Каковы ваши музыкальные пристрастия? Что интересно вам в современной музыке, российской и зарубежной, какие тенденции представляются положительными, а какие – напротив, вызывают отторжение? Влияют ли современные композиции (личности отдельных исполнителей, группы) на Ваше литературное творчество – и, если да, то каким образом?На вопросы редакции отвечают Александр Чанцев, Алексей Козлачков, Вадим Муратханов, Татьяна Данильянц, Владимир Козлов, Сергей Сиротин, Руслан Комадей, Мария Ватутина
________________________________
Александр Чанцев, критик, литературовед-японист, прозаик:
Один из самых умных людей в моей жизни, мой научный руководитель В.П. Мазурик, говорил, что самое важное искусство – не литература, а музыка. Он был, безусловно, прав.
Выше музыки – только молчание. «Все, что можно высказать только с помощью молчания, и музыка, музыка скрипок и голосов, доносящихся с такой высоты, что забываешь об их бренной природе» («Ostinato» Дефоре).
Для этого есть Моцарт и Бах, но если говорить о каких-то формальных доказательствах, то:
Музыка – прямой голос Бога («В начале было Слово» - не было ли это звуком, нотой?). Книги – не всегда верный подстрочник с одного из вавилонских.
Литература с большими или меньшими потерями переводится, разбирается, перекладывается. Какой смысл и успех заниматься тем же с чудом Перселла?
И музыка может обойтись без литературы. А литература – да, тоже может, но очень обеднеет, как под санкциями.
Современная отечественная литература, кстати, в силу своей до сих пор толстожурнальной совписовской провинциальности или как бы прозападной (хотя и сам наш рок вторичен изначально – тот же БГ был бы никем, если бы не сдирал и не перекладывал на русский Моррисона и Дилана, битников и буддистов), пригламуренности крайне сера в музыкальном плане. Вспоминают одесский фокстрот в детстве, вскинутую пьяную «козу» на концерте «Чайфа» в 90-е или прочие симулятивности.
Даже у переоцененного Рушди больше музыки – как традиционного индийского мелоса, так и рока – чем везде там, у нас.
Об этом нет смысла говорить, как и сводить музыкальное присутствие в тексте только к аллюзивному ряду. Слава небу, музыка живет еще в книгах, написанных на нашем языке, ритмом, звучанием строки, ментальной сладостью и ментолом чудесного озноба на губах восприятия. Стиль – это музыка, и это все, что у нас есть, да не уловит всех бабочек швейцарский сачок.
Слава музыкальным небесам, музыка звучала в стиле и после Серебряного века. Очень музыкален Шаламов – его жесткие периоды мог бы начитать Джонни Кэш под джапанойзовский адский скрежет Merzbow.
Изящная барочная музыкальность звучит в прозе и стихах Владимира Казакова – тут возможным саундтреком такой чуть постмодернистский, с ироничной хитринкой «Танец Казановы» Сергея Калугина.
Подмосковным туманным романсом, охрипшим от дыма старого самовара, музыкален Саша Соколов.
Из молодых и не очень музыкальны Шамшад Абдуллаев и Николай Кононов, Максим Гуреев, покойная Ольга Комарова, Андрей Сен-Сеньков и Виктор
Iванiв.
Я не говорю о поэзии, там какие-то другие законы и самочиние, но о прозе и том, что несколько тавтологично называют стихопрозой. И очень надеюсь, что кого-то я все же забыл.
Надеюсь и, что стилисты не будут, конечно, продаваться даже тысячами, не одержат даже маленькую победу, но сим и победиши - «не печалься, мой друг, мы погибли …» Так, например, хороший нон-фикшн о музыке, (около)музыкальные издания уже не всегда обязательно заказывать на английском в Амазоне – я о «До востребования. Беседы с современными композиторами» Дмитрия Бавильского или изданиях Летова его женой, о переводных «Дальше — шум. Слушая XX век» Алекса Росса или «Бриттен. Сборник».
Еще у нас есть новые композиторы и исполнители – Мартынов, Батагов и Осетинская, не все еще потеряно. А если закроют клуб «Дом», мы не хипстеры, мы выйдем на баррикады или краудфандингнем деньги, как на фильм о Летове.
Мои музыкальные пристрастия? Перед расстрелом, после последней сигареты и Символа веры, я попросил бы поставить музыку из подростковья - U2 или Doors, Queen или Nirvana. (Надеюсь, они согласятся поискать музыку хотя бы в «ВКонтакте».) Вспомнил бы, что был на всех концертах, от Японии до Португалии, а на Боуи и Portishead – не довелось. А Лу Рида и Лхасу услышать уже только на рок-н-ролльных небесах. Диаманда Галас, Гэвин Фрайэдэй и Ник Кейв будут всегда. За «Sister Morphine» в исполнении даже 67-летней сейчас Марианны Фэйтфул можно продать душу, всех «Букеров» с большими и малыми книгами и не прогадать. Кэш и Коэн – титаны и олимпийцы. Летова и Калугина, которыми оправдано существование богоспасаемого явления под называнием «русский рок», уже назвал, а Башлачева – еще нет (ранний «Крематорий» и кормильцевский «Наутилус» оставим постхиппи послушать еще на будущих флэтах). Рок умер, слушаешь только великих стариков-мужиков (покупал давно, еще на кассетах, в киоске на Новом Арбате Тома Уйэтса и Нила, кажется, Янга, продавец коллеге – «возьми на той полке, где Мужики»), но новый фри-джаз безумно интересен. Барочная придворная музыка Перселла прекраснее, холоднее и актуальнее нынешней зимы и многих прошлых зим – недаром его использовали все, от Таунсенда до Клауса Номи, в «Заводном апельсине» и отечественных Холмсе и Ватсоне.
Писать надо о них и – ими.
P.S. OST’м к этому тексту стали, так получилось, две коллаборации, два сплава индастриала и джаза, рока, эмбиента и Бог чего еще: Джарбо с Bohren & der Club of Gore с концерта в ЦДХ в позапрошлом году и Current 93 and Nurse With Wound.
Алексей Козлачков, прозаик:
С музыкой отношения устанавливаешь всю жизнь, как с женщиной или с начальством, и в каждом возрасте они разные. Мне повезло, у меня в семье пели отец и мать — народные, деревенские, советскую песенную классику 30-х — 40-х – «Вот кто-та с гоорачкии спустился...», «Пазарастааали стёшки-дарошшки, где прахадили милава ношки...». Эти песни поют народные хоры, и пел хор моей родни за столом по праздникам. В отличие от обычного русского пьяного пения, здесь все знали слова, пели слаженно на два голоса, сбегались послушать со всей улицы. Наверное, это были зачатки моего музыкального вкуса, это навсегда отвратило меня от дурного пения и вообще всяческой немузыкальной музыки. Затем были периоды страстного отношения к музыке и ее сильного переживания и периоды почти равнодушия. В школьные годы я сокрушил три попытки родителей обучить меня музыке, просто спорт и мордобой в рабочем предместье были куда насущней.
Последние школьные годы - это период как раз страстного переживания музыки, в это время она шла в комплекте с танцами в парке, драками из за девок и обжиманиями по кустам и подъездам: «А ты опять сегодня не пришлааа, лай лула, а я так ждал, надеялся и верил...». Поскольку музыкальная страсть носила для меня тогда прикладной к девкам характер, как бокс и накачка железками, то мимо меня пролетели все более или менее чистые ее жанры, все эти роки, рок энд роллы, блюзы, джазы и проч., все эти Ролинги, Спейсы, Квины и даже самые Битлы, до сих пор не знаю, они тоже рок или уже нет. И это все на фоне довольно уже широкого увлечения тогдашней молодежи западной популярной музыкой... Меня это совершенно не захватило, от этого в памяти остались одни смутные названия групп и отдельные имена, причем без всякой идентификации имен с конкретным обликом, ну, разве, кроме Битлов. Это было время, когда все ходили очень волосатыми, в клешах и с гитарами.
Армия и пребывание на войне связало меня с солдатской песней, к которой у меня было пристрастное, понятно, отношение; спустя много лет мы сделали с женой несколько передач на немецком радио о русской солдатской песне. Это настоящее народное творчество, солдат же он как никто – народ, хотя там были и свои корифеи и даже профессионалы. Но меня как раз интересовало всегда самое простое, если не сказать – примитивное в солдатском пении... Но в этой своей простоте солдатская песня иногда поднимается до библейских отзвуков, до песен соломоновых... Солдат берет корявыми руками ротную покореженную гитарку с переводными девками на корпусе и на двух аккордах не в лад поет вечное: ты меня, стерва, не дождалась, а я тут кровь проливаю изо всех сил... вот как приеду, ужо в глаза-то посмотрю, в рыло дам...
Сознательное отношение к музыке и период ее самого сильного переживания и изучения был связан с учебой в Литинституте. Я даже книжки по истории и теории музыки читал, какие-то там лекции Адорно, помню, Холопова, еще кого-то... Это было, прежде всего, изучение и переваривание мировой классики, которое шло вперемешку с филологическими штудиями, и одно другое дополняло. Я дружил со студентами консерватории (в основном студентками), избегая литературных сборищ, они меня таскали на «правильные» концерты, и еще я часами слушал заказанную для меня музыку в аудиториях для прослушивания Московской консерватории. Это нынче можно все в интернете скачать... Это же был и период увлечения и изучения фольклора разных народов, оперы, хорового и религиозного пения... Все это я и по сию пору люблю и кое-как разбираюсь.
Консерваторская молодежь была увлечена современной академической музыкой, зачастую экспериментальной, которая при Советах была в некотором полузапретном небрежении. Были в ней и вершины, ныне всем известные: Шнитке, Денисов, Губайдулина, а были и молодые композиторы-экспериментаторы и тогда концерты в Доме композиторов представляли собой своего рода перформансы... Музыканты стучали головой о крышку рояля, двигали стулья, использовали струнные в качестве ударных, а духовые как холодное оружие... Просто пальцами по клавишам попадали, я бы сказал, в виде исключения... Вокал тоже был странным — отрывистые выкрики в разной тональности иногда преображались в птичий гомон или в шум вокзальной толпы, а то и в артподготовку. Иногда, впрочем, впечатление было более цельным и сильным... До сих пор помню исполнение одного из хоралов Баха в переложении Эдисона Денисова: сначала его сыграли в оригинальном баховском виде, а потом нота за нотой, аккорд за аккордом он развинчивался или, скорей, распускался, как вязаный шарф, которым задели за гвоздь, и он – ряд за рядом – перестает быть шарфом, остается лишь одна длинная нитка, а напоминанием о шарфе служит голая шея, которая уже болит...
Мне всегда нравилась эта избранность, музыка всегда была для меня тайной неподступной... Причем именно такая музыка, которая всяким событием своего исполнения как будто заново доказывает свое существование, а заодно и свою онтологичность, принадлежность к «музЫке сфер». Сомнения в очевидности литературы у меня были всегда, а вот тогда мои друзья-музыканты поселили во мне еще и сомнения в очевидности музыки... Но это были очень продуктивные для меня сомнения. Тогда же еще было много разговоров о гармонии-дисгармонии, и о том, что все, что слышишь, может быть музыкой, что идея гармонии приобрела в нашей культуре незаслуженную монополию, а мы должны услышать и мировую дисгармонию, иначе она останется неуслышанной. Эти рассуждения меня тревожили и возбуждали, как и соответствующая им музыка. Они для меня что-то значат и теперь, особенно мысль о том, что дисгармония должна быть услышана.
Нынче период страстного отношения к музыке, как и к чему бы то ни было, кончился, меломаном я себя назвать не могу. Я по-прежнему слушаю классику, очень люблю хорошие хоры, особенно мужские, музыкальный фольклор во всех видах всех народов, особенно неаполитанский по родине жены и русский – по собственной родине. Все в записях, на концерты хожу редко. Последняя проблема в связи с музыкой, которую я решал для себя, - это музыка как фон для моей писанины. Долгое время это никак не соединялось, у музыки свой ритм, и он мешал языку, не совпадал с ритмом предложения. Но сейчас у меня есть несколько избранных плей-листов, куда входят неритмичное хоровое пение, в основном мужских хоров, женский вокал — Каллас, Шварцкопф и другие, выдержки из опер, а также понемногу из Баха, Альбиони, Вивальди, Чайковского. Время от времени, но не постоянно, я включаю это за работой.
Вадим Муратханов, поэт, прозаик:
1. Предпочитаю классическую музыку и прогрессивный рок, преимущественно западный.
В мире, где все меняется чем дальше, тем стремительней, ощущаешь потребности в музыке, которая пережила много поколений до тебя и переживет много после. У шедевров Баха, Моцарта, Вивальди в разные века меняется привкус, но вкус остается. В XXI веке такие вещи уже не родятся.
Если говорить о более современной музыке, то многие арт-роковые группы 60-70-х годов прошлого века уходят корнями в классику и фольклор. Поэтому, знакомясь с их творчеством, опосредованно соприкасаешься и с основами европейской культуры. Любимые группы и исполнители – Jethro Tull, Camel, String Driven Thing, Mike Oldfield, Peter Gabriel... Если продолжать, список окажется длинным. Из отечественных – Борис Гребенщиков, Сергей Курехин. В юности, как и многие мои ровесники, заслушивался группой «Кино», но это прошло, как и увлечение бардовской песней.
2. Признаться, я не слишком внимательно слежу за музыкантами, вышедшими на сцену в самые последние годы. После расцвета, который пережила рок-музыка во второй половине XX века, многое воспринимается как необязательное послесловие, как нечто вторичное. Отмечу только, что самое интересное, на мой взгляд, возникает в музыке на стыке культур и направлений. Скажем, выросшие в Америке музыканты армянского происхождения образовали группу Systi of Down. Они соединили тяжелый рок с элементами национальной армянской музыки – получилось оригинально и интересно. До сих пор с удовольствием переслушиваю совместный альбом шотландской группы Iron Horse и узбекской «Согдианы». Синтез западного и восточного фольклора, опровержение знаменитой максимы Киплинга…
Отторжение чаще всего вызывает примитив, который крутят на большинстве FM-радиостанций и по телеканалам. Понятно, что те, кто транслирует музыку (в данном случае правильней сказать – продукцию), прежде всего стараются угодить массовому слушателю. И становятся заложниками его вкуса, вместо того чтобы этот самый вкус формировать. Здесь, видимо, должна быть какая-то золотая середина.
3. Полагаю, что на меня в той или иной мере влияет все прочитанное, увиденное или услышанное. Если говорить о непосредственном влиянии на творчество, то в сентябрьском номере «Нового мира» за 2010 год опубликован мой цикл стихотворений «Вариации на темы рока». Стихотворения в нем озаглавлены по названиям песен рок-групп прошлого века – Doors, Pink Floyd, Deep Purple, T. Rex… Этот цикл родился из попытки передать первые впечатления от знакомства с иноязычными песнями, которые когда-то изменили мое мировосприятие. Зафиксировать момент взрыва сознания в слове. Мне кажется, энергия того взрыва помогает мне двигаться до сих пор и сохранять внутреннюю свободу.
Татьяна Данильянц, поэт, эссеист, переводчик:
1. Мои музыкальные пристрастия очень разнообразны и многочисленны.
Так как с раннего детства вплоть до 15 лет я серьезно готовилась к поступлению в музыкальный ВУЗ, чтобы продолжить обучение по классу фортепиано (а это означает игру по 4 часа ежедневно), мир музыки стал первым из того пространства культуры, с которым я тесно соприкоснулась.
Классика, конечно. Понятно, что это было что-то из того, что я играла, например, ХТК (Хорошо Темперированный Клавир) Баха. Рахманинов, Чайковский…
Я постоянно открываю новые произведения и новые для себя имена. Постоянно в поиске нового музыкального впечатления и переживания. Постоянно «отслушиваю» очень много самой разной музыки. Это связано и со вторым моим «занятием жизни» - кинорежиссурой.
Сейчас, например, очень увлечена Генри Перселлом, английским композитором 17 века. Еще, конечно, это современная авангардная музыка. От Арво Пярта до Арто Тунчбояджяна, легендарного перкуссиониста и создателя группы «Армянский военно-морской оркестр».
Ну, и то, что принято называть поп-культурой, меня тоже вдохновляет. Или рок-культура. Или французский шансон. Например, Адель. Французская шансонье Заз. Очень много самых разных имен на самом деле.
2. Я не оцениваю музыку на предмет ее «отрицательности» или «положительности». В совершенно разных жанрах и направлениях основными критериями для меня являются качество, то есть профессионализм, и уникальность интонации и стиля.
3. Безусловно, да. Как я писала уже, я с детства связана с музыкой. Мои первые стихи были силлабо-тоническими, рифмованными, очевидным образом, как-то взаимодействуя с тем, что я в тот период слушала, играла, переживала. Потом я отошла от силлабо-тоники, но чувствую, что довольно сложные музыкально-ритмические конструкции того, что я пишу, связаны с моим переживанием музыки. В самом широком смысле этого слова. Вплоть до понимания пространства как «звучащего эфира». Я слышу стих, который пишу, как некую ритмически-акустическую «дорогу», по которой я, в ходе его написания, двигаюсь. В стихотворении «Время верлибра», написанном еще в середине 90-х, есть такое трехстишие: «совпадение речи-верлибра речи тихого голоса/с музыкой времени/становится АРТЕФАКТОМ вечности». Ритм, взятый из пространства (необязательно из конкретной музыки), становится своеобразным провожатым по стиху. Но и не только окружающее нас внешнее пространство, но и само наше внутреннее пространство - звучит. Как музыкальный инструмент. Или, даже, инструменты.
Владимир Козлов, литературовед, главный редактор журнала «Prosōdia»:
Мои отношения с современной музыкой развиваются с большими потерями для кругозора внутри современности. Я слушаю не столько стили, сколько отдельных музыкантов. Последние 10 лет главный российский музыкант для меня — Леонид Федоров, с группой «Аукцыон» и без нее. Считаю, что он в авангарде музыки вообще. Даже когда он откровенно экспериментирует, мне понятно направление его поиска, он явно меняет представление о том, что такое музыкант, что такое песня. Он точно влияет на творчество, потому что воплощает образ художника, который мне весьма близок: художника, который балансирует на грани высшей гармонии и хаоса. Он сам и есть поле их борьбы. Это при том, что Федоров почти обожествляет поэтическую традицию, к которой я весьма скептически отношусь: Хлебников, Введенский, Волохонский, Хвостенко… Но я его люблю как раз за то, что он воплощает в себе суть музыкального. Классика — совершенно бессмысленная и рвущая душу песня «Фа-фа».
Русский рок для меня умер почти весь. Исключение — старый «Наутилус Помпилиус», впитавшийся в кровь, и несколько хитов других групп. Зато отчетливей проступил Цой, отчасти — БГ, у них серьезный отрыв от всех остальных.
Есть неожиданные персонажи — например, Михаил Щербаков, одинокая фигура, безусловный мастер песни — он двигает этот жанр вперед. Такие же одинокие коллективы — группы «Мегаполис» и «Вежливый отказ», выпустившие в последние годы по альбому после долгого перерыва. Это почти противоположные альбомы: один — простой, теплый, атмосферный, второй — холодный, изощренный, лабораторный.
Последнее по времени крупное музыкальное впечатление — живой концерт Юрия Наумова. Никогда его не слушал, потом поднял его старые записи — убедился в том, что и не слушал бы. И вот он, на 20 лет оторвавшись от взрастившей его почвы русского рока, вырастил совершенно необыкновенную технику игры на гитаре и стиль, в котором смешиваются западные традиции блюза и психоделики с чем-то, что точно было в русском роке. Одинокая недооцененная фигура, которая должна собирать стадионы — а я его слушал в зале на 50 человек, он был не заполнен.
Проблема в том, что в нынешней российской музыке сложно рассмотреть личности — даже одаренные люди работают на стиль: клубный, такой, сякой – это скучно. Субкультуры — тоже скучно. Инди — десятки групп. Рэперы слишком много чешут языком. Допускаю, что музыка завтрашнего дня сегодня играется для очень узких аудиторий.
Самая актуальная для меня европейская музыка — классика, которую я знаю плохо, а потому пытаюсь медленно восполнять пробелы, и недавняя классика: Led Zeppelin, Radiohead, Muse. Авангарда Запада толком не знаю, хотя к почтением отношусь к Джону Зорну и Марку Рибо. Все остальное — осколки, саундреки, последний, кого запомнил: Jozef van Wissi, который наиграл для Джима Джармуша. Помню, что долго слушал альбом Стинга, где он играл на старинных инструментах барочные песни одного из современников Шекспира. Мне близка барочность, сложность в искусстве, сейчас она сходит со сцены, куда-то прячется, ее надо выискивать. Но когда что-то нужное находится, вдохновляет самим узнаванием: вот оно — настоящее искусство. Это дает силы, на это хочется откликаться, быть в этим в диалоге, как бы вернуть долг за впечатление.
Cергей Сиротин, литературный критик:
Я меломан и слушаю много разной музыки. Наиболее серьезно и последовательно последние лет десять я интересуюсь индустриальной музыкой и электронной музыкой вообще. В основном это группы 90-х, которые, впрочем, творят и по сей день (Front Line Assibly, Velvet Acid Christ, Haujobb, Architect, Hocico и десятки других). Часто слушаю рок, особенно выделяя психоделическое направление (Beatles, George Harrison, Pink Floyd, Simon and Garfunkel). За российским роком не слежу, признаю наши выдающиеся группы (ДДТ, Ария, Машина времени, Крематорий и т.п.), но то, что делает молодежь на Нашем Радио, вызывает резкое отторжение. Не переношу их примитивную музыку с двумя гитарами и барабанами. Еще больше не переношу русский рэп, когда пацаны, не прочитав ни одной книжки, начинают учить тебя жизни и делиться своим удивительным опытом курения в подъезде. У нас на юге сотни таких групп, их так называемая музыка играет из каждой тонированной девятки. Хотя и здесь качественные исключения, например, акт N1NT3ND0, отличный сарказм на тему современной жизни в России. Музыка не особенно влияет на мое творчество, но часто сопровождает его.
Руслан Комадей, поэт:
Я слушаю рок-музыку (в основном, 60-70-80-е), электронную музыку, академическую (в первую очередь импрессионизм, экспрессионизм, нововенская школа и т.д). Привлекают различные авангардные, экспериментальные практики, связанные со смешением стилей, изменением звуковых ландшафтов. В современной музыке мне важны непрекращающиеся глубинные поиски в электронике, связанные с постоянной модернизацией техники. Интересна современная академическая музыка, потому что я в ней слабо разбираюсь.
Отторгает то, что до сих пор многие музыканты не чувствуют, что звук - это многомерное пространство. В принципе, на мой взгляд, такая проблема и для поэзии актуальна.
Я сам участвую в музыкальном сообществе, направленном на расширение/расщепление стилистических и жанровых границ. Я стараюсь делать так, чтобы такая деятельность весьма косвенно влияла на моё литературное творчество. Пусть лучше сначала повлияет на моё мировоззрение, а потом уже… Музыка и поэзия сильно связаны звуком. Поэтому думаю, что совмещать их полноценно в одной личности трудно. И предпочитаю жёстко отграничивать поле влияния.
Мария Ватутина, поэт:
В отношении классики - все вполне стандартно. Я люблю Баха и Чайковского, Штрауса и Верди, джаз, блюз, фолк.
Любовь к Гребенщикову и Цою, прочим кумирам девяностых меня счастливо обошла стороной. Хотя Вероника Долина, Бичевская, Окуджава, Никитины, Дольский дали мне в те годы много теплых и жизнеустановочных моментов. В школьные годы болела Пугачевой. Но тогда же открыла для себя народную музыку, настоящую, аутентичную. С другой стороны, моими стали Билли Холидей, Рей Чарльз, Армстронг, Дейв Брубек, Нино Катамадзе.
На первом месте в моей копилке ансамбль Дмитрия Покровского, «Древо», «Казачий круг», Лидия Русланова, Надежда Плевицкая, Александра Стрельченко, Людмила Зыкина, Ольга Сергеева, Лена Фролова. Они и влияют на мое творчество. Впрочем, круг их почти не меняется уже несколько лет, хотя наверняка я назвала не всех.
Уважаю советских оперных и эстрадных певцов. Вот такие пристрастия.
Нравится проект «Голос» и молодые певцы, которые там появляются, иногда это в тысячу раз мощнее того, что есть на эстраде в телевизоре. Добившись успеха, большинство наших звезд перестают утруждать себя проявлением талантов, просто зарабатывают лицом. Пристально наблюдаю за творчеством начинающей фолк-роковой исполнительницы Нины Резник. Мне нравится, что она поет и как движется к своему слушателю.
Мое же отношение к современной классической музыке отсутствует, не интересуюсь, но априори уважаю.
скачать dle 12.1