Редактор: Анна Харланова(рассказ)
Идём и идём. Всю жизнь идём. Башмаки стоптаны, обмотки пропитались жирной масляной грязью. Следов за собой не оставляем. Что позади – одно черно, слилось в неразличимое месиво, затерто позади идущими, напирающими, настырно лезущими, стремящимися опередить.
А я не тороплюсь. Знай себе, шагаю ровно. Спутников своих так и растерял.
Что побойчее, упрекали меня в осторожности, беззубости, неспособности уверенно чеканить шаг. Один отпихнул: «Посторонись!». Остальные так и прошли мимо, обгоняя этап. И не видать их теперь. Но в чем-то были правы. Останавливаться нельзя. Замешкаешься – сомнут!
Те же, что отстали, не удержали темп, тоже не показываются. Опасливо оборачиваясь на ходу ли, на коротком привале, в темноте вижу огоньки их папирос.
Курят многие. Когда выпадает удача присесть, растереть гудом гудящие ноги, закуривают, но стесняясь, тайком. Строгий запрет на то существует – масло кругом. Одной искры достанет, чтоб полыхнуло. Курят потому в кулачок, перед тем как бросить, обильно смачивая от греха подальше окурок слюной.Так и подмигивают по этапу полуприкрытые огоньки то тут, то там – из хвоста в голову шлют из прошлого привет тем, кто ушел дальше.
Но в большинстве своем отставшие спутники мои затерялись за широкими стенами идущих следом.
Мне не хватает и торопливых, и медлительных. Раньше-то шли не ровно, но близко – руку протяни. Разговоры опять же вели, и дороги тяготы, недуги, боль любая легче переносились. Будто на всех, кто с тобою шел, их поровну распределяло. И кулаков тычки потешные по-доброму вспоминаются. А ушли ребята, и пропало оно – что-то, что единило нас разных – задиристых и мягкотелых, молодых и с сединой. И не ясно, чем оно было, откуда поднялось? Поодиночке не догадаешься, не поймешь.
Зато остались незнакомцы. Но с ними иначе. Душевно не делюсь. Опасаюсь доноса. Дисциплина ж строгая. Кто долг исполнять не хочет, артачится – враз затопчут. С азартом, коллективно. И не останется по нем, ни клочка одёжи, ни доброй, ни дурной памяти. Так заведено.
А могут забрать на передовую. Там уж как повезет. Сдюжишь – не сдюжишь. Пионеры – материал расходный. Их тоже быстро забывают, чтобы не болело, не бередило совести.
Но все равно накатывает, и на привале, бывает, стонут незнакомцы. Заводят разговоры всякие про ушедших и недошедших. Я же киваю, не особо соглашаясь, более в знак, что слышу, чтобы поддержать какую-никакую беседу. Их, как и меня, измотал бесконечный бесцельный путь. Сосед пробует бузить, лезет с кулаками на парня из соседней шеренги, но как следует подраться недостает сил – кончает руганью в полу шутку.
Хождение изнуряет. В целом, в ходьбе нет ничего дурного. Важно, чтобы оно, хождение наше, имело конечный пункт, некую манящую цель, к которой все бы двигались союзно, с уверенностью, что придем вовремя. И не было б тогда ни торопящихся, ни отстающих, все шли бы в ногу. А так – разброд какой-то получается. Хаос этот, конечно, утомляет. Суета, толкотня и давка выматывают не хуже склизкого месива под ногами, то и дело норовящего выбросить тебя в сторону.
Одни ждут, когда ужас кончится, другие же уверяют, что никакого ужаса нет, а есть жизнь с ее трудностями и лишениями, что надо терпеть и исполнять должное. Меня и спорщиков объединяет одно – все мы не видели света. Я, например, родился на таком же привале. И ничего, кроме черноты не помню. Даже лиц родителей – неотличимы были от остальных перемазанных масляной сажей с белками и желтками воспаленных глаз. Да и кто докажет, что они мои? Не по годам поспевать им. Отстали давно, наказав идти строго вперед, к свету.
И я иду, но света не видать. По перешептываниям с головы этапа сознаются, что не видели его и идущие впереди.
Всегда находятся желающие пофилософствовать, что мы не видим света, потому как смотрим не под тем углом. Прагматики поддакивают с единственным отличием, что света отсюда не видно, потому что проход узок, завален мусором, да торчащими деревяшками. Сходятся на том, что сопротивляемся мы только ради того, чтобы свет разглядеть, а удастся ли дойти, не знает никто. Старики говорят, что свет уже был ранее, остался позади. Тот свет, дающийся от рождения, и что ушли мы от него. И скрылся он за сводчатыми потолками бесконечного туннеля.
Как бы то ни было, всё давно бы распалось, не веди нас вперед он – сувальд. Сам не видал, но слухи доносили, что человек то не простой – богатырского сложения и кременной воли. Идет первым, на ощупь пробираясь в вязкой темноте, мы же волочимся вослед. Командует «стоп-движение», формирует штифтовые бригады. Неизвестно, сколько ему лет. Знаю лишь, что избрали его сразу после великого бурения. Предыдущий сувальд был неплох, да вышло с ним по-дурацки.
Когда бурение заканчивали, добрая весть об окончании проходки понеслась по этапу с головы, который на радостях поддавил и втолкнул сувальда и нескольких, что стояли с ним рядом, под совершавшее последние обороты сверло. Смололо их в кашу. Долго не горевали. Общая радость, что туннель закончен перемогла скорбь.
Провозгласив стоящего с краю крепкого детину вожаком, этап двинулся дальше, по свежее прорезанному пути, ранясь о раскаленную стружку, которую быстро остудила, на благо идущих следом, кровь пионеров.
Все это случилось задолго до моего рождения. Подробностей легенды почти никто не помнит, и всяк допридумывает по-своему. Но почти все говорят об одном – идти в голове этапа задача хоть и почетная, но весьма ответственная и опасная. Никогда не знаешь, когда поддавят догоняющие.
Есть и еще одна причина, почему не стоит быть в числе торопыг.
Их посылают давить штифты.
На моем веку мы прошли один. И, по подсчетам, близится очередной.
Преодоление штифта – предприятие рисковое. Удается не с первого раза.
По команде «стоп-движение» и далее по протоколу начинается перекличка с головы в хвост. Идти она может не одни сутки. Тогда есть возможность отдохнуть. Но спать опасно. Пропустишь свое имя – лишат довольствия. Будешь с голодухи ремни рюкзачные жевать. Как перекличку кончат, тех, кто первыми шли, кроме сувальда, разумеется, отправляют штифт пробовать.
Высоты тот огромной. Они копошатся, толкаются у подножия, спорят как лучше подступиться. Единого решения нет. Кто-то посмекалистее мастерит из запасенного хлама лестницу. Мусора в округе предостаточно. Но соорудить ничего дельного не выходит.
Тогда более сильные строят живую пирамиду из своих тел. По ней, как муравьи, лезут наверх отжимать штифт те, что полегче. Но сил их хватает только чтобы стронуть край. Тоскливый скрежет застарелого механизма проносится по туннелю. Штифт лукаво поддается. Слабые ликуют. Храбро лезут на него, помещаясь между днищем и крышкой как атланты. Устоять сложно – навершие конической формы. Глянешь вниз – закружится голова. Но опьяненные первым успехом, они верят, что с ними беды не случится, что они достойнее и удачливее команды, работавшей по предыдущему штифту.
В шуме ликования тонет скрежет металла, но до поры. Внезапно из-под земли раздается одиночный щелок – значит пружина до конца не взведена, значит никого уже не спасти.
Пружина толкает штифт вверх, и тот возвращается на место с такой скоростью, что несчастные, не успев сообразить, что произошло, гибнут, раздавленные чудовищной массой. Кровь брызжет, окропляя живую лестницу у подножия. Та, в ужасе шарахаясь, рассыпается на сотни тел. Начинается паника и давка, в ней тоже гибнет немало люда.
Лишь спустя время, как следует сплотившись, собрав все человеческие ресурсы и приложив нечеловеческие усилия, штифт удается отжать, пружину взвести. Тогда этап устремляется вперед. Раздавленных никто не хоронит. Поминок не устраивают, стараются скорей преодолеть опустившийся штифт, пробежать, успеть, пока не сорвалась, не распрямилась со страшным визгом пружина.
После бешеной скачки счастливое избежание кары придает сил. Поголовно, в саже и масле по колено, предаемся свальному греху, утверждая тем самым победу жизни над неизвестностью.
Через положенный период рождаются «масляные» детки, и наполняют наши ряды надеждой, что этап не прервется, что мы дойдем, что мы успеем. Половину, конечно, потом затопчут. Зато выживут сильные, которые точно дойдут вместе с нами.
А идем давно. И не ясно в хвосте мы, в голове ли, или посередине плетемся. Я поглядываю на шагающих рядом, силюсь угадать лица незнакомцев. Но незнакомцы новые. В копоти, как и прежние, а другие. Они толкают меня, поджимают с боков. По этапу несется клич: «Стоп – движение!». Он летит далеко назад. Далее, чем когда-либо.
Все кончено! Мы в голове!
От осознания этого сохнет во рту, дрожь вяжет тело.
Я не хочу, сопротивляюсь, незнакомцы выталкивают меня, подначивая друг дружку, улюлюкая, бросаясь проклятиями и дурными ничего не значащими там, впереди, напутствиями. Но веселье не длится долго – их берут следующими, хватают под руки и тащат следом за мной, бросают на колени.
Сувальд строго глядит на нас. Не такой он и грозный. Обыкновенный человек, но слушаются его все, и по слову его всё исполнят. Он показывает на выросший перед нами, преградивший путь этапу, бронзовый штифт.
Мы сбиваемся в кучу, начинаем спорить, кто пойдет первым, как подступиться к препятствию.
Всех берет на голос тощий и длинный задира в замятой кепке и сварочных очках. Поминая неудачу предыдущей команды, он предлагает тянуть штифт к низу веревками. Радостный гвалт одобряет идею. Я пробую протестовать. Ору, что веревки для того непотребны, недостаточно крепки, но меня никто не слышит. Команда дружно бросается в голову этапа, бьют в морды, срывают одежды. Кто-то отдает свою рубаху без боя. Начинают плести веревки, вяжут узлы, куют штурмовые трезубые крючья.
Мне и тощему закоперщику выпадает лезть – крепить наверху. Я вижу его опостневшую мину – он уже не рад.
По первому взгляду гладкая, стенка штифта изъедена и истерта. Мы цепляемся за уступы и каверны, и ползем в такие выси, в каких отродясь не бывали. Восхождение дается подозрительно легко. Крепим крючья. Впервые с верхотуры оглядываемся вниз, но дна нет. Веревки уходят во тьму, теряясь в ее густом киселе.
– Попробуем… – то ли спрашивает меня, то ли приказывает Тощий.
Боится, ведь, не меньше моего.
Мы дергаем веревки в знак, что можно начинать. Те тут же натягиваются. Я представляю, как внизу толпа полуголых, опьяненных радостью скорого конца, людей тянет их на себя. Веревки трещат, грозя оборваться, но пока держат.
Все хрустит, потолок отползает вверх. Но нет, это мы со штифтом, понуждаемым тягой, едем вниз.
Обалдевши от зрелища, замираю. А Тощий лезет выше. Он обхватил навершие, пластается, чтоб не соскользнуть. Окрикнуть от разочарования, от обиды, от его предательства, я не в силах.
Неужели, он оставит меня одного здесь, на последнем рубеже!?
Собрав себя в горсть, рвусь за ним. Встав на карачки, взбегаем в горку. Вершина!
Раздается одинарный щелчок. План провалился! Пружина недовзведена.
Позади звонко лязгают струны рвущихся веревок. Хватаю Тощего в охапку, и кубарем летим вниз, на другую сторону. Удар оземь начисто вышибает дух.
Лежим какое-то время в забытьи, а когда открываем глаза, чистый свет бьет из-под козырька тоннеля. Не веря в происходящее, счастливчики, мы поднимаемся, бредем, подпирая друг друга.
Вдруг Тощий падает на колени. В исступлении гладит, целует промасленный пол. Я не знаю, идут ли за нами, смогла ли команда опять опустить штифт – ничто более не волнует.
Я поднимаю Тощего, и мы выходим из замочной скважины, попадаяв дом отца нашего.
Стоим на самом краю. Высота двери невозможная, но есть и стены.
Бетонный пол решеткой расчертила тень оконного переплета.
У Тощего истерика – он валяется у обрыва, криком вопрошая:
– Он здесь или вышел?
Он здесь или вышел?
Он здесь или выше… ?
_________________________________________
Об авторе:
ДАНИЛА КАТКОВРодился в 1983 году в г. Саратове. Прозаик, член Союза российских писателей. Участник литературной мастерской Екатерины Федорчук. Автор романа «Секция лепки» (Перископ-Волга, 2019), повести «Неглубокие следы» (Эксмо, 2020). Публиковался в журналах «Волга–XXI век», «Урал», «Веретено», сайте «Российский писатель», электронном журнале «ЛИterra», сборниках литературных премий и альманахах. Шорт-листер Международной литературной премии имени А. И. Левитова, I-го Международного конкурса литературной фантастики «Кубок Брэдбери». Лауреат грантового направления «Романист». Живет и работает в г. Саратове.
скачать dle 12.1