Редактор: Женя Декина(рассказ)
Семён курил на лоджии. Давно хотел бросить это неблагодарное дело, но привычка прокладывала хрупкий мостик из настоящего к прошлому, от одиночества в съёмной квартирке на первом этаже монструозной многоэтажки на городской окраине к тому краткому, но отчаянно счастливому времени, когда он жил-поживал, горя не знал с милой Милой – так он любил её называть – в уютной студии в пяти минутах от моря. Это был перешеек между гадкой ковидной эпохой и безоблачным периодом, когда маски, запреты, карантины, QR-коды и тотальная вакцинация могли показаться лишь разыгравшейся фантазией антиутописта.
Но тектонические плиты сдвинулись: милая Мила Семёна забыла, на Семёна забила, наговорила ему гадостей и переехала к паршивому Паше, а буквально через неделю после их бесславного расставания нагрянул мерзопакостный китайский грипп и окончательно перекроил привычную жизнь на до и после. От романтичного прошлого у Семёна осталось лишь курево, и он держался за сигарету, как тонущий хватается за торчащий из воды прутик.
Он затянулся и собрался отправить окурок в служившую пепельницей пол-литровую банку из-под маринованных огурцов, когда на периферии зрения что-то мелькнуло, и раздался звук, который впечатался в память моментально и, кажется, навсегда.
Шлёп!
Так твёрдое становится мягким, расслаивается структура, разрушается суть.
Семён высунулся посмотреть, что произошло, и тут же пожалел. В трёх метрах от него на асфальте в противоестественной позе лежала молодая женщина: обычно люди не прикладываются так на дороге посреди дня в распахнутом халатике, под которым то ли яркое бельё, то ли купальник.
А ещё она была сплюснутая. Будто в теле, богатом во всех привлекательных для мужского взгляда местах, нарушился каркас, треснули внутренние перегородки и осел остов.
Семён отшатнулся, споткнулся о табуретку и упал, а потом, не вставая, пополз в комнату, взгромоздился на диван и завернулся в одеяло, как в кокон.
«Пусть это будет сон. Страшный сон. Я проснусь, и ничего нет», – извивались червями мысли. И он уже был готов выдохнуть и довериться им, когда с улицы донёсся женский вопль. Заголосили люди.
С детства Семёна пугали любые лики смерти, будь то раздавленный колёсами голубь или скрючившийся на обочине окровавленный пёс. Даже когда семья прощалась с бабушкой, души во внуке не чаявшей, он остался дома один – лишь бы не плестись в похоронной процессии. Он не раз встречал скорбные шествия, возвращаясь из школы, и сразу менял курс, обходил за несколько кварталов.
С годами страх поутих, и Семён о нём и не вспоминал. Родители, слава богу, живы-здоровы, живут в ста километрах, навещай сколько хочешь. Родственников немного, да и те по стране порассыпаны, на прощальные церемонии не наездишься. Даже от палача-ковида никто из знакомых не умер: болели многие, но либо отделывались лёгкой побочкой, либо переносили вирус практически бессимптомно.
А сейчас детские кошмары навалились разом, словно все эти годы таились – ждали шанса нанести удар посильнее да понеожиданнее. И ведь получилось!
«Паническая атака» – вспомнил Семён термин. Друг-бухарик рассказывал, как однажды накрыло: из комнаты страшно выйти –мир полон опасностей и ловушек, сделаешь шаг – пропадёшь. Но Семён не был алкашом, да и с психикой у него всё было более-менее стабильно –по крайней мере, он так считал до размолвки с милой Милой.
Спустя час он смог подняться с дивана. За окном стояли машины скорой и полиции, моргали проблесковые маячки, сновали силуэты.
Семён открыл в «телеге» местный бложик, с усердием маньяка собирающий подробности о свежайших происшествиях. И сразу увидел женщину на асфальте с другого ракурса, фото сделали с верхних этажей. Маленькое тело казалось игрушечным: нелюбимую Барби вышвырнули в окно.
– Суицид в ЖК «Квартет» – сообщал аноним. – Девушка прыгнула с 18-го этажа. Внизу полиция, прокуратура.
Много потом судачили. Предсмертной записки прыгунья Анна П. не оставила, в соцсетях тишь да благодать: сплошь репосты рецептов и котиков, цветы и цитаты. Родители в шоке, однокурсники подозрительного не замечали: девушка как девушка. Ну, полновата, ну, без парня, но – дело наживное, есть любители разных габаритов, и фитнес-центры никто не отменял. В любом случае, не повод одним шагом за парапет обрывать всё и навсегда, совсем не повод.
Пошумели и успокоились: там пожар, здесь потоп – есть и поновее темы для перетирания.
Но Семёну в отличие от невидимых «обсуждантов» было тяжко: его всюду преследовал омерзительнейший шлёп. Идёт по улице – шлёп! Принимает ванну – шлёп! Расплачивается на кассе в гипере – шлёп!
Он пытался найти этому междометию аналогию, отыскать, на что оно похоже, и решил, что точнее всего оно напоминает звук, с которым из кузова грузовика падает арбуз: микс хруста и хлюпанья. Шлёп! Шлёп! – било по мозгам. Резко, в самый неожиданный миг. Он и среди ночи вскакивал от шлёпа – наваждение, мания! Успокоительные, выписанные психиатром, не помогали…
Когда спустя три недели он пил на кухне чай и услышал с улицы новый чужеродный звук, счёл его очередной галлюцинацией.
Шмяк!
«Показалось. Конечно, показалось»…. Но коварное подсознание шепнуло: а ты к окошку-то подойди, проверь, что там.
Зачем он послушал внутренний голос, Семён сам не понял и отодвинул штору. На тротуарной плитке возле бордюра подёргивался в агонии мужчина среднего возраста, вращал ничего не видящими, пластмассовыми глазами.
Пейзаж поплыл, ноги расплавились в маршмеллоу, и Семён мягко сполз на ламинат, решив, что потеря сознания – лучший вариант.
В забытье провалялся недолго: шумели голоса на повышенных тонах. Суета сует – полиция, скорая, прокуратура, свидетели, ещё, судя по эмоциональному надрыву, то ли жена, то ли дочь.
– Такой сосед хороший: вежливый, обходительный. Всегда тебе и здравствуйте, и до свидания, и дверь подержит, и сумку донесёт, – причитал старческий фальцет.
– Тело накройте кто-нибудь уже! – возмущалась женщина. – Дети смотрят!
– Да что же это такое?! Да как так?! – плакала жена/дочь.
Всезнающие соцсети сообщили, что Матвей Н. 42-х лет вернулся с работы раньше обычного, пообедал с семьёй, вышел на балкон и прыгнул. Жена только вскрикнуть успела. Задержать мужа или попробовать поговорить по душам не удалось.
Шмяк Матвея отличался от шлёпа Анны: более сухой, с хрустом. Ноги переломаны, кости ступней раздроблены.
После этой трагедии Семён ностальгировать по прежней жизни перестал, все эмоции вытеснили, вытравили шлёп и шмяк. Звуки гибели – до чего же они неэстетичны, - страдал он.
Дистанционная работа больше не радовала: Семён с удовольствием поехал бы в офис, где телефонные трели, гул сканера, шипение воды в электрочайнике и болтовня сослуживцев уже не казались раздражающим фактором. Но все работали по домам, а шеф ликовал: не надо платить за аренду.
После пары лет перерыва Семён снял с антресолей коробку с запылившимися сидишками и гонял на проигрывателе старые рок-н-рольные альбомы, переключаясь с Оззи, Курта и Джима на Глеба и Вадима. Помогло, но ненадолго: меломанство тоже превратилось в пытку. Шлёп и шмяк подло проникали в знакомые до ноты песни и выскакивали в самых внезапных местах: в куплете, припеве или паузе между треками.
Поздним августовским вечером Семён вытащил музыкальный центр и коробку с дисками на помойку и с грохотом вывалил в контейнер.
Он возвращался в подъезд, когда услышал свист воздуха, инстинктивно съёжился, закрыл голову руками и зажмурился.
Бамц!
«Нет, не хочу ничего видеть! – взвыл Семён. Он уже всё понял, обо всём догадался, но надо было что-то делать – не пробираться же домой вслепую. – Пусть это будет выброшенный ненормальным соседом телек. Или велик! Хоть груша боксёрская!» – взмолился он и расщурил глаза.
Раскинувшись, словно осьминог, между припаркованной Audiи бордюром лежал парень ангельской внешности: голубые глаза, белокурые волосы, гладко выбритое лицо. Такие на обложках глянца рекламируют лосьон для бритья. Однако красоту перечёркивала вытекающая из-под разбитого черепа чёрная жижа и вывернутая, словно у кузнечика, нога. И едкий запах мочи, и боли, и смерти.
Парень шевельнул деформированной головой, увидел Семёна, прошептал: «Вот и всё», – и перестал дышать.
Семён не помнил, как добежал до дома и растянулся при входе, споткнувшись об оставленные посередине коридора кроссовки.
При падении он боднул обувницу, стесал кожу на лбу, но почувствовал жжение, лишь когда пришёл в себя. За окном светало; значит, в отключке провёл часов семь – не меньше.
С шумом в ушах и дикой мигренью он доковылял до ванной, ахнул, увидев в зеркале и без того не слишком привлекательную, а сейчас прямо-таки уродливую физиономию, оплывшую, с корочкой крови. И застонал, вспомнив причину своего страдания – непостижимый бамц, к которому незамедлительно присоединились старые приятели шлёп и шмяк и стали воспроизводиться на репите.
Всё это было так несправедливо, так неправильно и больно, что Семён расплакался. Слёзы были горячими.
Пальцы нащупали смартфон, открыли ленту. Первая запись – очередной прыгун в «Квартете». В официальных СМИ про самоубийц не писали: то ли табу на любые упоминания суицида, то ли нежелание связываться со скользкой темой, зато пользователи«телеги» упражнялись в остроумии, предполагая в комментариях, что ЖК построен на месте старого индейского кладбища и без освящения всех четырёх «свечек» не обойтись. Куда менее иронично настроенные жильцы предлагали скинуться и обнести комплекс забором – последний прыгун приехал сюда самовыпиливаться, привлечённый дурной славой микрорайона. Третьи сухо информировали «продам квартиру недорого». Шутка или нет, но ценой никто не интересовался.
Семён решил съехать – хоть на другую окраину, в пригород, в хутор. Пусть лучше петухи по утрам будят и дерьмом несёт из соседского свинарника, чем такое…
Но найти сопоставимое по цене жильё стало проблемой. Квартиросдатчица, сварливая женщина лет шестидесяти, несмотря на вредный характер, назначила ему цену ниже среднерыночной. Вариантов дешевле или хотя бы вровень он не нашёл.
Семён перекатывал в голове, словно леденец во рту, мысли о том, почему эти люди решали закончить всё именно так, что заставило их прыгать и разбиваться, ломать кости и разбрызгивать кровь и мозг по асфальту, грязно, мерзко, неэстетично. Какая непостижимая причина служила катализатором?
– Мы болеем, – бормотал он. – Все болеем. У нас заканчивается энергия в аккумуляторах.
А потом напевал то «Нам некуда больше бежать», то «Ключ поверни и полетели», то «Накатила суть… Фа-фа-фа-фа»… Или истерично танцевал, с разбега врезался в стены, плюхался на пол и хихикал, изучая люстру.Веё жёлтых стеклянных сферах ему виделся хрустальный лабиринт, в котором хотелось заблудиться.
Он стал бояться выходить из дома. И возвращаться тоже. Всякий раз задирал голову: вдруг новый суицидник? Сиганёт точно на него и убьёт. Или, что хуже, распластается у ног, добавив в галерею навязчивых звуков «бах», или «бух», или какой-нибудь нештатный «бадабум».
Всё чаще Семёну казалось, что он сошёл с ума. Или вот-вот погрузится в сумеречное внеразумное состояние, избавляющее от любых треволнений. Не нужно переживать за растущие цены и урезанную зарплату, нет резона рефлексировать по утраченной любви (где она, где, милая Мила? давно и навек меня позабыла), вообще беспокоиться не надо – угодишь в психушку и будешь существовать на иждивении государства, ни о чём не парясь. И все эти шлёпы, шмяки и бамцы исчезнут, растворившись, как туман после восхода. Или останутся, но перестанут выводить из себя, превратятся в монотонный фон, словно ты живёшь в квартире рядом с федеральной трассой и давно не обращаешь внимания на круглосуточную какофонию за окном.
Рефлексии отвлекали от депрессии, от страхов, что дом, в котором он снимает квартиру, проклят, а вместе с ним – все его обитатели.
Мысли суетились, шмыгали туда-сюда дрессированными пуделями, работа валилась из рук, Семён не мог сконцентрироваться – его отвлекали видения падающих с высоты тел.Будто в слоу-мо они по-рыбьи разевали рты, пытаясь донести до него что-то крайне важное, необходимое, но он различал лишь длинные, несуразные гласные – «о», «е» и ещё, кажется, «у», а потом кадры возвращались к нормальной скорости, и прыгуны скоропостижно шлёпались, шмякались и бамцались – и Семён тоненько выл, и вытирал слёзы вперемешку с соплями рукавом пропахшей потом пижамы, которую он не стирал месяца два или три, он не помнил.
Телефон больше не звонил. Семён перестал отвечать неделю назад и не подзаряжал батарею. Без сдохшего гаджета было спокойнее, намного.
Он выкурил все сигареты, доел скоропортящиеся продукты – некоторые дурно пахли, но Семёна это не остановило, – и приканчивал запасы круп и консервов. Дошло дело даже до нелюбимой фасоли, оставленной предыдущими квартирантами, безнадёжно просроченной. Аппетита не было – Семён заваривал чай, готовил полкастрюли гречневой каши, поливал её кетчупом и, давясь, пропихивал в пищевод.
Он всё больше спал: заворачивался в одеяло, хотя ночи были душными, и проваливался в смутные мутные сны, подолгу блуждал в их бесконечных коридорах – там было спокойнее, чем в реале. Однажды Семён прочитал, что львы спят шестнадцать часов в сутки, и ощущал себя царём зверей – с той лишь разницей, что не надо выходить в саванну на охоту и заботиться о продлении рода.
Бам! Бам! Бам!
Вырвал его однажды из почти что анабиоза настойчивый стук.
Тррр! Тррр!
Это было резко, больно, лишне.
Бам! Тррр! Бам! Тррр!
В дверь то стучали, то звонили. Упорно и зло.
Семён не хотел двигаться с места, но испугался, что квартиру могут вскрыть, посчитав его умершим, или уехавшим, или пропавшим без вести; и, по-стариковски шаркая тапочками, обречённо щёлкнул замком.
– Ты почему, сволочь, на звонки не от… – осеклась квартиросдатчица, увидев его – потного, немытого и небритого, вонючего и бледного. – Ты чего мне тут срач развёл!? Притон мне на квартире устроил, наркоман проклятый!
Она оттолкнула Семёна и зашла, морщась и зажимая нос:
– Батюшки! Совсем одурел, в конец. Идиот! Урод конченый! Тварь!
Оскорбления сыпались одно за другим, и он покорно их принимал.
Хозяйка раздвинула шторы и распахнула окна– в комнату хлынул дневной свет, обнажая расставленную на полу и тумбочке немытую посуду, смятые полотенца и перепачканные салфетки, комья носовых платков, обёртки от конфет и чипсов – Семёну было лень заниматься уборкой, он не видел в этом необходимости.
– Выметайся из моей квартиры! Пакуй вещички и шарашь отсюда, пока я ментов не вызвала! – разрывалась домохозяйка. – Устроил мне тут! Мама родная! В общем, случай меня внимательно. Через два часа я вернусь, и ты мне отдашь ключи, квартплату за месяц и двадцать тысяч компенсации за то, что ты здесь натворил. Это ещё за месяц. И даже не думай слинять – у меня все твои данные есть, я на тебя не то что ментов, кого покруче натравлю, ты на такие бабки попадёшь – всю жизнь горбатиться будешь, чтобы расплатиться. Ты меня понял? Ты! Меня! Понял?!
Семён кивнул. Он не понимал половины слов – отвык от человеческой речи. В его голове реплики вздорной бабы звучали примерно так: «всю жизнь – шлёп!– будешь – шмяк!– расплатиться –бамц!»
– Ты чего молчишь?! Челюсти заело?! Давай, скажи что-нибудь!
– Я… съеду… скоро… – он сам удивился своему голосу, надтреснутому, чужому.
– Всё, – тётка поднесла к глазам часы, – мне пора. К полудню чтобы всё приготовил. Я в соцзащиту и вернусь.
Она демонстративно саданула дверью – не пожалела собственность ради эффекта.
Семён обвёл слезящимися глазами разор и раздрай вокруг, почесал затылок – волосы слиплись в колтуны – и поплёлся в душ.
Минут десять стоял под струями воды. Удивительно приятное ощущение, и ничего, кроме барабанящих по эмали капель, не слышно. Потом тщательно вымыл голову, поорудовал мочалкой в подмышках и паху, выскоблил грязь из-под ногтей, расчесал волосы, изучил себя в зеркале – а не так уж всё страшно, не всё – и начал искать чистую одежду.
В комнате смердело. Открытое окно не спасало – надо было убрать зловонные залежи, но Семён не хотел тратить на это время.
Он напялил майку и шорты, окинул напоследок логово взглядом, фыркнул и вышел.
На лестничной площадке никого не было. Семён постоял пару минут у входной двери, исследуя мир за мутным стеклом с любопытством энтомолога, а затем вызвал лифт.
Когда тот пролязгал на первый этаж и распахнул нутро, Семёну осталось лишь нажать на восемнадцатый, последний.
На вытянутом общем балконе ветер мягко толкнул его в лицо, солнце резануло по глазам. Семён проморгался, вдохнул глубоко, будто пытаясь уместить в лёгких вселенную, провёл пальцами по тёплому шершавому парапету и приготовился занести ногу, но вдруг заметил, что он здесь не один.
В противоположный угол балкона вжалась тощая девчонка лет тринадцати: сарафан цыплячьего цвета, несуразно толстые очки, рассыпанные по лбу созвездия прыщей. Судя по красным белкам и припухшим векам, недавно она плакала.
Девчонка увидела, что Семён увидел её, и немедленно рванулась вперёд, к краю – видимо, испугалась, что помешает. А он и не собирался ничего делать, просто присоединился бы, накручивая счёт летних покойников сразу до пяти, но таинственная внутренняя сила, не спрашивая разрешения, швырнула его навстречу девчонке. Семён ухватил готовую сигануть, перепрыгивающую последний барьер пигалицу за пояс и опрокинул на бетонный пол.
Он сам не понял, как это сделал. Но сделал…
Девчонка ушиблась и зарыдала, а Семён каким-то восемнадцатым чувством понял, что вместе со слезами из неё вытекает и решимость сделать шаг в никуда, с каждой горячей каплей. И, видя, как содрогается этот страшненький, неуклюжий птенец, он присел рядом, осторожно, чтобы не напугать, обнял девчонку и они стали плакать вместе. И этот плач был очистительным, сродни молитве, лучше душа, сильнее антидепрессантов.
Издалека, сквозь пелену тумана, стали пробиваться звуки.Семён различил машинный клаксон, гомон ребятни на детской площадке, резкие крики чаек, кружащихся над высотками. Это были живые, настоящие, не несущие внутри зёрна смерти звуки –такие же естественные, как шмыганье носом девчонки рядом.
Назойливый, высушивающий нервы хоровод шлёпов, шмяков и бамцев погибал, капал на серый бетон тёмными пятнышками, покидал измученную голову – навсегда…
– Эй. Э-эй, – он почти невесомо погладил девочку по волосам. – Ты чего такое удумала?
– Ничего, – прошелестела она.
– На надо всего этого, нет. Не надо этого ничего, – продолжил он и подумал, что несёт чушь. Но сейчас эти слова казались единственно верными.
– Не буду.
– Обещаешь?
– Обещаю…
Она подняла глаза – зелёные, с искоркой, совсем как у милой Милы – всмотрелась куда-то вглубь него, прошивая насквозь, пискнула: «Спасибо!» – и, подскочив, побежала – не к парапету, к выходу с балкона. И исчезла. Лязгнул лифт.
Семён минут пять посидел, вслушиваясь, не вернутся ли его фантомы,затем поднялся– вид сверху открывался чудный: за однотипными серо-синими башнями «Квартета» убегали к горизонту виноградники, шагали вдаль электроопоры, ползли по трассе разноцветные крошечные машинки.
– А не так уж всё и плохо, – подытожил он и шагнул в сумрак подъезда. Надо было торопиться – убираться в комнате. Жить в этом доме Семён дольше не собирался, но квартиру нельзя было сдавать в таком свинском виде – самому же стыдно…
Впереди ждала уйма дел, и Семён уже расставлял приоритеты: найти жильё, восстановиться на работе, поплавать в море.
В голове звучала нетленка «Наутилуса», и Семён тихонько подпевал: «Эта музыка будет вечной, эта музыка будет вечной, если я заменю батарейку…» и – впервые за месяц или даже больше – улыбался.
_________________________________________
Об авторе:
СЕРГЕЙ ЛЕВИН Поэт, прозаик, журналист, лауреат всероссийских и международных творческих конкурсов и фестивалей, автор более 10 книг для взрослых и детей, публикаций в журналах «Формаслов», «Волга. XXI век», «День литературы», «Север», «Веретено» и др.
скачать dle 12.1