Лада Миллер. ПРО ОСЮ И СКРИПКУ

Редактор: Анна Харланова


(рассказ)



Мальчик Ося никогда не держал в руках скрипки, но бабушка, умирая, взяла со своей легкомысленной дочери обещание сделать из Оси настоящего еврея. Дочка Лилечка была легкомысленной вопреки жизненным обстоятельствам, что придавало ее легкомыслию некоторую ноту отчаянья: ни о своем, ни об Осином еврействе не задумывалась — других забот хватало. Забот с каждым днем становилось все больше, особенно с тех пор, как они уехали из Одессы в чужую страну, в большой город, куда еще раньше перебрался Осин папа.
На новом месте Лилечка устроилась работать педикюршей. Она старалась не вспоминать ни про школу, в которой проработала 10 лет, ни про русскую литературу, без которой раньше не мыслила жизни, ни, тем более, про свое никому не нужное еврейство. Страна оказалась многонациональной и какой-то совсем простецкой. Стране было не важно, откуда ты приехал, главное — чтобы человек хороший.
— Это нехорошо, Лилечка, — сокрушалась бабушка. — Мальчик должен знать свои корни. А когда приготовилась умирать, сообщила свое последнее желание:
— И купи Осе скрипку. Зря ли он еврей?
— Не зря, — вздохнула Лилечка. Слезы брызнули, старческие руки успокоились и перестали теребить простыню.
Так Лилечка и Ося остались одни в большом городе в чужой стране. Осин папа был не в счет, ведь он оказался предателем. А все потому, что он уехал первым, позвал за собой маму и Осю, и даже бабушку, а когда они все приехали, признался, что за это время нашел себе новую женщину, и это любовь. Лилечка, узнав про папину любовь, назвала его предателем, и Ося горько заплакал, но тихо, про себя, чтобы не расстраивать маму. Еще он хотел поплакать о том, что давно не видел моря, но слезы к тому времени кончились.

Ему было шесть, и все, что он помнил про город, в котором родился, умещалось в одном коротком слове «море».
— Мама, а море большое? — спрашивал он по вечерам, держа Лилечку за руку и стараясь заснуть.
— Большое, — клевала носом Лилечка.
— А мы его еще увидим?
— Увидим, — Лилечка замирала, будто забывала дышать, успевая поймать кусочек сна.
В этом сне она видела саму себя в голубой блузке, белых брюках и с распущенными по ветру волосами. Будто идет она по одесской набережной, а к ней подходит молодой мужчина в бархатных мокасинах, в рубашке с жарко расстегнутым воротом, заглядывает ей в глаза и говорит…
— А можно я туда прыгну?
— Куда? — Лилечкин сон убегает, оставляя ее с Осей в чужом городе.
— В море?
Ося не спит, уселся в кровати, видно, что волнуется.
— Можно, — машет рукой Лилечка. — Только плавать сначала научись.
— Хорошо, — тут же соглашается Ося. Он на все готов, лишь бы скорей море увидеть. — А когда мы туда поедем?
— Куда? — зевает Лилечка.
— В Одессу. На море.
— Море не только в Одессе есть. Есть гораздо ближе. Море… Море есть везде. Надо только до берега добраться. Ты спи, спи.
— Я не могу, — вздыхает Ося. — Мне на море хочется.
Лилечка тоже вздыхает. Ей совсем не до моря. До Нового года надо обязательно купить Осе скрипку. Она обещала бабушке, а бабушка у них с характером, кто ее знает, не купишь скрипку — начнет приходить по ночам и качать головой, мол, эх и легкомысленная ты у меня.
— Мама, а кто такой еврей?
— Человек.
— Человек со скрипкой?
Лилечка не отвечает. Она задремала.
— Мам, а мам, — теребит Ося, — а можно я буду ходить на плавание?
Лилечка вздрагивает, просыпается.
— На плавание? Господи, но кто тебя будет туда водить? Ты же в продленке до восьми. А я работаю впритык. Может, подождем с плаванием?
— А может, попросим папу?
Ося уже и сам пожалел, что такую идею подал.
— Папу мы ни о чем просить не будем, — голос у Лилечки становится металлический. — Спи. Я что-нибудь придумаю.
С плаванием Лилечка ничего не придумала, зато купила скрипку.
— Напиши письмо деду Морозу, — сказала она Осе накануне Нового Года, — попроси все, что хочешь, но учти, он получает так много писем от детей, что может только один подарок подарить. Как напишешь, клади письмо под подушку, а утром проснешься — подарок тут как тут. И не забудь про скрипку.

Ося уселся и стал писать письмо: «Дорогой Дед Мороз. Как твои дела? Как ты себя чувствуешь? Я знаю, что у тебя много дел, а потому приставать не буду. Лучше скажи, а что ты сам хочешь в подарок на новый год? Если захочешь скрипку, я отдам тебе свою. Мне мама обязательно ее купит, вот увидишь».
Ося не хотел скрипку, он хотел собаку. Понятное дело, для чего — чтобы отдать ей бабушкину любовь. Однажды бабушка ему сказала, что сколько в человека вложить любви, столько он отдать должен. Не больше, но и не меньше. Иначе заболеть можно.
— А ты в меня много вложила? — спросил он тогда, беспокоясь.
— Да уж немало, — заулыбалась бабушка, обнимая его. Руки ее были круглые и пахли сдобой.
— А что будет, если заболеть? Умрешь?
Ося так разволновался, что снова стал заикаться, как это с ним бывало раньше, пока к логопеду не сходили, последние деньги не отдали. Мама любые деньги называла последними, а бабушка ее поправляла:
— Деньги последними не бывают. И первыми тоже.
— Так что, — переспросил Ося, выныривая из сдобных объятий, — если заболеешь, умрешь?
— Не обязательно, — успокаивала его бабушка. — Но и просто болеть — не весело. Да и зачем нам больные мальчики? Нам нужны мальчики здоровые и веселые. Кушай, кушай.
Так Ося понял, что ему нужна собака, чтоб поделиться с ней той любовью, которую ему отдала бабушка вместе со своими пирожками. Но собаку ему не покупали по причине астмы, а Скрипка — вот она, пожалуйста, лежит, как неживая.

Ося посмотрел на Скрипку с неприязнью. Не могла она ему заменить бабушку, вот совсем не могла. И собаку тоже. Спрашивается — кому теперь отдавать любовь?
Скрипка оказалась меньше, чем Ося себе представлял. Она пахла деревом и старыми книгами. Струны ее были какие-то нервные, они все время вздрагивали, будто ждали, когда начнется музыка. Но музыка никак не начиналась, потому что Лилечка не могла найти дешевого учителя.
— Нам нужен дешевый учитель музыки, — говорила она подружкам по телефону, подружкам было неинтересно, и они переводили разговор на другое. Ося трогал струны, и они ему тихо отвечали. Так прошла зима, и снег начал таять, а Ося загрустил.
Когда они приехали сюда, он выучил новый язык быстрее мамы. Понимал почти все, что говорила учительница, но не запоминал. Учительницу звали Мадам Адель, она была пухлая и строгая.
— У вашего мальчика проблемы с концентрацией внимания, — говорила она маме, и ее второй подбородок подрагивал, как сладкое желе. — Мы вас отправим к школьному психологу.
От слова психолог мама начинала психовать. Она швыряла Осины рубашки и носки в стиральную машину и злилась:
— Знаю я ваших психологов. На таблетки ребенка посадят.
Ося удивлялся, он не хотел сидеть на таблетках, да и зачем?
— Мам, — теребил он ее. — А зачем люди сидят на таблетках? Можно же просто проглотить?
Лилечка охала, прижимала Осину голову к мягкому животу, он замирал, вдыхал ее запах, забывал про таблетки, вспоминал море.
— От тебя пахнет морем, — говорил он маме, и она с трудом улыбалась.

Школьный психолог был худым и взъерошенным, Ося про себя прозвал его Воробьем. Воробей говорил на французском и английском, а мама на русском с французскими словами. Каким-то образом она ухитрилась рассказать ему про Скрипку. Воробей задумался, пообещал помочь с учителем музыки, а про таблетки ничего не сказал.
Когда весны стало больше, чем снега, а в школе начались каникулы, Ося принес табель. Оценки были такие низкие, что ему было стыдно.
— Мам, я не очень хорошо учусь, но ты не расстраивайся. Все равно я вырасту. И плавать научусь. А Скрипка подождет, правда?
Но мама сказала, что Воробей нашел ему учителя, и завтра они идут на первый урок.

На следующий день было солнце, в воздухе пахло сдобными булками, Ося шел по улице, вертел головой по сторонам. В одной руке у него была Скрипка в кожаном футляре, в другой мама, улица была широкая, с витринами и людьми, одетыми в цветные плащи. Потом они свернули в один переулок и в другой, совсем узкий. Дом учителя был последний, он стоял в тупике, упирался в берег реки. Ося никогда в жизни не видел реку и потянул маму, чтобы подойти поближе.
— Потом, — сказала она. — Сначала дело.
Ося только и успел увидеть вспученный лед, темно серые полосы воды и чаек.
Дверь была приоткрыта, мама робко постучала, кто-то крикнул из темноты прихожей:
— Антре!
Они вошли. Сначала Осины глаза ничего не различали, зато запах он почувствовал сразу. Это был запах его Скрипки, и он перестал бояться. Зато мама сразу стала маленькой и робкой, потому что учитель оказался очень высоким и, по Осиному пониманию, старым.
— Меня зовут Жиль, — сказал он на неправильном русском. — Очень приятно, — и протянул маме руку.
«Еще бы не приятно, — с гордостью подумал Ося. — Моя мама самая красивая на свете, особенно когда ее щеки становятся розовыми, как сейчас».
Мама протянула ладошку, Жиль схватил ее, поднес к губам и зачем-то поцеловал.
Ося хмыкнул: «Подлизывается, — подумал он. — А зря. Все равно он не такой красивый, как мой папа».
Они зашли в большую светлую комнату, Ося огляделся, ему показалось, что в комнате кроме окон и книг больше ничего нет. В окна заглядывала река, казалось еще немного, и вспученный лед зайдет в комнату вместе с чайками. Жиль усадил маму и Осю на продавленный кожаный диван, прикатил столик на колесиках, на столике дымился чайник, стояли три крохотные чашки и блюдце с рассыпчатыми печеньями-кругляшами. Ося протянул руку, мама строго на него посмотрела.
— За знакомство, — провозгласил Жиль и принялся разливать чай.
— Откуда вы знаете русский? — начала мама разговор.
— Я учился в России. Это было давно. И всего три года. Я плохо говорю, — и Жиль сокрушенно покачал головой.
Седые волосы всколыхнулись, и Ося понял, кого он ему напоминает: в школе на стене висели портреты ученых. Среди них был один смешной, он дразнился, высовывая язык. Мама однажды назвала его фамилию, да Ося, как всегда, позабыл.
— Нет, нет, — сказала мама торопливо и снова покраснела, — вы говорите прекрасно.
— Нет… Хотелось бы как они…
Жиль махнул рукой в сторону книжных полок. Ося увидел, что книг у Жиля даже больше, чем у них с мамой. Когда они собирались уезжать, бабушка всплескивала руками и причитала:
— Ну, куда тебе столько книг? Лучше свитер лишний возьми.
А мама только наклоняла упрямо голову, совсем как Ося иногда. Ося знал, что в прошлой жизни Лилечка была учителем русского языка и литературы, поэтому они привезли с собой столько книг.
— Можно посмотреть?
У мамы загорелись глаза, Жиль кивнул, она подошла к книжным полкам. Там были книги на разных языках, среди них очень старые, и некоторые на русском.
Ося заерзал на стуле. Ему не давала покоя река, а еще Скрипка. Осе казалось, что как только они попали в этот дом, Скрипка начала поскрипывать внутри своего футляра, вернее поскуливать, будто щенок, почуявший хозяина.
— Ну что же ты, доставай! — Жиль словно прочитал его мысли и показал на футляр.
Ося обрадовался и освободил Скрипку. Знакомый запах слился с запахом дома и книг.
Жиль бережно достал инструмент, погладил пальцами струны. Пальцы у него оказались легкие и тонкие, от них пахло табаком.
— Для начала я расскажу тебе про музыку, ладно? — Жиль перешел на французский, а Ося и не заметил.
Мама взяла с полки книгу, посмотрела на Жиля, он снова кивнул, она уселась на диван, открыла, начала читать, перестала стесняться, но осталась розовой, Жиль подошел, укрыл ее ноги клетчатым пледом, а мама даже не удивилась, как будто они тут давно живут. Жиль пододвинул столик с чаем поближе к маме, а сам продолжал говорить, обращаясь к Осе, но и к маме тоже.
— Музыка — это еще один язык, который понимают все люди. Самый легкий язык. Такой легкий, что его даже запоминать не надо.
«Это хорошо, это мне подходит», — подумал Ося.
— Вместо букв у музыки ноты, вместо рта инструменты, — продолжал Жиль. — Самый точный инструмент — это скрипка. Тебе повезло. Когда ты научишься на ней играть, тебя будут понимать все на свете.
— А трудно научиться музыке? — насторожился Ося.
— Совсем нет, — улыбнулся Жиль. — Если понять, для чего именно она нужна.
— А для чего она нужна?
— Для того, чтобы иногда обходиться без слов.
Ося подумал, что на уроке он часто перестает слушать Мадам Адель, и спросил:
— Это потому, что от слов устаешь? 
— Бывает и так, — кивнул Жиль. — Но самое главное — словами можно обидеть, обмануть, а музыкой нет.
Ося вспомнил, как иногда приходиться врать, и как тяжело потом.
— Без обмана легче, — сказал он и поглядел в окно. — А вы плавать умеете?
Жиль не удивился.
— Умею. А ты?
— А я нет. Но очень хочу научиться. Даже больше, чем играть на скрипке, — совсем не соврал он.
Жиль улыбнулся.
— Летом научу тебя плавать. Если мама разрешит.
— А вы дорогой учитель? — заволновался Ося.
Жиль улыбнулся еще шире.
— Совсем не дорогой. Мы с твоей мамой договоримся. Я бы хотел, чтобы она мне давала уроки русского языка в обмен на наши с тобой уроки.
— Это очень хорошая идея, — важно кивнул Ося. — Мою маму до сих пор ее ученики вспоминают и пишут письма, и даже скучают. Я бы ни за что не стал скучать по Мадам Адель. А по маме скучают все.
Он хотел добавить «кроме папы», но вовремя остановился.
— Я уверен, что это так, — согласился Жиль и посмотрел на Лилечку еще внимательней, чем раньше. 
Потом Жиль показал Осе как правильно держать Скрипку, и Осе понравилось, что для его подбородка есть специальная ямка. Он побаивался смычка, но Жиль объяснил, что смычок всего лишь продолжение пальцев, и Ося ему поверил. Отчего-то Ося запоминал все, что говорил Жиль, и радовался этому. Затем Жиль принес ноты, это были такие книги, только вместо букв там были нотные знаки, они сидели на проводах, будто птицы, и Осе это тоже понравилось.
— А чайки тут есть? — спрашивал он. — А можно сыграть шум реки? А как снег скрипит? А как чай закипает?
Они бы еще болтали с Жилем, но за окном стало темно, и мама подняла голову от книги:
— Ох, — спохватилась она, — простите бога ради, я зачиталась. Это же редчайшее издание Гиляровского. Я просто не могла остановиться.
Она поглядела на плед на коленях, на теплый торшер в углу, на Осю со скрипкой под подбородком. Ося вдруг подумал, что мама вот-вот расплачется, а почему — непонятно.
— Мама, — заявил он, — не переживай. Я скоро научусь играть и стану настоящим евреем, как Жиль. Ведь вы еврей? — забеспокоился он, глядя на учителя.
Жиль посмотрел на мальчика, потом на его маму.
— Все мы немного евреи, — улыбнувшись, сказал он.
Потом они долго прощались в прихожей, Жиль сиял глазами, мама розовела. На улице был вечер и холод, река казалась черной, даже лед. Ося держался за маму и за Скрипку, шел и сам с собой разговаривал.
— Если море далеко, то и река сойдет... Главное до берега доплыть. Жиль классный, он скоро научит меня плавать и на скрипке играть. Как он прав, что иногда слова совсем не нужны. Достаточно СКРИПКИ, МАМЫ и МОРЯ!
И скрипка покачивалась в футляре, соглашаясь с мальчиком.







_________________________________________

Об авторе:  ЛАДА МИЛЛЕР

Писатель. Поэт. Лауреат премии Эрнеста Хемингуэя 2020 год журнал «Новый Свет», Торонто, Канада (малая проза, книга «Мурашки для Флейты»). Дипломант германского международного литературного конкурса русскоязычных авторов «Лучшая книга года» 2022 г. (роман «Заговоренные»). Дипломант Международной литературной премии имени Марка Твена, 2022 г. (роман «Заговоренные»). Шорт-лист 3 сезона Международной литературной премии им. А. И. Левитова. Рассказы, повести и стихи печатались в журналах «Знамя», «Невский Проспект», «Дальний Восток», «Этажи» (Россия), «Южное Сияние» (Украина), «Новый Свет» (Канада), «Литературный Иерусалим» (Израиль), «Эмигрантская лира» (Бельгия), а также в интернет-журнале «ЛИTERRAТУРА» и на литературном портале #Textura, в электронном журнале «ДЕГУСТА.РU». Книги: «Голос твой» (2015 г., изд. «Омега», Тель-Авив), «В переводе с птичьего» (2018 г., изд. «Время», Москва), «Мурашки для Флейты» (2020 г., изд. Blue Ocean Theater Studio, Майами), «Заговоренные» (2021 г., изд. ЭКСМО, Москва). Родилась в Новгороде, с 1991 по 2002 жила в Израиле, с 2002 г. живет в Канаде. Врач-ревматолог, замужем, трое детей.скачать dle 12.1