Редактор: Анна Харланова
(рассказ)
Я проснулся от непонятного стука, где-то рядом, в комнате.
Утро было унылым, как и положено осенью – серая полоса между неплотно задёрнутыми шторами. Просыпаться не хотелось. Хотелось провалиться обратно во что-то невнятное и сладостное. Ворочаться там жалким и беспомощным, подобно эмбриону в тёплых материнских водах.
Стук раздался вновь – сильно, стекло задребезжало. Что это? Откуда? Полыхнуло тревогой. Отлетел сон.
Полумрак комнаты. Всё то же… – чёрная груда шкафа наваливается из угла, книжная стенка (полки усеяны безделушками, едва различимыми сейчас), письменный стол, на котором чёрным квадратом застыл монитор, кресло на колёсиках – разлапистое, с высокой спинкой. Разложенный диван, который не собирали уже лет десять, несвежее бельё в выцветший цветочек, я – под одеялом, голая худая нога наружу. Пальцами могу пошевелить. Пошевелил. Шевелятся. Что стучит-то? Время – сколько? Шесть сорок пять. Рань какая! Спать и спать… Это на балконе стучит. Ветром обшивку сорвало?
Как же не хочется вылезать из-под одеяла. Холодно! Самое паршивое время. Лето только отлетело, осень сразу навалилась с холодом, с дождями, с пронизывающим ветром. Листва побитая, жёлтыми заплатками на мокром асфальте, рябь на чёрных лужах. Температура – вниз, резко, а батареи – холодные. Нет, надо посмотреть… что стучит? Если обшивку сорвало – это же такой геморрой – починять. Шуруповёрт сдох полгода назад. Купить надо. Где деньги взять? Опять к Надежде на поклон идти?
Надежда… Интересно… Раньше Надька была, Наденька, Надюша, а теперь – Надежда. Безнадёга, а никакая не надежда! Может букву “о” в середине слова вставить? Тогда – на одежда! Что-то в этом есть…
Снова. Да ё-моё!
Отбросил одеяло. Сел. Зашарил ногами – тапочки где-то здесь… И холодом сразу обдало, зябко. Ладно, только гляну – и сразу обратно.
На ходу подтягивая сползшие мятые трусы, сделал полтора шага и – штору рывком в сторону, зажмурился от хлынувшего света, одновременно ручку балконной двери – в сторону и на себя. Замер, так и не открыв до конца. Мелкой волной озноба прокатило от затылка до копчика. На подоконнике распахнутого настежь балконного окна, сидела синица. Только размером эта синица была с хорошую взрослую собаку. Сидела нахохлившись – пухлый перьевой шар во всю ширину оконного проёма, – чуть повернув голову, косила жёлтым глазом с большим чёрным зрачком.
Машинально, не задумываясь, стал закрывать балконную дверь, одновременно вяло махнул рукой – мол, кыш! Пошла отсюда!
В голове взорвалось словами:
– Что размахался? Открывай! Хочешь, чтобы я тебе стекло вынес?
Синица тяжело спрыгнула с подоконника.
– Ух, ёп-тать! – пронеслось в голове, когда тяжело приземлилась.
Смотрел из-за стекла на огромную птицу, на полу балкона.
– Да открывай уже! Где вы там… ну это, сам понимаешь… Смотри, а то я тебе сейчас весь балкон так уделаю, мало не покажется! – глухо, еле слышно из-за стекла.
Она разговаривает! Я её понимаю. Сплю? Сон? И словно спасаясь, выдёргивая себя из дурного по своей несуразице кошмара, отступил в сторону, резко задернув штору. Медленно, глубоко вдохнул, стараясь успокоиться. А ведь, и правда, в туалет надо!
Свет разогнал морок. Стоял, бездумно смотрел, как струя падала вниз, утыкаясь в белую боковину унитаза. Спать, спать дальше!
Комната встретила привычным полумраком и скомканным одеялом на постели. Окно молчало за задернутой шторой.
Посмотреть… или не надо? Да, что я, совсем идиот? Спать!
Чёткая дробь по стеклу.
Застыл, замер, пусто в голове, ни одной мысли.
Медленно – к окну. Отдёрнул штору, уже зная, что сейчас увижу.
Птица на полу. Огромная, как индюк. Вот только не индюк это, синица! Тут не ошибёшься. Головка чёрная, щеки белые, словно надутые. Да какая головка – головище! Спина – сизая, грудь жёлто-зелёная, да хвост черный – по полу балкона. И клюв… по темечку долбанёт, мало не покажется.
Страха уже не было, оторопь. Какая-то тоска непонятная навалилась.
К полу прирос – стою, смотрю через стекло на птицу. А она глазом косит, на меня смотрит.
– Ну, что? Так и будем в гляделки играть? Открывай, давай! – глухо донеслось через закрытую балконную дверь.
Как она разговаривает? У неё же клюв не открывается? – неясным промельком в голове, а рука уже машинально поворачивала ручку.
Распахнул дверь, отступил в сторону. Птица, тяжело подпрыгнув, уселась, вцепившись лапами в узкий порожек.
– Показывай, где?
– Что, где? – даже не удивился, что разговариваю с птицей. Как-то всё сместилось, ушло куда-то… стало зыбким, непонятным и, в тоже время – безумно-забавным. Мелькнула на краю сознания Алиса, падающая в кроличью нору, и, кувыркаясь, благополучно исчезла в черной пустоте.
– Как это по-вашему? А, во! Нужду справляете. Да не стой ты истуканом, веди! Сил нет терпеть.
Махнул рукой – мол, пойдем. А, что делать?
Иду, шаркаю стёртыми тапочками, поочерёдно включаю свет в комнате, в коридоре, в туалете. Сзади, цокая когтями по давно нелаченному паркету, прыгает огромная синица. Не оглядываюсь – слышу.
Распахнул во всю ширину дверь, поднял стульчак.
– Вот…
Птица не заставила себя ждать, неуклюже вспорхнула на унитаз.
– Блин! Скользкий какой, – услышал, прикрывая дверь.
Кухня была серой в свете нарождающегося утра. Свет я зажигать не стал. Включил чайник, и он привычно заурчал, заквохтал. Зачем-то зажёг газ – синий цветок одиноко расцвёл на плите. Забился в любимый угол между столом и стеной. Прикрыл глаза. Хорошо, что воскресенье, в контору идти не надо.
В туалете с шумом хлынула вода.
“Снится… – подумал с тоской. – Что делают, когда хотят проснуться? Уколоть себя? Ножом в ногу пырнуть?”
Двигаться не хотелось, и глаза открывать не хотелось.
Укусить!
Зубами в запястье. Глубокие следы от зубов на руке, наливались краснотой.
Зашуршало. Синица, протиснувшись между стеной и раскрытой дверью туалета, пропрыгала на кухню.
– Что в темноте сидим? Свет зажги.
Пришлось встать, щёлкнуть выключателем.
– И газ нечего просто так жечь. Кормушка у тебя где? Здесь? На балконе я её не видел.
– Какая кормушка? – вскинулся, не понимая.
– Какая, какая… – передразнила синица, – птичек кормить! Вы же сердобольные, блин!
– Вон, за окном…
– Доставай!
– Как я её достану? Она к раме привинчена. – Уже не удивлялся, что разговариваю с птицей. Даже её приказной наглый тон не смущал. Ситуация всё больше и больше казалась естественной, как во сне – любая несуразица оправдана, потому что сон это.
– Тогда… – синица нетерпеливо переступила, цокнув коготками. – Давай, выгребай всё, что есть в кормушке. Сейчас, посмотрим…
Да не сыпь ты на стол! Газету постели.
Мелкая россыпь засохших хлебных крошек, семечки, какие-то зёрнышки.
Синица, вспорхнув на табурет, нелепо вывернув голову, косила глазом на остатки, рассыпанного на газете, птичьего корма.
– М-да… Либо хлеб, либо семечки… – произнесла задумчиво. В целлофановый пакет собери. Есть пакет-то? И руки потом помой.
– Да в чём дело?
– Погоди, дай подумать. – Не обращая на меня внимания, синица упрыгала по коридору в комнату.
Бред какой-то! Зачем мне этот мусор? Почему я должен собирать его в пакет? Если это сон (а это сон), то почему я тогда рассуждаю, противлюсь? Во сне всё должно быть гладко.
Корм в пакет всё же собрал и руки вымыл.
Первое, что бросилось в глаза, когда вошёл в комнату – развороченная постель. Видеть её почему-то было неприятно. Не обращая внимания на птицу, что странно боком расселась в кресле – спиной опиралась на один подлокотник, и хвост свешивался до пола, а лапы с загнутыми когтями, закинула на другой, – сложил одеяло, подушку, сорвал простыню. Собрал диван, что не делал года три, с тех пор, как Надя ушла. Диван поддался тяжело, с железным лязганьем. Засунул постельное белье в разинутую диванную пасть. Всё! Сел. И как-то зло-весело стало.
– Ну? – спрашиваю, – что происходит? Уж расскажите мне.
Синица головой резко дёрнула, глаз скосила.
– А ты что, сам не видишь?
– Видеть-то я вижу… Но такого быть не может!
– Ага! Прозрел наконец-то. Может-не может, а вот он я – перед тобой!
– Хорошо… Пускай… Но я-то здесь причём? Летите себе… Вон, балкон открыт. Не задерживаю. – Рукой на открытую балконную дверь показываю.
– Как же! Сейчас полечу! Ты мне лучше скажи, что за дрянь в корм подмешал?
– Какой корм? Что подмешал? Глупость какая!
– А это тебе лучше знать! – Птица сжала когти на лапах, словно в кулак собрала перед ударом. – Куда я такой полечу? Жрать что буду? Ни одна ветка на дереве не выдерживает – ломается, – истеричной злобой полыхнул в голове голос.
– Хорошо, – я решил не обострять, – давайте по порядку. Что за корм, и причём здесь я?
– Кормился я у тебя вчера вечером! На кормушке, на твоей.
– И что?
– Что, что? Ничего! Заснул в гнезде. А проснулся от того, что вниз падаю, ветки трещат, по голове хлещут! Насилу у самой земли выправился, а то бы убился насмерть! Что, не веришь? Вон берёза напротив, ветки обломаны. Иди, посмотри, если хочешь.
– Вы хотите сказать…
– Что ты всё “выкаешь”? Да! Сожрал я у тебя что-то вчера. Вот такая фигня и приключилась. Что в корм подмешал, гад, говори!
Интересно… Птицы – они же всего бояться должны. Если я сейчас резко в ладоши хлопну – испугается? Улетит?
Чуть привстал. Хлопнул! Неожиданно звонко получилось.
Дёрнула синица головой, лапы поджала, но с места не сдвинулась.
– Ну, ты мужик – дурак! Что ты хлопаешь? Пойми, мне такому деваться некуда. Не прокормлюсь, да и прибьёт первый встречный. Или ты думаешь, тебе это снится? Не смеши меня. Подойди, потрогай, если хочешь.
А что? Надо потрогать… Может, этой синицы и нет на самом деле.
Встал с дивана. Подошёл. Руку протянул. Дотронуться до головы хочу.
– Голову не трогай! Болит она. Об ветку долбанулся. Крылья, вон, потрогай.
Действительно, перья. Жёсткие, плотные, но тёплые. Не проходит рука сквозь.
– Ну, что? Убедился?
– Да.
– Тогда рассказывай.
–Что рассказывать-то? Хлеб из магазина, вчера покупал. Семечки – не помню, когда покупал, но тоже в магазине. Вон остатки, в пакете, в шкафу лежат.
– И ничего не подмешивал?
– Нет, конечно!
Замолчали. Рассвело за окном. Туманно и сыро. Шум машин, проезжающих, слышен. Люстра под потолком горит ненужным светом. Застыло всё. Кажется, что утренний сырой воздух заполз через открытую балконную дверь в комнату. Его потрогать можно. Зябко.
– Слышь, мужик, у тебя дети есть?
– Есть. Дочка.
– Поклянись здоровьем дочки, что не подсыпал ничего.
Да кто ты такой? Птица переделанная! Причём здесь Машуня? Только этого не хватало. Абсурд! Всё-таки это сон. Иначе быть не может.
Вместо того, чтобы заорать, ногами затопать, пинками погнать на балкон и – в окно, пожал плечами и произнёс:
– Хорошо. Если это так необходимо… Клянусь.
“В магазине… в магазине… в магазине… Концов не найти. Хреново, очень хреново,” – затолкалось в голове, словно бумагой рядом шуршали.
– Слушай, а дочка-то где? Жена?
– Развелись.
– Так это же хорошо! – Синица с трудом выбралась из кресла, тяжело запрыгала по комнате.
– Что уж тут хорошего?
– Не… Ты мужик, извини! Это я так… Мысли вслух. Я к тому, что поживу у тебя пару дней? Куда мне такому деваться, сам понимаешь… Кормушка-то твоя была.
– Живи…
Сон затягивался, становился липко-навязчивым, действие замерло, пробуксовка. Хоть бы декорации сменились, что ли… Какие-нибудь коридоры, преследования, блуждания… Напугаться надо! Когда во сне страшно становится и уже вытерпеть этот страх невмоготу – сразу просыпаешься! А как испугаться?
И что? Просто так сидеть? Смотреть, как она по паркету цокает?
Надо о чём-то хорошем подумать… Сегодня же воскресенье! Машуня! Наш день. Куда с ней пойти? Вон, какая серость за окном. Дождь вот-вот польёт – не погуляешь. В кино её сводить?
Птица эта… Может, поговорить с ней?
– Про кормушку я не согласен. Зря Вы на меня валите. Эта кормушка лет пять как висит.
Синица отреагировала сразу. Две подпрыжки и встала напротив.
– А, что тогда? Я только у тебя вчера… Нигде больше.
– Ну, может, пили?..
– Ага. Из лужицы попил – вот меня и раздуло, так что ли?
– Не знаю… Всё может быть.
Про себя усмехнулся: “во сне всякое случается!”
Вдруг захотелось кофе. Чашку, большую, полную до краёв чёрной горячей жидкостью. Казалось, запах чувствую! Тяжесть этой чашки в руках, тепло её…
Поднялся с дивана и, не обращая внимания на птицу, пошёл на кухню.
Чайник. Нет, сначала под душ. Давай-ка сделаем вид, что ничего не происходит. Обычное утро.
– Я под душ! – крикнул, на всякий случай, в пустоту коридора.
Стою с закрытыми глазами под горячим душем, вяло думаю о том, что через год-то уже сорок… И что? Что я из себя представляю? Урод, без жены, без нормальной работы, без денег… Смотреть на себя противно – щуплый, с выпирающим дряблым брюшком, с клочковатой порослью редких волос на впалой груди, и с залысиной.
А хорошо стоять в струях горячей воды! Кажется, растворяешься в ней, стекаешь вместе с ней по дну ванны, украшенному длинным застарелым потёком ржавчины, в пузырящийся пеной слив. И все проблемы, несуразицы, дурные сны исчезают там же.
Полотенце, запотевшее зеркало, расческа.
Бурлящий кипяток в чайнике, шипящее масло на сковородке. Два яйца – об край. Прикрыть крышкой. Кофе в чашке. Всё, как всегда. Обычное утро.
Сковородка на столе. Ковырнул яичницу вилкой, до рта не донёс. Тревожило. Не доносилось ни звука.
С кружкой в руке прошёл в комнату. Пусто. Выключил светящую под потолком люстру.
Птица была на балконе. Сидела в углу нахохлившись. Казалось, тоскливо смотрит на капли, время от времени срывающиеся с карниза – дождь заморосил монотонно и неутомимо.
– Душно там у тебя, – то ли пожаловалась, то ли объяснила.
– Есть хочешь? Я завтрак приготовил. Яичница.
– Не, я это не ем. Хлеб есть? Крупа какая-нибудь?
На кухне было повеселее… потому что тесно стало, что ли? Или чайник шумел?
Смотрел, как синица, прижимая когтистой лапой четвертинку батона к полу, выклёвывает куски хлеба и с трудом проталкивает в клюв. Неряшливо – крошки по полу.
“Попить ей надо налить” – подумал, но предложить не успел.
В комнате раздался грохот.
Грохот был настолько силён, что показалось – разваливается дом.
Не раздумывая, сорвался с табурета, отпихнув, стоящую на дороге птицу, ринулся в комнату. Синица засеменила сзади, тыкаясь в ноги.
В комнате – облако пыли медленно поднималось к потолку. Защипало в носу, переборол, не чихнул. В стене, что отделяет кухню от комнаты – здоровенная дыра. Пласт штукатурки, разбитый на куски, на полу. Торчат поломанные деревянные рейки. Плинтус отошёл, изогнулся – вот-вот лопнет.
В дыре ворочалось что-то серое. И вдруг это серое – уже видно, что мохнатое – заструилось из дыры, словно жидкость потекла. Вдоль угла, в сторону окна, уперлось в письменный стол, огибает… Последним выполз голый хвост, оставляя длинный след на запорошенном пылью полу.
Это мышь! Огромная мышь!
Распласталась по полу, протиснулась под диван, только хвост наружу. И замерло всё, прервалось движение, только пыль висит в воздухе.
Первой опомнилась синица, а может и не удивилась вовсе.
– Эй! Вылезай, не тронем.
Не шевелится – забилась, затаилась.
– Ты что думаешь, тебя не видно? Вон, жопа наружу торчит! Тоже мне, невидимка. Вылезай по-хорошему!
Зашебуршилась, выползла из-под дивана.
Я, на всякий случай, отступил на шаг.
Сидит, спиной в письменный стол вжалась, подобралась, в серый комок превратилась, морда кажется симпатичной, а вот глаза страшные – кроваво-красные. Смотрит не мигая! Жутковато… А какая здоровая! Почти со стол будет… И только сейчас сообразил, что в голове навязчиво звучит сбивчивый речитатив: “Что со мной? Что со мной? Что со мной?”
Птица… а теперь мышь… Может, в этом сне всё стало большим? Может я стал маленьким? Да нет… вот стол, диван… Что за окном?
Быстро – на балкон. Окно занавешено пеленою дождя. Листья жёлтые на берёзе трепещут. Вон голубь пролетел. Ещё один. Нормальный размер! Вон – ворона на краю крыши сидит, плевать ей на дождь.
В комнату возвращаться не хотелось. Здесь, за окном, нет этого дурного сна, здесь можно дышать сырым осенним воздухом, здесь ничего не изменилось. Окно – граница. Там, за спиной, хаос. Не надо туда!
Вернулся. Синица встретила словами:
– Ну, всё! Вроде успокоилась. Сейчас мы её с пристрастием…
Какого чёрта эта птица раскомандовалась? Это мой сон. Я здесь главный! Они в моей голове, проснусь – и они исчезнут. Навсегда! А пока… Будем брать ситуацию в свои руки. Мужик я, в конце концов, или кто?
Выкатил кресло на середину комнаты. Сел.
– Так, господа… Давайте-ка поговорим, но сначала представимся, а то не понятно, как нам друг к другу обращаться. Меня зовут Сергей (хотел добавить отчество, но почему-то не выговорилось). Вы? – указал рукой на птицу.
– Ну… Синица, по-вашему. А, если по-птичьи, то ты в жизнь не выговоришь, – нехотя отозвалась синица. – Да и зачем всё это?
– Объясню. – Я сделал паузу. – Птица или синица – женского рода. А вы от мужского имени разговариваете. Тяжело общаться.
– Чего ж ты думаешь, что все птицы бабы, что ли? Не смеши! У нас всё, как у вас. Ну… с этим делом… Ещё неизвестно, кто из нас больший мужик! – грудь вперёд, щёки белые раздула, косит глазом.
–Так… Давайте-ка попробуем, без хамства обойтись, – говорю.
– А кто хамит? Кто хамит? Зови, как хочешь, мне без разницы. Хоть орлом обзови – он же, по-вашему, мужского рода. Насочиняли тут слов… а нам отдуваться.
– Хорошо, я понял. Предлагаю, что-то созвучное с синицей. Ну… Сеня, например? Есть возражения?
– Нет. Я же сказал, зови, как хочешь.
– Вот и договорились. А вы? – обратился я к замершей в углу мыши.
– Мышь я, голубчики вы мои, Мышь! Так и зовите. Тихо жила, не мешала никому, а тут это… Что я сделала? Чем провинилась? Как же мне жить-то теперь?
– Тихо ты, не вой! – Сеня повысил голос. – Не у тебя одной проблемы.
– Подожди ты на неё рыкать. Расскажите, пожалуйста, что с вами произошло?
– Так не знаю я, голубчик мой! Дремала тихо в норке, а потом изнутри распёрло всю, надавило! Вот, думаю, смерть моя пришла…
– Ну? – обратился я к Сене. – Она-то из кормушки точно не ела. За окном кормушка.
– А, кто её знает, куда она вылезти может? Из кормушки птичьей не ела?
– Что ты? Что ты? Куда мне за окно? Я и на балкон-то побаиваюсь. По краешку, вдоль стеночки. Вчера вот пробралась, сальца чуток покусала и сразу обратно. В норку свою, чтобы не видел никто, не мешать нико…
– Точно! Сало! Было вчера в кормушке! Жрал его! – Сеня аж подпрыгнул. – Вот оно в чём дело!
И я замер. Точно! Нашёл вчера на балконе, в стенном шкафу, там, где банки стеклянные стоят, свёрточек – чёрти с каких времён завалявшийся – развернул – кусок сала, со спичечный коробок, пожелтевший от времени, в руки брать противно. Вспомнил, в какой-то книжке читал в детстве, что синицы сало любят. Переборол брезгливость, отрезал кусочек, выложил в кормушку. Остаток – в мусорное ведро.
– Ты поняла, мать! Салом мы его траванулись! Откуда сало это, Серёжа? Ты не молчи, ты рассказывай! – Сеня подступал боком, крылья чуть распустил, всем видом давая понять, мол, говори, не то хуже будет!
Захотелось ногой, со всего маха, по этой наглой птице. Сдержался. Пришлось объяснить, что этому салу – сто лет в обед, что не помню, откуда взялось. Лежало на балконе, может, год, а может, и все три. Концов – откуда появилось – не найти. Да и какой в этом смысл, сейчас?
Сеня приуныл, на балкон ушёл. Сидит там нахохлившись – переживает. А Мышь на кухню незаметно просочилась. Одним словом, разбрелись мы по углам, только чтобы друг друга не видеть. Каждый о своём думает. Я, например, о том, что убраться в комнате надо – вон, дыра в стене какая, куски штукатурки на полу, всё в пыли. А, с другой стороны, зачем мне убираться, если это сон? Какой смысл? Проснусь, и всё будет в порядке.
Пошёл на кухню за ведром, за мусорным, а там Мышь под стол забилась и оттуда тоненьким голосочком, жалостливо:
– Хозяин! А у тебя корочки хлебной не найдётся?
Блин! Хлеб-то я весь Сене скормил!
– Нет, – говорю. – Потерпи. Сейчас приберусь, в магазин схожу, куплю вам хлеба и ещё чего-нибудь…
– Ой, спасибо, хозяин! Ой, спасибо! – запричитала.
Я не стал слушать, в комнату ушёл веником махать. Жалко их, а что поделаешь?
Пока мусор в ведро собирал, Сеня в комнату припрыгал. Я ему говорю:
– В магазин собрался. Что, кроме хлеба ещё купить?
– Не знаю… – вяло тянет, совсем он приуныл. – Семечек принеси, что ли…
Тут и Мышь нарисовалась.
– И сырку, хозяин! Страсть как сырку хочется!
Вышел на улицу, лицо мороси, что с неба падает, подставил – хорошо! Как из тюрьмы на свободу вырвался. Иду, по сторонам поглядываю, размышляю. Если это сон – а ничего другого кроме сна быть не может! – значит, сейчас какая-нибудь несуразица начнётся. Надо смотреть внимательно. По сторонам глазею – всё, как всегда – люди, машины, птицы… Купил четыре батона белого, семечки, пшено, яйца, сыр, кефира бутылку, расплатился – ничего необычного.
На часы глянул – ё-моё! Время-то к одиннадцати! А в двенадцать - Машуню забирать. Надо поторапливаться!
Когда дверь ключом отпирал, мысль шальная промелькнула – сейчас войду в квартиру, а там никого! Диван разложен, стена целая…
Как же! Вот они. И дыра в стене.
Взял таз в ванной. Пшено насыпал, хлеб покрошил. Рядом блюдце с куском сыра поставил. Воду в миску налил.
– Пошёл я, – говорю. – Дела у меня. До вечера.
Молчат. Смотрят.
Дверь тихо прикрыл и ушёл.
Мне недалеко идти – живут-то они на этой же улице, так вот получилось… С одной стороны, хорошо – Машуню часто вижу, с другой… – ведь и Надежду, и этого… редко, но встречаю. А оно мне надо? Уж его-то точно видеть ни малейшего желания нет.
Ха! А ведь ситуация похожа! Когда Надя к этому ушла, я тоже тогда думал, что это сон. Проснусь – и всё будет по-прежнему: игрушки детские по полу разбросаны, Машуня в кроватке спит – щёчки красные, ручка – пухлым кулачком из-под одеяла, Надюха – на кухне посудой гремит, завтрак готовит, Маше кашу варит. Ах, какие хорошие были утра! А сейчас? Проснулся – пусто в квартире, только тишина… И такая тоска от этой тишины наваливается – один ты – один!
Я ведь и не подозревал ничего, не видел. Её уход – словно холодной водой окатили. Уже потом выяснилось, что они год как встречались. Какой же я дурак!
Интересно, если сейчас всё обратно вернуть, стало бы по-прежнему? Смогу я с ней? Смогу. Лишь бы Машуня была рядом. А Надька… что Надька? Она – баба неплохая, добрая. Вон, Машуню со мной на целый день отпускает. Воскресенья – наши дни, с двенадцати и до десяти вечера. Она, с этим на дачу уезжает. Я Машуню спать укладываю и их дожидаюсь. Это самое прекрасное – смотреть, как она засыпает, как глазки закрываются. Сидеть, глядеть на неё. Ночник горит… вот только всё, что в темноте – чужое, уже не моё. Только Машуня спящая…
В зоопарк хотели сходить. Дождик и ехать далеко. Устанет. Не надо, наверное… Дома целый день сидеть тоже плохо. Одену её потеплее и пойдём по площадкам по детским. На горки, на качели. Она любит. Ну, вымокнем немножко, подумаешь! Дом-то рядом. Придём, обедом накормлю и спать уложу. А встанет – поиграем во что-нибудь, мультфильмы ей включу. Второй раз по такой погоде на улицу не пойдём.
Так всё и сделали. Пока гуляли, кормились, спать укладывались, я и думать забыл про нечисть, что меня дома дожидается – сон это дурной! И поиграли уже, и мультфильмы посмотрели, и зубы перед сном почистили – тут Машуня мне и говорит:
– Папа, сказку рассказывай!
Это самое тяжелое для меня. Не люблю я сказки рассказывать и сочинять их не умею. Но ведь ребёнок просит – как откажешь?
“А, что, – думаю, – расскажу-ка я ей про свой сон? Чем не сказка?”
– Жил был один человек, – начинаю. – Жил он один, скучно ему было и грустно. Не было у него друзей. Но однажды залетела к нему на балкон синица. Не простая синица, а огромная – ростом с собаку! И умела эта синица разговаривать по-человечески.
– Папа, – перебивает меня Машуня, – а этот человек – это ты?
– Почему я? Нет. Совсем другой человек, незнакомый. Слушай дальше!
И стали они вдвоём жить. Человек ходил в магазин, покупал ей хлеб, семечки – синицы любят такую еду. А по вечерам они разговаривали обо всём. Он рассказывал ей, что на работе было, а она рассказывала разные истории из своей птичьей жизни.
– А почему она не улетала?
– Понимаешь, Маша! Синица была очень большой. Остальные синицы и другие птицы – они маленькие. Никто не хотел дружить с большой синицей. Вот она и осталась с человеком.
Плету я эту ахинею и самому противно: чем я ребенку голову забиваю? Но смотрю, веки-то у неё потяжелели – глазки прикрывать начала, жмурится. Ещё немного и уснет. Ещё чуть-чуть продержаться мне надо.
– И однажды, этот человек услышал, как за дверью кто-то скребётся. Открыл он дверь, а там сидит на полу большая мышь и говорит: – Возьмите меня к себе жить! Видите, какая я большая выросла? Никто со мной дружить и играть не хочет.
– А мышка белая была? – спрашивает Маша сонным голосом. Глазки не открывает.
– Нет. Обыкновенная, серая.
– А почему она такая большая? Кушала много?
– Это была сказочная мышка, а в сказках всякое бывает… Заходи, - говорит человек, – конечно, мы тебя примем в свою компанию, и нам веселее будет. Стали они жить втроём – человек, синица и мышка.
О чём дальше рассказывать не знаю! Понимаю, что говорить надо, голосом убаюкивать, а что говорить?
– Играли они в разные игры, мультфильмы смотрели по телевизору. Хорошо им было вместе, весело. Гулять ходили. Человек учил мышь на велосипеде кататься.
Уф! Вроде заснула!
Одеяло поправил, сижу, смотрю на неё. Уходит моё время… сейчас эти вернуться.
А когда домой возвращался, по дороге в магазине бутылку водки купил. Раньше-то я не пил совсем, ну если только по праздникам, а как Надя ушла… Одному тоскливо вечерами. А так… бутылочку возьмёшь, сидишь вечером в одиночестве – и никто тебе не нужен. Выпьешь немного – вроде и полегчало, можно и в компьютер заглянуть, в интернете побродить. А главное, засыпается легко. Но это по будням, в выходные я чист, как слеза. Воскресенье – Машин день! Нельзя!
Иду в темноте промокшими дворами – бутылка карман куртки оттягивает – рассуждаю: если они там – выпью и легче станет с этим смириться, а если их нет – выпью на радостях, что этот бред закончился.
Дверь открыл. Тихо. Свет не горит. Я – сразу в комнату, не раздеваясь. Щёлкнул выключателем. Вот они! На месте, никуда не делись.
– Ну, – говорю, – как дела? Чем занимались? Может, какие мысли новые появились? – как с людьми с ними разговариваю, самому удивительно!
– Какие тут мысли… – буркнул Сеня. – Сало это твоё…
– Может и сало… – я решил не спорить, на кухню прошёл, рюмку достал, бутылку откупорил, налил и выпил.
Какое-то безразличие меня охватило. Чем я-то виноват? Что я могу поделать? Это не только у них проблемы, у меня – тоже! Они – что? – так и думают здесь жить? Здоровые ведь твари! Не хочу! Пускай уматывают! Надо пойти, поговорить жёстко… мол, сегодня ночуйте, а завтра – на все четыре стороны!
В комнату вернулся и рта не успел открыть, Мышь к ногам подползла, ну словно собака, которая к хозяину ластится, снизу-вверх глазюками своими красными смотрит.
– Хозяин, – говорит, – ты только не ругайся! Просьба к тебе есть…
– Ну, – говорю, – излагай.
Сам в кресло уселся, бутылку с рюмкой на стол поставил. Сеня – смотрю – глазом закосил, но молчит. И правильно делает – злой я сейчас! Злой и весёлый!
– Хозяин, – Мышь подобралась, уселась поудобнее, – ты посмотри, какая я большая стала и сильная!
– Вижу, – говорю, – дальше что?
– Выведи ты меня на улицу погулять! Сейчас темно, никто не увидит. Я быстренько, полчасика всего…
– Зачем тебе? – удивился.
– Понимаешь, хозяин, раз уж такое со мной случилось… С кошками хочу разобраться! Сколько мне эти твари крови попортили! Ох, как я их сейчас во дворе погоняю! За всё поквитаюсь! Выведи меня, хозяин! Пожалуйста!
Я, мягко говоря, оторопел.
А тут и Сеня голос подал:
– Выведи её, что тебе сложно? Темно, дождь идёт, людей на улице нет. Пускай поразвлекается! И я с ней пойду, мне эти кошки тоже поперёк горла!
Я ещё рюмочку принял . “А почему бы и нет? – думаю, – пускай душу отведёт”.
– Хорошо! – говорю. – Пойдем кошек гонять. Но, чур, без кровопролития – только попугаешь.
И как-то мне без разницы стало – сон это или на самом деле всё происходит. Мышь уже у двери. Не терпится ей.
– Ты идёшь? – спрашиваю Сеню.
–Я сам как-нибудь… – и на балкон попрыгал, – внизу встретимся.
В лифт мы с Мышью вошли, а там светло, зеркало большое. Смотрю я на себя – волосёнки жидкие растрепаны, курточка – куцая, брюки мятые, а возле ног – мышь сидит, словно собаку на вечернюю прогулку вывожу. Тут меня и прошибло: вдруг сейчас двери на первом этаже откроются, а там стоит кто-нибудь? Вот весело будет!
Пронесло. Я дверь на улицу приоткрыл, выглянул – пусто, темно и дождь, только лампочка у подъезда горит, вход освещает.
– Я тебя двадцать минут жду, поняла? – Мыши говорю. – Потом уйду.
– Да, хозяин, – распласталась, в приоткрытую дверь просочилась, и утекла в темноту, вдоль дома.
Стою. Тихо. Только капли с козырька подъезда срываются и мерно об асфальт бьются. Мужик – мимо, скособочившись под зонтом, прошёл. Тут и началось!
Я такого истошного “мя-ва” раньше не слышал! Долгий, тягучий, словно кошку на части разрывают. И над головой что-то большое, тяжелое пролетело – аж, ветром обдуло, каплями брызнуло – Сеня на подмогу ринулся. Это я чуть позже догадался, а поначалу даже присел от неожиданности.
Мышь минут через десять появилась. Морду из кустов, что возле подъезда растут, высунула, глазищами своими красными сверкает. А морда-то в тёмных пятнах. Я говорить ничего не стал, сделал вид, что не замечаю. Дверь приоткрыл, головой кивнул – мол, проходи, можно.
Эти – прямо, как дети малые – в угол забились и ну друг другу пересказывать перипетии боя, только и слышалось:“А я её…! А я как сверху…!” Слушать не стал, на кухню пошёл, чайник включил.
Сижу, в окно тёмное смотрю, жду, когда закипит. И как-то неуютно мне стало. Как будто не у себя я дома, а в гостях. Эти в комнате расположились, а меня на кухню… Нет, думаю, так дело не пойдёт – надо их на место поставить! Не стал дожидаться, когда закипит…
Сеня опять в кресле развалился. Мышь рядом сидит, морду лапой оттирает. Я сразу быка за рога взял:
– Всё, – говорю, – ребята. Хорошенького понемножку! Сегодня ночуйте, а завтра с утра уматывайте на все четыре стороны. Договорились?
Сеня встрепенулся, заворочался на кресле, а мышь – подобралась, глаза в пол уткнула, не смотрит.
Помолчали. Смотрю, они переглядываться стали. А, потом Сеня заговорил – медленно так, с расстановкой:
– Что-то ты, Серёжа, не понимаешь… Давай проясним ситуацию и нечего здесь ультиматумы ставить! По порядку… Сало чьё? Твое! И ты нас этой дрянью накормил.
Только я возразить хотел, что понятия не имел, что это за сало, что хотел им же лучше сделать, помочь… – не успел, Мышь голос подала:
– Твоя, хозяин, вина! Мы такими не хотели становиться, а с твоей помощью – стали!
– Твоя, Серёжа, вина! Твоя! – дожимает Сеня. – И деваться нам, Серёжа, некуда. Зима на носу. Снег – вот-вот… Летом бы ещё ладно… можно было бы говорить… Зимой не прокормимся – сдохнем! А сам понимаешь, подыхать нам совсем не хочется. Вот и получается – либо мы все вместе дружно живём, лета дожидаемся, либо… война, Серёжа. Ты уж извини, нам терять нечего!
Я аж задохнулся от такой наглости. Это они будут мне условия ставить? Тут мышь заюлила, затараторила:
– Ты не злись, хозяин, не злись! Ведь ничего страшного. Квартира большая, много места мы не займём. А кормиться… так нам только хлебушка и всё! Прокормимся! Не волнуйся. И тебе веселее будет. А то всё время один, да один…
И глазюки на меня свои красные подняла, смотрит пристально, а сама – скалится – легонько клыки жёлтые показывает. А пятна-то тёмные на морде так до конца и не оттёрла.
Не по себе мне стало, честно скажу. Когда собака на тебя зубы щерит и то страшно, а тут тварь мохнатая, здоровая, зубы кажет! Говорит вроде ласково, а глаза – красные, бессмысленные. Вот и пойми, что у неё на уме?
– Ладно, – говорю, – вашу позицию я понял. Подумать надо. Завтра решим, – и на кухню пошел. Вроде, как за собой решение оставил.
Сижу, злой, как собака, чаем водку запиваю. Тут Мышь заявилась.
– Хозяин, – говорит, – спать пора. Ложись! Ну, что ты переживаешь? Всё хорошо будет. Можно я в прихожей на коврике лягу?
– Ложись. – Я только плечами пожал. – А, Сеня? – спрашиваю.
– Сеня – на балконе будет. Душно, он говорит, в комнате. Ложись, хозяин!
Свет в комнате потушил. Лёг. Мышь в прихожей повозилась и затихла.
“Вот, сейчас, – думаю, – я всё по полочкам и разложу”. Не успел – сразу срубило, провалился.
Проснулся – темно, весь в поту. Во рту – тёрка, пить хочу. Одеяло с себя скинул, на часы поглядел – пять сорок. Мне на работу к девяти – спать ещё два часа можно, а сна ни в одном глазу. Жарко.
Изменилось что-то за эту ночь? Похоже, что нет… Здесь эти твари! Если это сон, то уж больно он затянулся. Надо что-то решать! А что тут решать? Избавляться от них надо! Любым способом. Выгнать я их не могу – вернутся. Это хорошо, если просто вернутся. А ведь могут и… Вон у неё зубищи какие! Ночью в горло вцепится – а сказать не успеешь. Или этот по темечку клювом долбанёт! Сработались… на кошках натренировались…
Надо их – того… убить! А, что? Какие проблемы? Жалко? Ну… жалко. Живые они, говорящие… Не люди, конечно… но всё равно…
А с другой стороны – если это сон, то во сне чего только не бывает. Во сне всё можно! И никому от этого плохо не будет. Это же мой сон! Моё сознание их выдумало. Их просто нет. Они у меня в голове.
Хорошо, допустим… – только допустим – это реальность. Тогда, что получается? Поселились у меня в квартире говорящие звери – я их не звал, они уходить не хотят, да ещё и угрожают. Что за звери? Мышь и птица.
Давай разбираться. Мышь – ну большая, ну и что? Мышь убить – благое дело! Заразу переносят всякую… грызут всё, что ни попадя. Да мышей просто убивать полагается, чтобы в жилье не плодились. Есть сомнения? Вроде – нет…
Птица. Если отрешиться от того, что она ростом с индюка, то это просто синичка – маленькая и симпатичная – тогда да, жалко. Но всякое бывает – гибнут они по зиме сотнями. Естественный отбор. Это просто птица, хоть и большая. И давай не будем забывать, что это всё-таки сон! Мой сон!
Значит, убить. Как? Ружья у меня нет. Дурацкий сон! В нормальном сне под рукой сразу ружьё должно обнаружиться. Кухонным ножом? Топориком, как Раскольников? Бред! Кровищи – море, да могу и не справиться с ними, с двумя. Отравить! Вот! Мышей же травят.
Светать стало. Шторы-то я с вечера не задёрнул. Монитор на столе застыл черным памятником. Блин! Я же за вчерашний день даже к компу ни разу не подошёл. И так мне захотелось, как раньше… - в инете полазить, какой-нибудь боевичок по вечерам… Нет! Надо избавляться от них.
Встал. Тренировочные натянул и сразу на балкон, к шкафу, где всякая хрень, которой не пользуемся, а выбросить жалко. Помню – здесь, на верхней полке, должен свёрток, в целлофан обёрнутый, лежать – отрава мышиная. Ещё со времён, когда с Надей жили, осталась. Копошусь, всякие склянки перебираю.
– Что ты там роешься?
Я даже вздрогнул. Совсем забыл, что Сеня на ночь на балконе обосновался. Обернулся, словно меня на воровстве за руку поймали. Сидит на полу в углу – шар из перьев – нахохлился.
– Да надо кой чего найти…
Завтракали вместе. Вместе – это, конечно, с большой натяжкой. Я – яичница по-букингемски: жареные хлебцы, залитые яйцом, и чай. Они – хлеб, пшено, рассыпанные по дну таза, остатки сыра, да вода в миске. Тоскливый был завтрак. Для меня тоскливый – смотреть на них, копошащихся возле таза, было неприятно.
И пошёл я на работу… А перед этим, заперевшись в ванной под видом, что таз мою, хлеба в него накрошил и отравой посыпал. Аккуратно так… чтобы незаметно было. Таз на кухне, под столом, оставил.
От дверей, крикнул:
– Ну, я пошёл! До вечера. Бывайте.
Только Мышь отозвалась:
– Возвращайся скорее, хозяин!
На работе – тоска: я да Ирина Павловна. Фирма по заправке картриджей к принтеру. Я заправляю, она – бумажки оформляет. Работа – не бей лежачего. Большую часть времени у компьютера просиживаем да чаи гоняем. Спокойная работа.
Но сегодня я себе места не находил. То подмывало домой сбежать – хлеб этот отравленный к чертям выкинуть, то мысли в голову лезли – а ну, как почувствуют, не станут есть? Что тогда? Как с ними жить дальше? Ох, не продумал я всё хорошенько, спешил… Сижу, убеждаю себя, что сон это! Не может быть ничего другого. А не убеждается… На Ирину наорал ни за что, ни про что… Сорвался.
Кое-как дотянул до конца рабочего дня. Вышел из конторы – темно уже на улице. Ветер хлещет, ветви берёз полощутся, листву роняют. Машины фарами слепят. Мокрый асфальт матово блестит под ногами. Побрёл домой – недалеко – минут тридцать ходу.
К дому подошёл, а войти в подъезд страшно – что там? Походил, на окна посмотрел – темно, свет не горит. “Ладно, – думаю, – перед смертью не надышишься…”
Дверь ключом открыл, свет в прихожей зажёг, ору:
– Эй! Как вы там?
Тишина.
Я – рывком, на порыве – в комнату. Выключатель – щёлк!
Сеня лежал на полу широко раскинув крылья. Не допрыгал до балконной двери чуть-чуть. Взлететь пытался. Лапа со скрюченными когтями из-под перьев торчит.
Мышь я сразу и не заметил. Вот она! Серый ком, впечатанный в порушенную стену – в нору свою рвалась, да куда там… Хвост – верёвкой по полу. Глазом стеклянным смотрит – не красным уже, бесцветным.
Вынесло меня из комнаты на кухню. Холодильник распахнул, рву пробку с водочной бутылки. Чёрт с ней, с рюмкой – в чашку набухал. Влил в себя горечь вонючую, стою, глаза закрыл, жду. Всё уже, хватит! Если это сон – проснуться! Край уже – дальше некуда.
Провалилась водка, потеплело, за закрытыми веками – круги красно-чёрные расходятся. Голова закружилась. Открыл глаза – всё тоже… кухня, бутылка на столе, чашка…
Я остатки долил и выпил. Чуть не стошнило, водой запил. Сел, на ботинки свои грязные смотрю – листик жёлтый к мыску прилип. Делать что-то надо – ничего не закончилось. Куда их?
Долго сидел. В комнату заходить страшно. Придумал, наконец. Всё-таки водка – великая вещь! Просто всё стало – ясно. Лосиный остров под боком, через железку перейти, и ты в лесу. Деревья там, ураганом поваленные, на каждом шагу. В яму их, под корневище из земли вывороченное, и листвой, ветками забросать. Как дотащить? У меня же сумка огромная клетчатая есть – мечта челнока! Только по очереди придётся…
Две ходки сделал. Сумку я на обратном пути в мусорный контейнер выкинул, жалко, конечно, но не хотел, чтобы от них хоть что-то оставалось. Домой вернулся, куртку, ботинки промокшие скинул и сразу за веник – убираться. Остатки хлеба, отравленного – в унитаз. Принёс с балкона кусок фанеры – непонятно для чего там хранящийся – дыру в стене прикрыл. Окно на балконе – на все шпингалеты, и диван разложил – всё, как раньше было. Забыть этот дурной сон.
Сижу на кухне, смотрю на огонь, жду, когда вода в кастрюле закипит. Синий огонь, мёртвый. И такая на меня усталость навалилась… выпить бы ещё и спать завалиться, да нечего выпить и в комнату идти почему-то не хочется. Прижился я здесь, на кухне… На часы посмотрел – полчаса до закрытия магазина. Если сразу встать – ещё успею…
Телефон. Звонок. “Надежда” – на экране высветилось.
– Алё, – говорю.
– Ну, вот объясни мне, Сергей, почему у тебя всё ни как у людей? Вечно ты во что-то вляпаешься! Как же я устала от тебя…
Ни здрасьте тебе, ни до свидания… – как всегда, её манера. Не меняется…
– О чем ты, Надя? – спрашиваю.
– Подожди! – говорит. – Сейчас я тебе Машеньку дам – она трубку из рук вырывает!
Зашуршало в трубке и затараторило:
– Папа, папа! Ты такой молодец! Они мне так нравятся! Я играть с ними буду, можно? Она мне лапку давала! Можно мы мышку к себе возьмём? Мама разрешила! Пускай она у нас поживёт!
– Подожди, Машуня! Почему… Откуда ты знаешь…?
– Мы утром, с мамой, в магазин рядом с твоим домом ходили и к тебе зашли. Они спрятаться хотели, когда мы дверь открыли. Смешные такие! Мне мышка больше нравится – она такая мохнатенькая!
Дальше я не слушал, руку с телефоном опустил и длинно выдохнул – хотел, чтобы весь воздух из меня вышел, чтобы совсем его во мне не осталось.
_________________________________________
Об авторе:
АЛЕКСАНДР ГРИНЕВСКИЙАлександр Олегович Гриневский – прозаик. Родился 14 июня 1956 году в Москве. Выпускник геологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, по окончанию работал в ИФЗ АН СССР, занимался прогнозом землетрясений и исследованиями по повышению нефтеотдачи. Кандидат физико-математических наук. Работал в экспедициях на Севере, в Средней Азии, в Якутии, Украине, Белоруссии, Грузии и пр. Затем неоднократно менял профессию и род занятий. В настоящее время преподаватель на кафедре гидрогеологии в МГУ.
Член МГО СП России. Проживает в Москве.Автор многочисленных рассказов, повестей, романов, публиковавшихся с 2008г. в ведущих российских издательствах и с 2019г. в журнале “Дружба народов”. Несколько произведений легли в основу сценариев КМ и сценарной заявки ПМ. Книга Александра Гриневского номинирована на премии НОС и «Большая книга» (роман «Кыш, пернатые!» в 2020 и 2021гг).
скачать dle 12.1
