Алиса Рахматова. РАССКАЗЫ

Редактор: Женя Декина


(два рассказа)



ДЕРЕВО БЕЗ КОРНЕЙ



В последнее время Дима просыпается часа в четыре утра и не может больше уснуть. Он лежит, меняя положение тела или замирая под пододеяльником. Подходит к окну, выглядывает, как пернатый подкидыш из чужого гнезда. Он знает, что есть на свете ещё пара глаз, сухих и воспалённых, так же вглядывающихся в темноту в часы тишины.
Отчего-то Диме не хочется ничего делать в эти часы. Часто по ночам он один, но иногда долгие ноги Марины перерезают кровать, как рельсы, и ему не находится места. Он идёт в кухню и там полощет горло, запрокинув голову, а затем выпивает немного воды.
Так происходит почти каждую ночь с тех пор, как Дима получил это письмо.

Он вскрыл его сразу, тянуть было нечего. Ему странно было получить настоящий конверт, таких он никогда не получал. Дима привык, что почта прячется за мигающей иконкой на экране компьютера. И вдруг – такое вот, настоящее … Обратный адрес был незнакомым, а вот фамилию он, конечно, узнал и сразу представил руку, выводящую эти буквы, сухую, обескровленную, но ещё твёрдую.
Дима прочёл письмо один раз, и с того времени оно лежит на его столе, выглядывает из вспоротого брюха конверта. Он так и не знает, что ему делать, ничего не решил. Думать об этом не получалось, стало казаться, что и не нужно уже.

День уже начинается, Дима слышит, как, просыпаясь, шумно втягивает воздух Марина. Сейчас она войдёт в кухню, морща лицо, и, кутаясь в халат, спросит: «Тебе опять не спится?» Он думает, что нужно прилечь ненадолго, скоро уже на работу.

***

День казался ему странным. Дима возился с графиками и схемами, а из головы у него никак не шло то лето, когда он видел Её тонкие руки в последний раз. Ничего особенного, лето как лето, последнее в том городе. Руки затягивают на Диминой груди ремни рюкзака, машут увозящей его машине и спешно закрывают дверь подъезда. Бабушка встречает его, смотрит не отрываясь ему в лицо, не зная, как ослабить ремни рюкзака, вертит их и так, и эдак. Дима очень хочет спросить её, надолго ли к ней приехал, но молчит. Второй раз задать это вопрос ему захочется через три месяца, но будет уже незачем. Что-то решилось там, на том конце провода. Бабушка, сердясь, что-то охала в трубку и, прижав пальцы ко рту, оглядывалась на него. А потом шла после этих переговоров и обнимала мальчика, растерянно глядя влажными глазами поверх его головы. Страшно и непонятно ему было тем летом. В сентябре Дима пошёл в новую школу и больше не уезжал из этого города.

Бабушки уже давно нет. Домашний телефон Дима давно отключил, но вот почта… Оказалось, почта ещё сохранила эту призрачную связь. И снова переговоры, но на этот раз от него ждут обратного, не того, что ждали тем летом, 16 лет назад. Дима сам не замечает, как забывает о работе и смотрит куда-то в сторону застывшими глазами. Кажется, никому там до этого нет дела.

Дима вернулся домой поздно, поскольку работу пришлось переделывать несколько раз. Марина была у него, это он понял сразу – в прихожей стояли её ботинки, тянули острые носы в разные стороны, словно что-то вынюхивая. Он разулся и сразу прошёл в комнату, не снимая шарфа и пальто. Она сидела за письменным столом, в халате, целиком уместившись в кресле, покачивалась на регулирующей высоту перемычке. Она подняла глаза на Диму. Подбородок её прятался за большими круглыми коленями. Марина вообще была очень основательной в своём телесном бытии. Она была стройной, высокой; части её тела были крупными, а волосы очень кудрявыми. Из-за них её голова казалась больше. Она сидела и ничего не говорила. На столе перед ней лежал пустой конверт и колкой загогулиной рядом с ним громоздилось письмо. Дима ничего не сказал. Сразу ушёл в кухню, достать из пакета купленные продукты.

Через какое-то время в дверях появилась Марина и застыла там, прислонясь к косяку. Он грохотал коробками и шуршал пакетами, словом, не давал ничему быть произнесённым. Наконец остановился и уставился в окно.
Она мягко (сколько могла мягко, Дима это оценил), сказала:
– Слушай, она же твоя мать…
Он сразу подумал, что это было самым подлым, что могло заставить сказать её не к месту участливое сердце. Он молчал, смотрел в тёмное окно и ничего в нём не видел.
– Она пишет, что ей уже совсем плохо. У неё, кажется, совсем никого нет…
Дима резко проговорил:
– Да? А у меня?
Марина отшатнулась. Она постояла ещё немного, а потом ушла в комнату.
В этот вечер они легли спать, почти ничего не говоря друг другу.
– Выключи свет, – попросила она и взяла Диму за руку, крепко, поперёк кисти.
Немного полежала и вдруг как-то горячо зашептала в его сторону:
– Слушай, ты, наверное, прав. Она же бросила тебя…
Он молчал.
Следующий день был выходным. Дима лежал, глядя в потолок, и ждал, когда Марина проснётся. Защебетал её будильник, и она, раскинув локти, стала потирать кулаками глаза. Дима прижался к её белому круглому плечу, выглядывающему из рукава сорочки.
– Зачем тебе сегодня будильник?
– Ко мне детей привезут, я тебе не говорила? – растягивая слова, проохала Марина.
«Нет, не говорила».
– Наверное. Я, видимо, забыл.
Дети Марины жили с её бывшим мужем и его новой женой. Дима ни разу не видел их. Он всё время забывал о том, что они есть, как и о том, что Марина старше и что там, за пределами этой квартиры, у неё есть другая жизнь.
Марина быстро собралась, выпила чай и, всё ещё жадно и судорожно потягивая ноздрями и ртом воздух спросонья, пошла к входной двери. Он вышел в коридор проводить её.
– Сегодня они у тебя ночуют?
Она, согнувшись, как метла с переломленным хребтом, надевала ботинки.
– Ах-ха, – она всё ещё позёвывала.
– Завтра придёшь ко мне?
– Наве-е-ерное.
Марина выпрямила тело, согнутой в локте рукой притянула Диму за шею и поцеловала.
Он остался один.

––––––––––––––––––––––

Когда Дима вернулся в комнату, уже было почти светло. Письмо по-прежнему лежало на видном месте. Он смёл лист в ящик стола и задвинул его. Конверт он хотел выбросить, но уставился на обратный адрес. Место, из которого письмо отправили, было совсем рядом, в соседнем городе. Что-то словно собралось в нём. Делать в тот день особо было нечего, и Дима, не заметив, как принял это решение, стал собираться.
Он думал, что ехать в этот город, конечно, незачем. Добрался быстро. Когда автобус подъезжал к вокзалу, стёкла покрылись мелкими осколками капель – на улице накрапывало. Дима натянул на голову капюшон куртки и вышел на улицу. Пока ждал такси, осмотрелся. Возле вокзала городок выглядел уныло. Здесь лепились двухэтажные домики, серо-белые, как заплывшие лица тяжело спящих детей. Он закурил, и всё вокруг будто затерялось в дыму.
Когда такси привезло Диму к выбеленному зданию с бледно-розовым крестом на боку, он вдруг как-то сник. Таксист вопросительно и раздражённо уставился на него через плечо, и он вышел.

Дима оказался прямо возле витой решётки ворот и сразу же, не оглядываясь, перешёл на другую сторону дороги. Там сел на какую-то лавочку и закурил. До того момента он не знал, зачем едет сюда. И теперь, когда обратный адрес, выведенный на конверте, воплотился в это невысокое здание перед ним, он растерялся.
Дима докурил и осмотрелся. Оказалось, он сидел на скамейке пустой детской площадки. Позади был пятиэтажный жилой дом, справа – гаражи, слева вдалеке виднелся небольшой одноэтажный павильон, облицованный синими дутыми стёклами. Над ним висела большая красивая вывеска «ЦвеТЫ». Дима направился к ней. Немного успокоился. Всё стало казаться ему очень логичным, правильным. Нужны цветы. Он вдруг подумал, есть ли у неё ваза?

В павильоне было тихо. На стеклянных полках стояли маленькие горшки с растениями. В глубине было небольшое пространство, отделённое стеклянной дверью, за ней в больших вазах стояли срезанные цветы. Из-за белого прилавка на Диму смотрела высокая скуластая девушка с пухлыми губами. Волосы её были собраны в гладкий хвост над затылком.
– Здравствуйте! – звонко сказала она.
Он рассматривал растения, прохаживаясь по магазину.
– Вас что-то определённое интересует? – спросила она.
Дима медленно подошёл к ней, продолжая оглядываться. Девушка стала указывать длинным ногтем в разные стороны и рассказывать о цветах. Он вертелся и не знал что выбрать. Наконец, она сняла что-то со стеклянного стеллажа и поставила на прилавок.
– Вот ещё, посмотрите, нам недавно привезли. Тилландсия.
Дима нагнулся к прилавку и увидел маленькое растение с острыми конусообразными отростками.
– Это растение без корней.
– Как же оно питается?
– Через листья, его опрыскивать нужно. Вместо корней у него сухое основание, с помощью него оно прикрепляется к другому дереву и так живёт. Но это в природе. А дома его можно прилепить на что угодно клеем. Вот это такой изящный вариант: тилландсия на кристалле, – она взяла подушечками растопыренных пальцев фиолетовый камень с неприступными острыми гранями и подняла его до уровня глаз.
Он только тогда заметил, что растение, как беспомощный карлик пригибается к каменному выпуклому основанию. Как к безжизненному холодному животу. Дима застыл. Девушка полюбовалась растением ещё немного и убрала обратно в стеклянную нишу.
– Можно его почти на что угодно прикрепить, – говорила продавщица, поправляя что-то в стеллаже, – например, на винную пробку…
Внутри у него что-то сжалось. Стало вдруг противно и зло. Не дожидаясь, пока она повернётся, Дима выскочил из магазина. («Хватит! Хватит с меня!», «Зачем, зачем, зачем?!»). Ему хотелось бежать прочь, скулить и плакать. Он рванул на вокзал. Ему вдруг стало ясно, что ни в какой хоспис он больше не вернётся.
Дома Дима опять сел за стол, снова перечитал письмо и разрыдался.
До вечера воскресенья он не выходил из дома, слонялся из угла в угол и курил. Потом, наконец, врос в табурет на кухне и сидел там, пока не пришла Марина.

***

Марина зашла, что-то напевая, выразительно посмотрела на Диму и согнулась над пакетом, выкладывая что-то на стол.
– Сбагрила? – голос его звучал низко и хрипло.
– А? – она приостановилась и из этого согнутого положения уставилась на него.
– А, ага, – улыбнулась она и снова зашуршала чем-то. – Я завтра вечером иду к Юле. Пойдёшь со мной?
Дима сидел как каменный. Истлевшая в серый столбик сигарета обрушилась на стол. Марина этого не заметила. («Ни черта она не замечает»). Она опять принялась напевать.
– Пшла вон, – процедил вдруг Дима, сквозь сжатые зубы, глядя на её шею, поднимающую и опускающую уложенные кудри.
– А? – она выпрямилась. Её рот приоткрылся, и нижняя губа будто немного отвисла.
– Вон пошла, тварь! – заорал он и, не помня себя, вскочил.
Марина быстро, растерянно оглядываясь, отступала к двери, хватая свои вещи. Дима наступал. Она, не глядя на него, не говоря ни слова, как будто была согласна со всем, сунула ноги в ботинки, примяв задники пятками, и, набросив пальто на плечи, выскочила из квартиры.
Щёлкнула дверь – и он остался один.

–––––––––––––––––––––––

Той ночью Диме снилась Она. Почему-то Она сидела в газетном киоске, белом, с маленьким окошком, в проёме которого проступал овал Её бледного лица, седые волосы и тусклая шея. Киоск вдруг поплыл, удаляясь от него. На сумрачный проём, как голубая льдинка, надвинулась створка окошка. За ним обозначился тёмный глаз, и все цвета поблекли, словно растворяясь в тумане.



САМЫЙ БЛИЗКИЙ ЧЕЛОВЕК

Правда была в том, что Олег не помнил, как это случилось. Только мелькнувшую где-то справа тень, обжигающий всплеск солнца на лобовом стекле и отчаянно завертевшийся пятачок асфальта. А потом и вовсе помнить было уже нечего. Разве что механические вспышки хриплого голоса по рации. Его, конечно, оправдали: женщина шла по обочине, в месте неположенном. Навстречу ехал грузовик. Громадное тело его едва умещалось на полосе и Олег рассказал, как качнулось оно ему навстречу, огибая какую-то выбоину на дороге, и как прижался он к обочине, не успев сообразить, что там замерла у самого обрыва женщина. О незаделанной яме на дороге никому помнить, конечно, не хотелось, и полицейский мрачно и почти безадресно выругался. Олегу кивали, косились на обочину. Там обрывались в овраг глиняные отпечатки: обуви и, слабее, – ладоней. Всем было понятно, что этого было не избежать. Видимо, женщина отшатнулась от приблизившейся машины и не удержалась. Она, в общем-то, была в порядке. Обвинений выдвигать не стала. Вроде бы как сама виновата.

Обрыв был глубоким. На дне его, как почерневшие, бессильные уже зубы, выступали из земли большие камни, покрытые глиной и мягкой грязью. На склоне росла пучками, как-то густо и беспорядочно, сухая трава и тонкие жёлтые уже деревца с немощными хрусткими веточками. Падая, женщина угодила в куст голых прутьев – он и смягчил падение. Так и запомнил Олег ту минуту – её тело, лежащее на спине, раскинутые голые до бёдер ноги и странно вывернутая рука. Колени её выступали как живые позвонки. У Олега закружилась голова и на секунду она показалась ему слитой воедино с этим кустом. Словно перед ним была громадная и уродливая каракатица в длинной колючей щетине, передвигающаяся животом вверх.

Женщина почти беспрерывно кивала, расписываясь в протоколе уцелевшей рукой. С Олегом они не говорили, она будто смущалась и виновато морщилась, придерживая пальцами плечо, на котором безвольно висела длинная рука. Потом её увезла скорая и Олег постепенно остался один. Странно было сесть снова за руль, всего через пару часов после всего.

–––––––––––––––––––

Несколько дней после происшествия Олег вёл себя боязливо-доброжелательно, точно оглядываясь. Сам не знал почему и время от времени грустно замирал, заставая себя в непонятной робости.
В скупых виноватых выражениях он рассказал об этом коллеге, Галине.
– Я всё о той женщине думаю. Как же я её не заметил?
– Ты себя не ругай. Тут не виноват никто.
– Да, но… Мог бы и увидеть, догадаться, что кто-то может решить по обочине пойти, – Олег отстранялся, отворачивал лицо от Гали, исподволь поглядывая на то, как она реагирует.
– Нет, ты не обязан был. И потом, ты же мужчина. У вас периферическое зрение вообще не развито. Она же не сильно пострадала, так?
Олег кивал.
– Ну и всё!
Галина работала в том же детском онкологическом диспансере, что и он, штатным психологом. Обращались к ней редко, и почти вся её работа сводилась к организации мероприятий по сбору средств, в чём Олег всегда ей помогал. В его прямые обязанности это, конечно, не входило (он занимался документами и вёл дела с социальными службами), но совместное с ней дело давало Олегу ощущение причастности к чему-то важному. Галину хорошим психологом он не считал, но она была ему симпатична. Было что-то успокаивающее, правильное в её жизни. То, как она рассказывала о муже, упрямом, добродушном, с её слов. То, как беззлобно, почти радостно, шутила она над своей громоздкой фигурой.

Олег был неизменно вежлив со всеми, с кем приходилось иметь дело: с родителями детей, администрацией больницы, городскими чиновниками. В конфликтных ситуациях ему всегда удавалось нащупать нишу, из которой он мог подавать свой спокойный голос, и чужой гнев почти радовал его, он в те минуты любил себя больше, потому как чувствовал  своё превосходство над гневающимися. В конечном итоге это чувство он часто путал с сострадательной любовью к другому.

***

– Развожусь.
Галя обрушила стопку картонных папок на его стол. Сразу стало понятно, что зашла она именно для того, чтобы резко выдохнуть это слово и обмякнуть в кресле. Олег недоверчиво и криво улыбнулся. Нерешительно потянулся к папкам.
– Этим помощь нужна материальная, – поспешно пояснила Галя и замерла, по-птичьи нахохлившись.
– Ты как?..
Говорить было неловко оттого, что Олег не знал, что должен чувствовать. Каждое слово почему-то казалось ему неправдой. Она зло усмехнулась и махнула бессильной ладонью, точно отгоняя что-то от щеки. Несмотря на полноту её тела, щёки у неё были впалыми, с очень рельефными и высокими скулами. Точно всё, что было мягкого в её лице, подобралось и сбилось на выступающих косточках.
– Пригласи меня в гости? Мне бы поговорить… Можно?
Олег кивнул и снова смутился, пытаясь вызвать на поверхность лица сострадание.
Вечером она сидела у него в кухне и, захмелевшая, громко и жестоко высмеивала свою жизнь. Олег возился у плиты. Время от времени он, оборачиваясь, кивал, но всё никак не мог сосредоточиться на том, что Галя говорит. Требовалось улыбаться: взрослые, строгие, умные люди, какими они были в тот вечер, так и делают. Так и застывал он с широкой улыбкой, в оскале которой темнел пустой провал – у Олега не было бокового зуба.
Галя говорила всё громче и громче, пока Олег не прижал дрогнувший указательный палец к губам и не кивнул на стены: «Соседи».
– Он мне изменял, Олег.
Олег вздрогнул и сморщился, дескать: «Как так можно?»
– Он! Этот… Понимаешь?
За этим была история. Короткая, рассказанная злым и смущённым голосом.
Олег кивал и отчего-то отводил глаза.
– Ты вот изменял?
– Да мне сейчас особо и некому, – он неуклюже расхохотался, потом мотнул головой и добавил: Извини… Нет, не изменял.
Галя внимательно посмотрела в его сморщенное лицо и кивнула:
– Ты прости, что так всё… вывалила. Я соберусь.
Она устало потянулась.
Мало помалу голоса становились глуше, лица мягче, в комнате темнело… Галя вдруг аккуратно уложила ладошку с собранными маленькими пальцами на бедро Олегу и подалась к нему. Жарко и сладко пахнуло от её плеч, и Олег в каком-то тихом воодушевлении закрыл глаза. За окном что-то скрипнуло, точно кто-то зловеще заскрёбся, просясь внутрь ­– должно быть, чиркнули ветви дерева по стеклу.
Галя влажно дышала в его лицо и прижималась. Её ладони беспокойно оглаживали ему грудь, живот… Наконец, она, точно с отчаянным усилием, переместила их ниже. Олег замер. Там, где, как бесприютные мыши, сновали ладони, не было ничего. Будто эта часть его тела не существовала, будто ниже живота был провал, пустота, холодная, дымная…
Он ухватил Галины запястья и сказал, выровняв дыхание, будто бы стремясь справиться с возбуждением:
– Галя, нельзя нам. Мы же с тобой работаем вместе. И вообще… Понимаешь?
Галя кивала, неловко посмеивалась, прижимая пальцы к переносице, точно удивляясь, как о таких очевидных вещах она не подумала.
Олег проводил её, едва заметно поторапливая, ему не терпелось остаться одному и забыть о том страшном, пустом… Хотелось зажечь свет и убрать разметавшуюся по столу грязную посуду. «Правильно, всё правильно», – думал он с облегчением, – «А иначе – как?».
Галя сделала вид, что ничего не случилось, и на работе привычно улыбалась ему. И всё же Олегу казалось, что к её губам теперь припечатана не то усмешка, не то какое-то злое удивление.

––––––––––––––––

Ночи стали длиннее, иссохли и вытянулись точно тела умирающих женщин. Грустно смотрели недвижные звёзды, болезненные, жёлтые. Олег не спал несколько ночей, ворочался в накатывающей духоте. Вялые руки, живот, гортань, от жажды точно глухо шипящая, казались незнакомыми. Всё громче и громче стучалась память о той женщине, сорвавшейся в обрыв. «Это вина. Я ведь не извинился даже…» – трусовато оглядывался на тот день Олег. Он хмуро и упорно зажмуривался, но сон всё не приходил.
Узнать, где она живёт и даже, где работает, было нетрудно. Рассчитав её примерное время возвращения, Олег сел на розовую потрескавшуюся лавочку во дворе. Его видно почти не было – скрывали листья разросшейся сирени, листья с плавно очерченными формами и острыми вершинами.
Он узнал её фигуру со спины. Жёлтые, будто выцветшие волосы и такого же цвета блузка. Обычные, с ничем не примечательными коленями, ноги, обутые в спортивные мокасины. Бёдра с нежной полнотой, скрывающиеся за неширокой юбкой, сшитой будто из плащёвки тёмно-зелёного цвета. Талия, ни тонкая, ни широкая и грудь… Мягкая, выступающая под обтягивающей её тканью, колышущаяся от малейшего движения. Женщина уже успела немного загореть, только правая рука была бледной и будто бы немного худее, чем другая. Он замер, впился в её ссутулившиеся плечи (она искала ключ в сумке) и долгие несколько секунд не мог оторваться. С трудом ему удалось сбросить некстати навалившееся оцепенение.
– Извините, пожалуйста!
Женщина обернулась и замерла. Узнала. Лицо её приняло тревожное выражение. Робкая, кривая улыбка всплыла на нём.
– Здравствуйте…
Олег остановился в паре метров от неё. Ближе он не подошёл.
– Как вы?
Женщина быстро, точно отчитываясь, рассказала, как заживает рука («Вот вчера уже и гипс сняли») и всё время повторяла: «Уже всё хорошо!», отводя глаза. На щеках у неё были округлые пятнышки – веснушки, которые не исчезают даже зимой. Они расплывались по коже, точно перекошенные.
Олег снова замер, вымученно улыбаясь, точно одобряя её. Слова его в соседстве с её, беспокойными, робкими, звучали полновесно и уверенно. Уже почти принуждая себя, он проговорил:
– Я извиниться хотел перед вами…
Не дав ему закончить, женщина замотала головой и зачастила:
– Да нет, нет, я сама, это же я шла… там, где нельзя было. Хорошо ещё штраф не заставили платить.
Что-либо ещё сказать было невозможно. Олег кивнул и улыбнулся, указывая глазами на её плечо:
– Выздоравливайте!
Как-то само вышло, что прозвучало это будто свысока, точно в своём сострадании он снисходит до неё, непутёвой.
Женщина широко улыбнулась в ответ и кивнула.

–––––––––––––––

Следующей ночью он проснулся от томительного, тяжёлого напряжения в низу живота. Заострённым бугром дыбилось там, внизу, пульсировало и ныло. Олег задыхаясь сбросил с себя покрывало, быстро стянул трусы и коснулся себя. Всплыла картина: тело той женщины и её беспомощно открытый рот…
Он сжимал и потряхивал член, сладко и стыдно морщась. Его рука была её рукой. Гибкой, с длинными скользящими пальцами. Алела дряблая чёрточка влагалища перед глазами, плыла навстречу, как сощуренный глаз, поднималась из разросшегося куста в том овраге. Её тело, сведённое судорогой, дыбилось мостом, дряблый живот выгибался. Ступни и ладони прочно впечатались в землю…
В завершающий момент весь он, будто бы перестав существовать, подался за вздрагивающим органом, стал его ослеплённой тенью. А потом наступил сытый и одичалый покой.
Проснулся Олег поздно.

***

С работы Галю неожиданно пришёл забирать муж. Она говорила о чём-то с девушкой в регистратуре, механически улыбаясь, а он стоял позади и ждал. Галя обернулась к нему: «Идём?..», и увидела Олега. Олег замер, что-то стыдное, смутное нахлынуло на него. Галя быстро отвела глаза, и он вдруг, широко улыбнувшись и выпрямив плечи, подошёл к ним. Он кивнул смешавшейся Гале и протянул руку мужу: «Олег».
Галя, всё так же, глядя куда-то в сторону, проронила: «Мы торопимся уже» и двинулась к дверям. Он смотрел ей вслед с мрачным и злым превосходством: «Дура. Простила, значит».

––––––––––––––––––––––––––

Несколько ночей он снова открывал глаза, крупно вздрогнув всем телом, и долго таращился в темноту. Бессонные часы длились всё дольше, и Олег не понимал, как избавиться от себя и забыться. Теперь, правда, было иначе. Обречённо ждал он чего-то, точно уже что-то понял, только не успел пережить.
В одну ночь, после мутного, душного и белёсого полусна, он вдруг совсем очнулся, и в нём словно разлилось что-то едкое, обжигающее.  Приближался рассвет. Воздух становился тоньше и холоднее.
Глухо обрушилось на него: «Я видел её».
Он закоснел, застигнутый стыдливой памятью: «Я видел, как она шла по обочине». В одну секунду вспомнилось ему её приближающееся тело, растерянно отступающее в сторону, и отчётливое близкое колыхание мягкой округлой груди под одеждой. Вспомнилась вспышка надменной горькой злости («Ну куда прётся?!») и хищное, сладкое чувство власти над нею. Как в пояснице воображался толчок от столкновения железного, твёрдого и её колышущегося тела, когда он свернул, тесня её к обрыву. Как дрогнула её круглая грудь, и выгнулось, уворачиваясь, длинное, стройное бедро.
Его лицо застыло. Олег чувствовал, что оно будто голое, точно с него содрали кожу.

––––––––––––––––––––––

Он сидел весь вечер перед её домом и не знал, зачем он там. Знал, что сказать ей о том, что понял, никогда не сможет. Но сидел и сидел, будто она, прячущаяся в какой-то из квартир, самый близкий ему человек в этом мире.







_________________________________________

Об авторе:  АЛИСА РАХМАТОВА 

Родилась в 1990 году. Писатель, филолог, литературовед. Преподаёт литературу в вузе.скачать dle 12.1