Редактор: Анна Харланова
(рассказы)
ТЕЛИКИваныч слёг. Хороший мужик, жаль, если помрёт. Всё знал, всё на свете умел, походу. Это он меня научил тачку чинить. Двери там, бензонасос, по мелочи. Сам всю жизнь на древней «Оке» прокатался, не вылезал из-под неё. Это же такое дело: метр еду – два неси. Я спрашивал, мол, чего не поменяешь, деньги есть? А он, хоть и тихий, но упёртый. Говорит: «Не бывает плохих вещей, паря, бывают вещи с характером. Не заглохни я тогда под Реутовым, Машеньку свою никогда бы не встретил». Супруга это его, Машенька, теперь уж покойная. Тихая баба, все его причуды терпела.
У Иваныча же и дома целый склад наполовину ломаной техники. Не потому, что выкинуть жалко. Это у него философия целая. Я, говорит, в несовершенстве вещей вижу душу и волю. Во загнул! Ну, типа, исправная вещь – она никакая, и пользы от неё нет, кроме той, что в инструкции. А ломаный агрегат, он, вроде как, сам решает, что ему делать, и за одно это его уважать можно. Как-то так. И чинил он всё, будто не отвёртками даже, а уговорами и добрым словом. Бойкий был, суетной. Семьдесят лет мужику, разве это возраст? Жить и жить. А вот, не встаёт, не пьёт-не ест, как раз с прошлой недели, когда юбилей его отмечали.
Тогда, в субботу, дочь его Катька с мужем и детьми припёрлись всей шоблой. Не просто так, конечно, с подарками. Пока на кухне Иваныч с внучатами торт резалвтихую вынесли старый телик, кинескопный ещё. Представляете, да? Дура такая пузатая. А на место него установили плазму в полстены, как полагается, по последнему слову. И колонки ещё, домашний кинотеатр. Тыщ двести, не меньше. Катька ему говорит:
– Закрой глаза, сюрприз будет!
Привели его в комнату, значит. Весёлые, в свистульки дудят, хлопают, «хэпибёздэ», а он чёт завис. Вроде бы и «спасибо», а сам шарит по комнате, старый телик ищет. Катька на голубом глазу ему как ляпнет:
– Всё, нет его больше, чудища этого. На помойке ему самое место! А то скоро ослепнешь над припоем зрение сажать день через два, - это я всё слышал, как она орёт. Стены у нас, сами знаете.
Иваныч подорвался в прихожую за пальто и прямо в тапках побежал телик выручать. А они на нём повисли, как шавки на медведе. Катька громче всех верещит:
– Ах тыскопидом! Материалист отпетый! В твои-то годы уже бы о душе подумать…
Кое-как затолкали его обратно домой, усадили на диван, улыбки нацепили свои елейные обратно, и началась презентация. Смотри, говорят, какой славный мы тебе, неблагодарному, подарок купили. Ещё и кабельное тут, триста каналов! Не то, что раньше: «Культура» одна, «Спас» да помехи. Включили – как раз новости идут. А какие сейчас новости, сами знаете. Иваныч, как сидел, так и лёг на диван, и не вставал больше.
И чего теперь делать с ним? Моя мамка, чуть что, бросалась лбом ковёр под иконами протирать. А я ж не умею. Тоже, этот, отпетый материалист. А вы, если знаете, как, помолитесь что ли. Чем чёрт ни шутит.
Я БОЛЬШЕ НЕ БУДУ НИКОГО ХОРОНИТЬНу мам! Я же всё рассказал. Нет, я не красный. Не вру я! Красный? Ничего это не значит! Не знаю я, почему я красный.
За домом мы его нашли. Он там лежал, твёрдый весь. Ну так Валёк сикать захотел, мы и пошли туда в кусты. Ага, конечно! Мы бы поднялись, а ты бы нас домой загнала: суп, сон-час этот твой. Мы гулять хотели!
Да, он такой и был. Ну почему ты не веришь? Ты думаешь, что это мы его! Как веришь, если нет? Всё выспрашиваешь, а я всё сказал уже сто раз. Пока Валёк ходил, я отвернулся, смотрю: что-то пушистое. Подошёл - лежит он. Да, кот. Или кошка, не знаю я. С этой ленточкой на шее, типа, как букет тебе папа дарил, там такая была. И язык наружу.
Нет, Валёк не испугался. Мы с ним уже три голубя похоронили и ещё крысу. Почему "фу"? У нас совок железный. Кого несли? Кота-то? Нет, не в совке. Как ты не понимаешь? Он же не крыса, он большой. Не трогали мы его. Ну я же уже это говорил, мам... Оторвал лопух, взялся за эту верёвочку и потащил. Валёк? Он смотрел, чтобы людей не было. Как зачем? Вы же его - в мусорку! Как, кого? Кота! И гулек - в мусорку. Я видел! Она вонючая, тараканы там. А вы не понимаете. Я? Я всё понимаю. Если кто-то умер – это значит, что его над похоронить. Так положено.
Чего ты пристала? Как будто я чего плохое сделал. Что я плохое сделал? Не реву я! Не надо платок. Не хочу. Мы уже возле будки были, и эта тётка сзади подошла, тихо, я и не слышал, и как заорёт, что это мы... Говорю же, не плачу я. Нет, не сопли.
Не буду. Обещаю.
Ну мам... А ты отстанешь тогда? Если скажу? Ладно. Я не буду больше никого хоронить. Обещаю. Честно-пречестно.
Алло, мам! Так слышно? Нет, не пьяный. Мам, ну немного выпил, да. Но не пьяный я, так.
Да, прямо заявление уже написал. Ничего не поспешно. Ты просто не знаешь ничего. Откуда тебе знать? Я для этого семь лет учился? Чтобы кататься ночью, давление старушкам измерять? Чтобы за время доезда раз через раз объясняться?
Ты вообще знаешь, что они на нас пишут? После каждого дежурства – пачка жалоб. И хоть бы одна по делу? Не поставил укол, какой просят, даже если не нужен он – виноват. Бахилы не надел – уволить его. При подписанном отказе не госпитализировал – всё, расстрел. И это, знаешь, можно стерпеть, особенно если тяжёлого довёз и реально помог кому-то. Вообще пофиг! Но они же в основном сами себя гробят, мам! Алкаши эти, торчки… Вот девка с Нахимова, тридцать шесть лет, цирроз, живот, как у беременной на позднем сроке. Вечно напьётся и вызывает. И каждый раз в моё дежурство, ага. Как на зло, б… Да не ругаюсь я. Что я ей сделаю? Приезжал, ругался, рекомендовал обратиться по месту жительства. Всё, как положено. Вчера опять вызов был на её адрес, на констатацию.
Чего куда? Работать куда? Не знаю я. Да хоть медпредом, как Валёк, реально. Деньги появятся, девушку найду. Ты сама только об этом и болтаешь: найди-найди. Чё искать? Да вот хоть Галина? Замучу с ней… Чего? Встречаться, говорю, начну с ней. И не буду больше никого хоронить.
Мама, здравствуй!
Да как они это делают? Что-то всё по-дурацки выходит. Сейчас.
Мама. Вот, я пришёл. Это я купил тебе. Так положено. Да, пластиковые, но они, зато, постоят подольше. Весной посажу какие-нибудь многолетники. Или вообще дерево. Они, бывает, и по сто лет не падают.
Я с новостями. Решил вернуться в линейную. Да, на подстанцию уже звонил. Сказали, примут. Там аттестация какая-то будет, всё-таки семь лет я с этим ящиком по поликлиникам носился.Но я ж не зря учился, конечно, сдам. Просто, знаешь, когда вот это всё случилось, с тобой, я подумал. Вот, смотри: так выходит, что я не буду больше никого хоронить, только когда сам рядом с тобой лягу. Понимаешь? И чего тогда?
Галка не против, нет. Она наоборот говорит: «надо быть в моменте». И я тоже хорошо подумал, было время. И сын. Знаешь, он та
кой забавный стал, ты бы видела! Спрашивал про тебя, да. Я правду сказал. Он не понял, конечно, но ведь и я сам пока не до конца понимаю.
БРАТЬЯМихаил и Николай решили, что больше они друг другу не братья. И никогда прежде они не были так единодушны.
Николай – спортсмен и первый на селе красавец, Михаил – едва доставал брату до подбородка.
Николай в детстве любил солдатиков, а Михаил – конструктор.
Николай легко поступил в институт, без экзаменов даже, но так и не окончил, вернулся в родное село в щетине и на щите. Михаил долго готовился, поступил и получил красный диплом.
Николай рано женился, но и развёлся скоро, оставив жену Ленку и сына. Семья Михаила – большая и крепкая. Всё, как полагается: двое прекрасных деток – Петя и Юля.
С работой у Николая тоже раз от раза: где подколымит, где разнорабочим устроится. Михаил – начальник испытательного цеха на оборонном заводе, мимо его портрета на доске почёта уже весь город успел пройти. Но всегда они находили, чем согреть друг друга и развернувшихся к старости родителей. Мать, выпускница лесного института, собиравшая в чешских стенках альбомы с репродукциями, тихо улыбалась на успехи младшего сына и горько плакала над причудами старшего. Отец – председатель сельсовета на пенсии, – сохранял бодрость, несмотря на болезнь, но всё чаще улетал в своих мыслях в недоступное прошлое, путал годы, города, живых и мёртвых.
Николай жил с родителями в одном селе и каждый день заглядывал к ним на чай или стопочку. Михаил приезжал всего несколько раз в месяц, но после этого в доме снова появлялось что-то к чаю или стопочке.
Когда ослабевший разумом отец ушёл в метель, Михаил примчался быстрее, чем односельчане смогли выйти с фонарями на осмотр местности. В первых рядах утопал в снегу, прощупывал длинной палкой сугробы. Николай шёл рядом, глотку сорвал в бесплодном зове.
Но отца нашли только весной. Ни один из братьев так и не увидел его, опознали по часам «Ракета» с дарственной надписью. После этого мать начала горбиться, чаще ронять ложки. Николай навещал старушку в обед, ел наготовленную по привычке на двоих кашу. Михаил привозил из города крупу, сахар и масло.
По праздникам собирались разросшимися семьями в доме, с каждым годом всё меньше принадлежавшем людям. Братьям не хватало ни рук, ни души на него. Измученная болями в спине мать редко стала подниматься на второй этаж. В окно, оставленное по забывчивости открытым на весь июнь, залетали птицы, швырялись в кадках с засыхающими фикусами, поглядывали с верхних ступенек лестницы. Сперва гоняла, потом отступилась. Сил оставалось всё меньше, а к зиме и вовсе ничего не осталось.
Михаил приехал похвастаться внучкой и застал брата над кроватью матери, едва различавшей голоса и видевшей лишь очертания предметов. Николай рыдал над миской остывшей каши. Одной рукой он пытался кормить мать, а второй сжимал рёбра наполненного водкой стакана. Михаил сходил в социальную службу и договорился о ежедневных посещениях сиделки.
Разрубить родственные узы братья решили в день похорон, сразу после поминального обеда. Слово за слово, и вот уже Михаил сотрясает двор шагами, едва калитку с петель не срывает, хлопает дверью автомобиля. Жена и двое детей его, уже взрослых, семенят следом, прячутся в коробочке «Жигулей» и уносятся в город. По лобовому стеклу изнутри барабанят, как град, слова:
– Сволочь! Набил карманы бабкиными деньгами. Они у него чуть ли не валятся оттуда. – Сын Петя перекрикивает звук мотора. Михаил кивает:
– Ага, разорялся ещё, что они с выродком его непутёвым – единственные достойные наследники. Слышал? Да матери от них всю жизнь одни слёзы. Что тот, что другой – неудачники, каких поискать.
И жена наперебой:
– Самое главное, Ленка чего припёрлась? Она им уже никакая не родня, а первая завела разговор о доме!
– Да, её-то какое собачье дело, как мы будем его делить. Уселась посреди зала, курит. Попробовала бы она при матери такое вычудить!
– Видела бы бабушка, как дядь-Коля топором пол ломал, пока нычку искал, ещё раньше бы…
– Петя!
– Ладно, что уж теперь... А как он нас стервятниками назвал, слышали? Мою семью! – Михаил рулит одной левой, опасно оборачивается назад к детям. Юля бьёт его по плечу:
– Пап! На дорогу смотри! И он же третий день пьяный. Трезвый дядя Коля бы никогда…
– Юль, знаешь поговорку про то, что у трезвого на уме? Во-во. Он первый сказал, что я не брат ему. Мне ли перечить?
Проспавшийся Николай звонками батарею разрядил мобильнику брата. Михаил был твёрд и трубку брать не собирался. Тогда на другом конце города начал надрываться телефон его сына Пети. Мягкосердечный в силу возраста, он выслушал покаяния Николая, полные похмельных слёз и обещаний, запомнил всё и слово в слово передал отцу.
– Ха! Быстро же он заднюю дал.
– Жаль его, пап. Совсем один остался…
– Мы уже всё про себя решили, а ты не лезь!
Петя пожал плечами, но трубку от дядьки брал при каждом звонке, выслушивал, угукал, даже когда Николай на том конце не вязал лыка. Но через неделю, когда они вдвоём с отцом приехали за вещами в бабушкин дом, даже его зефирное сердце вздрогнуло от ярости.
Оказалось, что за прошедшую с похорон неделю, куда-то пропали и крупноформатные альбомы, и ценные книги, и картины со второго этажа. Всё сколько-нибудь стоящее исчезло, всё! Пете особенно было жаль миниатюрного памятника Горькому, которому он в детстве случайно отколол голову. Михаил же взорвался бранью, когда понял, что на месте нет его фигурки олимпийского мишки:
– Скотина! На что позарился, гад? Это мне в школе вручили за победу в лыжной гонке, мне, а не ему!
Делать нечего, пошли выручать мишку.
Николая дома не оказалось, а жившая через дорогу с сыном Ленка дверь не открыла, кричала из бойницы кухонного окна:
– А вот и забрали! Неужто надо было дожидаться, когда вы всё вывезете? У меня тоже сын! Вы-то за отцом в наследство вступили, а Колька-дурак в пользу матери отказался. Ни винтика не отдам!
Михаил плюнул на порог, развернулся и потащил Петю к участковому: это же грабёж среди бела дня, самая натуральная кража!
В милиции их встретил замшелый капитан, дал каждому по стакану воды, предложил закурить. На отказ от сигарет кивнул одобрительно:
– Хорошо, что не травитесь. Значит так: заявление я у вас не приму. Завтра, или когда удобно, здесь, возле пункта, жду вас, обоих братьев. Только никаких жён и детей! Поговорите по-мужски, а я за порядком прослежу. Лады?
На том и разошлись до следующей субботы, нестерпимо жаркой и душной. На дороге едва ли асфальт не плавится, солнце превращает машину в духовку на колёсах. Как и условились, Михаил поехал в посёлок один. На въезде, возле таблички «Добро пожаловать!» увидел глянцевого от пота брата. Николай махал руками, требовал остановиться. В опущенную форточку он прохрипел:
– Ну что мы, дети что ли, Миш? Без мента уже и договориться не сможем?
Михаил разблокировал пассажирскую дверь.
Молча, под «Радио дача» доехали до глухих ворот перед родительским домом, синхронно бахнули жёсткими жигулиными замками. Вытянулись, в нерешительности, позвякивая каждый своим комплектом ключей. Воздух гутой, осязаемый. Разум мутится от дурманного запаха иссыхающей на солнце травы.
Николай кивнул: «Открывай».
Михаил отпер створку ворот, но вместо того, чтобы войти, отшатнулся, присев на капот «Пятёрки». Николай заглянул во двор и тоже отпрянул:
– Ты видел?
На бетонном крыльце дома, положив локти на колени, сидел отец:
– Отпирайте. У меня ключей нет. Забыл.
Выглядел он совсем не так, как в день исчезновения. Тогда из дома сбежал полоумный обрюзгший диабетик в истянутых на коленях трико. Теперь не осталось ни следа лишнего веса, волосы на голове поседели совершенно, и в глазах снова светился проницательный разум советского номенклатурщика, острый и строгий.
– Ну, чего встали? – он поднялся, привычным жестом оправил ремень, под который была заправлена выглаженная рубашка с жёстким воротом. Из-под шерстяных брюк сверкали носы кожаных туфель.
Михаил открыл входную дверь:
– Папа, ты как здесь?
– Потом. Есть хочу.
Отец прошёл в кухню и сел на обыкновенное своё место за столом. Между тем в доме не нашлось даже чёрствого пряника. Николай предложил сгонять «к своим», принести что-нибудь съедобное. Михаил кивнул, но едва оставшись наедине с отцом, вылетел следом:
– Погоди, я с тобой. Это же что-то не нормальное, Коль. Это же в милицию надо!
– Нам его господь послал. Вот теперь-то он нас рассудит!
Ленка только глазами хлопала и пальцем крутила у виска:
– Вы нажрались, что ль оба? А ну дыхни! Сами же в землю закопали его, а теперь сочиняете, что он воскрес? Зачем вам сало? На закуску не дам! Колька, забыл, что ли, как говорил, что с Мишкой в одном поле… А ну положи булку, это сыну! Эй, куда вы?
Отец неподвижно сидел за столом. Когда перед ним появилась тарелка с отварной картошкой, тонко нарезанное сало и булка, он попросил воды и принялся за еду. Первым не выдержал Николай:
– А мы ведь думали, что ты того, бать…
Отец прервал его поднятым вверх указательным пальцем и уложил на хлеб очередной полупрозрачный кусочек.
– Коль, в милицию надо! – Михаил пинал брата под столом по ноге.
– Да погоди ты! Это же наш отец, живой! Ты не рад, что ли?
Когда на столе перед ним не осталось ни единой крошки, отец поднялся и буркнул:
– Бардак!
Братья отошли ближе к выходу из кухни, отец двинулся навстречу:
– Самим не совестно? Меня что ли дожидались? Я кого спрашиваю?
Михаил дал петуха на первом же слове:
– Пап, да ведь здесь же никто не живёт уже. Мама, ты знаешь…
– И что? В полу половины досок нет! Лестницу птицы засрали! Под потолком тенёта! Мышиное говно кругом! Кто это должен убирать, а?
Братья пятились к выходу. Николай, едва не провалившись в дыру между половиц, взвыл:
– Да ладно тебе, бать! Это же радость какая! Ты живой! Сейчас в магазин сходим, отметим это дело. Ленка увидит тебя – обалдеет. Да что она, все, весь посёлок на твоих поминках щи хлебал. Вот так будет номер!
– Слушай меня! – отец рявкнул и, расправив сухие плечи, продолжил надвигаться на братьев, ставших словно меньше и младше, – в гараже обрезная доска на половицы. Ошкурить, уложить. Лестницу отдраить, чтобы блестела, как у кота... И вообще всё натереть и вымыть. Устал. Проснусь – проверю.
Отстукивая каждый шаг набойками туфель, отец поднялся на второй этаж. Братья слышали, как скрипнула петлями дверь родительской спальни.
Вёдра наполнились водой, на высокую, некошеную траву легли на удивление ровные доски. Запел круг шлифовальной машинки, завизжал электролобзик, дела пошли на лад. Остатками плиточного клея и старого кафеля подлатали облицовку крыльца, шваброй с влажной тряпкой на конце сняли паутину и пылевой мох. Михаил лез наверх, Николай держал табуретку. Николай пилил, а Михаил прилаживал готовые доски, стучал молотком. Как в детстве не знали усталости и пили воду из колонки, как живую. Смеялись друг другу полушёпотом, вдыхали влажный воздух вперемешку с ароматом свежих опилок. Наверх не лезли, боялись разбудить отца.
На закате, когда глаза в сумерках начали подводить, но силы, невесть откуда взявшиеся, остались еще, пришёл участковый.
– Да вы молодцом! Сами справились.
– А тут такое дело, товарищ начальник…– Николай замялся, посмотрел на брата, Михаил кивнул, – у нас отец вернулся.
– Как так? Это вы, ребята, перегрелись, похоже. Я же сам его видел, там, после. И часы эти вы опознали. Нет, не может…
– Сами посмотрите, он наверху, отдыхает.
Следом за капитаном вошли в помолодевший на добрый десяток лет дом. Не сговариваясь, сняли в прихожей обувь. Поднялись, остановились перед запертой дверью спальни. Михаил постучал, но с той стороны никто не ответил. Участковый потянул ручку на себя.
В красноватом закатном свете они увидели обнажённый пружинный остов кровати, пустые полки шкафов и подвижное пылевое облако.
– Да он в общей, наверное, на диване. Здесь же не постелено.
Но и в просторной общей комнате на втором этаже его не было, и внизу, и в гараже, и нигде его не было. Но совершенно невозможно стало теперь жить так, будто его не было вовсе.
(Впервые рассказ «Братья» опубликован в октябре 2022 года на сайте издания "Литературная Россия"). ЗЕМЛЯБарон нашёл Землю Санникова и не вернулся [1]. Похоже на детский анекдот про Колобка или Буратино, но как есть – так есть.
Там, к слову, и не оказалось ничего эдакого. Ни того, что выдумал Обручев, ни того, что добавил Мкртчян. Ни вулкана, ни обольстительниц в звериных шкурах. Мамонты, разве что. Только мёртвые, зато в изобилии. А реальная фауна – олени и птицы, песцы и зайцы. Мыши ещё: белые и бурые. Белые более юркие, но из них слаще суп.
Зачаленную на берегу лодку смыло и раздавило льдинами, но Барон знал, что их найдут. Запасов было довольно, дичи – бей-не хочу. Бесконечная полярная ночь пролетела за вылазками и отчётами. Как хомяки в нору таскали бивни, копили задубевшие на морозе оленьи шкуры.
Весной стали чаще вглядываться в горизонт. Никто не приходил. К лету оказалось, что Земля щедро отдаёт не только кости, но и золото. Один из каюров принёс за пазухой прозрачный камешек размером с яйцо альбатроса. Убивали время старательством и георазведкой. «Зари» не было.
К августу впервые отметили изменение береговой линии. Тогда же стали находить цепочки оленьих следов, обрывающиеся у кромки воды. Отведённая под склад юрта была забита доверху. Новое добро сваливали тут же на смёрзшиеся в сушу лед и грунт.
Земля становилась меньше. В полынью рухнул валун, лежавший дотоле в десяти метрах от берега. Барон уверял команду, что это всё «движение плит» и «морские течения». Верили недолго.
Оленей не стало вовсе. Зимой бить птицу, настороженную и чуткую, особенно тяжело. Барон решил, что бурые мыши тоже вопле годятся. Предложение возражений не встретило.
Это как мыло или лежачий в лужице воды кусок сахару. Стоит влаге проникнуть внутрь – не быть ему целым. Вот и Земля. Теперь это просто скала, окружённая отмелью и туманом. С приходом воды на второе лето едва успевали переносить скарб. Сначала всё дальше, позже – всё выше. Если питаться одной полярной ягодой, бивни становятся слишком тяжёлыми.
Перестать чувствовать под собой страну, землю, почву не так, пожалуй, и страшно. Хуже того – чувствовать, как она под тобой уменьшается. И ты – единственный властелин её, хозяин всех богатств, воюешь за них со льдом, с морем, со смертью. С хрустом разводишь в стороны окоченевшие руки потухшего с голода товарища, из-за пазухи его вынимаешь алмазы и фляжку с керосином. Но на чём ты будешь стоять, когда Земли не станет?
Барон смотрит, как бивни и шкуры затирают льдины, прикрывает рукавом обезображенный обморожением нос. Ищет взглядом птиц, но уже вторую неделю даже голосов их не слышит.
Потом, через много лет и расстрелов, новые люди новой страны потратят галлоны авиатоплива, пытаясь отыскать подтверждение «выдумке буржуазной науки». Они не найдут ничего. Там, под чернильной водой та Земля, которую захотел бы покинуть – не смог бы. А мог бы – всё равно остался бы там памятником, первой ногой человека, хозяином и властелином того, что на самом-то деле никогда никому не принадлежало.
Барон нашёл Землю Санникова. Барон стоит на Земле.
______________
[1] Об арктической экспедиции Барона Эдуарда Толля в 1902 году в поисках так называемой Земли Санникова. Команда исследователей в полном составе пропала и не обнаружена до сих пор. Земля Санникова на современных географических картах отсутствует._________________________________________
Об авторе:
ЕЛЕНА АНТИПОВА Прозаик, родилась в 1991 году в г. Нижнем Новгороде. Окончила филологический факультет ННГУ им Н.И. Лобачевского. В прошлом – журналист, редактор региональных печатных изданий. Работает в сфере рекламы и маркетинга. Участник литературных конкурсов и мастерских для молодых писателей. Публиковалась в журналах «Звезда», «Сибирские огни», «Нижний Новгород». Участница шорт-листа 3 сезона Международной литературной премии им. А. И. Левитова.
скачать dle 12.1
