ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Дмитрий Лагутин. В САРАЙ!

Дмитрий Лагутин. В САРАЙ!

Редактор: Юрий Серебрянский


(рассказ)



– Может, все-таки останешься? – спрашивала мама. – Охота тебе…
– Лена, парню нужно пространство для маневра, – строго осаживала ее тетя. – Иди, Антон.
Антон метался по квартире в поисках шапки – вывернул все карманы, обшарил рукава всех курток, перерыл корзину с перчатками, вытряхнул сумку и даже заглянул под обувницу – для этого пришлось виском прижаться к полу.
Под обувницей, в темноте, толпились, тычась друг в друга клетчатыми носами, тапки. В глубине белел аккуратно скрученный кабель. Под ближайшим тапком что-то поблескивало.
– Мам, ключ нашелся!
Антон поднялся, дунул на ключ – черную пластиковую каплю с металлическим кружком в центре – и положил на полку.
Ключ пропал неделю назад, и каждый вечер мама ждала, что в подъезд влезут злоумышленники – проходя мимо двери, она прислушивалась, или даже останавливалась, заглядывала в глазок.
Антон услышал, как она выдохнула.
– Лена, я же тебе говорила! – Торжествующе воскликнула тетя. – Береги себя, нервные клетки не восстанавливаются. За ключи!
Коротко звякнули бокалы, телевизор перестал разговаривать и запел.
– Лена, сделай громче! – крикнула тетя.
В квартире пахло мандаринами и серой от бенгальских огней, везде горел свет, пестрые блики от гирлянды танцевали по стене коридора, по мутному стеклу дверей. Телевизор запел чуть громче, тетя потребовала еще, телевизор закричал что было сил:
– С новым годом!
– Танцевать будем! – перекрикивала его тетя, гремя стулом. – Танцевать будем, систер! Антоха, выпей бокальчик!
– Лиза! – обрывала ее мама. – Ну-ка перестань!
– Шестнадцать лет парню! Лучше дома, чем…
– Пятнадцать еще!
Тетя, вышедшая в коридор с бокалом шампанского в руке, задумалась.
– Да, раз пятнадцать, то не стоит.
Антон посмотрел на нее из-под потолка – чтобы дотянуться до верхней полки и продолжить поиск, пришлось влезть на стул и привстать на носки, уцепившись за полку рукой.
– Альпинист, – предостерегла тетя, – полку не сорви.
Она осушила бокал и вернулась в зал.
На полке была шапка – но не та, которую Антон искал, а старая, с пушистыми ушами, которую он носил два или три года назад, вся какая-то помятая и неприятная на ощупь. Антон с горечью посмотрел на нее, перевел взгляд на часы – десять минут второго! – натянул шапку на голову, отвернувшись от зеркала, влез в ботинки, заглянул в зал и помахал рукой.
– Я побежал.
Мама, освобождающая на столе место для очередного блюда, остановилась.
– Во сколько вернешься?
– Ма-ам.
– Все время у Дениса будете?
Антон кивнул.
– Ну, – добавил он, – на площадь, может, сходим.
– Будьте аккуратней.
Антон снова кивнул, помахал тете, ломающей над бокалом плитку шоколада, и в следующее мгновение несся по подъезду, перепрыгивая через ступени. Из квартир доносилась приглушенная музыка, на балконе между этажами курил сосед в новогоднем колпаке. Увидев Антона, он приветственно поднял руку.
– С новым годом! – крикнул ему Антон, пролетая мимо.

Во дворе было тихо и безлюдно, половина фонарей не горела, но ярко светила луна, и огромные сугробы, обледенелые прутья забора и точно из гипса вылепленные кроны деревьев серебряно мерцали. От скрипа под подошвами и далекого эха музыки, пульсирующего со всех сторон, тишина казалась только плотнее. Большинство окон горело, в них переливались огни, показывались макушки елок, рябили голубые экраны телевизоров. Из-за домов долетали хлопки салютов, и несколько раз над крышами разворачивались и гасли разноцветные пятна. Антон бежал дворами, поскальзываясь – а когда срезал путь через газоны – проваливаясь по колено – спотыкался, дышал шумно, и дыхание вырывалось облачками белого пара. Шапка щекотала уши, лезла на глаза, ее приходилось поправлять.
За всю пробежку Антон не встретил ни одного человека – и когда впереди, под фонарем, в самом центре широкого, ослепительно белого круга, точно под прожектором или лучом софита, показалась одинокая, пританцовывающая на месте фигура, Антон сразу понял, что это Денис – хотя они и договаривались встретиться чуть подальше, в арке.
– Антонио, – проворчал Денис, не переставая пританцовывать. – Так дела не делаются.
– Извини, – выдохнул Антон облачко пара, поправил сползшую на глаза шапку и пожал протянутую для приветствия ледяную руку. – С новым годом.
– Что за шлем? – спросил Денис, разворачиваясь и шагая в сторону арки. – Чтоб не узнали?
Антон хмыкнул, заспешил следом.
– Потерял свою… – пояснил он. – Вроде только перед глазами мелькала, а тут…
В следующем дворе было шумнее, из-за крыш теперь не только вставали пятна света, но и показывались, разлетались в стороны и вдруг исчезали, точно тонули в воде, крупные искры. Небо было чистое, почти черное, по нему рассыпались редкие звезды. Все громче играла музыка – и даже стали попадаться компании с бенгальскими огнями и санками. Крыши озарялись разноцветными вспышками, некоторые окна были распахнуты, и за ними пели.
– Я уже коньяка бахнул, – похвастался Денис, повернулся к Антону и дохнул. – Четыре звезды!
Антон уважительно покачал головой.
В следующем дворе людей было совсем много, вдоль тротуаров жались друг к другу наспех припаркованные автомобили, дежурили несколько таксистов – из-под бамперов волнами растекался по снегу белый дым, в салонах горел свет, моторы негромко тарахтели. А когда дома расступились, и двор остался позади, на Антона обрушилась лавина из огней и звуков – по ту сторону улицы, отгороженная рядком клумб, которые теперь тоже были обвиты гирляндами, разворачивалась сверкающая, шумная, запруженная людьми площадь, в центре которой, напротив колонн Дворца культуры возвышалась огромная ель. Ель медленно вращалась вокруг своей оси и блестела тысячей игрушек – которые весь декабрь мастерили учащиеся ближайших школ.
Гремела музыка, толпа пребывала в постоянном движении, то тут, то там возникали хороводы, разрастались, вбирая в себя все больше людей, сталкивались с другими такими же хороводами и таяли. С ледяной горы, пристроившейся на краю площади, у парка, сплошным потоком неслись санки, ледянки, кто-то съезжал на кусках картона, кто-то катился кубарем, на гору со всех сторон карабкались, толкаясь и взвизгивая, дети – и гора была похожа на муравейник.
Вокруг площади вставали фонари, между ними были натянуты в несколько рядов гирлянды, над Дворцом культуры взрывались, распускаясь исполинскими бутонами, салюты, огни описывали дугу за дугой и плыли вниз, оставляя после себя бледные дымные хвосты. Со всех сторон к площади стекался народ.
– Обойдем? – спросил Антон.
Денис фыркнул, перебежал улицу, протиснулся между клумбами и исчез в толпе. Антон бросился за ним.
Ему показалось, что он пробирается сквозь чащу леса, только лес этот – живой, и вместо листвы шелестит куртками и пуховиками. Со всех сторон прямо в уши ему кричали, смеялись, пели, звали кого-то, свистели. Повсюду мелькали улыбки, блестящие глаза, красные щеки, шапки, шарфы, воротники и капюшоны, плюшевые бороды и толстые серебряные косы, лицо то и дело обдавало теплым паром. Антон протискивался, вытянувшись в струну, прижав одну руку к животу, а другую, чуть согнутую в локте, выставив перед собой, ладонью вперед – словно раздвигал ветви деревьев. Он без остановки извинялся, улыбался смущенно, но все равно наступал на чьи-то ноги, задевал кого-то плечами, натыкался на чью-нибудь спину и один раз даже едва не опрокинул поднятую кем-то бутылку шампанского. При этом ему, однако, становилось все веселее, он поддавался общему настроению, с восторгом смотрел на встающую над ним елку, обвешанную игрушками, на то, какая она пышная и могучая, как сверкает и искрится, почти чувствовал холодный запах хвои, три или четыре раза влюбился с первого взгляда и столько же раз отругал себя за робость – и когда елка осталась позади, а толпа вдруг растаяла, открыв перед Антоном вход в парк и довольного Дениса, стоящего, руки в карманы, у самой ограды, Антону даже досадно стало оттого, что надо куда-то еще идти, и захотелось вернуться в теплую шумную толчею, даже, может, запеть что-то вместе со всеми и оказаться втянутым в какой-нибудь особенно веселый хоровод.

После площади шли через парк, и в нем сперва тоже было шумно и людно, тоже играла музыка, из-под снежных колпаков оранжевым горели фонари. Дети лепили снеговиков, кидались снежками, взрослые стояли вокруг скамеек, жгли бенгальские огни, хлопали шампанским.
То и дело с ветвей ссыпался – медленно, стекая серебристыми потоками – снег, искрился в свете фонарей, сквозь путаницу крон проглядывали звезды, светила луна – и чем глубже Антон с Денисом проходили в парк, тем луна, казалось, светила ярче, хотя дело было, конечно, не в ней, а в том, что редели фонари, расплетались, убегая в стороны, скользкие, выложенные плиткой дорожки, и людей становилось все меньше – где-то в темноте вдруг вспыхивал бенгальский огонь, кто-нибудь смеялся или затягивал песню, но обрывал, не встретив поддержки.
Антон обернулся и увидел далеко позади, за деревьями, дробные огни площади. По парку летало, рассыпаясь и затухая, эхо – но казалось, что музыка играет где-то далеко-далеко, на краю земли.
– С новым годом! – крикнул кто-то из темноты.
– С новым годом! – крикнул в ответ Денис и ускорился, подтягивая Антона за локоть.
Сквозь темноту проступали, переплетаясь, белые вензеля – снег клонил ветви вниз; луна была, точно в воротник, укутана в пушистый серебряный ореол, и казалось, что она спустилась ниже и плывет сквозь кроны – заслоняя собой тонкие ветви и перекатываясь через толстые.
Эхо музыки становилось все тише – самым громким звуком был теперь скрип снега под ногами – а потом и вовсе превратилось в равномерный низкий гул, и можно было решить, что это не музыка, а стучит где-то далеко поезд – тем более что, едва впереди деревья стали редеть и за ними забелел первый прожектор, над парком пронесся протяжный, мечтательно-грустный гудок.
– Прикинь, – сказал Денис, шмыгая. – Кто-то сейчас в поезде.
Антон представил себе тесное купе, мягко раскачивающийся пол, приоткрытое окно, в которое со свистом врывается холодный воздух, тусклую лампу под блестящим белым потолком…
– Слушай, – протянул он, – а ведь сейчас и в поезде, наверное, свет не выключают.
Тесное купе озарилось ярким светом, в него набилась шумная толпа с бокалами, кто-то ударил по гитарным струнам, запел хрипло, как Высоцкий.
Парк продолжал редеть, а потом расступился, и перед Антоном вытянулся резко освещенный тремя прожекторами железнодорожный переезд. По нему медленно громыхал, вскидывая нос и качаясь, словно на волнах, одинокий автомобиль с оранжевыми шашечками на крыше. Красно-белые шлагбаумы стояли по стойке смирно.
– Братухе гитару подарили, – точно услышав мысли Антона, сказал Денис. – Ну, то есть еще не подарили… Он у Адки встречает, с вечера уехал.
Адкой Денис звал невесту брата – и кроме того, что у нее странное, одновременно и красивое, и не очень, имя – Аделаида – да того, что она, по слову Дениса, «ничего, нормальная» – кроме этого Антон о ней ничего не знал, и не видел ее ни разу.
– А тебе что подарили? – спросил Антон, когда вышли на переезд и двинулись через пути.
В обе стороны раскидывались, сжимались в ниточки и терялись в далекой темноте, сверкающие рельсы. Между ними лежал плотной коркой снег, и в отдалении вставали над ними разноцветные сигнальные огоньки – фиолетовые, зеленые, лучистые, точно звезды.
Слева светилось здание вокзала, похожее отсюда на игрушечный замок с башенкой, справа, вдалеке, серебрился совсем крошечный, тоненький, точно из проволоки сплетенный, мостик.
– Мне? – Денис с досадой махнул рукой. – Ерунду. Говорить смешно. А тебе?
Мама подарила Антону фотоаппарат, а тетя – деньги и одеколон.
«Будешь благоухать, – сказала она. – Все девчонки – твои».
– Фотик, – ответил Антон. – И одеколон.
Денис всплеснул руками.
– И чего ты его не взял?
– Фотик?
– Нет, блин, одеколон! – передразнил Денис.
– Да я еще не разбирался… – замялся Антон. – Не распаковывал даже.
– Ты, Антонио, лопух, – уверенно сообщил Денис. – Хоть одеколоном пшикнулся?
Перед тем, как пуститься на поиски шапки, Антон брызнул одеколоном на шею, и до сих пор чувствовал аромат – но не мог понять, нравится он ему или нет.
– Пшикнулся.
– Хоть так, – вздохнул Денис. – Может, еще принюхается кто. На площади.
При мысли о площади Антон повеселел и даже зашагал быстрее – ему хотелось поскорее вернуться.

Переезд остался позади, но долго еще из-под ног Антона вытягивалась тонкая черная тень – один из прожекторов до последнего бил лучами в спину. Вдоль улицы стояли приземистые двухэтажные дома, во дворах, за воротами, пели, с шипением вырывались, тянулись к небу огни римских свечей. Встречались спешащие к переезду прохожие, по дороге нет-нет а катились автомобили.
Потом двухэтажные дома стали появляться реже, их сменили одноэтажные, улица вильнула, Денис с Антоном свернули на перекрестке, на следующем – и оказались в классическом, как его понимал Антон, частном секторе с одноэтажными – редко выше – домиками, заборами, палисадниками, встающими у дороги кленами, гаражами, прямоугольниками труб и неровной, в кочках и камнях, дорогой, идя по которой, по самой середине улицы, Антон не мог отделаться от ощущения, что на него смотрят изо всех окон.
Окна – не все, но многие – мягко светились, переливались гирляндами, на фоне штор чернели цветочные горшки. Здесь было совсем тихо, и только вдруг начинала где-нибудь вдалеке лаять собака, ей вторила еще одна, с другой стороны, за улицу или две, подключалась откуда-нибудь третья, а потом они по очереди замолкали, и снова слышно было только как скрипит под ногами снег. Снег лежал плотно, на домах, на гаражах белели пышные шапки, сугробы стояли высокие, по пояс – и все мелко серебрилось, точно светилось само по себе. И все было какое-то застывшее, неподвижное.
Антон смотрел по сторонам, прислушивался и вспоминал, как они с Денисом шли по этой же дороге, по этим же улицам, накануне, солнечным днем, почти утром – но уже, вот дела, в прошлом году – и удивлялся тому, как непохожи день и ночь: тогда все искрилось, горело, сияло то золотом, то серебром, по дороге хрипели, пробуксовывая, автомобили, по сугробам прыгали дети – бросались снежками, возводили крепости – все было такое ослепительно-белоснежное, что у Антона глаза слезились. И морозило сильнее – щеки, нос, руки без перчаток щипало. Небо стояло высокое-высокое, стеклянно-синее, в тонких перьях облаков, с полыхающим пятном солнца в зените. И шли, кажется, не так долго, добрались до нужного дома в какие-нибудь пятнадцать-двадцать минут – и всю дорогу Денис рассказывал и показывал – вот здесь он в детстве мастерил шалаш, вот здесь играли в казаков-разбойников, вот на этом дереве взялись было строить дом из досок, да бросили, вот из этой колонки пили в жару – а потом Антон топтался у калитки, разглядывал скованный инеем куст шиповника, аккуратно расчищенную, до просвечивающей сквозь снег жухлой травы, дорожку, ведущую к крыльцу, само крыльцо и думал, что зимой частные дома выглядят особенно привлекательно и похожи на игрушечные, а дом Денисовой бабушки – аккуратный, невысокий, с арочками из красного кирпича над окнами и дверью, с просторным палисадником и резными столбиками, поддерживающими козырек крыльца – вообще самый игрушечный на всей улице. Бабушка удивилась визиту, и когда Денис проскользнул мимо нее, промямлив что-то и придерживая куртку так, чтобы не было видно спрятанного под ней пакета, пригласила Антона зайти, но тому стало неловко, даже немного стыдно, и он отказался. Бабушка не настаивала, ушла в дом, и Антон топтался у калитки, рассматривая куст, пока дверь снова не распахнулась и не вернулся Денис, на ходу продолжая врать.
– Ба, точно в сарае оставлял, – говорил Денис, разводя руками. – Ладно, на днях еще заскочу.
Бабушка хотела возразить, но Денис не давал ей слова вставить.
– Только сама не ищи, я, наверное, на самый верх закинул.
– Еще полезу я в сарай, – улыбнулась бабушка, отряхивая Денисов рукав. – Обтерся вон весь. Чаю точно не попьете?
– Ба, торопимся, – отрезал Денис, хотя Антон вдруг понял, что чай в такой мороз был бы к месту, – дел – во!
И Денис накрыл макушку ладонью.
Бабушка продолжала улыбаться.
– Деловой, – вздохнула она и поправила Денису шапку. – Ну, беги, раз так. Холодно.
Она стояла на пороге в домашнем – и в накинутой на плечи куртке, которую придерживала за воротник одной рукой. У самого перекрестка Антон обернулся и увидел, что она так и стоит, глядя им вслед.
– Не дрейфь, Антонио, – говорил Денис, потирая ладони. – Спрятал так, что даже батя не найдет, если что.
В последних числах ноября родители Дениса обнаружили в его рюкзаке двухлитровую бутыль с пивом, купленную заранее, на вечер – вечером намечался сбор одноклассников – и Денису крепко влетело, хотя он и спихивал все на брата. С тех пор он и подумать не мог о том, чтобы нести что-то запрещенное домой.
– Ты глянь, какие тут звезды! – и Денис толкнул Антона в бок.
Звезды были действительно удивительные – яркие, крупные, похожие на рассыпанные по черной ткани камешки – и было их куда больше, чем привык видеть Антон. Луна горела фонарем, и от нее светились редкие облака, казались плоскими и твердыми, похожими на расколовшуюся ледяную корку. Антон залюбовался, нашел Большую медведицу, за ней – Малую, стал искать Пояс Ориона…
– Антонио, – почему-то шепотом позвал Денис. – Шифруемся.
Он пригнулся и потянул Антона за рукав – нужно было сходить с дороги и дальше красться вдоль палисадника.

– Мне зачем лезть? – сопротивлялся Антон.
– Стоять тут, как дурак, будешь? – шипел Денис. – Соседи увидят!
Антон горестно вздохнул.
– Давай первый, я подсажу, – скомандовал Денис и прикрыл калитку, вернул шпингалет на место.
Антон обошел крыльцо, зацепив плечом ветку шиповника – с нее посыпался мелкий, похожий на серебряную пыльцу, снежок – и с тоской посмотрел на встающие перед ним ворота, прикинул, куда ставить ногу, за что цепляться рукой.
– Денис… – начал он.
– Лезь давай!
Денис подошел к воротам и присел.
– Становись, запульну тебя.
Антон хмыкнул, уперся ботинком в подставленные ладони, ухватился за навесной замок и подтянулся.
– За край держись, замком не греми!
Антон как сумел аккуратно отпустил замок, но тот все равно стукнулся тяжелым боком о ворота. Замок был ледяной, и ворота были ледяные, и край их был ледяной и колюче-липкий – и Антон с ужасом думал, что вот как примерзнут сейчас руки, и все, пиши пропало.
Он с трудом, боясь опрокинуться на Дениса, забросил ногу на край – вторую все подталкивал снизу Денис – улегся на ворота, проскользив по ним подбородком и уронив шапку на глаза, перевалился на ту сторону, повис, нащупал ногой какой-то выступ и только тогда отпустил руки – и приземлился во дворе.
Вдоль дома тянулась узкая расчищенная дорожка, к ней вплотную стояли, подпирая забор, огромные сугробы. Дальше разворачивался укрытый снегом и изрезанный сеткой тропинок двор. В одном его углу ютились стеклянная теплица и приземистая яблоня с крепкими коряжистыми ветвями, в другом, впритык к забору, чернел – поблескивая узким окошечком из-под самой крыши, в белой треуголке из снега, Антону сразу вспомнилось что-то пиратское – сарай.
Все было залито лунным светом и казалось призрачным, из-за заборов вставали крыши соседских домов. У Антона перехватило дыхание, он шагнул вперед и прижался к кирпичной стене.
За спиной громыхнул навесной замок, раздалось пыхтение, и Денис тяжело спрыгнул вниз, зацепив стоящий у ворот таз.
Таз приглушенно звякнул, Денис выпрямился, прислушался и просиял.
– Круто, да?
Антон не мог сказать, круто или нет – с одной стороны его охватывал какой-то совсем детский восторг, с другой – хотелось как можно скорее перелезть обратно.
– Звезды-то какие! – прошептал Денис.
Над двором переливались и блестели, вращая иглами лучей, звезды – среди них, облокотившись на край облака, царицей восседала луна.
Где-то залаяла собака.
– Не зевай, – прошептал Денис.
Он протопал к сараю, навалился на дверь и снял с нее тяжелый засов – подхватил его, не дав загреметь, бережно опустил к петле. Вцепился в ручку, потянул – и дверь с глухим, надрывным стоном поддалась, прохрустела по снегу и приоткрыла полосу непроглядной тьмы, из которой дохнуло пылью и опилками и в которой тут же исчез Денис.
Антон огляделся – все замерло, точно затаило дыхание, в ледяном воздухе висела неподвижная, стеклянная тишина, луна отодвинулась от облака и смотрела вниз – втянул живот и протиснулся в сарай, стараясь не зацепиться за какой-нибудь гвоздь, на которые, он знал, сараи всегда бывают богаты.
– Дверь прикрой, – прошептал Денис откуда-то из тьмы, щелкая – безрезультатно – зажигалкой.
Антон нашел ручку, потянул дверь на себя, полоса бледного света, лежащая на деревянном, в комьях снега с Денисовых подошв, полу, стала уже, сжалась в спицу, и Антону показалось, что он ослеп.

В сарае густо пахло пылью, холодным деревом и как будто сырой, твердой землей. Антон, не отпуская дверную ручку, втянул голову в плечи, обернулся, прислушался к шорохам и шепоту, с которыми Денис искал фонарик.
– Ага! – прошипел он торжествующе, и по сараю заметался, ломаясь и разбрасывая прозрачные блики, круг белого света. – Антонио!
Круг скользнул к Антону и ударил ему в глаза, Антон зажмурился, заслонился свободной рукой. Круг дернулся в сторону, выхватил из темноты водруженные один на другой ящики, невысокий шкафчик со стеклянными дверцами, скользнул по потолку, провалился в черный проем, ведущий на… чердак? – грянулся о пол, подпрыгнул и наткнулся на подбородок Дениса, подсветив снизу расплывающееся в улыбке лицо.
– Погнали, поможешь, – прошептал Денис.
Он развернулся и полез вглубь сарая, придерживая напирающие со всех сторон банки, доски и коробки. Антон двинулся вслед за ним.
Теперь тьма не казалась непроглядной – по сараю прыгали, отражаясь в любой мало-мальски блестящей поверхности, блики, в плотных лучах, бьющих из фонаря, густо клубилась пыль, проступило из мрака, жидко забелело тусклое, почти не пропускающие свет окно.
– В окно могут фонарь увидеть, – предупредил Антон, выставляя перед собой руки и ощупывая каждое препятствие.
– Разумно.
Денис опустил фонарь, и теперь светился, проваливаясь черными тенями, пол из широких грубых досок.
– Держи, – Денис передал фонарь Антону, вытащил откуда-то ящик и влез на него.
Ящик скрипнул.
Денис оперся на стену, стал на цыпочки, сунул руку за очередной шкаф и зашуршал пакетом.
– Е-есть, – пропыхтел он, осторожно вытягивая пакет и передавая его Антону. – Не урони!
Антон принял пакет, перехватил его поудобнее и поддержал слезающего с ящика Дениса под локоть.
– Вы очень любезны, – прыснул Денис и отпихнул ящик ногой. – А теперь… – Он взял Антона за плечи и развернул. – Вперед, навстречу приключениям!
Антон сделал шаг и ударился коленом о высовывающуюся из груды хлама доску, в темноте что-то со стуком упало, ударилось о пол.
В этот момент где-то совсем рядом послышались голоса.
– Шум какой-то, – говорил один голос. – Как будто повалилось что...
– Ничего не… не слышал, – говорил второй, запинаясь. 
У Антона душа ушла в пятки. Денис вцепился в его рукав, точно испугался, что Антон кинется бежать, но Антон бежать не собирался – он застыл на месте и уткнул горящий фонарь в бедро. Сарай погрузился во тьму.
– Может, кошка в сарай залезла… – говорил первый голос.
– Свет в доме не горит… – говорил второй.
– Да они ж у Андрюхи. Я видел, как того… уезжали.
Голоса были глухие, нетвердые, понятно было, что их обладатели не совсем трезвы.
– Соседи, – едва слышно прошептал Денис. – Стой тихо.
Потянуло табаком.
– Ну что вы возитесь? – раздался третий голос, женский. – Дети носом клюют, хватит курить.
Антон расслышал удаляющийся хруст снега – от шагов. Голоса стали тише.
– Погаси фонарь, – прошептал Денис. – Если спалят, меня батя убьет.
Он помолчал.
– И тебя.
Антону стало тоскливо и захотелось домой.
– Подождем, пока уйдут.
Голоса не замолкали, их стало больше, прибавился еще один женский, потом послышались детские.
– Отдай! Отдай! – тоненько звенел один голосок.
– Витя, отдай брату игрушку!
Мимо сарая – со стороны соседей – захрустел часто-часто снег.
– Дети, а ну не бегать! Игорь, что вы возитесь?
Игорь ответил неразборчиво.
– Сосед, – прошептал Денис. – Дядь Игорь, нормальный мужик.
Голоса стали еще тише.
– Не дрейфь, Антонио! – прошептал Денис радостно и хлопнул Антона по плечу. – Приключение!
Антон хмыкнул.
– Дай пакет, – зашептал Денис. – Только осторожно.
Антон передал пакет, и Денис стал тихонько шуршать.
– На сок.
Антон спрятал фонарь в карман и взял ледяную, в испарине, коробку сока. Денис заскрипел чем-то.
– Не открывается… Есть… С новым годом, Антонио…
Антон услышал, как что-то булькнуло, Денис громко и часто засопел.
– Сок дай, – прохрипел он и ткнул в руки Антону скользкую тяжелую бутылку.
Антон сорвал с сока пробку и протянул в темноту.
– Холодный, блин…
Послышалось хлюпанье, потом Денис шумно выдохнул.
– Лютая… Давай ты.
Антон, стараясь не дышать – по ноздрям все равно хлестнуло – поднес бутылку к губам, сделал глоток, задохнулся, ткнулся ртом в рукав куртки и зашарил в темноте в поисках сока.
Водка была ужасная на вкус, страшно ледяная, горло от нее сводило спазмами, и в нос било тошнотворным запахом.
До этого Антон всего дважды пил водку: на дне рождения у одноклассника – и потом его весь вечер тошнило, и мама даже порывалась вызывать скорую – и во дворе, с приятелями – приятелей было много, и всем хватило по два глотка, но все всё равно запьянели, или сделали вид, что запьянели, и пошли слоняться по району, хохоча и толкаясь, чуть не нарвались на проблемы и в итоге разбрелись по домам подавленные и угрюмые.
– Лютая, да? – прошептал Денис довольно, потянул бутылку себе, и Антон закивал, полоская рот ледяным до отсутствия вкуса соком.
Голоса, которые, казалось, совсем затихли, вдруг стали громче, загомонили все разом, а потом раздалось сдавленное «ш-ш-ш», и Денис дернул Антона за рукав.
– Смотри!
Антон завертел головой, не понимая, куда смотреть.
– Наверх смотри, подвинься!
Антон подался назад, чуть не повалился и посмотрел наверх из-под наползшей на глаза шапки.
Над его головой чернел квадратный проем, а за ним, в глубине, далеко-далеко, светилось наполовину чем-то загороженное окошечко – узкое и вытянутое, похожее на бойницу.
Снова раздалось шипение, и мимо окошечка проплыл снизу вверх, оставляя за собой тающий серебристый хвост, пушистый огонек римской свечи – зеленый. За ним последовал красный, его сменил синий.
Раздались восторженные выкрики, кто-то захлопал в ладоши.
– С новым годом!
Последний огонек был оранжевым. Антон снова услышал бульканье, сопенье и протянул Денису сок.
– Вот пошла так пошла-а, – протянул Денис. – Держи.
– Я пропущу.
– Антонио, Антонио…
Антон почувствовал, что начинает серьезно подмерзать – приложил ладони к губам, подышал в них, скривился, повыше поднял воротник и порадовался шапке – потерявшаяся была совсем тонкой.
Над сараем раздался хлопок, окошко озарилось золотым сиянием, замелькало искрами. Как только исчезла последняя искра, снова раздался хлопок, и во все стороны взвились разноцветные огни. Окошко обнимал густой мрак, и казалось, что оно висит где-то в космосе, в ледяной неподвижной тьме, моргая и переливаясь разными цветами.
– Вот это кайф, – прошептал Денис, обдав Антона теплым кислым дыханием. – Дубак только... Греться надо…
Денис запрокинул бутылку, ткнув ей Антона в висок, и сделал глоток. Охнул и задышал в рукав.
– Держи…
Антон, не отрывая глаз от окошка, принял бутылку. Над сараем с треском раскалывались феерверки, разносились ломающимся эхом, отзывались вдалеке. По округе хором лаяли собаки. Наконец, последний залп разметался красно-зелеными огнями, окошко погасло, почти растворилось во тьме. Длинное гулкое эхо покатилось во все стороны, затихло – и только собаки продолжали лаять.
– Все что ли? – спросил женский голос. – Как-то на этот раз…
– Еще, еще! – заголосили наперебой дети.
– Ну-ка руки дай… Холодные совсем! Марш в дом!
За стеной заскрипел снег, захлопала, открываясь и закрываясь, дверь, и через минуту голоса исчезли – и даже собаки стали по одной замолкать.
– Ты пить будешь? – прошептал Денис.
Антон ударился губами в холодное горлышко, зажмурился и запрокинул голову. Водка упала в горло чем-то твердым, угловатым, с острыми краями, похожими на обледенелый край ворот – к которому могли примерзнуть ладони – отказалась проходить дальше. В нос хлынул едкий запах, Антона скрутило, он с усилием толкнул глоток и закашлялся, зажимая рот ладонью. Денис прыснул.
– Эй! – раздалось снаружи. – Кто здесь?
– Игорь, да что ты все… что тебе все чудится?
Снова потянуло табаком.
– А ты не слышал?
– Не.
– Как будто это… кашлянул кто.
Обладатель второго голоса нетрезво рассмеялся.
– Хорош тебе ржать, а, – обиделся первый. – Давай постоим, послушаем.
Повисла тишина.
– Да постоим-постоим, – раздраженно ответил второй, – ты ж все нервы вы… вы…. вытрепешь.
Стало совсем тихо. Антон слышал, как сопит рядом Денис, как бьется под курткой, свитером и футболкой с логотипом игровой приставки его, Антона, сердце. От Дениса пахло водкой, и от бутылки пахло водкой – и при мысли о водке к горлу Антона подкатывал ком. Чердачное окошко выплыло из космоса, стало ярче, и в нем запрыгали бледные снежинки, похожие на звездочки – сперва их было совсем мало, но потом вдруг закружило, замелькало, и стало ясно, что снаружи начался настоящий снегопад.
– Игорь, пойдем, а…
– Слушай, а вдруг это… ну, того…
– Что?
Голоса звучали глуше, доносились словно сквозь вату.
– Да нет, – протянул первый голос, помолчав. – Это я уже совсем…
– Высыпаться тебе надо, Игорек… – добродушно посоветовал второй. – Доведешь себя… – Он зазвучал громче и решительней. – Пошли в дом уже, а! Заметет!
– Да пошли, пошли…
И Антон услышал, как стукнулась, закрываясь, дверь.
– Еще немного подождем, – прошептал Денис. – Вдруг хитрят.
Антон кивнул. Денис потянул к себе бутылку, но подумал и пить не стал.
– На площадь оставить надо, – объяснил он и стал искать пробку, а когда нашел, то щелкнул ей и зашуршал пакетом. – Сок это… давай.
Он говорил, спотыкаясь.
– Антонио, – протянул он торжественно. – Мне дало. А тебе?
Антон прислушался к ощущениям, но кроме мерзкого вкуса во рту и осознания того, что он страшно замерз, ничего не обнаружил.
– Н-нет, кажись, – ответил он, чувствуя, что нижняя губа начинает мелко дрожать.
– Замерз? Погрейся! – и Денис полез в пакет.
Антон скривился.
– Не, нормально. Не хочу п-пока.
– Ну тогда пошли потихоньку.
Антон достал фонарь, зажег, бросив пятно света на пол, и с готовностью заспешил к двери.
– Только тихо, – прошипел из-за спины Денис.
Антон добрался до двери, прижался к ней плечом и осторожно толкнул.
– Фонарь гаси!
Из образовавшейся щели на Антона повеяло морозом, за дверью мельтешило, клубилось. Антон нажал посильнее, щель раздалась в стороны, и щеки ему обожгло снегом. Снег был крупный, липкий –  он повисал на ресницах и норовил протиснуться за шиворот.
– Давай! – прошипел Денис, и Антон, прищурившись, вывалился в снежную круговерть.
Денис выскочил следом, прикрыл дверь, сунул пакет под мышку и, согнувшись, опустил на скобу засов. Потом оглянулся и ухнул вниз, ухватив Антона за рукав и потянув за собой. Антон чуть не упал, пригнулся – но перед этим успел увидеть, как дверь соседского дома открывается, озаряя засыпаемый снегом двор теплым оранжевым светом.
Денис прижал палец к губам и, не разгибаясь, стиснув пакет под мышкой – чтоб не шуршал – засеменил в противоположную от ворот сторону, за сарай, к яблоне и теплице, знаками показывая Антону следовать за ним.

За яблоней, у забора, одна из грядок вдруг вздыхала высоким сугробом – на который Денис, едва дождавшись Антона, влез, ухватившись за забор.
– Давай, давай, – торопил он Антона, вытягивая шею и всматриваясь в метель. – Тут грунт, – кивнул он на сугроб. – Тут… эх… перелезем.
Антон опешил.
– Через чужой участок?
– Лучше так, чем батя, – Денис кивнул на сарай, из-за которого вставала крыша соседского дома, и зашипел свирепо: – Лезь давай, а!
Он привстал, навалился на забор животом, перекинулся на ту сторону и исчез – только пакет зашуршал.
Антон, поскальзываясь, взобрался на сугроб – под снегом обнаружился туго натянутый целлофан – лег на забор и неуклюже перевалился через него, зацепив Дениса ногой.
– Давай, давай, – зашептал Денис и запетлял между теплицами, которыми был заставлен этот двор.
За теплицами угадывался сквозь снегопад невысокий домик.
– А собаки тут нет? – забеспокоился Антон.
Денис забурчал, что не такой он дурак, чтобы соваться во двор с собакой, зацепился ногой о лежащий посреди дорожки кирпич, едва не растянулся, выругался, свернул в сторону, с трудом вскарабкался на забор и протянул руку Антону.
Антон ухватился за горячую ладонь и поднял голову. Денис, сидящий на заборе посреди белого вихря, весь облепленный снегом, казался совершенно счастливым – глаза его горели.
– Кайф, да?
Антон не был уверен, что может ответить утвердительно, а потому ничего не ответил – он покрепче сжал Денисову руку, уперся во что-то ногой, подтянулся, извернулся и приземлился в узком проходике, с обеих сторон стиснутом высокими заборами.
– Э! – закричал кто-то басом. – Это кто тут!
Денис свалился с забора, вскочил на ноги, дернул Антона за куртку и бросился бежать.
– Кто тут, э! – грохотал бас, и Антон не мог понять, с какой стороны кричат, он несся за Денисом, подталкивая того в спину, оступался, скользил, пытался обернуться и вскидывал голову, чтобы шапка, закрывающая глаза, отпрыгивала на лоб.
Проходик изогнулся, забор с одной стороны стал ниже, Денис изловчился и перемахнул через него. Антон прыгнул следом, едва не сорвался, заскреб ногами, кувыркнулся в снег, вскочил и бросился бежать между чьих-то грядок за Денисом, который уже взлетал на следующий забор. Где-то совсем близко залаяла собака, и у Антона волосы зашевелились под шапкой. Он в три прыжка оказался у забора, перелетел через него, упал на Дениса, и они бросились бежать, по колено проваливаясь в снег, и Антон уже не смотрел по сторонам, а только бился своим плечом о плечо Дениса и держал рукой норовящую сползти шапку и жмурился от летящего в глаза снега.
Где-то сбоку загорелось окно, и на снег упали широкие полосы света.
– Туда! – прохрипел Денис, повалил напролом через голые колючие кусты, влез на очередной забор и пропал за ним.
Над забором вставал обвитый метелью – точно в искрах – фонарь, и за секунду до того, как из-за забора раздался странный звонкий звук, в мыслях Антона мелькнуло спасительно-сладко: «улица». Он влетел на стоящую у забора бочку, ухватился руками за край, подался вперед, вскинул ноги выше головы и спрыгнул на тротуар, на край широкого светлого пятна, развернувшегося под фонарем. Тротуар оказался скользким, подошвы заходили туда-сюда, и Антону с трудом удалось удержать равновесие.
Денису удержать равновесие, по-видимому, не удалось. Он сидел на тротуаре, охал и, опираясь на руку, пытался встать.
За спиной Антона, за забором – и вокруг, по всему, кажется, частному сектору – заливались лаем собаки, но лай был далеким и уже не пугал. И басом никто не кричал. И никто, вроде бы, не гнался, не свистел и палил в воздух из ружья.
– Ты чего? – засуетился Антон вокруг Дениса, подхватил под локоть, помог подняться.
– Колену кранты, – шипел Денис сквозь зубы, скривившись.
Он привалился спиной к фонарю, постоял немного, ощупал ногу, согнул ее, разогнул, попробовал наступить.
– Ничего, – процедил он, – сейчас… Ничего, Антонио, бывает… Не кранты, кажись…
Вдруг он перестал морщиться, лицо приняло странно отрешенное выражение.
– Что? – испугался Антон.
Он проследил за Денисовым взглядом и увидел лежащий на краю светлого пятна пакет. Из-под пакета по тротуару расползалась, поблескивая, прозрачная лужица. Крупные хлопья снега падали на нее и замирали.

До самого переезда Денис молчал.
Долго отряхивались, Денис трогал колено, пробовал подпрыгнуть, опираясь на столб, а потом брели сквозь снегопад, петляли улочками, прислушивались к собачьему лаю. Денис шел, нахмурившись, руки в карманы, хромал и говорить отказывался.
Раз только он спросил раздраженно:
– Нахрена ты его тащишь?
Антон от самого фонаря нес, подхватив за ручки и отведя подальше от куртки, протекающий пакет. В нем тоненько звенело стекло. Антон долго не мог отдышаться, ему было жарко, хотелось снять шапку, распустить шарф. По вискам сбегал пот, перед лицом перекатывались клубы пара.
– Выбросить.
Денис цыкнул с досадой, хотел что-то еще сказать, но только плотно сжал губы, раздул ноздри и шумно сопел через них.
Издалека забелел прожектор, встал над двухэтажными домами, вокруг него клубилось облако сияющего снега. Рядом встал еще один, между рельс заморгали сквозь пелену сигнальные огоньки.
У переезда стали встречаться прохожие, по дороге поползли такси. Антон шел, искал глазами урну, заглядывался на гирлянды в окнах и ловил себя на мысли, что все в конечном счете сложилось не так уж плохо, что теперь не придется давиться ужасной – «лютой» – водкой где-нибудь в парке, не придется мерзнуть и выстукивать зубами барабанную дробь, не придется скитаться по темным дворам в поисках остальных, которые, как и он с Денисом, планировали в новогоднюю ночь «что-нибудь эдакое», а можно будет пройти через площадь и попрощаться – и пойти домой. А дома – стол ломится от салатов, и мясо по-французски, и бутерброды с икрой, и шпроты в масле, и канапе, и горячий чай с конфетами.
Ближайшая урна обнаружилась только на входе в парк. Антон аккуратно опустил в нее пакет и посмотрел на Дениса.
– Эх, Антонио, – вздохнул тот горестно.
Антон развел руками и сделал грустное лицо.
– Как колено?
Денис махнул рукой.
– Да что ему будет…
И они пошли через парк.
– Ушиб, – говорил Денис. – Максимум – растяжение. Ерунда.
Он уже почти не хромал.
Парк заметало, под редкими фонарями кружились вихри огней, сквозь снегопад показывались и тут же исчезали звезды, небо было обложено серебряными облаками, и между ними висела, подрагивая, точно прожектор, луна. В парке было людно, у каждой скамейки стояло по компании, со всех сторон доносилось пение – пели, понятно, разное – хлопали петарды, играла музыка. За метелью едва угадывался памятник Пушкину, перед ним танцевали бенгальские огни. Впереди, за кронами, небо озарялось разноцветными сполохами – точно северным сиянием – хлопки салютов эхом разносились по парку.
Денис шел и вздыхал. Хмурился, бормотал что-то под нос, потом доставал руку из кармана, хлопал Антона по плечу.
– Ладно уж… – говорил он успокаивающе. – Бывает, чего теперь…
Антон кивал. Он остыл и теперь снова мерз, холодный воздух полз под шапку, к не успевшим высохнуть волосам, и Антон, прижимая подбородок к шарфу, натягивая шапку на брови, с тоской думал о том, что есть серьезный риск свалиться с ангиной или чем-нибудь вроде нее и каникулы провести под одеялом.
Фонарей стало больше, людей тоже, между деревьями замелькали просветы, заиграла громче музыка.
– Веселятся люди… – задумчиво комментировал Денис, поглядывая по сторонам. – С новым годом! – кричал он кому-то.
– С новым годом! – отвечали ему.
Музыка играла все громче, нарастал какой-то равномерный, веселый гул, а потом парк расступился, и перед Антоном закружилась, загремела, заколыхалась лесом из круток площадь перед Дворцом культуры.
Людей было по-прежнему много – хотя казалось, что прошло столько времени! – и над всеми по-прежнему возвышалась обвитая гирляндами елка, и она неторопливо вращалась, показывая то один, то другой свой бок, и блестела игрушками. В воздухе кружился, рисовал спирали, сыпал то слева направо, то справа налево снег. И только детей на ледяной горке почти не было – она одиноко белела на краю площади, блестела масляными боками, и Антон решил, что на днях обязательно скатится с нее раз-другой – да  хоть с тем же Денисом. Если у того с коленом будет все в порядке, а сам он избежит ангины.
Еще он подумал, что уж теперь-то Денис точно захочет обойти площадь, но тот даже как будто ускорился и двинулся напрямик. И пока пробирались через толпу – Антон шел в шаге от Дениса и держал руку у его локтя, в любую минуту готовый подхватить падающего, Денис этого, к счастью, не видел – пока пробирались через толпу, Антон даже согрелся – но как только вышли к белоснежному газону, заревел какой-то совсем уж полярный ветер, снег заметался, забил в лицо, и Антон почувствовал, как зубы начинают мелко постукивать друг о друга.
Денис шагал, расправив плечи, подняв подбородок, но припадал на колено и то и дело доставал руки из карманов, складывал в горсть, дышал в них. Антон шел и на ходу шевелил пальцами ног.
Над домами громыхали салюты, в небо взвивались огни, отражались в тех из окон, что были темными. Музыка, играющая на площади, становилась все тише, вытягивалась эхом, и наконец, Антон с Денисом вошли в первую арку, сквозь которую бил, завывая, толкая сплошной поток снега, ветер.
Когда впереди засветилась арка Денисового двора, Денис остановился, отвернувшись от ветра и сказал, зажмурившись:
– Антонио.
Антон закрыл лицо локтем.
– Что?
– Давай ко мне. Раз все равно такой облом. Предки только рады будут.
Антон, уже настроившийся на возвращение домой, замялся. Потом сосчитал дворы, которые ему еще предстоит одолеть, и пошевелил пальцами ног.
– Погреешься хоть.
Слову «погреешься» Антон ничего противопоставить не мог.

– Сразу в ванную, – говорил Денис, пропуская Антона в светлый, теплый подъезд. – И жрем пасту. Ну-ка дыхни.
Антон, опустивший ладони на пыльную, в паутинке, трубу, обернулся и дыхнул в лицо Денису.
Денис скривился.
– Гадко, но вроде не водкой, – подытожил он.
Он приложил ладонь к губам, подышал, понюхал.
– Не, – задумчиво протянул он, – не водкой. Соком как будто. Но все равно пасту надо закинуть, – он потянул Антона за рукав. – Давай, отлепляйся.
Антон с сожалением отпустил трубу, посмотрел на красные ладони и выдохнул.
– Поздоровайся, – учил Денис, поднимаясь по ступеням, – но до пасты ни с кем особо не трепись.
Он шел, не хромая, но держался за перила. В подъезде было тихо, хорошо, из-за закрытых дверей доносились голоса, где-то играла музыка, кое-где прямо к стене скотчем были приклеены бумажные снежинки, вокруг почтовых ящиков тянулась мишура.
– Были на площади, встретили знакомых, – вполголоса говорил Денис, занося палец над звонком, – прошлись по парку, поиграли в снежки. Потом опять на площадь, потом замерзли и – домой. Ферштейн?
Антон кивнул, Денис ткнул в кнопку, и за дверью тоненько защебетало. Едва щебет стих, послышались шаги, кружок глазка моргнул, замок щелкнул, дверь открылась, и Денисова мама схватилась за сердце.
– Вы где были? На северном полюсе?
– На северном, на северном, – пробурчал Денис себе под нос и шагнул через порог, стаскивая с головы шапку. – Можно нам за стол?
– Конечно! Антоша, проходи!
Антон, кивая смущенно, вошел, поздоровался, стараясь не дышать, и ненароком взглянул на зеркало, висящее сбоку от двери. Из зеркала на него посмотрел облепленный снегом человек с ярко-красными, точно фломастерами разрисованными, щеками. Огромная несуразная шапка наползала человеку на глаза, из-под нее торчали слипшиеся волосы.
– Раздевайся, Антонио, руки мыть пойдем, – процедил Денис, уже скинувший верхнюю одежду и развязывающий шнурки на ботинках.
Антон снял шапку – куски снежной корки посыпались на пол – сделал шаг назад, в подъезд, отряхнулся как смог, вернулся и повесил на крючок облепленную снегом куртку. Стянул с себя ботинки и, кивая, улыбаясь, просеменил мимо Денисовой мамы, мимо сияющей гостиной, через которую вытягивался заставленный едой стол, к ванной, где его уже дожидался Денис.
– Что там, мужики? – выглянул из гостиной Денисов отец, поднял приветственно огромный кулак. – Гульба?
В гостиной говорили, там играла музыка.
– Гульба-а, – протянул Денис, потащил Антона за рукав, закрыл дверь и пустил в раковину воду. – Палец давай!
Антон протянул палец, и Денис выдавил на него зигзаг из бело-зеленой, полосками, пасты.
– Завтрак космонавта, – проворчал Денис и втянул в себя пасту прямо из тюбика.
Антон сунул палец в рот, заскреб им по зубам, как щеткой. Паста была невкусная, травяная, почти совсем не мятная, и Антон подумал, что навряд ли такая может перебить запах водки, а значит, надо будет навалиться на еду – и как только он подумал о еде, в животе заурчало.
Из крана хлестал кипяток, и над раковиной колыхался пар – зеркало тут же начало запотевать. Денис покрутил барашки туда-сюда – пара стало меньше – сунул руки в воду и закатил глаза от удовольствия. Он зачерпнул, шумно втянул воду губами и прополоскал рот, умылся и только потом помыл руки.
Антон зачем-то всю пасту проглотил.
– Ладно, Антонио, сильно не тоскуй, – вздохнул Денис, глядя на отражение Антона в прекратившем запотевать зеркале. – Всякое бывает. Обидно, конечно, почти целая…
У Дениса щеки тоже были красные – и нос был красный. Волосы у обоих стояли дыбом, а у Дениса еще одно ухо почему-то казалось больше другого.
Антон вспомнил вкус водки, почувствовал, как внутри что-то сжалось, сделал горестное лицо и развел руками.
– Бывает, – сказал он. – Ничего.
Денис снова вздохнул и покачал головой.
– Ладно, давай шустрей.
Антон сполоснул руки, растер ладонями ледяные щеки, пригладил волосы. Потом погрузил лицо в пушистое полотенце. Потом подтянул воротник свитера и почувствовал, как пахнет подаренный тетей одеколон.
– Нормальный одеколон, – вздохнул Денис в третий раз. – Ничего.

В гостиной пахло едой – салатами, икрой, рыбой, жареной картошкой, курицей. Над столом висела огромная люстра, в одном углу горела настенная лампа, в другом – торшер, по книжным шкафам вилась гирлянда, между ними светился телевизор, а у окна стояла пышная, густо увешанная серебряными шарами – все шары были одного цвета и различались только размерами – елка, искусственная. Вокруг стола сидели гости, Антон узнал бабушку Дениса, дядю с тетей, крестную. Были и незнакомые. Отец двигал кресло, мама суетилась с приборами.
– Еще, может, братуха придет, – шепнул Денис.
Антона представили и усадили между Денисом и крестной.
По всей гостиной – за тюлем на подоконниках, на полках и тумбочках, даже на шкафах пестрели свертки – раскрытые, в лохмотьях бумаги, и запечатанные – и картонные пакеты всех размеров. За елкой, прислонившись к стене, стояла гитара – в чехле, перевязанном мишурой.
– Вот это я понимаю – подарок, – шепнул Денис.
Тарелка, стоявшая перед Антоном, исчезла и тут же вернулась нагруженная салатом и бутербродами. В высоком стакане запенилась, заиграла пузырями газировка. Живот снова заурчал, и Антон надавил на него локтем. Отец Дениса снял с полки бутылку шампанского, огромными пальцами раскрутил проволоку, спрятал горлышко в ладони – раздался едва слышный хлопок.
Денис наклонился к Антону и прошептал в самое ухо:
– Я вон тот пил.
Антон проследил за взглядом, рассмотрел пузатую бутылку коньяка и уважительно кивнул.
– С новым годом!
И все повставали со своих мест, потянулись бокалами в центр стола, раздался звон, одобрительное «у-у-у-у». И Антон привстал, вытянул руку, стукнул стаканом куда-то в гущу, выпил газировки – нос защекотало – сел и набросился на салат, стараясь по возможности сдерживать свой пыл.
Салат был восхитительный – и исчезал с тарелки так стремительно, словно втягивался пылесосом.
– Куда ходили? – спросила крестная.
Антон чуть не поперхнулся, положил вилку и приготовился отвечать, но Денис его опередил:
– На площадь. Потом по парку прогулялись.
– В парке сейчас, наверное, ужас что, – поежилась мама Дениса. – Пьяные… Вы зачем туда пошли? Оставались бы на площади.
Денис махнул рукой.
– Нормально, мам. Знакомых встретили.
– Как на площади? Много народу? – спросил кто-то.
Антон вспомнил тесную теплую толпу, исполинскую елку.
– Не особо, – отмахнулся Денис. – Бывало и побольше.
– Бывалый! – рассмеялся отец. – Повидал, знает!
Денис скривился.
Из телевизора запели, кто-то дотянулся до пульта, сделал громче. Танцевали нарядные пары, кружились по широкому, бело-голубому, залу. Камера скользила между танцующими, взмывала под потолок. Антон сидел ровно перед телевизором, но целиком его видеть не мог из-за сидящих напротив гостей. Пары вылетали из-за одного плеча и скрывались за другим, сверкая улыбками. Зал был усыпан конфетти, ниточками серпантина, и все это вспархивало вслед за пролетающими, искрилось и оседало.
За окном, сквозь тюль, замелькали огни салюта.
– С новым годом! – и за столом вновь поднялось движение, зазвенели бокалы.
Едва опустев, тарелка вновь исчезла, а через секунду появилась с горячим – в облачке ароматного пара.
Антон уже был сыт, согрелся и впал в какое-то счастливое, полусонное состояние – он сидел между смеющейся, рассказывающей о чем-то остальным крестной и вздыхающим Денисом, скользил взглядом по сверткам и пакетам, по полоске голубого экрана, на котором все что-то мельтешило и сияло, то и дело возвращался к мигающей и переливающейся елке, вглядывался в те лица, что мог видеть, и отмечал, какие они добродушные, открытые и умные, и как здорово выложены на блюде ломтики разноцветного сыра, и как дымится поднос с запеченной в фольге рыбой, и как танцуют по стенкам стакана с газировкой пузырьки; прислушивался к сумбурному веселому разговору, постоянно меняющему тему, к музыке и песням, доносящимся от телевизора, к тихим хлопкам, сопровождающим огни за окном – и ему было очень хорошо и спокойно, и он чувствовал, что может сидеть так два, три, четыре часа, до самого утра, да хоть до следующего нового года, а сарай казался причудливым и невозможным сном, и странно было думать, что он и сейчас стоит посреди заснеженного двора, темный, ледяной и пустой, что в нем пахнет не рыбой и салатом, а пылью и досками, что на карандашницу падает бледный неясный свет, а за чердачным окошком кружится – белое на черном – снегопад – и что, хотя все это есть, никто этого прямо сейчас не видит.
Антон выглянул из-за крестной и посмотрел на бабушку Дениса – она сидела в углу, в кресле, и дремала. Она была одета в яркое платье, на груди блестела тяжелая брошь. Над креслом на стене висела в раме картина: усыпанный желтой листвой парк, темные стволы деревьев, и за ними, на пригорке, на фоне бледного пасмурного неба – двухэтажный дом – усадьба – с террасой и покатой крышей.
– Пьяный что ли? – шепнул в ухо Денис.
Антон обернулся, посмотрел удивленно.
– Нет.
– Я думал, тебя развезло в тепле, – прошептал Денис и фыркнул. – Мало ли. Рулеты попробуй, шикарные.
Антон вытянул шею, стал выискивать рулеты, Денис поднялся, выхватил из середины стола небольшое блюдо, вилкой стащил с него несколько рассыпающихся кругляшей в Антонову тарелку.
Рулеты – с грибами – оказались замечательными.
– Я еще коньяк добуду, – пообещал шепотом Денис. – Только попозжа.
Антон никакого коньяка не хотел, но возражать не стал.

Через какое-то время встали из-за своих мест и принялись со всеми прощаться Денисовы дядя и тетя, а за ними как-то засобирались и остальные, задвигали стульями, стали исчезать в коридоре, а потом выглядывать – в куртках, шапках – махать руками на прощание, выслушивать напутствия от Денисового отца, обниматься с мамой, обещая до конца праздников появиться еще раз. Антон дважды выходил в коридор вместе со всеми – провожать особо близких – а потом оказалось, что в гостиной остались только он с Денисом, Денисовы родители, и бабушка. И теперь телевизор был виден Антону во всю свою огромную ширину – но на его экране не танцевали пары, а пел человек в блестящем пиджаке.
– Выключи ты эту ерунду, – скривился Денисов отец. – Поищи что-нибудь еще.
Денис взял пульт и защелкал кнопками – на экране запрыгали картинки, один сверкающий зал сменялся другим, его догонял третий, белозубые ведущие шутили над гостями, гости поднимали бокалы, песни следовали танцами, танцы – за отрывками из фильмов.
– Вот! – положил ладонь на стол Денисов отец. – Стоп машина!
Денис вернулся на предыдущий канал. На тесной сцене в окружении невысоких елок, под приглушенным светом софитов стояли несколько человек с гитарами, один пел, прикрыв глаза и выстукивая ногой ритм.
– Вот! – довольно протянул Денисов отец. – Классика. 
Денис отложил пульт, и в этот момент в прихожей зазвонил телефон. Мама Дениса встала из-за стола и вышла.
– Антоша, – позвала она, вернувшись. – Это тебя. Мама.
Антон смутился, пробрался вдоль опустевших мест, придерживая стулья за спинки, вышел в коридор и взял трубку.
– Тонечка, как вы там?
Голос звучал устало.
– Хорошо.
– Не поздно? Может, люди уже спать хотят…
– Да нет… – неуверенно сказал Антон, оборачиваясь на гостиную – отец о чем-то расспрашивал Дениса, тот объяснял, размахивая руками, – вроде нормально.
– Ну ты не засиживайся, хорошо? Неудобно.
– Хорошо.
– Тетя Лиза уехала, я спать иду, ты тогда открывай ключами.
– Ладно.
– Там точно все в порядке? У тебя голос какой-то странный.
Антон кашлянул, сказал, стараясь звучать весело:
– Нет, мам, все хорошо, правда.
– Ну ладно, будь осторожней.
– Спокойной ночи, мам.
Антон услышал, как мама зевнула.
– Спасибо.
Он повесил в трубку, заглянул в зеркало, пригладил волосы и вернулся в гостиную.
Денисов отец помогал бабушке подняться с кресла – придерживал за локоть.
– Там новая подушка, – говорил он. – Но если будет неудобно, позови, я старую достану.
– Давай лучше сразу старую, – отвечала бабушка.
– Ма-ма, – рассмеялся отец. – Специально же покупали.
В дверях бабушка обернулась и наклонила голову.
– С новым годом, молодежь.
– Спокойной ночи, ба, – отозвался Денис.
– С новым годом, – ответил смущенно Антон.
Ему было неловко – из-за сарая.
Бабушка ушла спать, Денис сделал телевизор потише. И говорить стали тише. Мама Дениса допила бокал, встала и ушла в кухню. Там зашумела вода.
– Да-а, – вздохнул отец. – Надо потихоньку прибираться…
Он посмотрел на часы.
– Гитарист-то наш… может, и не придет уже.
Он взял со стола столько посуды, сколько мог унести, и вышел. Антон посмотрел на Дениса.
– Мне это… пора, наверное…
Денис задумался.
– Да нет, должен прийти… братуха-то… Сиди.
Он привстал, посмотрел на дверь, прислушался. Потом перевесился через стол, едва не упав, и подхватил за горлышко коньяк.
Но тут же поставил обратно, потому что из коридора, от входной двери, раздался бодрый, мелодичный стук. Показалась из кухни мама, на ходу вытирая руки, зазвенели ключи, и в гостиную заглянул Денисов брат – такой же высокий, как и отец, широкоплечий, с темными, в густой щетине, щеками.
– Привет лунатикам! – вполголоса продекламировал он и отвернулся, подхватывая за плечи чью-то шубу.
– Да-да, мам, сейчас, – услышал Антон его голос. – Руки помоем только.
– Понятно, – усмехнулся Денис.
Антон повернулся к нему.
– С Адкой пришел, говорю. Братуха-то.
Мимо гостиной простучали шаги, Антон услышал, как пошумела и перестала в ванной вода, в коридоре зазвучали приглушенные голоса, в гостиную вошел, поправляя воротник рубашки, Денисов брат, а за ним – поразительной, неземной красоты девушка в длинном сером платье, с тяжелыми каштановыми кудрями, падающими на плечи, с огромными, чуть прикрытыми, глазами, смотрящими на все как бы свысока.

– Как жизнь, Тоха? – брат Дениса сжал ладонь Антона так, что у того в глазах потемнело.
– Хор… хорошо.
– Это хорошо, что хорошо. А это… – он с недоумением посмотрел на спрятанную за елкой гитару, хлопнул в ладоши и рассмеялся. – Вот так дела!
Он всплеснул руками, в два шага пересек гостиную и исчез в кухне.
– Аделаида, – кивнула девушка неземной красоты Антону и посмотрела на Дениса. – Привет, Денис.
– Здорово.
– Антон… – выдохнул Антон.
Аделаида отодвинула один из стульев и села на его край, в пол-оборота, повернув лицо к телевизору так, что из-за кудрей Антон видел только озаренную голубым сиянием скулу и кончики черных ресниц. Сидела Аделаида с идеально прямой, до кажущегося напряжения, спиной, одна ее рука лежала на столе и длинные тонкие пальцы мягко, неслышно выстукивали по скатерти размеренный ритм.
Денис ткнул Антона в бок, кивнул на коньяк, как бы спрашивая, что делать дальше, но потом махнул рукой и откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди.
В гостиную вошел брат Дениса с родителями. Отец потирал ладони и тряс сына за плечо.
– Давай, разворачивай, – вполголоса басил он, прикрывая двери. – Думали, не придешь уже. Привет, Ада.
Обернувшаяся Аделаида кивнула.
– Здравствуйте, Сергей Александрович.
Брат Дениса торжественно подошел к елке, одной рукой бережно отвел в сторону искусственные ветви, а другой подхватил гитару за гриф.
– Вот так дела-а, – приговаривал он, стягивая с чехла мишуру, нащупывая собачку и медленно расстегивая молнию.
Из чехла показался блестящий желтый бок.
– Дела-а.
Брат Дениса перекинул чехол через спинку стула, взял гитару поудобнее и провел ладонью по струнам, едва их касаясь.
Один за другим задрожали и растаяли шесть густых звуков – от низкого к высокому.
– Дела-а…
Гитара была очень красивая, на грифе светлели нарисованные звезды – и Антон, так как не умел играть на гитаре, да и вообще ни на одном музыкальном инструменте, не знал, просто для красоты нарисованы звезды или по какому-то принципу – по корпусу вытягивался, клонился, гнул узкие листья, нарисованный камыш.
Брат Дениса еще раз провел ладонью по струнам, стал осторожно перебирать пальцами, гитара тихонько забормотала что-то грустное.
– Пап, мам… Ну прямо вот вообще…
Он положил гитару на кресло и двинулся на родителей с объятиями.
Аделаида все это время сидела с тихой улыбкой, внимательно и как будто задумчиво смотрела на гитару, на счастливое лицо Денисового брата, который, закончив обниматься, снова стал перебирать пальцами по струнам и даже зашевелил губами, точно собирался запеть, а потом – сияющий, с горящими глазами – вернул гитару на кресло и сел за стол.
– Дашь попробовать? – спросил Денис, крякнув.
Брат кивнул, и Денис осторожно потянул гитару к себе. Долго устраивал на коленях и наконец забренчал негромко, невпопад, защипал струны, но потом смутился.
– Ничего… – протянул он, устраивая гитару на кресле. – Вещь, конечно…
А потом ели, пили, мама принесла из кухни горячее, подкладывала на тарелку протестующей Аделаиде, отец глухо хлопнул шампанским, а себе и Денисову брату налил по рюмке коньяка из пузатой бутылки. Антон радовался газировке, Денис качался на стуле и, по-видимому, тосковал.
Аделаида пила шампанское крошечными глотками, едва касаясь губами бокала, сидела прямо, вытянув белую шею, и почти все время молчала, а если отвечала, то коротко, негромко, с мягкой улыбкой. Иногда Денисов брат брал ее за руку, слегка пожимал, и ее тонкая ладонь скрывалась в его – широкой, с круглыми темными костяшками.
– Адочка, как сессия? – спрашивала мама.
– Мам, у нее одни автоматы, – смеялся Денисов брат. – Оружейный склад, а не сессия.
Аделаида коротко пожимала плечами, поправляла упавшую на щеку прядь.
Всякий раз, когда Антон смотрел на нее – когда она отвечала или когда, чокаясь вместе со всеми, поднимала бокал, держа его кончиками пальцев, так, что непонятно было, почему он не падает, а словно висит в воздухе – всякий раз у Антона перехватывало дыхание. Он поскорее отводил глаза и смотрел на Денисового брата, на его сильное, открытое лицо, на спокойные тяжелые руки, и думал, что когда-нибудь, через десять лет – промежуток в десять лет казался ему вечностью – он тоже будет таким, и встретит свою Аделаиду, и она будет такая же красавица, и он придет вместе с ней домой в новогоднюю ночь, и мама будет подкладывать ей горячее, а тетя Лиза, если еще не уедет, будет тянуть танцевать и уговаривать бросить в бокал квадратик шоколада. От этих мыслей Антону становилось весело, он выпрямлялся, расправлял плечи, но потом смущался и сутулился.
Первым спать пошел Денисов отец. Он долго зевал в кулак, морща нос и хмурясь, но потом не выдержал, попрощался, тяжело встал из-за стола и вышел, закрыв за собой. За ним засобиралась мама, и Антон решил, что дольше оставаться будет совсем неприлично, неловко поднялся и тронул Дениса за локоть.
– Я это… Пора уже…
Денис подумал, посмотрел горестно на коньяк, потом встал и вместе с Антоном пошел в коридор.
– Нормально, Антонио, – говорил он, зевая, прислонившись к стене, пока Антон влезал в куртку и обматывался сырым шарфом. – Будет что вспомнить.
– Точно.
Перед тем, как уйти, он заглянул в гостиную и попрощался. Денисов брат сидел в кресле и вертел в руках гитару, Аделаида сидела рядом, подперев острый подбородок ладонью.
– Бывай, Тоха, – поднял руку Денисов брат. – На такси?
– Да нет, какое там…
– С новым годом, Антонио, – прощался на пороге Денис, открывая дверь в подъезд. – На неделе пересечемся.
– Конечно.
Антон крепко пожал Денису руку, вышел в подъезд и стал спускаться, на ходу натягивая, устраивая поудобнее, шапку.

Снег шел по-прежнему, но ветра не было и потому не мело – снежинки падали ровно, сверху вниз, медленно кружась и кувыркаясь. Антон побрел через дворы, сунув руки в карманы, прислушиваясь к скрипу под ногами.
Во дворах было тихо и безлюдно, темных окон было куда больше чем освещенных – но и во многих темных перемигивались неярко лампочки гирлянд – салюты хлопали редко, издалека, вспышек видно не было. Небо лежало над домами низкое, затянутое плотными облаками, между которыми поблескивали едва заметно звезды. Луны видно не было.
Антон прошел через дворы – в арках шаги отдавались гулким эхом – к своему дому и не встретил ни одного человека. Пикнул домофоном, поднялся по лестнице, обивая подошвы о края ступеней, медленно вставил ключ в замочную скважину и, навалившись на дверь плечом – чтобы открывалось легче – тихонько провернул, услышав тоненький щелчок, потянул дверь на себя и вошел в квартиру. Почти беззвучно закрыл за собой, оставил ключ в замке.
В квартире было темно и тихо, пахло мандаринами. В зале светилась, мягко переливаясь из зеленого в синий, елка, и в коридор падали, опрокидываясь, исчезая и вновь загораясь, бледные отсветы. Антон снял куртку, наощупь зацепил петелькой на вешалку, сунул мокрую от снега шапку в рукав, стянул, не развязывая шнурков, ботинки, придвинул к стене и прошел в зал.
На столе, в головоломке сине-зеленых бликов, светился заварочный чайник, вазочка с конфетами, высокие бокалы с остатками вина на дне, чашки на блюдцах. Елка стояла в углу, возле книжного шкафа, и от ветвей на шкаф ложились неясные пушистые тени, окутанные разноцветным сиянием.
Антон, не зажигая свет, покопался в вазочке, перебирая конфеты, но ничего не выбрал, подумал и пошел на кухню. Там он дернул дверцу холодильника – в лицо ударил бледно-желтый свет, холодильник загудел – долго рассматривал заставленные тарелками и плошками полки, наконец, нашел накрытые салфеткой бутерброды с икрой, вытащил один, закрыл холодильник и вернулся в зал. Там он сел, откинувшись, на диван, вытянул ноги и положил их на один из стульев. Зевнул, закрыв рот ладонью, потер глаза и укусил холодный, солено пахнущий бутерброд с липкой, начинающей заветриваться, икрой.
Потянул воротник свитера, принюхался к одеколону, пожал плечами.
В глубине искусственных еловых ветвей мерцал, загораясь то с одного бока, то с другого, большой стеклянный шар, привезенный Антоном из экскурсии – два или три года назад класс отправляли на фабрику елочных игрушек – матовый, в тонких серебряных вензелях. Глядя на него, Антон доел бутерброд, подумал – и пошел на кухню еще за одним.







_________________________________________

Об авторе:  ДМИТРИЙ ЛАГУТИН 

Прозаик. Родился в Брянске. Окончил юридический факультет Брянского государственного университета имени академика И. Г. Петровского. Лауреат международного литературного конкурса «Всемирный Пушкин», лауреат премии «Брянская книга» в номинации «Дебют» (2018 год). Участник Форума молодых писателей «Липки» (2019 год). Победитель слета молодых литераторов в с. Большое Болдино в номинации «Проза» (2019 год). Победитель конкурса-фестиваля «Хрустальный родник» в номинации «проза» (2019 год). Публиковался в журналах «Новый берег», «Нижний Новгород», «Нева», «Волга», др. Работает юрисконсультом в сфере строительства.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
715
Опубликовано 01 июн 2022

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ