(миниатюры)
ПРАЗДНИК
К Петру Петровичу на новый год пришли гости и стали веселиться, а ему стало скучно.
Он пошел на улицу и сел на скамейку. Сидеть было скучно.
Петр Петрович закурил.
— Какая скучная сигарета, — сказал он и прикурил другую.
Мимо шел прохожий и спросил:
— Который час?
— Скукота, — ответил Петр Петрович и решил повеситься.
Он нашел веревку и пошел искать подходящее дерево.
Прибежал хулиган в костюме Деда Мороза, забрал у Петра Петровича кошелек, часы, сигареты и веревку. А взамен дал в морду.
— Вот так праздник, — сказал Петр Петрович.
ПАРТИЯ
Корешков и Петушков сели играть в шахматы в парке.
— Я все правила знаю, меня не обжулишь, — сказал Корешков и двинул пешку влево.
— А вы сильный игрок, — ответил Петушков, подставляя свою ладью под удар. И открыл иллюстрированный справочник дебютов для ролевых игр.
Корешков задумался. Пока он думал, пешки подкрались к белой королеве и на лакированном боку нацарапали «вика — шлюха».
Три белых офицера приволокли бубнового короля и вмиг стали красными.
Петушков заскучал, налил два стакана чудесного бургундского из алюминиевой банки и предложил Корешкову выпить за победу. Они выпили, закусили луком, и Петушков тут же скончался, поврежденный цианидом.
Черный конь забил копытом, бессердечно заржал, превратился в жирафа и откусил голову Корешкову.
Теряя голову, Корешков подпалил ладьи.
Сидевший на дереве ворон посмотрел на вылезшего на шум червячка и прежде, чем его сожрать, по-дружески спросил:
— Зачем нам правила, если у каждого своя партия?
НА БЕРЕГУ
Виктор Петрович Вилкин сел на берегу реки и начал ждать.
В авоське у него была бутылка шампанского, банка шпрот и праздничная хлопушка.
Он подождал пять минут, но никто не проплыл.
— Что за волокита, — сказал Вилкин и открыл шампанское и шпроты.
Недоуменно допив шампанское, скушав шпроты и никого не дождавшись, Виктор Петрович понуро бабахнул хлопушкой в небо и пошел домой.
А по реке проплыл мертвый Кондратюк, сослуживец Вилкина, взявший год назад в долг сто рублей и переставший здороваться. За ним плыл столь же мертвый Носков, сосед, он рисовал мелом некрасивые слова на двери Виктора Петровича. Следом, сразу вчетвером, проплыли Воронцов, Торцов, Борцов и Аджарян, знакомые жены Вилкина. Эти плыли особенно пикантно. И потом, не спеша, еще сто пятьдесят три не менее мертвых человека.
Но Виктор Петрович ничего этого не увидел, потому что очень торопился. Его мутило от шпрот.
НА БУЛЬВАРЕ
Высокий человек по фамилии Скороходов ступал по бульвару начищенными ботинками. С достоинством. Туда-сюда.
И вдруг, мимоходом, совершенно непроизвольно, зацепился обо что-то случайное и даже эпизодическое. Или об кого-то. А, может быть, и вовсе этот кто-то сам зацепил высокого господина. Пойди теперь разбери.
Зацепившись, господин Скороходов не заметил этой неожиданной и новой сопряженности с миром и, шагнув вперед, почти оторвал то, чем зацепился. Да так и пошел дальше. Стало быть, зашагал уже не вполне целый собой.
Он позже уж заметил, когда неудобно стало ходить, что это надорванное как-то хворо волочится по дороге вслед за ним.
И оказалось, что зацепился он не абы чем. А своим человеческим достоинством.
Определенное недоумение завладело Скороходовым. Он пытался идти дальше. Но неприятное ненужное неудобство сказывалось на его движениях, на походке, делая каждый шаг неполноценным, уродливым.
Господин Скороходов попытался исподволь дооторвать то, что волочилось. Но ничего не вышло. Так он и гулял по бульвару в растерянности и неокончательности своего положения.
К счастью, пробегавшие мальчишки наступили на волочившуюся амбицию, Скороходов пошел дальше, а она благополучно осталась.
Теперь ходить туда-сюда стало приятнее. Скороходов ощутил легкость, душевный подъем и страсть к прекрасному. Захотелось выпить.
Столь воодушевленный, он не сразу заметил, как опять оказался на том же месте. Бродячая собака уныло рвала на куски обрывки человеческого достоинства. Уже изрядно пыльные и потерявшие всякую привлекательность.
— Жри, сука, — сказал Скороходов.
— Что упало — то пропало, — ответила не то собака, то не то кто-то другой.
Бульвар стал отвратителен.
Скороходов свернул в переулок, оказавшийся глухим тупиком. Пройти его насквозь оказалось невозможно. Темнело и холодало. Вернуться назад Скороходов не решился.
Засветилось несколько окон. Зажглась вывеска «Трактир». Стала заметна луна в узком обрывке неба.
Высокий человек в начищенных ботинках постоял на остывающей земле, обхватил себя за плечи и, зажмурив глаза от слепящего света луны, трактирной вывески и чужих окон, отчаянно закричал.
САБЛЯ
Я купил саблю. У старьевщика. Самую настоящую. У меня никогда не было сабли. Даже игрушечной. И ни у кого из моих друзей. И просто знакомых. Ни детских, ни взрослых. Все люди, которых я встречал, прожили свою жизнь без сабли. Так и доживут.
В детстве я был героем. Все мои друзья были героями. Мы могли стрелять из пулемета по врагам. Спасать любых, даже не слишком заманчивых, женщин. Без права на возмещение. Скакать на коне и рубить головы саблей. В этом есть прелесть и сила детства.
Я вырос и купил саблю. У старьевщика. Недорого. Она никому не была нужна. Вышел на улицу и сразу отрубил голову какому-то пешеходу. Даже не какому-то, а первому, который мне понравился. Проходившая рядом бабулька завизжала. Очень противно так завизжала. Зачем визжать, если тебе девяносто лет и приятно визжать уже не получается? И я сразу отрубил ей голову. Мимо шел усатый мужичок. Бессмысленно так шел. С бессмысленными усами. Я сразу понял, что он носит усы без всякого смысла. Видно было, что жил он без всякого смысла, и голова его покатилась так же – без всякого смысла. Пришел милиционер и попросил документы. Сказал, что я порядок нарушаю. Я показал справку из поликлиники и отрубил ему голову. Видно ведь, что человек без души живет и по улицам ходит.
Когда никого не осталось, меня сломила усталость. Я лег, положил саблю рядом с собой, обнял ее. Холодное истерзанное лезвие стало теплым.
ВЫМЫШЛЕННАЯ ИСТОРИЯ
Писатель Белкин написал рассказ. Смешной, веселый, даже анекдотический. Фельетон, можно сказать. Хотя и со смертельным концом.
В пасквиле Белкина великосветский банкет заканчивается свинячьей оргией, в которой самому главному персонажу сносит голову. Этот персонаж, будучи изрядно нетрезв, путает лифт с космической ракетой, ползет к нему изо всех сил, двери закрываются, и голова уезжает на последний этаж. А тело остается.
Рассказ напечатали в сомнительной газетенке. А на следующий день Белкина арестовали. Суд признал его виновным в убийстве вымышленного персонажа с особой жестокостью.
Слишком уж этот самый главный персонаж оказался похож на другого, достаточно живого, тоже не второстепенного.
Белкин жуть как обрадовался. И даже признал себя виновным, хотя его никто и не спрашивал.
В тюрьму он пронес карандаш и клочок бумаги. Лег на нары и что-то накарябал. Судья и прокурор, ужинавшие в сей момент в «Пушкине», сразу же испытали заворот кишок. Спасти их никто не успел. Так и похоронили с нарушенным внутренним устройством.
Белкину запретили писать и на всякий случай решили ампутировать руки. Он лежал связанный на операционном столе и, впитывая наркоз, вслух рассказывал хирургу какую-то колкую иносказательную историю. Смерть хирурга была ужасной. Два килограмма скальпелей вынули из его тела. Самоубийство.
Стало непонятно, что делать с Белкиным. Никто не хотел связываться. Позвали послушных военных, велели расстрелять. Белкину завязали глаза, но все пули слепо попали в командующего расстрелом.
Белкин все дни пролеживал на нарах, губы его беззвучно шевелились, словно он что-то рассказывал сам себе. Время от времени страшный смех взрывал пространство камеры, рискуя разнести стены.
Нашлась одна умная сволочь, которая придумала иезуитский план. Со всей страны собрали книжки Белкина. Сложили в кучу. Полили бензином. Зажгли.
В тюремной камере нашли обугленное тело. От сгоревшего лица остался лишь улыбающийся оскал зубов.
Но события, разумного объяснения которым не находилось, продолжились.
Многие пытались найти потерянные рукописи Белкина, чтобы узнать его замысел. Искали черновики. Безуспешно.
Закончилось все неожиданно и тихо. В лифте на последнем этаже нашли голову. Ту самую. Без тела. Закопали и забыли. Жизнь наладилась. Страх ушел. Вымышленное отступило.
ПАМЯТЬ
Однажды Сидоров придумал, как жить вечно. И начал жить вечно.
Но потом он пошел в рюмочную и выпил там больше обычного. И без памяти влюбился в Элоизу Львовну.
Сидоров, потеряв память, забыл, как жить вечно. И сразу умер.
В Элоизу Львовну влюблялись только те, кто пил в рюмочной больше Сидорова. Но они не умирали, потому что перед этим ничего не придумывали.
А Элоиза Львовна жила еще долго. И любила Козлова, Жеребцова и даже Валерьяна Трофимовича, а некоторые из них любили ее. Но про Сидорова она иногда вспоминала, особенно когда заходила в ту рюмочную.
_________________________________________
Об авторе:
АЛЕКСАНДР ФЕДЕНКО
Родился в Барнауле. Живет в Москве. Работал журналистом, программистом, радиоактером, садовником, торговцем людьми. Пишет рассказы, новеллы, сценарии.
скачать dle 12.1