ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 224 декабрь 2024 г.
» » Герман Садулаев. РОЖДЕНИЕ ГОРОДА

Герман Садулаев. РОЖДЕНИЕ ГОРОДА


(два рассказа)


РОЖДЕНИЕ ГОРОДА

Раньше люди как жили. Шел человек по земле. Видел ручей в лесу. Там и садился. И сидел, покуда кто-нибудь не умрет. А как умрет, сразу все племя снималось с места. Оставляли дома, кострища и мертвого человека. Мертвого оставляли лежать там, где он умер. Не трогали. Думали, что смерть — это такая зараза. Болезнь. И совсем не обязательно умирать. А место проклятое. И надо всегда уходить. И всегда уходили.
Потом людей стало много, а земли мало. И каждое племя ходило за другим след в след. Приходит человек к ручью, а там уже лежит мертвый. Занято. Чужие мертвецы — свежие, не обглоданные. Надо поворачивать. Сначала ничего, а потом получается круг. Приходит на знакомое место. И видит: лежит мертвый. Старый, истлевший. Свой. А после стало и не разобрать, где свои, где чужие. А это самое страшное.
Потому что свои, они хоть и мертвые, но родные, с ними иногда хочется говорить. А чужие языка не знают. Только смотрят пустыми глазницами и норовят сожрать твое сердце.
Тогда и решил человек: никуда не пойду. Некуда идти. Земля маленькая. Все места уже заняты. Чем идти по следу чужих мертвецов буду жить здесь, со своими. Ведь куда бы я ни катился, а смерть со мной в одной кибитке, под одним одеялом. Выходит, что смерть — сестра моя. Буду ее кормить. Построю ей дом.
Так появился город. Потому что город — это место, где живут мертвые. Где живые для мертвого строят дом. Некоторые что-нибудь раскопают и говорят: вот, мертвый город. Как будто бывает другой. Живому человеку не нужен город. Пока человек живой — он кочует. А тот, кто приходит в город, он, если еще живой, то уже согласный.
Город начинается кладбищем. Потом строят рынок, крепость и ратушу. А у кочевника кладбища нет. Едут кочевники по земле в автофургонах, а с ними передвижной крематорий на газовой тяге, и стелется дым, стелется дым.
Наши говорят, что городские сделали сестру женой и спят с мертвецами. И городские про наших тоже мерзкое сочиняют. А я думаю, тут каждому по вкусу. Кто-то спит со своей сестрой, чтобы меньше ее бояться. Кто-то бежит, чтобы не видеть ее лица. А конец у каждого одинаковый.
А ведь она женщина. Она хочет, чтобы ей дарили кольца и серьги. Чтобы сидели с ней в кафе, держали за руку и говорили о будущем. Что вот, поженимся. И будем вместе всегда. И даже жизнь не разлучит нас. Потому что в каждой жизни мы будем спать вместе, спать рядом.
Построим дом. Или возьмем квартиру в ипотеку. Сделаем ремонт. Сделаем все красиво, плиткой уложим. Мрамор и натуральный камень.
Тогда смерть заплачет, обнимет тебя, поцелует и будет ждать. Всю жизнь будет ждать. Она верная.



РЕКОНСТРУКТОР

— Игоря Стрелкова никогда не существовало.
Мой собеседник, пожелавший остаться анонимным, отрекомендовался, тем не менее, как «независимый профессор антропологии». Что бы это ни значило. Я не знаю, есть ли в наших университетах кафедры антропологии. Мне не приходилось встречаться с официальными антропологами. С антропологией у меня ассоциируются только два воспоминания: «реконструкция работы Герасимова», картинка в школьном учебнике, где изображен древний человек, кажется, неандерталец (то есть, некто Герасимов реконструировал древнего человека по фрагментам черепа) и книги Карлоса Кастанеды, герой которого отправляется к Дону Хуану в рамках своих полевых исследований по антропологии (он пишет диссертацию про индейцев). Что при этом значит «независимый» для меня тоже осталось загадкой. Возможно, мой гость считал себя независимым от официальных научных институций (следовательно, он не был настоящим профессором), или полагал, что все остальные профессоры находятся в алкогольной и наркотической зависимости, а он свободен. Я не хотел показаться неучтивым, поэтому спросил профессора:
— Вы недавно оттуда?
— Да, я был там. Довольно долго.
— А чем вы там занимались? Если не секрет.
— Полевые исследования. Вкратце это можно обозначить именно так. Некоторые конкретные детали и обстоятельства моего пребывания в зоне боевых действий я бы предпочел оставить за скобками. Бывает, что, в научных целях, требуется полное погружение в среду и снятие дуализма «наблюдатель и наблюдаемое». Иногда для того, чтобы узнать, жива или мертва кошка Шредингера, недостаточно быть Шредингером, надо стать кошкой. Поэтому действовал я различным образом и в различных амплуа, но главной моей задачей всегда было познание.
— Почему именно там?
— О, вот это как раз и не удивительно! Война — лучшее время для полевых исследований по антропологии. Все архаические основы культуры обнажаются, все мифические персонажи выползают из тьмы подсознания на белый свет, все сакральные сюжеты начинают разворачиваться прямо перед тобой. Если бы войн не существовало, антропологи должны были организовать их как научный эксперимент. Без военно-полевых исследований любая антропологическая теория — всего лишь еще одна экзотическая гипотеза, годная только для того, чтобы в упрощенном виде быть включенной в туристический справочник. В мирной жизни мы все пребываем во сне повседневности, и только во время войны пробуждаемся к реалиям высшего, или низшего, как вам будет угодно, порядка. Или, можно сказать наоборот: мирная жизнь — скучное бодрствование, а война — увлекательный сон, затягивающий кошмар, в котором оживают сказочные герои и чудовища.
Мы сидели в моем писательском кабинете, в центре Петербурга, в старинном здании с высокими потолками: бывшей резиденции офицеров гвардейского Семеновского полка. Да, тогда у меня еще была возможность заниматься в этом чудесном кабинете, арендованном мной у хорошего человека и режиссера за весьма скромную плату. Похоже, что в виду моего не лучшего финансового состояния, даже эту скромную плату я вскоре не смогу вносить и мне придется покинуть кабинет, забрать свою библиотеку и рукописи неоконченной книги. Так или иначе, но тогда я снимал помещение специально для того, чтобы работать в идеальных условиях над новым романом.
Я смотрел в окно: клены были похожи на вареные яйца — желтые листья сверху прикрывал скользкий белок раннего снега. Профессор заметил направление моего взгляда и сказал:
— А в Донецке все деревья еще зеленые. Но по утрам густой туман, особенно, над рекой. И круглые сутки дым от пожаров. И, знаете, дым, он не смешивается с туманом. Они существуют как бы вместе, но каждый сам по себе. Это удивительно… можно я закурю?
— Да, пожалуйста.
Я нашел массивную металлическую пепельницу и поставил ее перед гостем. Профессор полез в карман куртки и достал не пачку сигарет, а футляр с сигариллами. Это были «Монтекристо Пуритос», курево среднего качества и такой же цены. Когда-то я работал в табачном бизнесе и курил не только сигареты и сигариллы, но и настоящие кубинские сигары, до горечи во рту и до тошноты. Профессор извлек одну сигариллу и стал щелкать зажигалкой с истертым кремнем. Потом спохватился и предложил, протягивая футляр в мою сторону.
— Можно вас угостить?
— Спасибо, я не курю. Сделать вам кофе? После табака хочется кофе, я знаю. У меня здесь только растворимый, но хороший — Колумбия. Или, может, виски?
— А вы?
— Я не пью ничего. Даже кофе.
— Не пьете, не курите… должно быть, вы очень скучный человек. У вас тут много книг и тетрадей. Вы, наверное, думаете, что это самое лучшее место для того, чтобы писать книги: старый дом, высокие потолки, тишина, тщательно подобранная библиотека, хорошие копии картин на стенах, антикварная мебель, за окном клены и Петербург. Но вы ошибаетесь. Самое лучшее место для литературного творчества — это квартира в Донецке, с которой открывается вид на реку, и над рекой утром туман, а круглые сутки — дым, и время от времени взрывы, и снаряд может прилететь в любую минуту и в твою квартиру, и ты пишешь так, как будто каждая твоя строчка — последняя, и ты больше никогда ничего не сможешь переписать или исправить.
— Спасибо, вы очень тактичны.
— Не обижайтесь. Можно мне ваш растворимый кофе?
Я включил электрический чайник. Вода быстро вскипела, и я заварил профессору кофе в большой кружке. Главное было — не забыть достать из ящика каменный кружочек, подставку, чтобы горячая кружка не испортила хозяйский столик. Я спросил профессора:
— А Иисуса Христа тоже не существовало?
Профессор посмотрел на меня внимательно и ответил:
— Я понимаю, к чему вы клоните. Дескать, у меня кого ни хватишься — никого нет. Одни только мифические персонажи и собирательные образы. Но все не так просто. Иисуса Христа, скорее всего, не было. Вернее, было много пророков, реформаторов иудаизма, с дюжину из них казнили при римском префекте Иудеи, печально известном Понтии Пилате, но какой именно Иисус «стал» в учении последователей обновленного иудаизма «Христом» — мы никогда не узнаем. И Будды не было. Вернее, с Буддой произошла та же история, что и с Христом. Было много отшельников и философов в очередном движении реформации индуизма. Все они слились в одного Шакьямуни Будду, основателя буддизма. А пророк Магомет реально существовал, в единственном лице. И Че Гевара — существовал. И еще король Филимер. Король Филимер, о котором говорит династическая история Швеции, жил примерно в указанное время, но был королем не Швеции, а Готии, которая находилась на территории современной Украины, или Новороссии, как вам больше нравится, примерно там, где сейчас идут бои. И звали его, если быть точнее, не Филимер, а Велимир, то есть, это было славянское имя. Из чего вовсе не следует, что готы были славянским племенем. Просто готы всегда принимали язык и имена тех племен, среди которых они жили. Никто не знает, были ли готы изначально германцами, но они жили среди германцев на севере Европы и приняли германский язык и германские имена. А потом они жили на юго-востоке, среди славян, и принимали славянские имена. Позже готы ушли в Римскую Империю и там через несколько веков полностью латинизировались.
— Вы тоже интересуетесь готами?
— Я? Нет, я не особенно. А вот вы, вижу, интересуетесь.
Профессор указал кончиком уже почти докуренной сигариллы на корешки томов в книжном шкафу. Да, в названиях книг слова «готы» или «готский» повторялись часто. Профессор продолжил.
— И там тоже есть люди, которые интересуются готами и готской историей. Весьма своеобразно интересуются. И делают странные выводы. Однако, я не о том. Если вкратце, то есть некая формула соотношения в биографии героя фольклорных сюжетов и оригинальных деталей, исходя из которой мы делаем вывод, был ли герой реальным историческим лицом или это собирательный образ, вымышленный персонаж. Так вот, Игорь Стрелков по всем вычислениям — это образ Игоря Стрелкова.
— Но многие знали Стрелкова-Гиркина еще до Крыма. Есть воспоминания однополчан. И просто знакомых.
— Конечно, есть. Воспоминания, очевидцы. Было бы странно, если бы не было.
— Скажете, что это все фальсификации?
— Вовсе нет. Вы думаете, что конспиративную биографию агенту, например, придумывают с нуля? Нет. Невозможно придумать настоящую жизнь настоящего человека. Придумывающий неизбежно скатывается в повторение устойчивых сюжетов и упускает оживляющие портрет детали. Поэтому берется за основу реальная биография реального человека. И на каком-то этапе происходит замена. Вот и все.
— А где же сам изначальный Стрелков?
— Мы не знаем. Может, это собирательный образ — из двух или трех офицеров. А, может, и нет. Может, действительно был некий Гиркин, реконструктор истории и солдат удачи. А потом отошел от дел. Или погиб. И его соратники решили продлить жизнь своего товарища и командира. Они стали коллективным Стрелковым.
— Субкоманданте Маркос?
— Простите?
— У мексиканских повстанцев есть вечный предводитель, его зовут «Субкоманданте Маркос». На самом деле такого человека нет, но каждый аноним, принимающий на себя руководство партизанами, называет себя «Субкоманданте Маркос». Отдельных командиров ловят или убивают, но Субкоманданте Маркос бессмертен и неуловим.
— Вот, видите. Вы сами все понимаете.
— Как и когда это могло произойти со Стрелковым?
— Не знаю. Например, был некий Гиркин. Он погиб еще в Чечне. Или после Крыма решил отойти от военных авантюр и сосредоточиться на изучении истории. А в Славянск зашла группа командиров, которые взяли себе коллективный позывной: Игорь Стрелков. Штаб восстания назывался «Игорь Иванович». От имени Стрелкова издавались приказы, директивы и составлялись планы.
— У нас слишком много фото и видеоматериалов.
— Да, именно что слишком много для боевого командира, который должен руководить войсками, а не сочинять послания в блоги и участвовать в фотосессиях. Я думаю, что не один, а три или четыре артиста гримировались и принимали участие в съемках. Если вы внимательно пересмотрите материалы со Стрелковым, вы увидите, что он часто бывает слишком «другой». По настроению, по моторике. Зрители, обычно, думают, что это отражает его эмоциональные перепады. На самом деле просто актеры разные.
— Зачем же все это?
— Затем же, зачем и Иисус Христос, и Субкоманданте Маркос. Первыми на удочку попались украинцы. Они засылали в Славянск разведывательно-диверсионные группы, одну за другой, с целью обнаружить и уничтожить Стрелкова. И одиночные убийцы старались, и профессионалы, наемники, и борцы за идею, современные ассасины. Все они искали усатого человека с фотографии, который руководит штабом и отрядами, и ведет ополченцев в бой. Но актеры сразу после съемок смывали грим и отклеивали усы, а реальные командиры ополчения были не похожи на фотографии Стрелкова. Враг тратил свои усилия впустую, а штаб продолжал работу. Несуществующий Стрелков был как тепловая ловушка для ракет переносных зенитно-ракетных комплексов, ловушка, которую выстреливают вертолеты, чтобы сбить самонаводящиеся снаряды с траектории и увлечь к ложной цели.
— Невероятно.
— Настоящие командиры ополчения погибали. Потому что оборона Славянска — это не такая война, где командующий сидит в паре сотен километров от линии фронта, в железобетонном бункере, и его жизни ничего не угрожает. В Славянске фронт был везде, и штабных бункеров не было, и командиры выбывали из строя с той же частотой, что и рядовые бойцы. Но на место убитого штабного офицера вставал другой и коллективный «Игорь Иванович» продолжал руководить создаваемой с нуля армией.
— А как же выход из окружения, оставление Славянска и последующая отставка Стрелкова?
Профессор допил кофе. Закурил вторую сигариллу. И задумался. В комнате под потолком висели густые клубы дыма, и я был вынужден приоткрыть окно, хотя октябрь в этом году холодный, снежный.
— Это отдельная история. Даже песня. Выход ополчения из Славянска в военно-тактическом отношении был, говорят, выдающейся операцией, более значимой, чем разгром украинской армии под Иловайском. Но я не военный специалист. Я антрополог. Я работаю с людьми и мифами. После спасения «стрелковских» отрядов надо было что-то делать с самим «Стрелковым». Наступившая вскоре после гипотетического прихода Стрелкова в административный центр Новороссии информационная сумятица показывает, что даже в штабе реальных командиров не знали, как им поступить со своим коллективным «брендом». С одной стороны, странный и сказочный «Игорь Стрелков» не мог быть ежедневным и настоящим министром обороны. С другой стороны, имя Стрелкова стало сильнейшим ресурсом Новороссии: к Стрелкову шли добровольцы, Стрелкову посылали материальную помощь, и даже «северные братья», так сказать, шурави, в штабах которых знали правду про «Игоря Ивановича», склонны были оказывать военную помощь именно Стрелкову. А тут еще Кургинян приехал.
— Что вы скажете про выступление Кургиняна?
— Несчастный больной человек. Возможно, кто-то сознательно использовал его как провокатора. Но сам он не понимает, что делает и зачем. И не понимает, что в действительности нужно его патронам, кто бы ни были эти люди.
— Но Стрелкова уволили.
— Сначала его «ранили». Это пока думали его «убить». Шли споры, сказать, что он «выздоровел» или сказать, что он «скончался от тяжелых ранений». Он бы стал героем, но мертвым героем. Решили, однако, что «Стрелков» нужен живой. И здоровый. И ранение отменили. «Отправили» его «на отдых», в Россию и в Крым.
— Какое-то странное, натянутое решение.
— Вовсе нет. Во-первых, «Стрелков» продолжает работать в одной из своих наиболее полезных функций: вдохновляет тех, кто оказывает военную и гуманитарную помощь Новороссии: и частных лиц, и официальные инстанции. Причем по отношению к последним это выглядит даже как некий шантаж. Например, совсем недавно Стрелков публично заявил о том, что украинская армия готовит решающий штурм Донецка, и без помощи «северян» ополченцам не выстоять. После этого совсем никак не помочь было невозможно: падет Донецк и собственные граждане заклюют, всегда будут помнить «а ведь Игорь Иванович предупреждал!». Во-вторых, Стрелков остается в стратегическом резерве духовной войны. Он как Иван Бодхидхарма, всегда может выдвинуться с Юга, из Крыма. Или как Тайный Узбек — уже здесь. Он также Человек из Кемерово: когда небо рухнет на землю, перестанет расти трава, он придет и молча исправит все. Оказалось, что все персонажи такого рода, о которых пел и поет наш сказитель Борис Гребенщиков, это он Игорь Иванович Стрелков.
За окном начинало темнеть. Осенью в Петербурге темнеет рано. Когда на улице темнеет, в своем кабинете, в квартире режиссера четырех фильмов про вампиров и черную магию, я чувствую себя неуютно. Черт знает, почему. Но холодок идет по коже. И лица на картинах становятся словно живее, чем днем. И старинные часы каждые полчаса бьют как-то зловеще. Я старался работать в кабинете только днем, до того, как сгустятся сумерки. Профессор заметил мое беспокойство и стал завершать свои речи.
— Главное, что мы должны понять о Стрелкове — это не личность Стрелкова, которая может, есть, может, была, а, может, нет и не было никогда, которая может быть собирательным образом или вымышленной полностью или частично; главное — те идеи и символы, которые стоят за Стрелковым и, как оказалось, работают.
— Что же это за идеи и символы?
— Мы еще сами не разобрались.
Я заметил, что профессор иногда говорит «я», а иногда «мы», и непонятно, кого он имеет в виду. Может у них, «независимых антропологов», есть своя организация?
— Вы не думайте, что когда я говорю про Стрелкова, что он вымышленный персонаж, то я как-то неуважительно к нему отношусь или принижаю его значение.
— Хорошо. Я не буду так думать.
— Я ведь ученый. Мне как раз и интересны фигуры, которые оказываются так велики масштабом, что не могут быть ничем иным кроме мифа. В таких персонажах ключ к национальному сознанию. А все эти «реальные исторические личности», они зачастую совершенно бесполезны для антропологии. Так что «собирательный образ» — это в устах антрополога высший комплимент.
— Понятно.
Я опять вспомнил Герасимова с его неандертальцем. Весьма возможно, что черепные кости, по которым Герасимов реконструировал голову древнего человека, были фрагментами не одного, а нескольких черепов. Значит, неандерталец Герасимова получился действительно как «собирательный образ».
— По поводу идей, вот, например, Крым. Как известно, Игорь Стрелков любитель Белого Движения и реконструктор событий Гражданской войны в России, той, что шла между Белой и Красной Армиями. Крым был последним оплотом белых. И вот, напрашивается символика: где все закончилось, оттуда все и начнется заново. Вернется. Когда-то от крымских берегов отходили корабли с последними белыми офицерами. А теперь эти белые офицеры словно бы возвращаются из небытия, словно вышли из глубин Черного Моря, и вернули себе свое. И пошли дальше, на север. Ведь некоторые корабли, которые вышли тогда из Крыма, они не дошли до Турции.
— Это, наверное, вымысел. Легенда.
— Конечно, легенда. Только легенды и интересны в истории. Только они и отражают, пусть и некоторым волшебным образом, суть происходящих событий. А хроники событий — они бесполезны.
Мне стало так интересно, что я забыл про свои сумеречные страхи.
— А что за легенда, в таком случае?
— Вы же понимаете, во время эвакуации было много неразберихи. Не всегда можно понять, кто грузился, на какое судно грузился, когда отплывал и куда приплыл. Некоторые солдаты, офицеры и даже целые подразделения, предназначенные к эвакуации, могли рассеяться или быть уничтожены красными. Некоторые суда могли затонуть, а других и вовсе никогда не существовало. Однако судя по сохранившимся документам, было три небольших корабля, вроде эсминцев или береговой охраны, которые вышли из Севастополя в направлении Турции, но так никуда и не приплыли. Не было от них ни сигналов SOS, ни каких-то иных сообщений. Просто вышли в море и пропали. На борту, кроме матросов, были белые офицеры, общим числом две или три сотни. Об их дальнейшей судьбе тоже ничего не известно.
Мне снова стало не по себе.
— Вы же не думаете всерьез, что…
— Я изучаю легенды. Как возникают легенды. Почему. Как они формируются нашим сознанием и как они формируют наше сознание. Легенды в этом смысле важнее и реальнее, чем программы новостей, вы меня понимаете? Только в этом, специфическом смысле реальнее. Договорились?
— Да, хорошо.
— Весной 2014 года в Севастополе появляются две или три сотни одетых в форму без опознавательных знаков военных, которые обеспечивают мирный переход Крыма под юрисдикцию России. Появляются ниоткуда. Словно из-под земли. Или воды.
— Российские военные базы в Крыму.
— Да, безусловно. Однако все очевидцы отметили одну странную деталь: военные были очень вежливые. Воспитанные. Словно из прошлого века. Словно все поголовно из дворянских семей. Они как-то не по-современному говорили. А так, словно до революции. Учтиво. Потому их и назвали — «вежливые войска».
— Красиво. Дальше?
— Я не знаю, что дальше. Но только белые офицеры — не последний горизонт истории, горизонт легенды. Ведь Крым — это еще и готы.
— Готы!
— Готы. Крым — последнее место на земле, где жили реликтовые готы и где говорили на готском языке. В Испании, стране обетованной готского племени, ко времени Реконкисты не оставалось ни одного истинного гота, а все испанские дворяне, готы по происхождению, говорили на местной версии латыни, которая позже станет испанским языком. В Крыму же зафиксированы были общины готов и готский язык в XVIII веке! Это последняя точка земного путешествия готов. И это тоже, наверное, не случайно.
— И какая есть об этом легенда?
— Пока никакой. Вы же специалист по готам. Вы и придумайте.
Часы стали отбивать семь или восемь. Профессор как-то резко встал и откланялся. Я проводил гостя до дверей и сам стал собираться на выход. Потому что здесь, в бывших казармах лейб-гвардии Семеновского полка, я только работал над своей книгой. А жил, конечно, не здесь, не под высокими потолками и среди копий картин, а как все нормальные люди: в жилом микрорайоне, в брежневской многоэтажке, в квартире дедушки своей жены, среди семейных портретов времен развитого социализма, ковров на стенах и пыльного хрусталя в шкафу.
По дороге домой я думал об Игоре Стрелкове. Игорь Иванович Стрелков, конечно же, существует. Я хоть и не знал его лично, но был знаком с ним через одно, максимум два рукопожатия, и люди, знавшие его, были мне знакомы, и я знал, что они не принимают участие в грандиозной мистификации, которую представил мне анонимный профессор. Даже Иисус Христос существовал, не говоря уже про Будду. Что же касается готов, то мне опять показалось, что я вот-вот вспомню все.
И снова наваждение развеялось, было унесено крепким порывом холодного осеннего ветра, который бросил пригоршню снега на воротник моей шинели. Хмурый монголовидный кучер привез к дому пьяного семеновского офицера, мы встретились на дорожке, он посмотрел мне в лицо и, кажется, не узнал. Я же узнал и поприветствовал ничего не значащим кивком головы, который можно было отнести и к желанию спрятаться от ветра, пряча лицо в тонкий и холодный белый шелковый шарф.







_________________________________________

Об авторе: ГЕРМАН САДУЛАЕВ

Родился в селе Шали, Чечено-Ингушская АССР. Живет в Санкт-Петербурге.  Окончил юридический факультет Санкт-Петербургского государственного университета.
Автор книг «Таблетка», «Я — чеченец!», «AD», «Прыжок волка. Очерки политической истории Чечни от Хазарского каганата до наших дней», «Зеркало атмы» и др. Лауреат премии журналов «Знамя» и GQ, финалист премии «Русский Букер».скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
3 110
Опубликовано 09 дек 2014

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ