ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Михаил Новиков. ИНЫМИ СЛОВАМИ

Михаил Новиков. ИНЫМИ СЛОВАМИ


(три рассказа)


ИНЫМИ СЛОВАМИ

Он сказал:
– Я хочу в свою жизнь вбить осиновый какой-нибудь кол, чтоб уж никуда из нее не выйти.
Он сказал:
– Поэзия есть форма погубления себя. Почему Есенин написал, что он охвачен золотом увядания? Что это он вдруг: только начал, а уж увядать? Очень просто: хотелось погибнуть.
Он рассказал:
– Имел когда-то друга, человека строгого и  тусклого ума. И каждый раз, если видел он, что случилось мне – на вечеринке или иным путем – познакомиться с женщиной, я мог быть уверен: наутро он позвонит, спросит: «Ну, что?». И я мог быть уверен, уже с вечера: если он так смотрит, что видно, что он будет звонить, спрашивать, то мои старания и траты бесполезны. Рыба неизбежно уходила с крючка, причем бывало и так, что в самую последнюю минуту.
Он сказал:
– В каждой стране время от времени, раз в пятьсот, что ли, лет, рождается гений шекспировского типа. И вот, в одной стране такой человек посвятил себя охране царя. Он разработал, проведя за этим занятием почти всю жизнь, изумительной четкости систему охраны царя от покушений, нападений, от нелегальных влияний… Но интересно, что на царя той страны так никто за все время ни разу и не покусился. Маленький Шекспир пропал практически втуне. За границу продать систему охраны было нельзя, ввиду ее глубокой засекреченности. Единственное, что хорошо: систему многие обслуживали, кормились как-то около нее. Вот вы видели рослых человечков, которые ходят рядом с царями – всегда спиной вперед, если царь идет лицом? Это они. Они кормятся.
Он сообщил:
– Я человек пугливый. Я боюсь обоих светил. Я боюсь врачей всех мастей. Но не боюсь пустых улиц и сумасшедших. Все-таки боюсь евреев. Безумие это искусство. Что мне его бояться?
Он сказал:
– Теперь, когда мы собираемся, нам все трудней разговориться о хорошем, высоком. Все трудней заарканить дух беседы. Все реже нам его спускают. К другим, более свежим людям снисходит этот дух.
Он сказал:
– Приятно, что на пути попадалось много интеллигенции. Причем, не шаблонно скроенных тупарей, а настоящих блистальщиков. Я любил их длинноволокнистые мысли.
Вот и все, что он сказал отличного от говоримого другими. Прочее, то есть: даты, цены, слова «дай», «спасибо», «теперь направо», «я знаком с ним, он подонок», и другие, и еще все нецензурные наши сокровища он употреблял обычным образом: так приблизительно, как ребенок кубики, когда строит игрушечный дом.
Говорят, мы живем в той мере, насколько прибавили в мире новых хороших вещей. Иными словами, выше приведена вся его жизнь.
Сам же он высок, костляв, но с животиком.




ЖЕНЩИНА МЕДНОЙ СТРАНЫ

Приключения кончились лет пять назад, но долго держалась их инерция, тлели руины, расхлебывалась каша. Как-то раз, вечером, стало ясно, что дни, один за другим, так и будут умирать за окнами.
На остановке под названием «Зимняя Пустынь» она ждала троллейбус. Наискосок, через шоссе, стояло здание грубых форм, электростанция «Голубой Свет».
Сперва она думала, что они пришли оттуда, со станции, но впоследствии разочаровалась в этой мысли. Они – два карлика. Сначала первый, вывернув из-за столба, подошел и заглянул снизу в ее лицо, затем второй.
Дом станции отдавался тьме, окна исчезали. Так хороший стрелок гасит мишени в электрическом тире.
Карлик в короткой куртке сказал птичьим, педерастическим голосом:
– У насилуемых есть цель – так сдружиться с насилующими, чтоб они тебя не убили потом, когда исполнят свое…
У другого карлика был бас, но он не умел говорить, только хрипел.
 Член тенора был кривой, победоносный. У баса оказался вяловат, сминался, как воздушный шарик, и она стала ему помогать, будоражить пальцами, как только прошел мешавший дышать страх. Тенор был заботлив: постелил под колени ей куртку, чтоб не на снегу стояла, не студилась.
В такси быстрых окраин отвезли ее домой.
***
Наутро они приехали в черной машине, долго из нее вылезали, кружили по двору.
День был обычный, облака в небе шли сплошным фронтом, но каждый час появлялись разрывы.
Они вошли, она увидела: не карлики, просто низкорослые.
Она улыбалась резиновой улыбкой, голову поворачивала в профиль. Закуривала, но не курила, а ломала табачные изделия в пепельнице.
Тенор спросил:
– У тебя есть кто-нибудь постоянный? Он не станет, допустим, мстить?
Она молчала. Бас захрипел, будто собирался кашлять.
Тенор сказал:
– Ты думаешь, мы за всеми так ухаживаем? Домой отвозим, навещаем утром? А мы даже фамилий не скрываем наших: Мазуров, Макаров.
Она молчала.
– Дело не в этом, – продолжал тенор. – Ты наша. Мы ведь угрожать не умеем.
Она встала, прошла в ванную, включила воду. Вода била в слив, чмокала, улетала в трубы.
***
Она знает, с их слов и изнутри, от себя: да, она – их.
Она живет ожиданьем приказа или знака. Она томно снимает трубку черного телефона. Она осматривает свое тело: склонив голову, а также с помощью одного или двух зеркал. Она берет свои груди в руки и сводит их под кофтою тесно вместе.
После душа, распаренная, голая, она идет на кухню, подолгу стоит у окна, расплющив нос и груди о холодное стекло.
Она садится на немного липкий линолеум, стрижет и пилит ногти.
Она замирает, уронив пилку и щипчики. Одна нога ее согнута, и колено подтянуто к подбородку. Для полного перерождения, думает она, тело нуждается в дальнейшем осквернении.
Она вытягивается на линолеуме и бьет ягодицами в пол.
Она думает: «А раньше, в дни скачек по субботам и пляжей по будням, и поцелуев в прихожих, полных шуб, можно было не петь и не плакать, можно было все…»
В газете, которую ураган забивает в форточку, как кляп, она читает (с трудом): «Медная Страна».
«Медная Страна, как всякая другая, имеет тело и душу. Тело Медной Страны содержит в себе пельменные. Когда в пельменных нет пельменей – это кризис.
Медная страна отличается от всех прочих способом выбора правителя. Им становится тот совершеннолетний гражданин, кто на момент выборов имеет самый длинный член. Явных дебилов и садистов к баллотировке стараются не допускать.
Порядок таков: собирают загодя и регистрируют заявки. В день выборов в торжественной обстановке проходят промеры. Систему эту народ принял, полюбил.
В Медной Стране много настенных электрических часов. Случаются поломки: например, секундная стрелка вдруг начинает прыгать на одном месте. Дернется вперед – и тут же отлетит к предыдущему деленью, словно не может перескочить некоторый барьер. Так трепещет.
И тогда секунда длится долго-долго…»
***
Она комкает и отбрасывает газету. Больше читать не нужно.
Она получила приказ. Она едет к «Голубому Свету».
Небо краснеет; идет, то есть валится с него, снег, дождь, песок. Все быстрей она едет, и все не может доехать.
Она бежит по полю, набирая репейные солнца на полы шубы. Она видит щиты, и кочки, и широко разрытые канавы: электростанция закрыта и уничтожена, адрес ее утрачен. Мазуров и Макаров уволены; она, если хочет, может видеть: вон, в длинной яме валяются их скелеты.
Она понимает, что она – сирота.




ВЬЕТНАМЦЫ

Когда-то Советский Союз начал импортировать вьетнамцев. Мы увидели на улицах (в троллейбусах и вообще повсюду вокруг нас) этих крайне небольших, некрасивых, сильно скуластых людей. Они были как бы воплощением худосочия. Русские в основном относились к вьетнамцам безо всякого сочувствия, а наоборот, брезгливо и жалостно.
Газеты писали о спекуляциях и преступности, которые распространяли вокруг себя вьетнамцы. Рассказывали также – но это уж, конечно, не в газетах, а частным образом – о необычайной простоте их сексуальных нравов. Говорили, например, что если где-нибудь в общежитии живут в разных комнатах и на разных этажах три вьетнамца и одна вьетнамка, то вечером последняя обязана обойти своих соотечественников и каждого из них ублажить. И этот порядок осуществляется у них естественно, как у языческих богов или животных.
В ту пору я переходил от молодости к зрелости. Чисто физиологически это выражалось в том, что я бросил курить и потолстел. Я тогда жадничал, хотел подзаработать побольше денег, невесть зачем, и ради этого писал различные дрянные сценарии.
Один достался мне особенно тоскливый, о каком-то забубенном московском институте. Интересы заказчика представлял седой котообразный человек, должностью – профессор. Он говорил быстро, гладко, взгляд не поднимал ни на миг.
Я все хотел его рассмотреть, что за глаза у него были, что он в них так прятал.
Очень, очень темные. Глаза, я подумал, убийцы (тайного, по неосторожности). Я представил себе, как он коротает вечера в профессорской квартире, и всюду там стоят нераспакованные коробки. А иначе – откуда такие глаза?
Однажды в полдень, в пути (я ехал от вышеописанного заказчика) я понял, что хочу быть вьетнамцем, то есть человеком, который не боится ни боли, ни унижений, спокойно скупает кастрюльки, одеяла. Который плюет на себя (не говоря уж о нас обо всех).
Трамвайный прицепной вагон, в котором находился я, скользил мимо мыльной фабрики. Вдруг он остановился. В вагон вошла работница в ватнике. От нее сильно, тяжело пахло мылом.
Трамвай летел, тормозил, снова летел.
Несколько длинных секунд я понимал, что жизнь ясна мне.
Потом это чувство прошло.







_________________________________________

Об авторе: МИХАИЛ НОВИКОВ

(1957–2000) Автор, известный как популярный литературный обозреватель газеты «Коммерсантъ».
Закончил МИНХиГП и Литинститут.
Мало кто знал, читая книжные заметки Новикова в московской прессе, что он пишет изысканные, мастерски отточенные рассказы.
При жизни писателя (и в течение более десяти лет после смерти) они не были должным образом прочитаны.
В публикацию включены тексты из авторского сборника рассказов «Природа сенсаций», вышедшего в книжной серии «Уроки русского».
Погиб в автокатастрофе.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 360
Опубликовано 18 мар 2015

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ