Редактор: Анна Харланова
(повесть, часть 2)
События и герои вымышлены, совпадения случайны.III.Подоконники устланы красными розами, розы стоят в вёдрах в коридорах – наша Алёнушка, цветочек аленький, регистратор из ритуальной конторы, выложила все запасы от отчаяния, цветы завяли, сохнут. Люди нанесли и снаружи, кладут у крыльца, охапки сваливают к стенам, как будто здесь случился теракт, зажигают свечи, оставляют иконы, мягкие игрушки. Наш морг стал местом паломничества, церковь рядом закрыта, приходят по темноте к нам, соблюдают дистанцию, в масках, перчатках, нашли наш телефон в интернете, стоят под окнами, звонят, просят показаться и говорят, говорят и говорят. Пишут записочки с именами и датами, машут, просят молиться, как будто мы всегда на связи с небесной канцелярией.
Пришёл один, низкий, в тёмной куртке, розовые пинетки с помпонами принёс, воздушные шарики надул и долго что-то вырисовывал цветными мелками на асфальте. Люминесцентные буквы видны в темноте. «С Днём рождения, доча!». «Дочь родилась!» – кричит мне: «Сегодня», – слышно даже за закрытыми окнами. Что ж ты к моргу-то пришёл? А он объясняет, что в роддом всё равно не пускают, ребёнка не показывают, а здесь, в обители скорби, все просят о живых. Извращённая молитва: у морга выпрашивать, чтобы никто не умер.
Мы уже неделю заперты. Самоизоляция. Десять живых, семеро наших и трое посетителей, из них ребёнок шести лет, и одно тело, то самое, лежит на глубокой заморозке, одинокое в кассетном холодильнике на шесть полок. Мы зовём его запросто – Витя. Вите лет сорок, я обнаружила его у крытого пандуса на приёмке, в очередной пустой день, когда сдала следователю последнюю готовую экспертизу. Утром я вышла покурить, резко потеплело, идти за ворота лень, надо переодеваться в гражданское. Я спряталась у приёмки трупов, присела между стеной и покатой крышей, солнце напекло железо, забила трубку, притащила свежесваренный кофе в термосе. Горячая крыша, горячий кофе, горячий дым, сама не заметила, как меня повело и приморило, я откинулась назад не в силах сопротивляться липкой, мутной сонливости. И наткнулась на Витю. Витя уместился в щель с другой стороны. Забрался туда он, судя по всему, ещё вечером, потому что успел остыть и закоченеть в позе эмбриона.
Опознавать Витю пришла молодая семья – симпатичная тихая девушка, её муж, который благородно сопровождал супругу, и дочка, та самая, шести лет. Девочка испугалась и ни за что не захотела посидеть дома одна. Я вскрывала правое лёгкое: органокомплекс головным концом к прозектору, задней поверхностью вверх, разрез в горизонтальной плоскости от наружной поверхности к корню, лёгочная ткань из-за воздушности режется с трудом, нужен острый нож, – когда молодая девушка, разыскивавшая своего брата-наркомана, взглянув на Витины фотографии, два профиля и анфас, покачала головой. Нет, не он. Серо-розовые, с виду абсолютно здоровые лёгкие «стояли», как говорят патологи, на секционном столе. Большие, как будто вздутые при утоплении, проминались под пальцами и не возвращались в исходное положение. Первое впечатление обманчиво. На разрезах ткань абсолютно безвоздушная. Масса каждого ближе к двум килограммам. Тотальная двусторонняя вирусная пневмония. Положительный ПЦР-тест пришёл через два дня. Правильно я никого не выпустила.
Так вы их всё-таки вскрываете? Ты мне опять всё врёшь, Оля, ни дня не даёшь прожить спокойно, чё-нибудь да устраиваешь. Да понимаю я, что тебе некогда, вот и не звоню поэтому, но в выходные-то можно время найти поговорить. Вон мне Нинка каждое утро приветствие по Whatsapp шлёт, и ничего, находит же время. А вообще телефон теперь весь картинками её дурацкими забит, и тут на днях и Whatsapp открыть не смогла, в салон связи пришлось идти, на углу тут у нас есть, такой, знаешь, маленький. Я ещё туда хожу платежи по системе «Город» передавать. Там девушка хорошая работает, она мне всё показывает, сама потом передаёт, говорит, да вы не беспокойтесь, приходите в следующий раз, я вам снова всё сделаю. А тут её чё-то не было, парень молодой был, такой, он мне сразу не понравился, уткнулся в свой компьютер и даже не спросит, что к чему. Про память мне начал там объяснять, спрашивает, а я разве знаю, что ли. Вы мне, говорю, молодой человек, помочь просто можете, я пенсионерка, живу одна, ничего в этом не понимаю, а он мне опять давай про память, про видео, про изображения, я же не знаю, где они тут хранятся. Ну долго я у них пробыла, пока он настраивал, всё что-то нажимал, нажимал, я ему говорю, телефон-то потом работать хоть будет, а то вы мне удалите сейчас всё.А Нинка тут мне по утрам звонить стала, делать ей нечего, вот и звонит. И трепется, и трепется. Я уж ей и так говорю, и намекну, а ей хоть бы хны. А что, самой делать нечего, одна живёт, а у меня дел вон сколько. А ты хоть работаешь-то в маске или опять так, без всего? Поди домой поздно, доченька, приходишь. А за Викой кто следит? Покушала она чтоб, а то всё всухомятку булки таскает. Всю жизнь учим, а тебе всё наплевать. Так всю жизнь наперекосяк и получается. С дочерью сладу нет, и работы нет, что это, разве это работа, путного ничё из тебя не получилось.– Я не поздно домой прихожу, мам.
Я туда вообще не прихожу.
Молодую семью, что пришли на опознание, но никого не опознали, сразу отселили на второй этаж, там у нас музей, кабинеты, я пожертвовала диван, оказалось, он разбирается. Моемся мы в секции по очереди, хорошо, горячую воду не отключили. Аленький цветочек наш спит в регистратуре на кушетке, у санитара своя каморка, в лаборантской два кресла раскладных, ещё двоим нашим передали раскладушки из кардиореанимации, для родственников предназначенные, а я, как японцы, сплю на полу, раскатываю матрас каждый вечер, по утрам собираю. Входы перекрыты, у крыльца, где лестница в окне, нам оставляют передачи.
Жизнерадостная девчушка, промолчав почти два дня, с грохотом носится по коридору, топает, смеётся, визжит, видимо, мама с папой тоже бегают вместе с ней, в догонялки играют, потому что нам на первом иногда на головы сыпется извёстка с потолка. Я разрешила девочке открыть все шкафы, достать сухие экспонаты из нашей коллекции. Кости с повреждениями, пули, удавки, самодельные орудия убийств. Ножи все тупые, пулями можно и пожертвовать ради счастья ребёнка и спокойствия взрослых. Вообще, у нас там много интересного. Есть пространственные модели мест происшествий с мумиями, эти две комнаты молодая мать категорически отказалась открывать. Есть личные вещи корифеев – печатные машинки, микроскопы, наборы инструментов, говорят, их названия звучат, как музыка, для непосвящённых. Нож большой ампутационный, роторасширитель, пинцет лапчатый, скальпель брюшистый, нож рёберный, распатор, кусачки… Сегодня любопытный ребёнок разбила влажный препарат печени с воротной веной, в которую опухоль по мелким кровеносным сосудам проросла из органа. У молодых родителей сдали нервы, позвала их в наш бар. Спасибо добрым людям, превратившим морг то ли в алтарь, то ли в капище, запасы за шторкой не иссякают.
На собрании решаем, что хватит бездельничать, от безделья срывает крышу. Точнее, решаю опять я, хотя мама всегда говорит, что решений принимать я точно не умею, за себя постоять не умею, я ничего не умею, а в моём дерьме и уметь ничего не надо, считает мама.
Неделю мы уже просидели, надо продержаться ещё одну, инкубационный период две. Вот и проверим, заразил ли кого-нибудь несчастный Витя, за которым теперь никто не придёт. Когда откроют морг после вынужденного карантина, перемороженного Витю отвезут в крематорий, распоряжение правительства Москвы.
Я раздаю всем тряпки, вёдра, дезинфицирующие средства, швабры. Завтра суббота, по довирусным планам общий весенний субботник. По всей стране. Вот и проведём.
Молодая мать натирает до блеска окна, её муж взгромоздился на стремянку и протирает огромные круглые плафоны на потолке, еле трупным ростомером достаёт. Это обычная палка с делениями. Мы с Аленьким цветочком лазаем по холодильникам, мы маленькие, удобно, сейчас на весь морг у нас один Витя, он занимает целый холодильник, его я опечатала. В санитарской я нашла ключи и хожу теперь со связкой на поясе, а ночью кладу под подушку, привязываю к руке. Ключи от входных дверей, от приёмки, от шкафов с СИЗами и инструментами, от сейфа для уголовных дел, который теперь пуст, от холодильника с вещдоками – тоже пуст, – от холодильника с едой – туда я на третий день сама замок навесила. У Аленького цветочка в регистратуре стоит сейф с кучей денег, которые родственники платили за похороны, инкассации не успели сдать, но об этом знаем только она и я. Ключи от денежного сейфа спрятали в глубине холодильника с Витей, под самым нижним поддоном, никому в голову не придёт туда лезть.
Ночью говорила по скайпу с Вадиком, Вика пишет по Whatsapp, закидала мемами и вирусными видео из Ютюба. Вадик какой-то серый, уставший, волосы отросли, давняя плешь на темени так и просвечивает, а по краям её торчат в стороны завитки и кудряшки. Кажется, они что-то не поделили с Викой, но поддерживают перемирие.
Нет, ты представляешь, они пришли ко мне домой, оставили какой-то пакет под дверью и стучали, пока я не взяла. Потом они разговаривали со мной через дверь, я уходила, не хотела ничего им говорить, пакет оставила в коридоре, потом хотела выбросить, а они всё стучали, звонили в звонок, топали в подъезде, соседи вышли напротив и сверху. И даже в мегафон со двора, в этот, громкоговоритель, кричали. На весь двор! Ну, в нашем дворе не одна же я в группе риска, так оказывается, почти все сразу эти тесты согласились сдать. А я что, как сдам? Меня потом в больницу запрут, а я же совсем одна, и как я буду?! Но они, представляешь, ходят вчетвером или больше даже, я четверых видела. Короче, пока я этот тест себе не сделала, они не замолчали и не уходили. Там коробочка такая прозрачная,– Это стерильный индивидуальный бокс, мама.
штука такая, цилиндрическая, там внутри как клей какой-то, и палочка с ваткой на конце, этой ваткой надо в горле и в носу помазать и в этот клей засунуть.– Пробирка, мам, это с питательной средой.
Ну чё делать, сдала я, уже соседи кричать на меня стали. Я на них так не кричала, когда они мне в комнате затопили, пятно жёлтое до сих пор на потолке, расползлось, и не сведёшь. А тут разорались все, а я одна, и никто мне помочь не может. А я открыть сначала эту коробку дурацкую не могла, так прям её закрыли плотно, что я аж ноготь сломала, и так маникюра никакого уж сто лет не делала, а теперь вообще с обломанным. А трубка эта раскручивается, оказалось, как-то непонятно, я еле раскрутила. И объяснить ничего толком не объяснили, только кричали в этот мегафон.– Мама, какой результат?
Вчера на наших глазах двое напали сзади на курьера прямо у дверей, въехали арматурой ему по голове – мальчик правым боком с велосипеда повалился – спиздили сумки с едой, большой заказ был. Наши кинулись спасать, догонять, я вовремя их перехватила. Позвонили в соседний корпус, а они травмы не берут. Они вообще никого не берут, кроме вируса. Вызвали скорую, скорая ехала пятьдесят шесть минут, у нас подстанция под боком, а ни одной машины, все вирусных возят. Что я должна была сделать? Папа этот молодой всё хотел вырваться, помочь. Ключи я успела спрятать, ни за что не догадаются. Они обыскивали меня по очереди и все вместе, перевернули всё в кабинете, на окнах у нас решётки. Я не сопротивлялась, сама предложила. Зато было, чем занять время.
Скорая отказалась забирать труп, в который превратился курьер за пятьдесят шесть минут, трупы теперь в последнюю очередь увозят, как освободится машина. Выпустить своих я уже точно не могла, они бы разбежались вместо того, чтобы затащить тело к нам. Позвонила знакомому фельдшеру, бригада ехала со смены, ребята послушали меня, увезли. Какой-то урод заснял дроном пляски святого Витта вокруг жёлтой куртки с красными потёками и вывесил, естественно, в интернет. Сколько раз я возблагодарила саму себя, блядь, что не пустила этих придурков никого! Хорошо бы смотрелись сотрудники морга на карантине, которые шляются по улице. Полиция по нашему вызову так и не приехала.
Я тебе сейчас фотографию чего они мне прислали кину, сама разберёшься, я в этом абракадабре ничего понять не могу. Писали бы хоть по-человечески.– Мама, положи бумагу ровно, половина в кадр не влезла, результаты ниже записаны. Мама…
Мама научилась пользоваться видео. Пока у нас снег с дождём, в Челябинске стаи скворцов на солнце, мама разглагольствует о своих яблонях в саду, оставшихся без присмотра, прививать и обрезать ветки нельзя, сокодвижение. У мамы на диване в ряд мужские костюмы, на дверцах раскрытого шкафа висит пальто и плащ, вдоль дивана выстроены в ряд ботинки, туфли, сандалии, даже валенки. На столе разложены шапка-ушанка, перчатки, кашне. Мама разбирает дедушкины вещи. Мой дед, мамин папа, умер двадцать лет назад, как раз в конце апреля. В маленькой комнате есть встроенный шкаф, кладовка с тугими дверями, крашенными белой краской, полная тряпья, я давно предлагала маме её разобрать: вещи раздать, выбросить, а перегородки снести. Зачем мама достала дедушкину одежду и обувь – выходить нельзя, за ней следят? Мама готовится к поминкам, решила справить ещё одни. Обувь и пальто она начистила, набила старыми газетами и разложила по коробкам. Для шерстяных вещей сшила под размер полотняные мешочки. Кожу натёрла кремом и отполировала моими детскими колготами, трикотаж хорошо подходит. Мама гоняет волонтёров по магазинам, собирает чеки, высчитывает сдачу. Между перчатками сервиз на двенадцать персон, мама не может найти мельхиоровые приборы. Второй мамин тест тоже положительный, я не говорю ей. Со вчерашнего дня она жалуется на кашель.
– Мама, вон из моей головы!
Розы под окнами преют и сохнут. Душный аромат поднимается к нам по ночам, я открываю окна, проветривать помещения положено по СанПиНу, там ничего не написано про вирус. Наш СанПиН кочует со мной по моргу – из секции к изголовью футона, на кухню и в туалет. В секции мы теперь курим. Пожелтевший кафель не оттереть уже до блеска, мраморные столешницы потрескались, серые прожилки забиты кровью и содержимым человеческого организма, швы затёрлись. Изо дня в день я заставляю своих сидельцев с лезвиями, канцелярскими ножами и скальпелями выходить на борьбу. Глубина примет времени не истребима.
После гибели курьера к нам отказалась ездить доставка, беспроволочный телеграф работает исправно. Я собираю все запасы на кухне, сортирую, раскладываю, подписываю. В валовом журнале, где регистрируют тела, под жирной красной чертой, знаменующей начало новой эпохи, в столбик крупы, мясо, моющие средства, зубная паста и водка. Я не пью, не берёт. Нам скоро выходить, за оставшиеся дни обожрёмся, делиться возможно инфицированными излишками не будешь, а выбрасывать еду с детства жалко.
На Первомай штормовое предупреждение – усиление ветра, снег с дождём, ураган. В секционном зале устроили импровизированный лазарет. Поставили гробы, застелили постели, подушки набиты опилками, но спать можно, мы раньше после буйных пьянок так оставались ночевать. Изолировали двоих – Алёнушку и санитара, я осматриваю их регулярно, веду дневник. Раз в сутки приходит дежурный врач. Морг который день бодрствует по ночам из-за их кашля, я проваливаюсь как убитая, хотя мой кабинет через стенку.
Мама не кашляет, температуры нет, не чихает и вообще держится бодро. У неё есть цель. К поминкам надо успеть почистить столовое серебро – всего-то один мельхиоровый набор на самом деле, – перемыть посуду и квартиру: мама планирует устроить поминки онлайн, с видео, всё должно выглядеть прилично. У мамы всегда всё должно выглядеть прилично. Даже когда она бегала выбрасываться из окна в подъезд на три этажа выше, она мимоходом в коридоре причесалась, хотя и бежала в ночнушке, но ночнушка была приличная, новая. Мы с Викой приехали в гости. До сих пор ругаю себя, что оставила плачущую годовалую дочь со старой бабушкой и побежала за матерью. Не поддаваться манипуляциям.
Они прописали мне какую-то кучу лекарств, я говорю, столько таблеток глотать не буду, у меня желудок не выдержит, но теперь врачи тебя разве слушают. Они приходят почти каждый день, или звонят, иногда даже по видео звонят. И кричат опять, что за манеру все взяли кричать на меня. Они кричат, ты кричишь всё время, Вика кричит. Всё берут кровь, заходят в скафандрах, лиц в масках не разобрать, ни черта не слышно, чего они там бубнят. Говорили бы ясно и понятно.– Мама, ты сама кричишь на меня всю жизнь, сколько я себя помню.
Мама, мама. Опять мама.
Цветочка нашего забрали в реанимацию, Коля-санитар выкарабкается вроде. Наш карантин продлён ещё на две недели. Еду выдаю под запись, назначаю дежурных по кухне и надсмотрщиков. Одни готовят, вторые следят за ними: если что-то случится, голодными оставлю всех.
Спецбригады свозят к нам со всей Москвы трупы бомжей и неопознанных по особому распоряжению Департамента здравоохранения и городской прокуратуры. Нас, экспертов, трое. Вскрываем с перерывом на сон. Очень удобно, далеко ездить не надо, сколько времени добавилось. Тела кладём в холодильники по два на полку валетом, до окончания карантина их не вывозят. Боюсь, скоро холодильники закончатся. Одного уже подложили к Вите.
Я научилась дремать по три-четыре часа. Молодая семья который день не спит, я слышу их ругань по ночам. Под утро меня будят соловьи. Я никогда не могла отличить их голоса, а теперь откуда-то точно знаю, что это они. Сухие перещёлкивания погремушек, натуральное кваканье, барабаны, свист, дудки, а потом протяжная трель.
Никак в этом году не зацветёт черемуха. В больничном парке есть несколько высоких деревьев с раскидистыми, густыми кронами – стоят пустые.
IV.Мы даже не знали, что по Москве передвигаться теперь можно только по пропускам. Шестнадцать знаков код из заглавных латинских букв и цифр. Нам после карантина, говорят, такой пропуск не светит. Разрешат уйти домой, а дома нужно отсидеть ещё две недели. Алёнушка наша в реанимации, её муж прислал ролик, тайком снял, как люди в скафандрах крепят камеры слежения напротив их квартиры и монтируют сигнальные маячки на входную дверь.
Маму забрали в больницу, она выкашляла на доктора серо-жёлтую вязкую слизь, её сразу увезли. Вика призналась, что мама дозвонилась до неё, Вика ответила спросонья и, разозлившись, что разбудили, брякнула, не подумав, что я не живу дома. После этого маму скрутил приступ кашля, соседи вызвали скорую. Наверное, к лучшему.
Завтра ждём дезстанцию, обработают всё здание, что-то, предупредили, сожгут. У наших постояльцев оживление. Все прихорашиваются к приходу гостей, в секции очередь постирать и помыться. У выздоровевшего Коли аншлаг – трупный цирюльник всё лучше, чем никакого, Коля на стене пишет несмываемым маркером, каким обычно нумерует тела, кто сколько и за что ему должен, ведёт запись клиентов на завтра. Выбор услуг широк: от простой стрижки и бритья бороды и усов до педикюра с покрытием – независимо от пола, – коррекции бровей, ресниц и макияжа.
Пока супружеская пара у Коли на приёме, я нянчусь с их ребёнком. Девочка капризничает, хнычет и дерётся. Честно говоря, у меня единственное желание, чтобы она заткнулась. И я решаюсь на запрещённый приём. «Пойдём, – говорю, – я покажу тебе кое-что интересное, только ты маме не говори, хорошо? Это будет наша тайна». Я привожу её в запертые комнаты с макетами и мумиями. Макеты из папье-маше, мумии настоящие. Варвара Семёновна, девяносто один год. Маленькую сухонькую в прямом смысле старушку нашли, когда собрались сносить двухэтажный деревянный барак тысяча девятьсот двадцать девятого года постройки в Узком. Ходили по квартирам, собирали подписи, оповещали, а Варвара Семёновна не открывала. Нашли её в кресле с пожелтевшей газетой в руках, которая рассыпалась тут же в клочки. На столе под скатертью с бахромой стопка чеков двухлетней давности, помеченных галочками. Свет отключен, лужа вокруг холодильника давно засохла. В складках юбки, в заплетённых волосах, под воротником мужской рубашки – от мужа, видно, осталась – буро-коричневые чешуйчатые куколки, пустые хитиновые оболочки насекомых. Кожа дублёная, приросла к костям, в черепной коробке серая сыпучая труха, чихнёшь – разлетится.
Ребёнок нисколько не пугается, а приходит в восторг, перестаёт истерить и просит одну «куклу» взять поиграть. «Я тебе тоже расскажу тайну, ты моей маме не говори, – шепчет она, – мама с папой завтра сбежать хотят, когда эти придут, выжигать тут всё». За игры с мумией я выясняю подробности. Меня трясёт, но есть время подготовиться. Бесславные ублюдки. Кукла девочке надоедает, ручки-ножки не двигаются, и таскать тяжело.
Всё всегда случается не вовремя. Назавтра меня как раз допрашивает следователь по делу молодой девушки, которая упала из окна несколько лет назад. Допрос происходит в Zoom с записью в облачное хранилище. Диане исполнилось двадцать пять за два дня до падения. Её обнаружили прохожие на асфальте у крыльца. На козырьке подъезда застряла одна тапка, вторая повисла на ветке ясеня. Сто тридцать восемь дней её пытались спасти. За сто тридцать восемь дней Диана ни разу не пришла в себя. Метр восемьдесят четыре, узкие плечи, широкие бёдра, атлетического сложения, Диана, несмотря на небольшую высоту – всего лишь второй этаж, – сломала всё, кроме черепа и ключиц. Жила одна, лечилась от депрессии, мать скрывала от родных её съёмную квартиру. Не проговорилась ни разу за время лечения и дурачила всех ещё месяца полтора после смерти. Следствию она тоже морочила голову. Наконец полиция что-то нарыла, что доказывало её вину, так что сейчас отпираться бесполезно. Это только в кино сыщики сразу отличают, сам человек бросился или столкнули его, а в жизни я установить не могу, если, конечно, у падшего не торчит нож из сердца или топор из головы.
От мамы пришло, чтобы я помянула свою троюродную прабабку, мамину неродную бабушку, которая жила вместе с ними, когда мама была маленькой. Кашель у мамы прошёл, жар спал. Опять поминки. Это всё, что держит маму в этом мире. Она даже в больнице сварганила кутью: изюм запасла из дома, а рис принесли на завтрак.
Меня скоро выпишут. Слава богу, эту гром-бабу, соседку мою, выписали, я полдня одна была. Так плакала, такая тоска. Никого нет, хотя бы мы в одном городе вместе жили, всё были бы рядом. Сегодня, думала, уже попаду домой, тётечку помянуть, да вот не выпустили. А ты сама, конечно, никогда ничего не помнишь, пока тебе не скажешь. На всех наплевать. На меня-то уж точно, в первую очередь. Тебе лишь бы я сдохла поскорей.На допросе мне показалось, что с крыши упал снег. Лавина сошла с крыши. Точно показалось. Два человеческих тела не могли так грохотать, лететь недалеко с родного морга. Ключи от лестницы они всё-таки у меня стащили. Хорошо, ребёнка не тронули. Уёбища.
V.Завтра первого июля откроется мой цифровой пропуск, меня наконец выпустят на работу. Всё это время мы с Вадиком и Викой просидели дома. О смерти мамы я узнала четыре дня назад. Мама умерла ещё в мае в больнице. Звонить туда бесполезно, информацию о состоянии пациентов не выдают по телефону, а внутрь никого не пускают. После смерти делают несколько тестов на вирус, перепроверяют и только потом разыскивают родственников. Вирусных запрещено хоронить, их кремируют, а прах утилизируют как особо опасные радиационные отходы класса «Д».
Когда произошёл взрыв в Чернобыле, мама возила меня в Одессу в кардиологический санаторий. До восемнадцати лет у меня подозревали порок сердца, но проверить могли только на открытом сердце, мама всегда отказывалась от операции, но активно меня лечила, доставала путёвки, таскала на обследования. Мы прилетели в Одессу на следующий после взрыва день, не знали ничего. Жили в двух трамвайных остановках от Аркадии, а накануне Дня Победы хотели прогуляться на катере. Облако как раз гнало ветром в нашу сторону. Пляж и порт закрыли. В санатории нас обыскались, а когда мы вернулись, заставили надеть платки и сидеть в комнатах, закрыть окна и не выходить на балкон. А потом привезли детей из Припяти, с нами за стол посадили девочку, не помню, сколько ей было лет, она не ела ничего, а потом совсем пропала. На её фоне я, которую упорно пытались выкормить мама с бабушкой, казалась обжорой.
Молодые родители давно пришли в себя, выживут, уже понятно, всё-таки у нас второй, хоть и высокий, этаж. Их дочку, пока они в больнице, воспитывают всем моргом. Девочка кочует из одной домашней изоляции в другую. Проводится проверка по факту причинения ТЯЖКИХ телесных повреждений. Я отвечаю головой, выговор уже объявили, от работы отстранили, теперь возвращают, работать некому, болеют, а дело, скорее всего, закроют. О продлении карантина сообщают каждый день в восемнадцать часов по московскому времени.
Курагу есть надо, гранаты, орехи, изюм. Бабушка делала тебе закуску такую, на мясорубке прокручивала, ещё мёда добавляла, а ты нос воротила. Теперь даже сделать не могу, а ты меня никогда и не слушаешь. Кому нужен твой медицинский? Вон медицина твоя везде ни о чём. Выходит на самом деле бессильна. Эти выжили, те умерли – как так?– О, мама, проходи, садись.
Бутылка минералки пенится, вода льётся на меня, на стол, на пол. Вика не хочет учиться летом и решила остаться на второй год. Черёмуха так и не зацвела. Я ненавижу поминки и не буду их проводить.
Автобусы ходят по расписанию, пассажиров запускают по счёту, как цыплят, я с непривычки стою на остановке уже двадцать минут. Редкие машины тормозят у светофора. В тонированной девятке «баклажан» открываются окна, грузинское многоголосие взрывает плавящийся воздух.
Я боюсь, меня не пропустят, захлопнутся турникеты в метро, проверяю проездной на жёлтом светящемся круге – загорается ярко-зелёная галочка. Путаю переход, отвыкла, уезжаю не туда. Телефон не берёт, поднимаюсь наверх позвонить, что опаздываю. Лысый рабочий в форменном оранжево-синем комбинезоне тащит заградительный щит к моему эскалатору. Я кричу ему, бегу наверх, тяжело, машу сумкой, в груди жжёт. Я утыкаюсь в щит, и эскалатор рывком останавливается. А дальше я ничего не помню.
Начало в предыдущем номере.
Текст впервые был опубликован в выпуске литературного вебзина AUTOVIRUS в июле 2020 года.
_________________________________________
Об авторе:
ОЛЬГА ФАТЕЕВА В миру судмедэксперт, автор книги «Скоропостижка», Эксмо, 2020. Работает со смертью совсем близко и пишет об этом, исследует вопросы deathstudies, используя свой опыт, перепридумывая и перепроживая его в заданных художественных условиях, на стыке жанров, на основе документалистики, смешивая автофикшн, эссе, очерки и записки. Публиковалась в «Новой Юности», «Прочтении», «Независимой газете», на ДЕГУСТЕ, в Дискурсе, ROAR, в альманахах «Пашня» и «Хороший текст», веб-зинеAutovirus, на портале «Год литературы», в сборниках «Одной цепью», «Срок годности» и «Бу! Леденящие душу сказки о буллине» издательства «Есть смысл» и Школы литературных практик, сборнике «Твист на банке из-под шпрот» издательства «Эксмо».
скачать dle 12.1
