Редактор: Анна Харланова
(рассказы)
ГОРОД ПОД КУПОЛОМЯ сижу, вытянув ноги под переднее кресло. Интересно, как сильно на этот раз сжался наш город? В старом Booing, который только и летает здесь единожды в сутки, ассиметрично мигают лампочки «застегните ремни». Пилот объявляет посадку. Ремень обхватывает талию, и я чувствую натянутую тонкость его полотна и несуразную массивность пряжки.
Огоньки за бортом борются с темнотой. Их совсем немного и они маленькие, так что схватка кажется заранее проигранной. Я закрываю глаза – все равно иллюминатор почти не видно. Так и сижу, пока самолетное шасси не встречается с посадочной полосой. Грохот, скрежет колес об асфальтированную поверхность, несколько сильных толчков, и вот мы едем, как в обычном автомобиле. Останавливаемся почти сразу. Сосед трогает мое плечо: пора доставать вещи.
В проходе толпятся нетерпеливые. Я сонно отстегиваю ремень. После ночного полета всегда странное чувство, особенно если смещаешься во времени вперед. Глаза закрываются сами собой, пока мы толкаемся в душном салоне. Наконец, стюардесса улыбается мне, благодарит за полет. Я соглашаюсь снова выбрать ее авиакомпанию (другой-то нет!) и выхожу на морозный сухой воздух. Запахиваю куртку плотнее и надвигаю на глаза капюшон. В здание аэропорта идем пешком.
«Смотри, они багаж на телеге везут! – усмехается идущий впереди парень, выдыхая малиновый пар вейпа в сторону маленького грузовика. – Ну и задрищинск!».
«Да ладно тебе, – товарищ хлопает его по плечу. – Я вообще как-то трактор тут видел. Серьезно! Прямо здесь, на взлетке».
Оба рассмеялись. Тот, что с вейпом, придержал передо мной дверь, и мы на мгновение встретились глазами. Молодой, слегка задиристый взгляд, лучистый прищур – как будто доверяет и проверяет одновременно. Такие тут долго не задерживаются, думаю я.
Аэропорт очень маленький, похож на обычный автобусный вокзал, только проверяют строже.
«Я сказал, телефон положить!», – это охранник у входа слишком напористо досматривает желающих полететь в столицу. В общем-то, его понять можно. Кроме Москвы отсюда никуда не летают. Так и живет аэропорт – один рейс в день отправит, один примет. Народ здесь бывает не часто, вот и старается охранник, радуется работе. Я прохожу мимо него к двери с большой зеленой табличкой и белыми буквами и попадаю в город.
Город спит – неказистый и низенький после Москвы. Холодный. Я ежусь на ветру. Лицо покалывают тысячи морозных иголок. Должно быть вполне привычно – не так уж долго меня не было дома. Но почему-то каждый раз, за какие-нибудь несколько дней, успеваю его забыть. Как будто морок находит. И вот уже улицы выглядят по-другому. И дома на них, и хлопающие дверями такси пассажиры, измятые ночным перелетом.
Небо темно-синее, до черноты, чуть подсвеченное по краям городскими фонарями. Не как в Москве. И людей нет, и всего этого шума веселого и невеселых историй. Хотя в большом городе истории разные, и их много. Все там кажется крупнее, значительнее. И люди тоже – учатся в престижных университетах, работают в престижных компаниях и живут совсем по-другому.
Я, пока ждала самолет, гуляла по деревне аутлетов во Внуково. Увидела на распродаже футболку за сто двадцать тысяч рублей и замерла на месте. Проходившие мимо люди – мужчины, женщины, пары с детьми, заходившие во все эти приветливые магазинчики – казались теперь инопланетянами. Они могли покупать такие футболки пачками, даже не прицениваясь. И костюмы за полмиллиона. И обычные с виду куртки и ботинки, стоившие несколько моих годовых заработков. Я нашла там самое простое с виду кафе с пластиковыми столами и стульями и хотела выпить капучино, чтобы хоть как-то утешиться и прикоснуться к сияющей повсюду роскошной жизни. Но поняла, что на местное капучино у меня нет денег.
За пределами деревни аутлетов Внуково выглядел обычным маленьким городком – почти как наш. Если не считать, что до метро было всего несколько остановок, а шум машин часто тонул в гуле самолетов. Здесь ходили обычные люди, похожие на меня – угрюмые от близости всей этой роскоши и ее невозможной удаленности. Я спросила у мужчины с пакетом продуктов, есть ли рядом кафе. Он посмотрел строго, из-под сдвинутых бровей – всего на мгновение – и бросил, уже не глядя: «Не знаю, я по таким местам не хожу». Я подумала, что ему, наверное, сложнее, чем мне – из-за деревни аутлетов и близости метрополитена. На фоне масштабных людей и вещей труднее быть маленьким, чем в городе лилипутов. И побрела дальше, хлюпая промокшими ботинками по тротуару, на котором превращались в воду валившиеся с неба огромные хлопья снега.
От нашего аэропорта я могу за час дойти до дома, в самый центр города. И пошла бы, наверное, если бы не ночь и зима. Я видела машины в приложении – много машин рядом, на парковке. Но на заказ никто не отвечал. Освободила палец из перчатки и добавила двадцать рублей к сумме оплаты. Сразу же нашелся Андрей. Пара секунд, и – пожалуйста: «К вам подъехал автомобиль. Цвет белый, госномер такой-то…».
Машина маленькая, водитель тоже. За спиной осталось низенькое здание аэропорта, с которого недавно сняли советскую вывеску «Аэровокзал». Едем под музыку HitFM. Играет что-то зарубежное – легкое, богатое, как будто из другой жизни и из другого салона.
«В гости к нам?», – спрашивает Андрей и поворачивает зеркало заднего вида так, чтобы в него попадало мое лицо.
«Да, – почему-то я вру в ответ. – В гости. Зачем еще сюда из Москвы? Не в санаторий же».
«А что, можно и в санаторий, – отраженные в зеркале глаза прищурились, и вокруг них разбежались тысячи морщинок, видимых даже в полумраке. Совсем не такие, как у того парня в аэропорту. Теплее, что ли. – Есть тут у нас – грязью лечат. Говорят, иностранцы приезжают, нравится. Хотя сейчас, наверное, уже нет».
Я не ответила.
«Да вы там, москвичи, зажрались совсем! – вдруг разозлился водитель. – Все налоги – к вам, молодежь талантливая – тоже туда. А нам что остается? Работать за копейки да жить, как придется».
«Ну, так переезжайте, кто вам мешает?» – нехотя спрашиваю я.
«Так сами же скажете – не резиновая, – усмехается он. – Да и не всем там медом намазано. У меня вот товарищ был, одногруппник, в Академии художеств вместе учились. Так он в Москве остался, карьеру сделал. Выставки международные. А потом – все. Пропал. Спился, говорят. Или сторчался, не знаю. А я после учебы к отцу вернулся. Болел он у меня. Думал, поживу годик здесь, пока не поправится, а потом опять в столицу. Там и в мастерскую звали, и заказы предлагали, – он снова усмехнулся и, как будто смущаясь и храбрясь, провел рукой по зачесанным назад полуседым волосам. – Но вот незадача – влюбился! Женился, дети пошли. Жена уезжать не захотела. Ну и мне пришлось. Я тут в школе искусств преподавал. Ну, писал кое-что...Так, для местных запасников. Пару конкурсов, правда, выиграл. В такси вот сейчас подрабатываю, а то пенсия сами знаете, какая. И ничего. И без Москвы хорошо. Зато по-свойски все тут».
«Остановите здесь, пожалуйста», – прошу я.
«Так не доехали же еще?..»
Я вышла в мороз на самой центральной улице. Гоголя, кстати. Там, где она пересекается с Ленина – писатель из девятнадцатого века с революционером из двадцатого. Тройка-Русь и ее продвинутый разрушитель. И я, век двадцать первый, выросший на том и другом. Алчущий свободы, денег, впечатлений – всего того, что, как иногда кажется, жизнь дает более удачливым, чем мы сами. Стою на перекрестке возле отключенного на ночь светофора. Мое уезжавшее куда-то такси было здесь единственным автомобилем, я – единственным пешеходом. Громадины моих мечтаний в этой пустынности становятся гигантскими и не помещаются в голове.
Фонари вдоль улицы яркие. Над дорогой – растяжки с гербом города и искрящимися узорами. Дома невысокие, выкрашенные в светло-бежевый, и оттого – уютные. На фасадах – гирлянды. Скромные, но с претензией – так мама любила украшать наш маленький деревенский дом к Новому году. Я иду прямо посреди проезжей части – машин все равно нет. И чувствую себя невероятно большой, как великан в городе карликов.
«Городок в табакерке», – вдруг вспомнилась детская книжка о маленьком городке, помещавшемся в коробке для табака, и маленьких человечках, которые не знали, что они маленькие, а весь их город умещается на детской ладошке.
Я прохожу мимо елки на площади, составленной из десятков сосенок. Ледовый городок светится. И ледяная горка, и подсвеченный лампами памятник Владимиру Ильичу. Небесный купол стал мутным и низким, посыпал снег. Рождественский шар со снегом. И я – в нем.
«Может, обратно улететь?..»
Почему-то сделалось жутко от пустынной сказочной миниатюрности, которая не соответствовала моим размерам. Я открыла сайт поиска авиабилетов. Он выдавал только маршрут из Москвы и упорно не желал менять пункт назначения. Плечи непроизвольно дернулись, глаза широко открылись. Казалось, я действительно где-то в сказке, в заколдованном городке. Сейчас кто-нибудь – не человек даже! – выскочит из-за спины ледяного Деда Мороза.
«А, просто нет интернета!», – я даже произнесла это вслух, увидев «Е» и полторы палочки связи в правом верхнем углу экрана. Может, деньги на счету закончились, роуминг же.
Мой старенький смартфон садился, и я убрала его в рюкзак. Зашагала дальше – за площадь, по морозным городским улицам, к дому. Страх уменьшился, но навалившийся на меня сказочный морок никак не исчезал. Чистые сугробы искрились в свете гирлянд и фонарей. Огромные хлопья кружили в воздухе и все сыпались, сыпались с небесного купола.
ПЛАТОКВсе старухи казались мне похожими одна на другую. Я часто думала, как эти красивые женщины, спешащие куда-то по тротуарам и дорогам, превращаются в них? Может, просыпаются самым обыкновенным утром, а все вокруг необыкновенное. Кровать неожиданно велика, запах скорого конца не отмывается с одрябшего тела, трясущиеся руки тянутся к неизвестно откуда взявшемуся в доме платку. Хотя, как неизвестно? С поминок подруги на прошлой неделе. Сначала платок, потом – цветастая юбка и скамейка во дворе. Греть на солнышке ноющие кости. А иногда – брести куда-то по неведомым старушечьим делам.
Вот как сегодня, когда автобус несколько минут недовольно шумел двигателем у пешеходного перехода. На ней – белый платок и растянутая бордовая кофта. Из-под юбки выглядывают черные гамаши. Медленно вращаются колесики каталки с притороченной сумкой. Старушка остановилась и посмотрела на нас, прямо в лобовое стекло автобуса. Побрела дальше. Водитель терпеливо ждал.
А я злилась. День был жаркий, в салоне – потно и душно, особенно пока не выехали за город. Хотелось быстрее на воздух. Домчать до деревни, где не была уже месяца два. В лес, на траву. Каждый раз они пахли по-разному и всегда одинаково хорошо. До железнодорожной станции, где живет мама, километра три от автобусной остановки. Пойду медленно, чтобы растянуть удовольствие от встречи с этим цветущим, пахнущим, жужжащим миром. Мама как раз пирожки дожарит или картошку – у нее всегда все вкуснее. Еще зелени в огороде нарвать и молока налить – настоящего, непривычно густого…Автобус издал скрипящий звук и дернулся вперед. Едем, наконец.
Мамы не было дома. Я поднялась по ступенькам крыльца, толкнула дверь, но она не поддалась. Телефон не отвечал. Проверила стоящие на пороге разнокалиберные ботинки и вытряхнула ключ из старого кеда младшей сестры. Дверь мягко скрипнула, выпуская на меня полумрак прихожей. Кошка спрыгнула откуда-то в глубине дома и прибежала тереться о ноги.
«Привет, Китти. Где твоя хозяйка? – рука утонула в ее длинном, торчащем во все стороны мехе. – Ты голодная?».
Мы прошли на кухню. Потрогала чайник – холодный. Стол прибран, кошачья миска пустая. Открыла холодильник – яркое светящееся нутро. Молоко. Кошка заурчала у ног, так что пришлось налить ей в миску. Она жадно зачавкала. Интересно, где мама?
Я, наконец, зажгла на кухне свет. От этого стало тоскливо, как в детстве, когда мама долго не возвращалась с работы. Если горит свет, значит, уже поздно. Я щелкнула выключателем в обратную сторону и снова нажала вызов. Мелодия раздалась из соседней комнаты – она забыла взять телефон! Я сбросила звонок, легла на диван и стала ждать.
В сумраке все предметы выглядели одинаково серо, чуть отличаясь тонами. Брошенный на кресло мамин халат напоминал человека, неестественно запрокинувшего голову. Через приоткрытую форточку в деревянной раме доносились детские голоса и чей-то крик: «Паша! Пора ужинать!». Видимо, Паша ужинать не спешил, так что крик повторился еще несколько раз. Половину окна занимала ветка березы. Она шевелилась на ветру, и густые тени двигались по комнате. Монотонно пели сверчки. Пахло жареной картошкой, цветами и чем-то еще непередаваемо деревенским.
Я вспомнила, как однажды мы с сестрами таким же летним вечером потеряли маму. В тот день мы рано пришли со школьной практики. Убежали гулять, вернулись – ее нет. Приготовили ужин – ее нет. Младшая сестра отказалась есть. Мы втроем сидели на этом диване, не зажигая свет. Но вечер все равно наступил, а за ним – ночь. Я чувствовала такую тоску в животе, там, где солнечное сплетение, что чуть не плакала. Но мне было нельзя – старшая. Поэтому я предложила идти искать.
Средняя сестра осталась дома – на всякий случай, вдруг, вернется? Младшая наотрез отказалась ждать. И мы пошли. Уже было прохладно, ноги в резиновых сланцах мерзли, обволакиваемые туманом, и я пожалела, что мы не надели кеды. А мама в чем? Такое любимое обычно стрекотание сверчков казалось теперь чем-то тревожным, как музыка из страшного фильма. Мы шли по лесной дороге в сторону села, где была наша школа. Ночные звуки оглушительно обрушивались на нас со всех сторон из темноты. Сестра то и дело крепко сжимала мою руку, пока не повисла на ней с криком: кто-то невидимый выскочил из кустов, треща сухими ветками и шурша травой.
«Ладно, пойдем обратно», – вздохнула я.
Мама была дома, когда мы вернулись. Довольная, с двумя пакетами подберезовиков. Мы с сестрами облепили ее с трех сторон, радостные и рассерженные одновременно…
Пока я вспоминала, стало совсем темно, так что я, все-таки, зажгла свет. Мама пришла через несколько минут. С ведром огурцов. Маленькая, в полинялой огородной панамке.
«Ты что, только приехала? Я смотрю, окна загорелись, – она сняла панамку и тыльной стороной черной ладони откинула со лба волосы. – Сейчас руки вымою, в земле все».
Мы сидели на кухне, пили молоко и ели огуречный салат с горячими лепешками. Мама рассказывала о местных делах, о том, как там сестры, что пишут братья из Москвы. Я молчала и слушала. Улыбалась, разглядывала ее лицо – загорелое с красивыми черными бровями. Я не замечала, как оно меняется. Не хотела замечать.
«Прохладно как-то. Ты не замерзла?»
Я отрицательно покачала головой. Мама ушла в комнату и через минуту вернулась. На ее плечах был большой цветастый платок.
«Откуда он у тебя?!»
«Разбирали вчера комод у бабушки. Большой такой, лакированный, советский еще – помнишь? Так там этих платков полный ящик, новые почти все. Ну, она отдала мне несколько штук, и вам по два – тонкий и толстый. Я говорила, что все равно не будете носить, зачем. Но ее разве переубедишь? На память, говорит. Она же все смерти ждет, – мама вздохнула. – Ну, или вдруг в церковь соберетесь».
Церковь! Я вспомнила себя маленькой, в переполненном людьми душном притворе. Моя макушка едва доставала до пояса собиравшимся здесь женщинам, и я смотрела на подсвеченный лампадами иконостас из-за их объемных подолов. На голове у меня был повязан платок – капроновый, темно-бордовый. Его уголки, торчащие из узла под подбородком, щекотали шею. Сам узел неприятно резал кожу, и мне все время хотелось его ослабить. Но тогда скользкий платок съезжал с волос, обнажая косу, и бабушка ругалась.
Я не понимала, зачем он нужен. В этом платке семилетняя я походила на маленькую старушку. Все женщины в церкви походили на старушек – я потом это поняла. Когда, уже студенткой, проходила мимо храма на занятия. Они спешили к службе – юбка в пол, вязаная кофта и уголки платочка под подбородком. Взгляд строгий, неподсвеченный косметикой. Такой старушке, может, лет сорок всего, моложе моей мамы. А кажется – давно не женщина. Бесполое существо в платке и юбке.
«Не будете детьми – не войдете в царство небесное, – я почти правильно процитировала вдруг вспомнившийся евангельский стих и обняла маму. – А платок отдаляет от детства».
Выбросить бы все платки к чертовой бабушке! Пускай она повязывает их на свои запутавшиеся в седине рожки.
Уезжая в город на следующий день, я все-таки взяла подаренные платки. Не знаю, зачем. Они лежат у меня в рюкзаке. Я иду, сунув руки в карманы джинсовых брюк и поднимая пыль кроссовками. Я все еще верю, что одежда умеет приближать и отдалять старость.
_________________________________________
Об авторе:
МАРИНА ПЕРОВА Родилась в 1991 году, выросла в селах Старые Байдары, Половинное, Сумки Половинского района, закончила Сумкинскую среднюю школу и Курганский государственный университет. Магистр философии, кандидат исторических наук, член Союза писателей России, журналист. Преподает на кафедре истории и документоведения КГУ, работает в редакции городской газеты «Курган и курганцы» и на сайте kikonline.ru, ведет занятия по йоге. Участник международных и всероссийских совещаний молодых писателей. Лауреат VI Международной открытой Южно-уральской литературной премии (2018). Стипендиат Союза российских писателей (Челябинск, межрегиональное совещание молодых писателей, 2017) и Министерства культуры РФ (Иркутск, Международный Форум молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья «Липки», 2017). Автор сборника стихотворений «Небо над Тоболом». Публиковалась в журналах «Наш современник» (Москва), «Чаша круговая» (Екатеринбург), «Веретено» (Калининград), «Образ» (Кемерово), «Тобол» (Курган), сборниках «Заря» (Москва), «Направление мысли» (Челябинск) и др.
скачать dle 12.1
