком из шерстяных ниток на макушке. Возможно, коль скоро бы дело дошло до прямого обмена, даже поставил на кон любимую машинку «скорой помощи». Нет, это, конечно, вряд ли, но как версия… Если бы Аристарха спросили, во что еще был Помпон одет, он бы, наверное, замешкался с ответом, потому что не научился рисовать целое, а лишь выхватывать наиболее любопытную часть. К тому же, за отсутствием в семье взрослых мужчин, он не знал многих атрибутов мужского туалета. Дядьки, с которыми иногда приходила мама, не в счет: он ненавидел их еще до знакомства и не запоминал в лицо.
Помпон шел прямо на Рину, и сомнений в его намерениях не было. В корявой физиономии Помпона Аристарху чудилось некое смущение, которое он знал за собой, когда, вопреки внутренней установке, колготки вдруг резко охлаждались незапланированной мокротой, распространявшейся по ногам вниз. Это случалось все реже, но все-таки случалось и с определенных пор оставляло чувство неловкости, хотя Аристарха никто за подобные казусы не ругал. Помпон и Рина даже не обменялись приветствиями, из чего Аристарх вывел очередное умозаключение, что взрослые не всегда следуют указаниям, даваемым детям.
— Твой? — с места в карьер спросил Помпон, задрав голову в направлении Аристарха.
— Не мой! — неожиданно отрезала Рина.
Аристарх было выпятил задрожавшую от обиды губу, но предпочел пока сдержаться и понаблюдать за развитием событий. Он, конечно, не верил, что Рина может всерьез от него отказаться, как уверяла мама после
громкого, но страх этого невозможного события иногда возвращался по ночам, особенно когда Рины не оказывалось поблизости при проверке поста. Пока что он только раздумал съезжать вниз. Нынешняя капитанская позиция казалась Аристарху более рентабельной.
— В смысле — внук? — уточнил Помпон и, не дожидаясь ответа, обратился к Аристарху напрямую.
— Как зовут?
— Рина, — отозвался тот давней и всегда производящей впечатление заготовкой.
— Как?! — ожидаемо поразился Помпон, но, в отличие от большинства растерянных реагирующих, коротко усмехнулся, дернув щекой.
— Ты еще спроси, сколько ему лет, - не без горделивой ноты подсказала Рина.
— И сколько? — послушно спросил Помпон.
— Сорок три! — с заученной восклицательностью сообщил Аристарх.
— Вот это да! — почти искренне удивился Помпон. — Ты что же, совсем в бабушку превратился?
Миг триумфа, казалось бы, уже наступил, но обычного восклицания: «Какой интересный мальчик!» Аристарх так и не дождался. Пришлось применять спецсредства.
— В какую еще бабушку? — ехидно спросил он.
— Вот в эту, в твою, — подсказал Помпон. Он был неплохим партнером.
— Это не бабушка! — заявил Аристарх с той разоблачительной интонацией, которую подхватил в кукольном театре, когда публика в точности такой же репликой пыталась наставить на ум Красную Шапочку. — Никакая не бабушка. Это — Рина!
— Так Рина — это же вроде ты, — попытался сбить его с толку Помпон.
Но такого рода подвох давно не был для Аристарха новинкой, и здесь пора было прибегнуть к отвлекающему маневру. Он резко сел на мягкое место, оттолкнулся о бортики и съехал с горки с утрированной лихостью, так что ноги его грубо ткнулись в землю. Тут же у парадного входа залилась собака, и златокудрая принцесса в сопровождении смуглой раскосой няни закачала бантом в направлении площадки.
— Смотри, вон идет Кристина, — с облегчением прокомментировала Рина и так явное.
Иногда, гораздо реже, чем другие взрослые, она тоже говорила лишнее, но сейчас ее оправдывало присутствие постороннего Помпона. Аристарх молча, специальной боцманской походкой двинулся навстречу девочке. Имя
Кристина несколько его обескураживало, потому что
не так давно (эта единица времени была для Аристарха столь же абстрактна, как и
ровно пять минут) он посетил
крестины совершенно другой девочки — сморщенной и краснокожей, которую и девочкой-то можно было назвать лишь условно, чтобы не огорчать ее родителей. Поэтому златокудрую он никогда по имени про себя не называл. А то краснокожее существо истошно орало на руках у батюшки, особенно надрываясь после окунания в огромную лохань. Аристарх же с высоты своих лет усвоил, что в храме нужно вести себя с
благоговением, но, поскольку он не совсем точно понимал, что значит
благоговение, то решил, что это означает посильное молчание, и поведение краснокожей внушало ему легкое презрение. «Ты тоже таким был», — в подобных случаях говорила Рина, и Аристарх с натугой допускал это, но до конца не верил.
Кристина никогда не снисходила до приветствий, но, в противовес Помпону, это было правильно, потому что подданные должны приветствовать принцессу, а не наоборот. Они сразу залезли в песочницу, пахнущую, как лоток кошки, которую Аристарх из-за желтизны и нередкой слезящести глаз назвал Дыней. Рина с Помпоном уселись на лоснящееся бревно поблизости, и Аристарх держал их в поле обзора и зоне слуховой досягаемости, хотя говорили они на преднамеренно пониженных тонах.
— Ты же должен был уехать, - сказала Рина тоном, каким укоряла Аристарха за неубранные игрушки.
— Но не уехал, — сказал Помпон, что и так было очевидно.
— Почему? — спросила Рина. — Чего бы тебе в квартире не работать?
— Не знаю, - признался Помпон. — Я там вообще ничего делать не могу.
— Но мы же договорились! — это выражение Аристарх знал хорошо, даже слишком хорошо. Оно было у Рины одним из крылатых.
Помпон на это никак не отреагировал, как часто делал и сам Аристарх.
— Ты бы меня в гости, что ли, пригласила по старой памяти, — стал напрашиваться Помпон.
— Нет никакой памяти давно, — сказала Рина, и это было странно, потому что Аристарха она как раз всегда уверяла, что память надо тренировать, а значит, не отрицала ее наличия.
Помпон отказался от комментариев и предпочел сменить тему.
— Что-то ты застряла в бабушках, — сказал он, и Аристарха это насторожило. Он почувствовал, что сказанное имеет к нему какое-то неприятное отношение. — Не показываешься нигде.
— Мне нравится, — сказала Рина.
— А мне в этом видится вызов, — сказал Помпон.
Таша очень любила это выражение и часто его повторяла, и ей действительно вызывали врача, который любил мерить давление резиновой грушей и повторять досадное: «А ты, мальчик, не мешай».
— Кому? — спросила Рина.
— Таланту, - сказал Помпон туманно и добавил: - Ты хоть пишешь?
— Зачем? — спросила Рина и сама объяснила (к этому приему она тоже прибегала постоянно). — Это мне неинтересно.
— На что вы живете? — спросил Помпон, и этот совсем уже дурацкий вопрос почему-то привел Аристарха в неконтролируемую ярость.
— Как Бог пошлет, — ответила Рина, и Аристарх понял, что Помпон ее тоже окончательно достал.
Кристина тем временем вынула с предосторожностями куличик из формы в виде бабочки и ждала от Аристарха изъявления восторгов. Но Аристарх уже решил вмешаться во все более раздражавший его диалог. Он поднялся с корточек в рост и обтер шершавые от песка руки об куртку.
— Ты пишешь! — крикнул он, ради правды готовый на костер. — Только
вчера (ему казалось, что это достаточно убедительный и досягаемый отрезок времени), только
вчера писала: «Мама» и «Мир»!
Эти очертания он научился различать среди загадочных орнаментов Рины в его альбоме для рисования разных каляк и маляк и выложенных из щебенки иероглифов.
Кристина не могла пережить предательского отвлечения от ее красоты и основательно треснула Аристарха лопаткой по спине. Он с притопом поставил ногу прямо в центр бабочки, своей хлипкой полнообъемностью оправдывавшей пустоту создавшей ее формы, и для верности провернул ступню влево-вправо, так что вместо бабочки на песке остался веерный след его кроссовок. Златокудрая набрала воздуху и взвыла. Обычно бессловесная няня прекратила грызть семечки.
— Малчик какой! Что деляль! — составляла она укоризны из немногих известных ей на чужом языке слов.
— У тебя бабка старая! — кричала Кристина куда более определенно. — У тебя матери нет!
Аристарх знал, что девочек почему-то нельзя бить, и поэтому только несильно толкнул златокудрую в грудь. Она картинно упала, раскинула руки и зашлась. Няня бросилась к ставшей совершенно безобразной принцессе, скандируя: «Шайтан! Шайтан!», Рина — к Аристарху, но хотя бы молча.
— Дура! Иди на
крестины! — выпалил Аристарх в сторону извивающейся на руках у няни бывшей златокудрой.
— Ты что твори-и-ишь! — совсем как Таша, даже с той же протяжной интонацией, выговорил Помпон, поднимаясь с бревна.
Аристарх, уже вознесенный на высоту велосипеда, уже угнезживаясь в заспинном кресле, которое было самым безопасным местом на земле, успел и ему отвесить удачную, на его взгляд, остроту.
— А ты на работу иди, Помпон приставучий!
У Рины сделалось выражение лица, как когда она сдерживала смех.
Они ехали к дому, и Аристарх представлял, как он будет обедать с предварительным призыванием аппетита и как потом Рина будет его укладывать — с книгой, не совсем понятно как сделанной каким-нибудь писателем в доме то́рча, и как ему постепенно станет тяжело в глазах и сладко на сердце. Он только не мог установить, будет ли, когда он потом проснется, тоже
чутьсвет или что-то другое. Думал он и о старости — в том плане, что если бы Рина была как Таша, но оставалась при этом Риной, он все равно бы так же любил ее — ревниво и неотъемлемо. И еще — что Рина была права: не стоило им посещать этот противный дом то́рча. А мотоциклетный шлем ему обязательно купят — надо только почаще напоминать.
_________________________________________
Об авторе:
МАРИНА КУДИМОВА
Родилась в Тамбове. Живет в Москве. Окончила Тамбовский педагогический институт. Автор книг «Чуть что», «Голубятня», «Душа-левша» и др. Лауреат премий им. Маяковского, журнала «Новый мир», Антона Дельвига, «Венец» и др.
скачать dle 12.1
