(миниатюры)
ПРАЙВЕСИ
В четверг холодный Северный Ветер прилетел в наше село с Юга. Как, что и почему, осталось неизвестным. В конце концов, это личное дело Северного Ветра, откуда прилетать в наше село. И просто неприлично спрашивать его, мол, как, что и почему. При общей нацеленности на свободу, Северный Ветер имеет право прилетать, когда хочет, куда хочет и с какой стороны хочет. Он имеет полное право прилететь с Юга именно в четверг, а в пятницу, будь на то его воля, и вовсе с Востока. Или даже с Запада. Что, в общем-то, в нашем селе не очень поощряется. И тем не менее оставаться Северным Ветром. Я же остаюсь Михаилом Федоровичем, независимо от того, откуда я появляюсь: с Севера, Юга, Востока или даже Запада. Что, в общем-то, в нашем селе не очень поощряется. Так что к Северному Ветру никто не лез с расспросами. И холодный Северный Ветер, прилетевший в четверг в наше село с Юга, так навсегда и остался холодным Северным Ветром.
И никто-никто в нашем селе никогда-никогда не узнал, что Северный Ветер прилетел в четверг в наше село с Юга для того, чтобы стать Южным Ветром. Он очень-очень хотел быть теплым
МЕЖДОУСОБИЦА
Мы во главе с Нашим стояли напротив них во главе с Ихним. Скоро завяжется кровавая битва. Потому что, никакого смысла в не кровавой битве нет. Идеалы надо защищать до последней капли крови. Иначе, какие же это идеалы.
Ну, травка, дубравы тут и там. Слева дубрава для нашего Засадного полка. Справа — для ихнего Засадного полка. Или — наоборот. Смотря, откуда смотреть. Нет единого мнения, откуда смотреть. С ихней стороны. Или с нашей.
Такие же проблемы возникли с Полками Правой и Левой Рук. Обратно — с какой стороны смотреть. И чтобы не путаться, к правым рукам Полкам Правой Руки привязали по пучку сена, а к левым рукам Полкам Левой Руки — по пучку соломы. Что вызвало среди Полков некоторые споры. Потому как каждому члену Полка известно, что сено — против соломы, все равно, что плотник — супротив столяра. Ну, поотрубали головы по пятерке с каждой стороны и слегка поуспокоились. Да, и чего гоношиться, когда в битве все смешается. Сено Полка Правой Руки Наших с соломой Левого Полка Ихних. И наоборот. А других признаков различия никаких нет. Все — в лаптях и по-церковнославянски. Междоусобица!
Поначалу Микоша с нашей стороны и Сугомля с ихней в поединке порубали друг друга.
Вусмерть.
И делать нечего: пришлось начинать общую битву. Хотя дома людей ждали дела. Наших — наши дела. Ихних — ихние. Но, в общем, одни и те же самые. Потому как все в лаптях и говорят по-церковнославянски. Одно слово — Междоусобица!
И в общей битве получилась такая же хрень. Что с нашей стороны, что с ихней, у правых рук Полков Правой Руки — сено, а у левых Левой Руки — солома. Потому что сено — оно сено и есть, и с соломой — такой же силлогизм. Обратно — лапти и церковнославянский язык. И кто кого порубал, осталось в сомнении. Междоусобица!
И последними в битве легли Наш и Ихний. Потому что — Идея! До последней капли крови! Несмотря на лапти и церковно-славянский язык. Междоусобица!
И осталось непонятным, какая-такая была это идея… Когда все — в лаптях, и все — по-церковнославянски… Когда — Междоусобица!..
И что с такой, скажите на милость, историей делать прикажете?..
А льны на этом поле по сю пору рождаются знатные.
ПРУД
Тут у нас купец 2 гильдии по суконному делу Петр Дормидонтыч Кузяев около вокзала решили Пруд соорудить. Мол, лодки, лебеди и прочая красота типа карпы и золотые рыбки. Пусть, мол, приезжий люд любуется.
И соорудили. Освящение, городничий, ведро водки и другой ингредиент праздника.
И сразу маленькая незадача. Одна девица низкого звания Лизавета по залету от дворянского сынка Эраста в пруд бросилась и утопла.
Ну, обратно освящение, городничий, ведро водки и другой ингредиент праздника.
И одна девица Аленушка, тоже низкого звания, повадилась сидеть у Пруда в ожидании с турецкой кампании солдатика Иванушки. Но не дождалась по случаю убиения и тож в Пруд жахнула.
Ну, сами понимаете, освящение, ведро, ингредиенты…
А на следующий день один мужик из немцев по имени Веверлей пошел на пруд купаться, оставив дома законную жену Доротею. Знамо дело, из немцев. И утоп. Потому что, плавать в пруду не умея, привязал к ногам, немчура тупая, пару пузырей. И нырнул. И голова — под водой. А ноги с пузырями — над. А ногами немцы дышать не обучены. Вот он и утоп.
Ну, значит, опять процедура… И только батюшка поднес лафитник ко рту, как почтарский оголец бегом приносит телеграмму, мол, графиня изменившимся лицом бежит к пруду. А чего бежит, из телеграммы неизвестно, лишние слова денег стоят.
И Петр Дормидонтыч Кузяев, купец 2 гильдии по суконному делу во избежание дальнейших самоубийств пруд приказали засыпать.
И засыпали.
И на пустом месте решили Петр Дормидонтович Дом Приезжих соорудить. Потому, как рядом с вокзалом.
И соорудили. И освятили. И Городничий. И ведро водки. И другой ингредиент праздника.
И назвали Дом Приезжих названием странным, неведомым, но красивым — «АНГЛЕТЭР».
ДЫМ, ДЫМ, ДЫМ
Дым, дым, дым… Горят города…
Дым, дым, дым… Горят фермы…
Дым, дым, дым… Горят хлевы…
Дым, дым, дым… Горят поля с готовой лечь под серп пшеницей…
Горят живые люди.
Лютеране.
Кальвинисты.
Сторонники Виклифа.
Еретики.
Ну, и конечно же, евреи. Как без них. Для евреев огонь всегда найдется. Как и евреи — для огня.
И надо всем стоит Крик. Крик горящих мужчин, женщин, детей, животных…
И Крик колоколов, истекающих медными слезами в ожидании гибели в языках пламени. Святого Пламени.
Святая Инквизиция правит Бал Смерти.
И я в этом гулевании — не последний человек. Я — палач. У меня такая работа. Я сжигаю людей. Нет, я и с топором — запанибрата. А уж виселица — на автомате. Но Смерть без пролития крови мне как-то ближе к сердцу. В огне человек уходит как-то торжественно, не впопыхах, как от топора и веревки, и уходя, успевает забрать с собой память о том, как он был живым.
Вот и Готфрид уходил медленно. Суд Св. Доминика приговорил его к медленному сожжению. Да и было за что. Содомия с Дъяволом, распространение Послания Лютера, клеветы на Святой Престол и т.д. и т.п. Тут уж без на медленном огне — никак. Так что дрова я отбирал подходящие. Тщательно. Сырые, из свежесрубленных дерев. Чтобы запах пузырящегося на огне сока остался с тобой там, в подземных кромешьях на бесконечные тысячелетия. И адский смрад извергаемого в тебя семени Дьявола умягчался запахом земного весеннего леса…
Это все, что я мог сделать для тебя, Готфрид.
О матери я позабочусь.
ПОЛИТИКА, ПОЛИТЕС
В вопросах межполового совокупления в интеллигентной среде невозможно обойтись без тонкой политики, изяшного политеса и некоей толики ненавязчивого политиканства. Потому что не всякая Дама, имеющая в этом вопросе хоть какой мало-мальски небольшой опыт, в том числе и с излишествами, не всякий раз допустит ваше вторжение в свое интимное пространство. Ей приятно осознать, что ее не просто хотят использовать в качестве зауряд-парнерши, в смысле вошел-вышел и удалился быстрыми шагами в сторону моря, леса, Театра.doc, постоянного места жительства. Нет, она желает, чтобы хоть на одну маленькую-малюсенькую секунду ее желали не только по части телесной составляющей женского существа, но и в смысле душевной наполненности. Которая находится не между ее прекрасных ног, а в каком-то другом, неопознанном в веках, месте, до коего нужно добраться при помощи тонкой политики, изящного политеса и некоей толики ненавязчивого политиканства.
И тогда Дама, которая, возможно, и проходила всевозможные способы пенетрации в область малого таза с детских лет и, возможно, в грубой форме, но в какой-то степени не утратившая способность шуршать шелками и туманами, в глубине души, местонахождение которой во внутреннем женском пространстве мы не установили, жаждет незлого тихого слова, чтобы поверить ему, признать правдой самую наглую ложь, типа, никогда, никого, я так не желал, и прикрыть свои волоокие, или какие они у нее имеются, очи, поцеловать горячими губами вашу ладонь, и в сто тысяч солнц закат пылал.
Согласитесь, друзья мои, это очень даже прекрасно. А всего-то для этой красоты-красотищи и нужна тонкая политика, изяшный политес и некая толика ненавязчивого политиканства.
И вот ничем этим Ахтунг Мартиросович Полуян не обладал. Ни тонкой политикой, ни изящным политесом, ни некоей толикой ненавязчивого политиканства. Так что наша Дама именем Лика Артемеьва, выпускница Академии Дизайна и Фронтальной Орфографии в свое интимное пространство Ахтунга Мартиросовича не допустила.
Ограничились минетом.
За 50 североамериканских баксов.
В мужском туалете Театра.doc.
О-хо-хонюшки…
СИРЕНЬ
У меня под окном расцвела Сирень.
Это — банально.
До липкой слюны во рту.
Но Сирень расцвела.
Под моим окном.
На 12 этаже билдинга.
В котором я живу.
В городе Нью-Йорк Сити.
В Соединенных Штатах Америки.
Я впервые за 20 лет жизни в этой стране увидел под своим окном сирень.
Ее развел на балконе 11 этажа какой-то Русский.
Сирень он привез из России.
Балкон — тоже.
Здесь не приняты Балконы на 11 этаже.
Мы сидим на этом Балконе.
11 этажа билдинга.
В котором мы живем.
В городе Нью-Йорк Сити.
В Соединенных Штатах Америки.
Мы пьем Водку.
С Закуской.
Здесь не принято пить Водку с Закуской.
Которые Русский с 11 этажа привез из России.
Из квартиры на 10 этаже билдинга.
В котором мы живем.
В городе Нью-Йорк Сити.
В Соединенных Штатах Америки.
Полиция стала выселять Таджиков.
Которых Русский с 11 этажа привез из России.
На Проигрывателе крутится «Сладкая N».
Нам — хорошо.
Вы, блядь, себе даже не представляете, как нам Хорошо!
МГЛА
Мгла пришла в наш Город.
Откуда, зачем и почему, поначалу никто сказать никто не мог.
Еще недавно назад было светло, как днем.
Потому что днем в нашем Городе всегда было светло. Не так чтобы очень! Но друг на дружку не натыкались
А тут такая вот напасть.
И не то, чтобы совсем темно, как ночью. А — «так». А когда «так» — это страшно.
А потом Мы сообразили, что это — из-за Экивоков. До Них в Городе всегда было светло. И поначалу, когда Они пришли, тоже было светло. Но потом Один Экивок вступил в насильственный половой контакт с Одной из Наших. Мы Его, естественно, кокнули. А как еще? Как не кокнуть? Правда, Одна из Наших, сказала, что половой контакт не был насильственным. Точнее говоря, его вообще не было. А просто шел разговор. Солнышко, мол, весна, мол, облачка, мол… И они улыбались. А улыбку Одного Экивока с Одной из Наших трудно признать за насильственный половой контакт. Но Мы вот признали. Потому что кто ж знает, что у Экивока на уме. В смысле, что Он улыбается. Так всегда, сначала — улыбка, а потом — ну, вы меня понимаете. Экивок — он и есть Экивок. А улыбка — вообще дело темное. И Мы его убили. Получилось — зазря. И Нам поначалу стало стыдно… Не так, чтобы — очень… Но…
Эти Экивоки вообще все время улыбаются. Чему, зачем, и почему — неясно. Мы вот не улыбаемся. А чего, зачем и почему Мы должны улыбаться. А вот Экивоки… Они все время. Подозрительно?.. Кто его знает, что там, за ней, за улыбкой… Запросто насильственные половые контакты… Раз Одна из Наших тоже улыбалась… Так что, может, и не зазря Мы Его кокнули?
Ребята, вы как думаете?
Молчите?.. То-то и оно…
В общем, Мы всех Экивоков пококали. От греха. Мол, не насильничайте больше. Ну, Они в раз и перестали.
И теперь в нашем Городе насильничаем только Мы.
А Мгла? Да хрен с ней! С Мглой…
Друг на дружку почти не натыкаемся…
ОЧЕНЬ МНОГО ЛЕТ НАЗАД
Они должны были повенчаться на Троицу. Но не поженились. Обстоятельства материального свойства да и некий мезальянс заставили его родителей отменить венчание. Нарушить волю маменьки и папеньки он не смог и женился на старой богатой вдове… Ну, в общем, вы все знаете. Тысячу раз описано… А потом жена еЕго по истечению положенных ей лет, ушла в мир иной. А он остался жить. Но каждое утро в 7 ч. 30 мин. почтовый телеграфистоподобный голубь приносил ему конверт.
Ну, а она написала ему письмо, в котором написала, что будет любить его до конца своих дней, но забыла вложить его в конверт.
И в 7 ч .15 мин. передала пустой конверт молодому фатоватому почтовому голубю.
А потом по примеру Бедной Лизы… Ну, и это вы знаете.
Но ее спасли. Она осталась жить.
И вот уже много лет и десятилетий сильно сдавший голубь носит пустые конверты, пахнущие горной лавандой, от нее к нему.
Потому что, как только Он перестанет их носить, она и он умрут.
А Лайма Вайкуле вместе с Валерием Леонтьевым исполнят дуэт на эту тему.
Не убивайте голубей, пожалуйста. Особенно, старых.
Мы еще пригодимся.
ДЖАЗ-КЛУБ
Мы приехали в клуб, как всегда, вчетвером: Я, Никки Кейдж, Уоррен Битти и, вечно он увяжется, Эл Пачино. Мой столик стоял у самой эстрады, но сейчас он был занят каким-то невзрачным евреем. Я сразу понял, что если этим вечером кто-то будет убит, то этим кто-то и будет этот невзрачный еврей. Не потому, что я так уж не люблю евреев. Странно было бы не любить евреев человеку по имени Моше Липскер, но этот еврей к утру должен быть мертвым. И еще должны были отойти в лучший мир (так его, по крайней мере, называют в синагогах, церквях и мечетях люди, которые в них ходят) мэтр клуба Сэмюэль Эл Джексон, хозяин клуба Бобби Хоскинс и официант, который наливает этому невзрачному еврею коньяк из моей бутылки. Этот официант давно вызывает у меня неприязнь. Точнее говоря, не сам он, а зазор между передними верхними зубами. Меня просто перекашивает, когда он улыбается. Вот, вспомнил, его Стивом зовут. Бушеми или Бусеми, черт его разберет, Из-за этого зазора у него каша во рту.
— Боб, — спрашиваю я Хоскинса, — что за еврей пьет мой коньяк за моим столом?
— Моше, ты не заметил, и твоя Кэт сидит с ним за твоим столом и пьет твой коньяк. Не беспокойся, сейчас он уйдет. Ты просто пришел слишком рано.
— Боюсь, Боб, что и этот еврей уйдет слишком рано, — сказал я, вынимая свой 38-ой.
— Не бери себе в голову, Моше, — занервничал Боб, — не порть людям вечер, он уже уходит. Видишь ли, Бенни заболел, и этот еврей его подменяет.
И правда, невзрачный еврей встал из-за стола, поклонился Миленькой, поднялся на эстраду, взял с фано кларнет и... мне сразу расхотелось кого-либо убивать.
— Да, как его зовут? — проорал я сквозь музыку.
— Его зовут, — ответила Кэт, неизвестно как оказавшаяся рядом со мной, — его зовут Вуди Аллен.
И она положила голову мне на плечо.
СНЕГИРЬ
Сады цветут зеленые… И в одном из таких цветущих зеленых садов, в котором попеременно созревают клубника, малина, яблоки китайка, коричная и антоновка, а также груша Бере, зимняя мичуринская, проживал Снегирь. Он как-то запамятовал, что по весне снегири должны куда-то улетать и остался летовать в этом саду. В то время, как его корефаны по зиме улетали на север, туда, где холод, где гулеванят ледяные ветра, где завсегда лежит снег, снег, снег… И где снегирям самое место.
И вот этот беспамятный Снегирь остался один-одинешенек в цветущем зеленом саду, где… И это ему было удивительно и непривычно. Он сидел на ветке цветущей сакуры и смотрел, как на его глазах цветок превращается в тугую ягоду густо-вишневого цвета. Снегирь склюнул ягоду и наполнился сладостью.
Потом он поклевал от других свежих, сочащихся молодостью плодов земли, которые привык потреблять в замороженном виде. А тут — свежие! И это, пацаны, скажу вам, совершенно другое дело!
Все было замечательно! Терра инкогнито на месте обжитой земли. Вона, оказывается, как бывает…
Вот только для полноты счастья, а у снегирей бывает счастье, можете мне поверить, я знаю, а откуда знаю, не знаю, да и знать особенно не хочу, чего мне в этом знании о знании, чать, не гносеологией на хлеб-масло зарабатываю, Снегирю чего-то не хватало. Ну, вы знаете, о чем, хе-хе, я говорю. И вот это чего-то тут же выпорхнуло из малинника и носило оно название — правильно, Малиновка. А кому еще обитать в малиннике, как не Малиновке. Не Дятлу же. Чего Дятлу в малиннике долбить-колотить. А вот Малиновке в малиннике — в самый раз. Естественная среда обитания.
И Снегирь враз почувствовал к Малиновке душевное расположение и некое влечение телесного свойства. Ну, вы знаете, хе-хе, о чем я говорю. И у Малиновки тоже, вы знаете, хе-хе…
И они стали жить личной жизнью в этом зеленом цветущем саду. И никакого дискомфорта в том, что он — Снегирь, а она — Малиновка, не ощущали.
И жили себе и жили. А потом сад зеленый пожелтел, в пространстве похолодало, летние ветерки как-то озлобились, и Снегирь почувствовал приближение чего-то родного. Которое из рода — в род. А вот Малиновка… Та, пацаны, отнюдь, напротив, нет… Ей от этого стало хужеть… Малиновкам тепло нужно. Из рода — в род. Малиновка долго крепилась, а потом полетела на Юг.
А Снегирь, несмотря на свои снегириные «от рода — в род», полетел за ней. На Юг.
Но по пути с Севера на Юг они повстречали стаю снегирей, которые возвращались с Севера на Север. Как уж это произошло, я понять не могу. Но произошло же! Так что, пацаны, не берите себе в голову. И эта стая, увидев Снегиря с Малиновкой, сильно удивилась. Настолько сильно, что Малиновку заклевала насмерть. И полетела дальше на Север.
Снегирь некоторое время потосковал на месте заклевывания своей подруги, а потом вздохнул и повернул за стаей обратно на Север.
Где зеленый цветущий сад побелел, где ужухли кустики клубники, где малина годилась лишь на розги, где ветки яблонь китайка, коричная и антоновка, а также груш Бере зимняя Мичурина покрылись мутным льдом. А сакура стояла голая и от холода даже не чувствовала своего срама.
Снегирь вдохнул воздухом Родины и стал клевать такие сладкие пахучие лошадиные яблоки
Потому что из рода — в род.
ОХ, ЕПТ!
— Ох, епт! — кряхтнул чрезвычайно пожилой Евдоким , защемивший позвонок при излишне резком сбрасывании ног с постели.
— Ох, епт! — неодобрительно ворчнула его баба Василисовна, когда Евдоким переползал через нее, что бы сбросить ноги с постели.
— Ох, епт! — промяучил внешне сибирский кот Степан, когда Евдоким опустил на него ноги после сбрасывания их с постели.
— Ох, епт! — доброжелательно ответила на его «Ох, епт!» канарейка Анюта, после того, как Евдоким опустил на него ноги после сбрасывания их с постели.
— Ох, епт! — по-строевому откликнулись коза Анфиса, хряк Хряк, корова Мурка и прочая живая природа, обитавшая на приусадебном участке Евдокима, на «Ох, епт!», образовавшееся после сбрасывания ног с постели.
— Ох, епт! — поздоровался с жителями села сельский политрук посредством репродуктора, уловивший возникший в селе духовный настрой после сбрасывания Евдокимом ног с постели.
— Ох, епт! — поддержали местные власти «Ох, епт!, пришедший из глубинки после сбрасывания ног с постели.
«Ох, епт!» — под таким названием вышла районка, носившая имя «Триединая Россия», до сбрасывания Евдокимом ног с постели.
………………………………………………………………………………………………
— Ох, епт! — предложил переименовать страну один влиятельный отросток законодательной ветви власти в ответ на дошедший до него из глубинки наказ «Ох, епт!» после сбрасывания Евдокимом ног с постели.
— Ох, епт! — дружно откликнулись на выборах избиратели «Великой Ох, епт» после сбрасывания Евдокимом ног с постели.
«Ох, епт!» стал конвертируемой валютой, глагол «епаться» стал призывом к труду и обороне, отглагольное существительное «епля» вытеснило с экранов телевизоров слово «секс», а руководителя страны стали официально называть «епанутый».
После сбрасывания Евдокимом ног с постели.
Евдокиму вручили медаль «Ох, епт» 2 степени к ордену «За заслуги перед «Ох, епт!».
И тут Жерар из креативного класса, оргазмируя с Жанной из того же класса со взаимным удовлетворением, радостно прорычал:
— Ох, мля!
Так в стране появилась оппозиция.
МЕЖДУ ДВУХ ОГНЕЙ
Проводив Солнце на Запад, печально и одиноко стою на скале в той части страны, где Оно по обычаю восходит, чтобы через 9 часов, прокатившись через всю бывшую Эсэсэрию, вздохнуть с облегчением и укатиться за таможню на границе с Западом. И провести денек в чужой для меня стране.
А здесь, на мысе Крильон, у самой дальней гавани России, абсолютная темнота. Звезды на небе отсутствуют. Видно Им неохота вылезать на небо ни для кого, в смысле, что я здесь — один. А светить одинокому молодому джентльмену нет особого желания, потому что Звезды предназначены для двоих, а законы природы — еще не повод, чтобы зажигаться, если это, в принципе, никому не нужно. И нигде-нигде в округе нет света. Мало того, что ночь, да и во всей округе людям, кроме меня, делать нечего. И огням тоже здесь делать нечего. И что делаю здесь я, тоже никому не известно. Вот и нет света. Ни на небе, ни на земле. Только в море в 4-5 километрах на юг загорелся огонек на лодке Японского Рыбака, отвалившего от Хоккайдо на ловлю трепанга...
А в другой стороне, в 9 часах на Запад, за таможней, где-то за самой дальней границей России светится Ваше окно. Потому что в нем отражается пришедшее от меня Солнце.
Вам не нужен Японский Рыбак. А Японскому Рыбаку не нужны Вы. И ни Вы, ни Японский рыбак ничего не знаете обо Мне. Стоящему между двух огней.
Как и я ничего не знаю о вас. Обоих.
И я стою здесь. На мысе Крильон. Один. В абсолютной темноте.
— Скажите, девушка, Вы любите трепанги?
ОДРЯХЛЕВШАЯ ПЫЛЬ
Одряхлевшая Пыль лежит на окне моей комнаты. Давно лежит. Я уже даже и не верю, что окно может быть чистым. Что сквозь него на улице может быть что-то видно. Кроме Пыли. И Прохожий не сможет увидеть, что происходит в моей комнате. Из-за Пыли. И у него может сложиться впечатление, что в моей комнате, кроме Пыли, ничего не происходит. И это впечатление довольно верное. В ней ничего не происходит…
На столе стоит тарелка с грибным супом. Он почти высох, но что-то еще в тарелке можно наскрести. Правда, это что-то дурно пахнет, но у меня пропало обоняние, и мне, вздумай я съесть эти остатки, запах бы не помешал…
Шкафа, в котором висела моя одежда, нет. Как нет в нем и моей одежды. И зачем шкаф, если в нем нет одежды…
Венские стулья (шесть штук) вынесли. Вместе с раздвижным столом. Если придут гости…
Пишмашинка «Corona» исчезла, потому что моя жена Фира, секретарь помощника присяжного поверенного Соломона Григорьевича Липкина, исчезла на час раньше. Я долго слышал ее крики со двора, а потом крики исчезли, а значит, исчезла и моя жена. И пишмашинка «Corona» отправилась на поиски другой секретарши…
Интересно, найдут ли другую мать двое моих детей, Сонечка и Шмулик, исчезнувших вместе с плачем. Но их плач я почему-то слышу до сих пор…
И еще я слышу песенку одесского куплетиста Лейбы Марковича Зингерталя, которая истекала из граммофона фирмы «Граммофон». Пластинку заело на словах «Что сказать на счет спир…». Я никогда не узнаю, чем она закончится. Потому что на этих словах завод граммофона кончился. Как и граммофон. А завести его некому. Потому что и меня в комнате нет. Или есть?.. Я не знаю, где я точно есть. Как не знаю, где меня точно нет. Как не знаю, где моя жена Фира, двое моих детей…
Да, я забыл вам сказать, что я не знаю, и где мои папа с мамой — Мария Яковлевна и Яков Ароныч. Я даже не помню, они сами ушли до того или и их… Не помню. Не знаю. Не хочу знать. Ничего не хочу знать. Ничего.
Извините.
«Будет ласковый дождь».
_________________________________________
Об авторе:
МИХАИЛ ЛИПСКЕРОВ
Родился и живет в Москве. Окончил Институт цветных металлов и золота по специальности инженер-геолог.
Автор книг «Белая горячка (Delirium Tremens)», «Черный квадрат», «Весь этот рок-н-ролл» и др. Сценарист мультипликационных работ «О море, море», «Новый Алладин», «Уважаемый Леший», «Последние волшебники» и др.
скачать dle 12.1
